2. Последняя соломинка
2. Последняя соломинка
Все хорошее когда-нибудь кончается. Завершился и беспечальный период в жизни Бонапарта. Для него это было хорошее время. А для страны, вообще-то, – не слишком. Революционный террор дошел уже до точки и до ручки. Машина пошла вразнос и косила всех, кто попадался ей на пути. На гильотину шли уже не «контрреволюционеры» и даже не «подозрительные». С азартом уничтожать друг друга начали вожди.
Лучше всего обстановка того времени описана в романе Анатоля Франса «Боги жаждут». Вчера казнил ты – сегодня приходят за тобой. Дело известное.
В конце концов, кое-кому из вождей это надоело. Потому как жить на пороховой бочке – не слишком приятно.
Якобинской диктатуре пришел конец. Ее лидеры, в том числе и покровитель Наполеона, Робеспьер-младший, в свою очередь отправились на гильотину. «Под раздачу» попали и все их друзья. В том числе и Наполеон. 9 августа его тоже посадили в тюрьму. Это могло для молодого генерала кончиться очень плохо. В те времена не церемонились. Но, в конце концов, Бонапарта отпустили. По некоторым сведениям, за него сильно похлопотала одна из подружек…
Конечно, на свободе лучше, чем на нарах. Но получилось так, что Наполеон снова оказался «вне игры». Дружбы с радикалами новые власти ему не простили. Не доверяли такому человеку.
Так что Бонапарт оказался фактически «не при делах». Вернее, это не совсем точно. Его не то, чтобы оттерли совсем… Так, Бонапарту предлагали возглавить дивизию. Не так уж плохо для двадцати четырех лет… Только он отказался. И остался сидеть на половинном – читай нищенском – жаловании.
Советские историки этот отказ обычно объясняют тем, что артиллерист Наполеон не захотел командовать пехотной частью. Поверить в такую трогательную преданность своему роду оружия трудно. Суть, скорее всего, в другом. В том, ГДЕ ему предстояло воевать. Ему предлагали возглавить дивизию, занимавшуюся подавлением крестьянского восстания в Вандее (нынешняя Бретань).
Об этом я уже мельком упоминал. Крестьяне этой провинции как-то не особо прониклись идеями революции. Дело в том, что, во-первых, у французов революционеры землю не раздавали, а продавали. У местных жителей денег на покупку земли не было. К тому же вандейцы не считали себя французами. Они и вправду – совсем другой народ, с иным языком и обычаями. А тут наехали горожане – чужаки вдвойне 11 стали наводить свои порядки. Да еще закрывать церкви и истреблять священников. Вот крестьяне и восстали.
В истории Великой Французской революции есть немало страшных страниц. Но то, что происходило в этой провинции – превосходит все. Это был кошмар, затмевающий даже ужасы российской гражданской войны. Наш «красный» и «белый» террор по сравнению с тем, что творилось там – детский сад и сплошной гуманизм. Обе стороны проявляли совершенно запредельную жестокость. Революционные войска не зря получили прозвище «адских колонн». Они уничтожали целые области. До единого человека. Всех – и женщин, и детей. И, понятное дело, повстанцы отвечали тем же. Не дай Бог попасть кому-то из республиканцев в руки мятежников…
Так вот, Наполеону предложили командовать именно такой вот «адской колонной». Нет, он не был особым гуманистом. Но согласитесь, что служба солдата и работа карателя – это разные вещи. Наполеон, как мы многократно увидим дальше, никогда не останавливался перед жестокостью. Когда она была необходима. Но добровольно лезть в дерьмо – это как-то чересчур…
Так или иначе, Бонапарт остался сидеть в стороне. А жизнь между тем продолжалась. И катилась она в очень нехорошую сторону. Террор, конечно, поутих. Но радости от этого было немного. После уничтожения якобинцев к власти во Франции пришла так называемая Директория. Эти люди внушают уже откровенное омерзение.
Робеспьер и его подельщики были, конечно, жутковатыми ребятами. Но, по крайней мере, они были по-своему честными. Возможно, всё, что они делали, было страшной ошибкой. Но уж себе выгоды они не искали. Счетов в швейцарских банках и сейфов, набитых бриллиантами, после них не осталось.
А вот после них пришла откровенная сволочь. Крови на этих людях было не меньше. Лидер Директории, Баррас, прославился как раз запредельно зверским подавлением монархических восстаний. Поэт Иосиф Бродский сказал: «лучше уж воры, чем кровопийцы». Эти люди были и тем, и другим.
Ребята из Директории явились как циничные вороватые крысы. При якобинцах воровать было сложно, за это очень легко отправляли на эшафот. Как это случилось с одним из лидеров революции, Дантоном. Обвинили его при этом, кстати, в измене (как при Сталине, когда банально проворовавшихся людей ставили к стенке как изменников и «врагов народа»), И в этом нет особой неправды. Для Робеспьера такое поведение изменой и представлялось.
А вот тут-то «крысы» дорвались! Крали все, кто мог и сколько мог. Никто даже особо не стеснялся и не прятался. Лови момент! Вот все и ловили. Вовсе не стесняясь. Наоборот, Баррас и компания выставляли свои гнусности почти напоказ. Современники утверждают, что не было таких пороков, которыми бы он не обладал. И все это демонстрировалось честному народу с эдаким веселым цинизмом. Для деятелей Директории и им подобных революция и была только лишь средством дорваться до хорошей кормушки и завалиться в нее с ногами. Читая его биографию, постоянно хочется вымыть руки…
Но даже это было бы только половиной беды. Главная проблема заключалась в том, что Директория, кроме как воровать и с довольным хрюканьем валяться в грязи, ничего более не умела. При ней ситуация, и без того тяжелая, начала стремительно ухудшаться. Когда наверху воруют, внизу героически сражаться не станет никто.
Подняли голову и старые враги – роялисты. Казалось, они дождались своего часа. За годы революции, к тому же, эмигранты изрядно поиздержались, им не терпелось вернуть свои поместья и привилегии. И, что даже важнее – отомстить! Всем припомнить всё! А потом забыть годы революции, как страшный сон.
Их шевеление становилось все сильнее. Монархисты даже особо не таились. И в самом деле… Директория успела уже надоесть всем хуже горькой редьки. Небогатые – не то что бедные, а уже и просто небогатые парижане – откровенно голодали. И не было уже никакой «идейной накачки». При якобинцах, как и при большевиках, хотя бы говорили: потерпите, вот побьем всех врагов, тогда заживем… Теперь перспектива все более терялась в тумане. Это очень походило на обстановку, которая сложилась в Советской России в середине двадцатых годов. Тогда многие простые люди, до того горой стоявшие за большевиков, стали во весь голос говорить о том, что вожди «зажрались». Перечитайте стихотворение Маяковского «О дряни». Очень симптоматичная вещь.
Да и вообще – народ устал от революции. Ну, достал весь этот цирк! Хотелось чего-нибудь определенного. Конкретного, а не бесконечной болтовни. Тем более, что теперь представители власти даже и не делали вид, что сами верят в то, о чем говорят. Маятник качнулся в другую сторону И это нам тоже знакомо. Наверное, каждый знает вполне приличных людей, не шпану, которые в 1991 году под триколорами самозабвенно орали: «Да здравствует Ельцин!», а два года спустя, уже под красными знаменами, – «Банду Ельцина – под суд!»
В конце сентября 1795 года роялисты решились наконец на открытое выступление. Сила была теперь на их стороне. На стороне монархистов оказалась и Национальная гвардия – нечто вроде городского ополчения. К ней, разумеется, присоединилась и многочисленная парижская шпана – те самые «революционные массы», которые за несколько лет до этого свергали королевскую власть. Да ведь шпане-то – всё едино.
Роялисты решились на открытое выступление, и план их был прост – двинуться всей массой на Дворец Тюильри, где заседал парламент, и разогнать всех к чертовой матери. Установить «белую» диктатуру. А потом торжественно призвать Его Величество Короля.
По разным оценкам, силы повстанцев насчитывали от двадцати пяти до сорока тысяч человек. А вот Директорию защищать никто особо не рвался. Большинство предпочитало сидеть и ждать, откуда ветер подует. Командир парижского гарнизона, генерал Мену, откровенно играл с мятежниками в поддавки. Директория, увлеченная хапаньем, опасность заметила слишком поздно. Как пел Владимир Высоцкий: «И пока я наслаждался, пал туман и оказался в гиблом месте я». Наступило похмелье. Члены Директории заметались, словно загнанные в угол крысы. Положение у них было невеселое. Рассчитывать на то, что монархисты захотят с ними договориться по-хорошему, не приходилось. К чему? Влияния и авторитета в стране Директория больше не имела, а зачем договариваться с политическими трупами? А вот крови, напомню, на них было много. И многие из «белых» имели к ним – именно к ним – весьма серьезные личные счеты. К примеру, Баррас пачками расстреливал священников. Только за то, что они были таковыми. Уж он-то на сто процентов был даже не военным, а просто уголовным преступником. Бешеной собакой, которая после победы роялистов не прожила бы и двух дней.
Сил, повторюсь, в Париже не было. Дворец Тюильри охраняли около пяти тысяч человек. И те явно не были намерены сражаться, как панфиловцы. Даже возможности бежать не было. Куда? Баррас не сумел бы отъехать от Парижа и двадцати километров – и украсил бы своей особой одно из придорожных деревьев.
Человек этот был, конечно, редкой сволочью, но вот трусом он все-таки не был. И когда его подельщики полностью потеряли голову, он продолжал мучительно искать путь спасения. Обычно в такой момент у смелого человека мысли обостряются до предела. И он нашел его – выход! Откуда-то из глубин памяти всплыло имя: «Наполеон Бонапарт».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.