2. «Танковый марш Советов»

2. «Танковый марш Советов»

В то время, когда американцы упивались своим военным могуществом и готовили «атомный блицкриг» против СССР, в Советском Союзе не теряли времени даром.

Хотя сразу по окончании войны правительство СССР сократило 12-миллионную армию военного времени до 2,8 миллиона человек, основные ударные силы, оставшиеся в строю, были сосредоточены в оккупационных зонах Германии, Австрии и Венгрии. По мере восстановления советского народного хозяйства большое внимание уделялось и совершенствованию вооруженных сил. В течение 7—8 послевоенных лет вооруженные силы были переоснащены более совершенными образцами автоматического оружия, артиллерии, инженерной, радиолокационной техникой и другими современными видами вооружения и техники. Особое внимание обращалось на модернизацию танков и авиации. Была осуществлена полная моторизация и механизация Советской Армии.

Получили дальнейшее развитие и взгляды на использование подвижных войск и авиации. Главным видом военных действий считалось стратегическое наступление, проводимое методом последовательного достижения промежуточных стратегических целей силами всех видов вооруженных сил.

Это положение советской военной доктрины того времени, хотя она и не публиковалась, было хорошо известно на Западе. Известно было и то, что основными способами ведения стратегической наступательной операции в этой доктрине считалось окружение и уничтожение группировки противника.

Таким образом, в отличие от взглядов Вашингтона, где приоритет отдавался уничтожению экономического потенциала (что, однако, сопровождалось большей, чем военные потери, гибелью гражданского населения), в советских взглядах на войну преобладала идея уничтожения в первую очередь вооруженных сил противника. Это и страшило Запад (что подтверждает и опыт югославской войны 1999 года), ибо в борьбе сухопутных армий потери личного состава более значительны, чем в морской или воздушной войне. Америка и Англия во 2-й мировой войне имели безвозвратные потери 375—400 тысяч человек; СССР потерял 27 миллионов человек, в том числе 11 миллионов военнослужащих. Это помнили на Западе. Несмотря на ужасные человеческие потери, наш народ восстановил свое почти на две трети разрушенное хозяйство уже к концу 1947 года. Такое самоотвержение не только ради семьи и собственного благополучия, но и во имя государства (весьма жестокого к своим гражданам) было совершенно непонятно Западу и внушало тревогу.

А Советский Союз, как свидетельствуют недавно рассекреченные документы, не имел никогда никаких планов нападения на западные демократии. Контрнаступления — да, но лишь как ответной меры.

В 1946—1947 годах в СССР был разработан и утвержден «План активной обороны территории Советского Союза». В нем основные задачи вооруженных сил определялись следующим образом: армия отпора, опираясь на укрепленные районы, должна разбить противника в полосе приграничной зоны обороны и подготовить условия для перехода в контрнаступление основных группировок войск, сосредоточенных на западных границах социалистического лагеря. ВВС и ПВО, входящие в армию отпора, имеют задачей надежно прикрыть с воздуха главные силы и быть в готовности к отражению внезапного нападения авиации противника. Войска резерва Главного командования предназначаются для сокрушительного, при использовании сил армии, отпора и удара по главным силам противника, нанесения им поражения и контрнаступления. Масштабы и глубина контрнаступления в плане не указывались {98}.

В плане не указывалось, но западные стратеги, зная о группировке, сосредоточенной на западных границах соцлагеря, и о поражающих возможностях военной техники СССР, а также о скромном военном потенциале стран Западной Европы, не без оснований полагали, что после развязывания американцами воздушно-атомной войны советские танковые армады через две недели будут у берегов Ла-Манша. Таким образом, Западная Европа и европейские страны НАТО становились заложниками в случае войны между США и СССР. Сценарий «3-й мировой войны», прямо противоположный тому, что был опубликован в журнале «Кольерс», не раз поражал воображение обывателей через средства массовой информации западных держав.

Схема была примерно такая: в Генеральный штаб советских вооруженных сил поступают уточненные разведданные об усилении европейской группировки НАТО и признаках повышения ее боеготовности. Источники информации разные: самолеты-разведчики, агентурная сеть в Западной Европе, перебежчики и т. д. Армии государств Варшавского Договора приводятся в полную боевую готовность. С аэродромов взлетают сотни военно-транспортных самолетов с крылатой пехотой на борту. Задача воздушно-десантных дивизий и бригад — захват стратегических объектов (штабов, узлов связи, аэродромов) и диверсии в тылу противника. Советские танковые армии, круша все на своем пути, совершают марш прямиком до Ла-Манша. Суточный темп продвижения — до 250 километров. Приказ — только вперед. Инженерные войска наводят понтонные мосты через реки. В небе полное господство советской истребительной авиации. Бомбардировщики и штурмовики совместно с артиллерией наносят удар по местам дислокации живой силы и техники противника. Сухопутные войска «зачищают» захваченные территории. Военные политработники объясняют выжившему местному населению освободительную миссию Советской Армии.

Подобные «сценарии», при отсутствии какой-либо аргументации, имели порой некоторые основания. Так, главнокомандующий Сухопутными войсками А. А. Гречко в середине 50-х годов изложил возможный, по его представлению, вариант советского контрнаступления в Европе и дальнейшего его развития: с ходу форсировать Рейн, на 6-й день овладеть Парижем и далее двигаться к Атлантическому океану… {99} На Западе вполне допускали такое развитие событий в случае войны, зная высокие боевые возможности советских войск, особенно группировок, дислоцированных в странах Восточной Европы. Страх, что нанесение атомных ударов американской авиации по СССР приведет к советскому наземному вторжению в Западную Европу, заставлял европейских политиков всячески сдерживать своего заокеанского патрона в его воинственных устремлениях.

В качестве примера об этом говорит эпизод с угрозой США применить атомную бомбу против коммунистического Китая в ходе корейской войны.

Дело было так. Октябрь 1950 года. Американо-южнокорейские войска в быстром темпе наступают на север. Они уже приближаются к китайской границе, а 23 октября берут Пхеньян. И вот тогда огромная масса китайских войск (так называемые китайские народные добровольцы — КНД) 25 октября хлынула по мостам через реку Ялу в Северную Корею. Война вступила в новую фазу. Наступление китайцев было долгим и тяжким. Господству американцев в воздухе «добровольцы» противопоставили траншейную и галерейную борьбу, когда целые роты, батальоны и полки так зарывались в землю, что ни бомбы, ни напалм их не брали. К тому же с ноября 1950-го промышленные объекты Северного Китая, мосты через Ялу и прилегающие к границе территории начал прикрывать с воздуха советский 64-й истребительный авиакорпус, действуя в своей зоне успешно. Под ударами частей КНДР и КНР американские войска в условиях зимы и отсутствия сети дорог начали отступать. Снабжение нарушилось, потери росли. 6 декабря войска Ким Ир Сена овладели Пхеньяном, а в конце года вышли на 38-ю параллель. Главнокомандующий «войсками ООН» (так именовались противники КНДР) генерал Макартур требовал от Вашингтона разрешения развернуть войну против КНР, подвергнуть бомбардировкам с воздуха объекты на территории Китая, а по крупным городам нанести атомные удары.

На первых порах президент Трумэн, казалось, разделял взгляды Макартура. На пресс-конференции 30 ноября 1950 года он заявил о готовности США предпринять «все необходимые меры, которые потребует военная обстановка». Его спросили: «Включают ли эти меры использование атомной бомбы?» Он ответил: «Это включает все виды оружия, которые мы имеем». На повторный вопрос: «Означает ли это, что обсуждается возможность применения бомбы?», президент ответил, что «ее использование всегда активно обсуждается» {100}.

Это заявление Трумэна не на шутку встревожило западных партнеров, особенно Лондон. Слова президента США истолковали как намек на возможность 3-й мировой войны. В английской палате общин разгорелись бурные дебаты. 100 парламентариев-лейбористов выступали с протестом против применения атомной бомбы. Премьер-министр К. Эттли срочно вылетел в Вашингтон для встречи с президентом США. Он рассчитывал, что Трумэн даст ему обещание консультироваться с Лондоном в вопросе атомных ударов по Китаю. Однако президент дал согласие только информировать правительство Великобритании о «ходе событий, которые могут привести к изменению обстановки». В совместном коммюнике, опубликованном после переговоров Трумэна и Эттли (8 декабря), говорилось: «Президент надеется, что международная обстановка никогда не потребует применения атомной бомбы» {101}. Но главным и для него было, конечно, опасение, что применение атомной бомбы может вызвать ответную реакцию Советского Союза. Впоследствии Г. Трумэн писал в своим мемуарах:

«Если бы мы решили распространить войну на Китай, то должны были бы ожидать возмездия. Пекин и Москва как идеологически, так и в соответствии с договорами, являлись союзниками. Если бы мы начали атаковать коммунистический Китай, мы должны были бы ожидать русского вмешательства» {102}.

Такого же мнения придерживался и государственный секретарь Дж. Маршалл. Когда в конгрессе ему был задан вопрос, санкционировал бы он атомную бомбардировку Маньчжурии, если бы был уверен в невмешательстве СССР в конфликт, он ответил: «Если бы не было никакой опасности вмешательства СССР, то упомянутые вами бомбардировки начались бы без всякого промедления» {103}. Но вопрос об атомной бомбе был снят еще и потому, что в ходе сражений зимой и весной 1951 года северокорейцы вновь захватили Сеул и Инчхон, а затем под ударами американо-южнокорейских войск были снова оттеснены к 38-й параллели. К лету того года линия фронта почти застыла, колеблясь в районе 38-й параллели. Создались возможности для переговоров о перемирии.

Но раньше, в ноябре 1950 года, повод для тревоги английского премьера, безусловно, был. И не только потому, что СССР в 1949-м стал атомной державой, но и потому, что в конце 40-х он обладал уже носителями атомной бомбы, способными поражать цели на всю глубину Западной Европы, а также Аляски. Не случайно генерал Андерсон, докладывая министру обороны США Саймингтону в апреле 1950 года, упоминал Аляску как уязвимый для авиации СССР район.

Действительно, Советский Союз, создав атомную бомбу, стремился иметь такие бомбардировщики, которые могли бы поражать важные цели потенциального противника хотя бы на его передовых базах. Нужны были средства доставки атомного заряда до объекта удара. Советская авиация середины 40-х имела в основном тактические бомбардировщики, предназначенные для поддержки сухопутных войск на театрах военных действий. Однако теперь нужны были такие самолеты, которые смогли бы донести атомную бомбу не только до глубокого тыла стран НАТО, но и до Американского континента. Таких самолетов не было. Американский истеблишмент удерживали в развязывании воздушно-атомной войны против СССР только мощные советские танковые армии, стоявшие в центре Европы.

В такой обстановке советское руководство торопилось создать бомбардировщик дальнего действия. Было принято решение скопировать американский В-29 — четыре самолета были интернированы на нашем Дальнем Востоке после их вынужденных посадок из-за повреждений, полученных при бомбардировках Японии.

В начале июня 1945 года Туполев и его первый заместитель Александр Архангельский были вызваны в Кремль к Сталину. По воспоминаниям Архангельского, Хозяин сразу перешел к сути дела: «Товарищ Туполев, мы приняли решение скопировать бомбардировщик В-29; подробности узнаете у Шахурина». Туполев, растерявшийся от столь неожиданного поворота событий, подавленно молчал. Тогда Архангельский, понимая, что никакие возражения уже не помогут, с деланным воодушевлением ответил, что «задание партии и правительства будет, безусловно, выполнено».

6 июня вышло решение ГКО, согласно которому КБ Туполева поручалось организовать производство «близнеца В-29 — Б-4 („бомбардировщик четырехмоторный“). Всем наркоматам, ведомствам, конструкторским бюро, заводам и другим организациям предписывалось скрупулезно, по требованиям КБ Туполева, воспроизвести буквально все, из чего состоял В-29: материалы, агрегаты и приборы. Заканчивалось это, надо сказать, историческое решение двумя пунктами: Туполеву — через год завершить выпуск всей необходимой технической документации, а директору Казанского авиазавода Окулову — еще через год построить первую серию из 20 машин.

Военные летчики перегнали три восстановленные «сверхкрепости» в Москву. То были не возможные носители атомных бомб, а обычные серийные самолеты. В самом большом ангаре на Центральном аэродроме первый самолет был полностью разобран, его детали использованы для выпуска чертежей, а «начинку» — приборы и оборудование — передали в специализированные организации. Второй самолет использовался для уточнения летных данных и тренировки экипажей будущих Б-4, а третий был сохранен как дубликат на случай аварии второго самолета.

Вскоре стало ясно, что без коренного изменения технологии наших авиационных и металлургических заводов и других предприятий воспроизвести этот самолет не удастся. Подавляющее большинство технических решений, материалов и приборов, примененных фирмой «Боинг» при разработке В-29, были совершенно новыми для отечественной промышленности. В соответствии с личным указанием Сталина не допускалось ни малейшего отклонения ни в одной детали от американского образца. «Оргвыводы» по нерадивым или строптивым главным конструкторам и директорам заводов были жесткими: те из них, кто не желал копировать или только пытался доказать, что его собственная серийная разработка лучше американской, были уволены.

Таков был скрытый от постороннего взгляда драматизм ситуации: конструкторы были вынуждены «наступать на горло собственной песне» и копировать чужое, выдерживая сроки, указанные в решении ГКО, а они были чрезвычайно короткими. Понятна и отрицательная реакция руководства Министерства авиационной промышленности на указание Туполеву разработать новый вариант Б-4 — со значительно удлиненным бомбовым отсеком. Это означало бы полную перекомпоновку самолета, создание, по существу, новой конструкции и привело бы к срыву сроков. Так довольно болезненно началась взаимная притирка двух ведомств — атомного и авиационного. Столь «легкомысленное» отношение атомщиков к переделке носителя говорит об их непонимании тогда тонкостей авиации и всей сложности «соединения» бомбы и самолета-носителя. Понимание приходило постепенно, в процессе совместной работы.

На Туполева и его ближайших помощников (Маркова, Кербера, Черемухина и других) свалилась тяжелейшая работа: координация деятельности многих отраслей промышленности, а главное — «вытягивание» их на современный технический и технологический уровень. Количество агрегатов и блоков, которые передавались Туполевым «смежникам» для изготовления, измерялось тысячами.

3 августа 1947 года на традиционном воздушном параде в Тушино тройка самолетов Б-4 была впервые показана публике. Ценой неимоверных усилий Советский Союз сумел за два года освоить сложнейшие технологии и дать своей военной авиации первоклассную машину. При постановке самолета на вооружение он был обозначен как ТУ-4. Дементьев (тогда — заместитель, а с 1953 года — министр авиационной промышленности) рассказывал, что это название дал сам Сталин, синим карандашом исправив в акте о государственных испытаниях «Б» на «ТУ».

Всего с 1948 по 1952 год было выпущено около 850 машин. В историческом контексте видно, что создание и серийное производство самолета ТУ-4 подготовило благодатную почву для подлинной революции в авиации — появления первого поколения советских реактивных самолетов, сначала военных, а затем и пассажирских.

Сложность всей этой работы заключалась в том, что В-29 был напичкан массой датчиков, огромным количеством приборов, дистанционными следящими системами ведения огня и т. д. На советских самолетах этого тогда еще не было. Для того чтобы сделать точную копию В-29, пришлось почти заново создать новую авиационную промышленность, изучить американскую технологию. И все-все это было сделано, причем в кратчайшие сроки.

Бомбардировщик ТУ-4 мог действовать на расстоянии до 6000 километров, а это означало, что самолеты ТУ-4, взлетая с баз на территории нашей страны и стран Восточной Европы, могли достигать целей в Западной Европе, на Ближнем Востоке и в Японии. Для того чтобы увеличить дальность их полета, уже в начале серийного производства ТУ-4 было решено оборудовать самолеты системой дозаправки в воздухе.

На первых порах специалисты по дозаправке действовали самостоятельно, на свой страх и риск. В июле 1949 года, впервые осуществляя автоматическую дозаправку, они сняли весь процесс на кинопленку. Туполев, узнав об этом, захотел ознакомиться со столь перспективной работой.

Впоследствии летчик-испытатель И. Шелест вспоминал: «На экране пошли кадры секретного кинофильма. Было видно, как между крыльями двух самолетов ТУ-4 перебрасывался трос. Туполев вначале молчал. Когда же из крыла Амет-Хана (пилота другой машины. — А. О.) самолета стал анакондой выползать топливный шланг и устремился к крылу моей машины, то Туполев вдруг повел себя как на хоккейном матче, — заерзал на стуле и фальцетом выкрикнул: „Молодцы!“» {104}.

В 1952 году, после прохождения государственных испытаний система дозаправки «с крыла на крыло» была принята вначале на ТУ-4, а затем на новых реактивных бомбардировщиках ТУ-16. Однако даже с дозаправкой эти самолеты не смогли бы действовать по целям на территории США: топлива хватало только туда. Поэтому уже в 1948 году КБ Туполева получило задание на постройку сверхтяжелого четырехмоторного бомбардировщика с дальностью полета, достаточной для возвращения на свои аэродромы.

Кроме того, ТУ-4 имел крупный недостаток, который в те годы пора было устранить. Это был поршневой (не реактивный) самолет, со сравнительно малой скоростью. А значит, он был легко уязвимой целью для уже имевшихся на вооружении ряда стран реактивных истребителей, обладавших большей скоростью и высотой полета. Уязвимость поршневой авиации, в частности В-29, наглядно показала война в Корее, в годы которой советские реактивные истребители МИГ-15 успешно сбивали В-29.

Поэтому, чтобы быть на уровне века, надо было иметь современную реактивную авиацию. И, конечно, в Советском Союзе передовая авиационная конструкторская мысль была направлена на решение этой проблемы. Конструкторские бюро А. С. Яковлева, А. И. Микояна, С. А. Лавочкинка, А. Н. Туполева, С. В. Ильюшина, П. О. Сухого и другие разрабатывали проекты сверхзвуковых реактивных самолетов различного назначения. Уже в апреле 1946 года состоялись испытательные полеты советских реактивных истребителей ЯК-15 и МИГ-9, а в праздник 1 Мая следующего года над Красной площадью во время военного парада пролетело более 100 реактивных самолетов.

Но это были истребители. Они, безусловно, увеличивали боевые возможности системы ПВО страны и поражения наземных целей на поле боя. Однако требовалось решать и другую задачу: создать реактивный бомбардировщик, могущий донести атомный боеприпас до объектов в глубине территории потенциального противника. Первым таким самолетом стал ИЛ-28 с дальностью действия 650 километров и скоростью 900 км/час. С аэродромов Восточной Германии он мог наносить удары практически на всю глубину территории континентальных стран Европы англо-американской ориентации (с 1949 года — НАТО), а также Аляски. Имея высокую скорость и большую высоту полета, такой самолет становился трудной целью для систем ПВО Запада.

Видимо, в связи с этим Сталин всячески способствовал тому, чтобы новый реактивный бомбардировщик поступал в войска в достаточных количествах.

Мало кому известен приказ Сталина, относящийся к весне 1952 года: создать 100 бомбардировочных авиадивизий, укомплектованных реактивными бомбардировщиками. И хотя руководители ВВС пытались доказать главе государства, что потребность в таких самолетах, с учетом уже имевшихся, не превышала 60 дивизий, приказ начал выполняться. В штабе ВВС схватились за голову. Ведь кроме этих 100 дивизий, для обеспечения их деятельности нужно было сформировать не менее 30 истребительных дивизий прикрытия и до 10 полков разведывательной авиации, подготовить не менее 10 тысяч летчиков, штурмовиков, специалистов других профилей, выпустить 10 тысяч бомбардировщиков сверх плана, построить аэродромы, ангары, склады и т. п. Несмотря на протесты профессионалов, в штабе ВВС было создано уже специальное управление для решения этой проблемы {105}.

Трудно сказать, чем бы кончилась вся эта затея, но уже в 1952 году с успехом прошел испытания более совершенный реактивный бомбардировщик ТУ-16. Самолет уверенно держал скорость 1000 км/ч и летал на дальность 4000 километров. Сталин распорядился пустить его в серийное производство, не дожидаясь конца испытаний. И правильно сделал. Был разгар войны в Корее, возможность применения американцами атомной бомбы против Китая не раз обсуждалась в Вашингтоне — надо было показать, что при жестокой необходимости современная советская авиация донесет атомную бомбу до Англии и Франции. Приказ же в отношении создания громадного воздушного флота ИЛ-28 потерял актуальность, а со смертью Сталина перестал выполняться.

Таким образом, Советский Союз, приняв с начала «холодной войны» военно-стратегический вызов США, а позднее и НАТО, решил противопоставить их мощи военную мощь стран социализма. В ответ на политику Вашингтона «с позиции силы» Москва стала проводить свою силовую политику. Новые виды боевой техники во все возрастающих количествах стали поступать в армию и на флот. Создание блока НАТО привело к тому, что СССР с конца 40-х годов начал вновь увеличивать свои вооруженные силы. В 1952—1953 годы завершилась полная моторизация и механизация Советской Армии, авиация была перевооружена реактивными самолетами, совершенствовался флот {106}. В войска поступали новые образцы танков, зенитных орудий, радиолокационной техники, автоматического оружия.

Советский Союз наряду с созданием атомного оружия и авиационными его носителями принимал меры и в области освоения ракетного оружия. Известно, что после 2-й мировой войны немецкие баллистические ракеты Фау-2 и крылатые ракеты (самолеты-снаряды) Фау-1 попали в качестве трофеев и американцам и русским. Но, в отличие от США, в СССР, где оказалось немало немецких ракетчиков, сами они не сыграли существенной роли в развитии советского ракетного оружия. Однако немецкие ракеты Фау-1 и Фау-2 были тщательно изучены и опробованы в испытательных пусках. В первые послевоенные годы конструкторская мысль в СССР продвинулась далеко вперед и немецкий опыт был, конечно, использован.

Тщательное изучение достоинств и недостатков Фау-2 позволило раскрыть главный недостаток немецких баллистических ракет. Немцы рассматривали ракету как единое целое от начала до конца полета. Но советские ракетчики (а среди них были и авиационные и артиллерийские специалисты) пришли к выводу, что к баллистической ракете нужен другой подход. У ракеты два совершенно разных этапа полета: активный, когда работают двигатели — тут нужны крупногабаритные баки с горючим — и пассивный, когда она летит уже по инерции — как камень из пращи. Чем выше скорость — а она повышается с увеличением планируемой дальности полета — тем больше нагрузки при входе в атмосферу на нисходящей ветви траектории. Практически по принципу Фау-2 ракету на дальность уже выше 1000 километров создать было невозможно. Ведь та часть, которая сделала свое дело, на активном участке уже бесполезна — ее надо отделить. И делать прочной надо только головную часть, а не всю ракету. Это был очень важный вывод для конструкции и одноступенчатых, и тем более многоступенчатых ракет. Благодаря такому техническому открытию советские специалисты первыми в мире сумели создать межконтинентальную ракету, что конечно же имело особое, великое значение.

Но все это было позднее. А тогда, сразу после войны, на основе постановления Совета Министров СССР от 13 мая 1946 года в октябре того же года был принят «План важнейших опытных работ по реактивному вооружению на 1946—1948 годы». Им предусматривалось создание отечественных баллистических ракет с дальностью полета 270 километров — к декабрю 1948 года, 600 километров — к октябрю 1949 года {107}.

Основой советского ракетостроения стал НИИ-88, обосновавшийся в Подлипках. Там был собран цвет конструкторской мысли Советского Союза. Но работа строилась не так, как в фашистском рейхе. Если в Пенемюнде в ведении Вернера фон Брауна была вся цепочка, от разработки до запуска, и сосредоточены все специалисты, то в СССР дело было поставлено иначе — на основе кооперации, с привлечением ведущих ученых каждой отрасли. По отдельным направлениям были назначены главные конструкторы в соответствующих министерствах. В. П. Глушко в Министерстве авиационной промышленности стал главным конструктором ракетных двигателей. В Министерстве промышленности средств связи создается НИИ-885 для разработки всего радиокомплекса и автономного управления, необходимого для ракет. Главным конструктором назначен М. С. Рязанский, а его замом по системам автономного бортового управления — Н. А. Пилюгин. В. Н. Кузнецов назначается главным конструктором стартовых комплексов и заправочного оборудования.

У каждой из головных организаций существовала своя очень разветвленная кооперация. В самом НИИ-88 опытно-конструкторские работы возглавляли главный инженер Ю. А. Победоносцев, его заместитель Б. Е. Черток и душа проекта — главный конструктор баллистических ракет дальнего действия, руководитель отдела № 3 СКБ института С. П. Королев.

Все эти люди бывали в Германии, и, хорошо зная друг друга, безоговорочно признали авторитет С. П. Королева. Еще во время их командировок в послевоенной Германии сложился этот центр коллективного руководства развитием ракетостроения — Совет главных конструкторов. Председателем его единодушно был признан Королев.

В сентября 1947 года работавший над проектом баллистической ракеты коллектив выехал на полигон в Капустин Яр, в низовьях Волги. Ехали в специальном поезде-лаборатории, созданном еще в Германии. Его оборудование позволяло спроектировать любой элемент ракеты, испытать, проверить ее различные компоненты и узлы. Жилые вагоны обеспечивали хорошие условия для работы и отдыха.

Министерство обороны СССР создавало тогда полигон для испытания ракетной техники, который именовался в то время Государственным центральным полигоном. Он находился в междуречье Волги и Ахтубы. На восток по направлению стрельбы — незаселенные заволжские степи, на расстоянии около тысячи километров — никаких особых населенных пунктов.

Все службы полигона в сентябре 1947 года еще только создавались. Офицеры были размещены в небольшом городке. Солдаты жили в палатках и землянках.

Начались горячие дни подготовки к испытательным пускам ракеты. В те дни было немало неполадок с оборудованием. По выявлению причин недостатков вспыхивали жаркие споры. Возникавшие проблемы обсуждались на заседаниях Государственной комиссии. Ее председателем был маршал артиллерии Н. Д. Яковлев, а в состав входили Д. Ф. Устинов, И. А. Серов (заместитель Берии) и другие ответственные лица.

Первый пуск ракеты Фау-2 состоялся 18 октября 1947 года в 10 часов 47 минут. Ракета пролетела 207 километров и, отклонясь на 30 км от курса, разрушилась в плотных слоях атмосферы.

А вот со второй ракетой, запущенной 20 октября, вышел конфуз. Уже на активном участке полета зафиксировали сильное отклонение ракеты влево. С расчетного места падения сообщения не поступало, а полигонные наблюдатели доложили, что ракета «пошла в сторону Саратова». На полигоне заволновались. Серов грозил ракетчикам большими неприятностями, если ракета упадет на город. К счастью, все закончилось благополучно: ракета пролетела 231 километр, но отклонилась на 180 км. До Саратова она все равно не долетела бы: расстояние более 270 километров {108}.

Стало ясно: Фау-2 устарели — нужно было создавать новую, более совершенную ракету.

В следующем, 1948 году была создана Р-1 — первая советская ракета. Она была копией немецкой, да ведь для успеха будущего советского ракетостроения необходимо было пройти и этот этап. Советская промышленность не имела опыта в создании такого оружия. Требовалось ввести новые технологии, использовать ранее неизвестные материалы, которые промышленность только-только осваивала. К этой работе было привлечено 35 НИИ и КБ, а также 18 заводов.

10 октября 1948 года на полигоне Капустина Яра был осуществлен успешный пуск первой отечественной баллистической ракеты Р-1.

На испытания доставили 12 ракет Р-1. Со старта ушло 9, и 7 из них дошли до цели. Точность попадания была выше, чем у немецких ракет. Это уже был успех. Он был связан с тем, что за время работы над немецкой ракетой был выявлен основной недостаток Фау-2 — слабость хвостового оперения. Она летела по баллистической траектории, и на нисходящей линии при входе на большой скорости в плотные слои атмосферы хвостовое оперение обыкновенно не выдерживало нагрузок и уже не могло в полной мере работать — в результате ракета разрушалась. Были выявлены и другие недостатки.

Но все равно новое советское оружие нельзя было еще назвать надежным. Полную силу разработки ракета Р-1 обрела после успешного пуска 10 октября 1948 года. Дальнейшие испытания подтвердили правильность решения нашими конструкторами основных проблем, связанных с созданием баллистической ракеты.

Летные испытания второй, более совершенной, серии этих же ракет проводились в сентябре-октябре 1949 года. Результаты испытаний показали, что характеристики ракет, их качество, надежность работы аппаратуры управления, двигательных установок и агрегатов наземного оборудования значительно выше, чем у ракет первой серии. Вскоре прошла проверку на полигоне и третья серия Р-1. И вот постановлением правительства СССР от 28 ноября 1950 года ракета Р-1 была принята на вооружение. Ракета весом 13,4 тонны имела дальность полета 270 километров и несла заряд обычного взрывчатого вещества массой 785 килограммов. Она имела точность попадания в прямоугольник 20 километров по дальности и 8 километров — в боковом направлении {109}.

Одновременно с разработкой Р-1 велись научные и экспериментальные работы над ракетой Р-2, дальность действия которой была рассчитана на 600 километров. Ее конструкция значительно отличалась от Р-1, точность попадания в цель обеспечивалась системой радиокоррекции. Летные испытания этой ракеты начались в сентябре 1949 года. Важным отличием этой ракеты от предыдущей была реализация идеи Королева об отделении головной части от остального корпуса ракеты, чего не было в Фау-2, и перенесение приборного отсека в нижнюю часть корпуса. В ноябре 1951 года эта ракета также была принята на вооружение. Имея вес 20 тонн, она могла поражать объекты на расстоянии 600 километров, а масса ее боевого заряда составляла 1008 килограммов {110}.

В войсках огневые испытания Р-2 были проведены в 1952 году под Лугой во время сборов командного состава ракетных частей под руководством заместителя военного министра по вооружению генерал-полковника М. И. Неделина.

Следует сказать, что Митрофан Иванович Неделин (1902—1960) был выдающимся советским военачальником, много сделавшим для становления и развития ракетных войск. Участник Гражданской войны, он встретил Великую Отечественную полковником, артиллеристом. Возглавлял артиллерию ряда армий и фронтов. После войны он настойчиво отстаивал передовые взгляды на наиболее эффективное использование достижений военно-технической революции, особенно в области ракетного оружия. В 1959 году он стал первым в СССР главнокомандующим Ракетными войсками стратегического назначения. В 1960 году погиб при испытании ракеты стратегического назначения.

Хотя ракетный комплекс Р-2 и отличался от Р-1, обеспечивая большую дальность действия, но и эта ракета все-таки не соответствовала требованиям современной войны. Громоздкий состав крупногабаритных агрегатов наземного оборудования, использование в качестве окислителя быстро испаряющегося жидкого кислорода затрудняли боевое применение комплекса, делали его малоподвижным и уязвимым для поражения противником. Нужно было искать более совершенные в техническом и боевом отношении образцы ракетного оружия. Поэтому в 1951 году под руководством С. П. Королева начала разрабатываться новая ракета — Р-11, с двигателем, работающим на высококипящих компонентах (азотная кислота и керосин), новой автономной системой управления и более высоким по качеству наземным оборудованием. Она имела дальность 270 километров, вес — 5,4 тонны, заряд, равный 353 килограммам. Ее подвижный вариант Р-11М представлял собой самоходную установку на гусеничном ходу. Точность попадания составляла 8Ѕ8 километров. В дальнейшем ее вариант Р-11ФМ устанавливался на подводных лодках. Ракета Р-11 была принята на вооружение в 1956 году. Но еще в 1955-м прошла испытания и начала поступать в войска баллистическая ракета Р-5 с дальностью полета 1200 километров. Она (вес 29 тонн) могла нести 1000-килограммовый заряд и обладала повышенной точностью попадания за счет комбинированной системы управления (автономное и по радио).

Но главным достижением 1-й половины 50-х годов в советском ракетостроении стала ракета Р-5М — мобильный вариант Р-5. Этот комплекс явился первой в мире ракетой, несущей ядерный заряд на дальность 1200 километров. И хотя все советские ракеты того времени, кроме Р-11 и Р-11М, были одноступенчатыми и имели жидкостно-реактивные двигатели (ЖРД) конструкции В. П. Глушко с использованием этилового спирта и жидкого кислорода, это было несомненно новое слово в мировой ракетной технике. Если американцы в то время делали главный упор на совершенствование авиационных средств доставки ядерных и обычных боеприпасов к цели, то в СССР приоритетным направлением было развитие ракетного оружия оперативно-тактического, а затем и стратегического назначения.

Успехи Советского Союза в создании атомной бомбы, реактивной авиации, способной быть ее носителем, ракетных комплексов с ядерным зарядом позволили командованию Вооруженных Сил внедрять новые виды оружия в войска, проверять их эффективность и учить личный состав управлять ими и действовать в расчетных условиях атомной войны.

Знаменательным событием тех лет стало войсковое учение, состоявшееся в сентябре 1954 года на Тоцком полигоне близ города Бузулук. В прошлом председатель Тоцкого райисполкома Ф. И. Колесов вспоминал, что когда решался вопрос о выселении жителей из близлежащих деревень, он спрашивал военных: «Почему именно здесь бомбу взрывать будете, а не в песках — разве мало их у нас? А те в ответ: надо знать, что произойдет именно здесь — тут точно такой же рельеф местности и плотность населения, как в Германии» {111}.

Речь шла об отработке наступления наших войск на «европейском театре военных действий». Причем атомной бомбе отводилась роль сверхмощного фугаса, «взламывающего» оборону войск НАТО, пробивающего в ней брешь, через которую должны были хлынуть наступающие на запад советские танки и мотопехота.

До начала взрыва войска, участвовавшие в учении, располагались в укрытиях не ближе 5—7 километров от планируемого эпицентра взрыва. Руководящий состав Министерства обороны СССР, министры обороны ряда союзных стран, командующие войсками округов находились в 11 километрах от места сброса атомной бомбы на открытой местности, имея лишь светозащитные очки.

Бомбардировщик ТУ-4А, пилотируемый летчиком Кутырчевым, взлетел рано утром с аэродрома во Владимировке (южнее Сталинграда) и в 9 часов 30 минут сбросил бомбу типа РДС-3 над полигоном. Она взорвалась на высоте около 380 метров. Очевидцы говорят, что земля как будто качнулась и ушла из-под ног. Раздался адский грохот и треск (это прошла ударная воздушная волна), и над полигоном вырос ослепительно яркий атомный гриб. Через 5 минут был дан отбой атомной тревоги. Началась мощнейшая артиллерийская подготовка наступления, а бомбардировочная и истребительная авиация (самолеты ИЛ-28 и МИГ-15бис) нанесла бомбовый удар по укреплениям «противника».

Авиационный инженер С. Крылов, обслуживавший самолеты после их посадки на аэродроме, вспоминал: «Представьте себе: земля дышит жаром, в лицо бьет сильный ветер, нагретый до 40 градусов, рот пересох, голова трещит, пот течет по спине в сапоги, но противогаз и защитный костюм снимать нельзя» {112}.

Передовые части наступающих войск выдвинулись к району взрыва через 2,5 часа. Атакующие подразделения в средствах защиты прошли в 500—600 метрах от эпицентра, получив дозу облучения 0,02—0,03 рентгена, а в танках в 4—5 раз меньше. Конечно, труднее всех пришлось тем пехотинцам, которые после окончания артподготовки и нанесения бомбовых ударов шли вслед за танками через эпицентр атомного взрыва. Участник учений И. Вухановский, майор медицинской службы, рассказывал: «Я оказался в эпицентре уже через полчаса после взрыва. Земля превратилась в шлак и была как бы взбита. Везде догорали пожары, взлетали и падали птицы с обожженными крыльями. Многие подопытные животные сгорели заживо, немало было раненых коров, овец, лошадей. Здесь я воочию убедился, сколь антигуманно это оружие» {113}. К вечеру прозвучал сигнал отбоя.

Через несколько дней после учений в «Правде» появилось короткое сообщение ТАСС: «В соответствии с планом научно-исследовательских работ в Советском Союзе произведено испытание одного из видов атомного оружия. Получены ценные результаты, которые помогут успешно решать задачи по защите от атомного нападения».

В дальнейшем выявились более тяжкие последствия радиационного облучения и радиоактивного заражения местности, отчего пострадало местное население. Лишь в 1990 году, после снятия подписки о неразглашении государственной тайны, был образован комитет ветеранов подразделений особого риска, поставивший перед собой цель выявить всех живых участников Тоцких войсковых учений, а также испытаний ядерного оружия.

С появлением в СССР носителей атомного оружия — ракет и самолетов — советские Вооруженные Силы вступили в новый этап своего развития. Боевые возможности сухопутных войск ВВС и ВМФ резко повышались. Но необходимо было качественно перевооружить войска ПВО, потому что те средства борьбы с воздушным противником, которые использовались в годы Второй мировой войны и первое время после нее, были уже непригодны для борьбы со скоростной, оснащенной аппаратурой радиоразведки и помех американской и английской реактивной авиацией. В предвидении возможного массированного воздушного нападения с применением ядерных боеприпасов, которым угрожали нам США, советское правительство принимало энергичные меры к тому, чтобы усилить противовоздушную оборону, повысить ее боевые возможности, сделать ее непреодолимой для средств воздушного нападения вероятного противника. Развитие войск ПВО шло по многим направлениям. В СССР появились реактивные истребители-перехватчики, радиоуправляемые зенитные орудия, новые радиолокационные и радиотехнические средства, испытывались и принимались на вооружение зенитные ракеты, новейшие средства радиоэлектронной борьбы, шла интенсивная подготовка к автоматизации средств управления различными системами оружия противовоздушной обороны.

Нужно сказать, что перевооружение шло не без трудностей. Взять хотя бы реактивную истребительную авиацию. Так, например, когда в 1947 году советскому правительству были предложены два новых истребителя — поршневой Ла-11 конструкции С. Лавочкина и реактивный МИГ-9 А. Микояна, Сталин отдал предпочтение Ла-11. Даже когда сам Лавочкин рекомендовал пустить в серию МИГ-9, Сталин сказал: «Ла-11 — это самолет, на котором уже все дефекты устранены, есть летчик, который его испытывал, и разработана технология его использования. А что такое МИГ-9? Груда металла» {114}. Но вскоре он осознал значение реактивной авиации. И уже 1 мая 1947 года на воздушном параде в Москве МИГ-9 был продемонстрирован общественности.

МИГ-9 был первой ласточкой. Развитие реактивной авиации в СССР шло форсированным темпом, и уже в конце 1947-го конструкторское бюро А. И. Микояна выпустило МИГ-15, которому суждено было сыграть особую роль в воздушных битвах с американской авиацией во время войны в Корее.

Не остались без внимания и трофейные реактивные немецкие истребители МЕ-262. Советские авиаконструкторы воспользовались возможностью сравнить этот германский реактивный самолет с аналогичными советскими моделями. Летчик-испытатель А. Г Кочетков по заданию НИИ ВВС совершил 15 августа 1945 года первый полет на МЕ-262. В отчете об этом событии было отмечено, что «трофейный самолет МЕ-262… обладает большим преимуществом в максимальной горизонтальной скорости перед современными отечественными и иностранными истребителями с ВМГ (винтомоторная группа, то есть поршневые самолеты) и имеет удовлетворительную скороподъемность и дальность полета. Плохие взлетные свойства самолета с газотурбинными реактивными двигателями требуют больших взлетных полос длиной до 3 километров или применения специальных ускорителей взлета (пороховые или жидкостные ракеты)».

Однако производить и осваивать этот самолет в СССР не стали. Известный советский авиаконструктор А. С. Яковлев писал в своей книге «Цель жизни. Записки авиаконструктора»:

«На одном из совещаний у Сталина при обсуждении вопросов работы авиационной промышленности было рассмотрено предложение наркома А. И. Шахурина о серийном производстве захваченного нашими войсками реактивного истребителя „Мессершмитт-262“. В ходе обсуждения Сталин спросил, знаком ли я с этим самолетом и каково мое мнение.

Я ответил, что самолет МЕ-262 знаю, но решительно возражаю против запуска его в серию, потому что это плохой самолет, сложный в управлении и неустойчивый в полете, потерпевший ряд катастроф в Германии. Если он поступит у нас на вооружение, то отпугнет наших летчиков от реактивной авиации. Они быстро убедятся на собственном опыте, что это самолет опасный и к тому же обладает плохими взлетно-посадочными свойствами.

Я заметил также, что если будем копировать «Мессершмитт», то все внимание и ресурсы будут мобилизованы на эту машину, и мы нанесем большой ущерб работе над отечественными реактивными самолетами.

Наконец, нужно было учесть, что у наших конструкторов по реактивным самолетам дела шли успешно. Артем Микоян работал над двухмоторным истребителем МИГ-9. Мы построили одномоторный истребитель ЯК-15, в октябре 1945 года он был уже на аэродроме, делал пробежки и подлеты».

Но все-таки попытка создать истребитель на базе МЕ-262 была предпринята в 1946 году на опытном заводе ОКБ П. О. Сухого. Построенный там самолет был тоже оснащен двумя реактивными двигателями и конфигурацией весьма напоминал МЕ-262. Отличался он лишь несколько измененной формой крыла. Самолет был испытан в полете тем же летчиком А. Г. Кочетковым. Он мог развивать скорость до 885 км/ч, имел потолок 12 800 и дальность 1200 километров. Однако в серию самолет не пошел, поскольку к тому времени ОКБ Сухого выпустило новый реактивный истребитель с лучшими характеристиками. Появился и усовершенствованный вариант истребителя МИГ-15. Он стал называться МИГ-17 и надолго вошел в историю ПВО.

Много внимания уделяла советская конструкторская мысль созданию зенитных управляемых ракет. В НИИ-88, который разрабатывал главным образом ракеты класса «земля — земля», существовал некий отдел № 4, возглавляемый Е. В. Синельщиковым. Этот отдел занимался проектированием зенитных управляемых ракет (ЗУР) с головкой самонаведения. В своей работе отдел опирался на трофейную немецкую зенитную ракету «Вассерфаль». В Германии она не вышла за стадию испытаний, и теперь в СССР ее намеревались использовать при создании советских ЗУР. Зенитными ракетами немецкого происхождения занимался ряд отделов, стремившихся усовершенствовать немецкие управляемые зенитные снаряды «Шметерлинк», «Рейнтохтер», неуправляемые ракеты «Тайфун», а также двигатели к ним.

Работам над зенитными ракетами советское правительство придавало важное значение. В условиях, когда «холодная война» набирала силу, требовалась мощная противовоздушная оборона, способная надежно противостоять воздушным армадам вероятного противника. В первую очередь необходимо было защитить от воздушных ударов хотя бы основные жизненно важные административно-политические центры и военно-промышленные объекты страны. И тогда решено было создать систему противовоздушной обороны Москвы, основанную на управляемых зенитных ракетах. В разработке советских зенитных ракет немалая роль отводилась немецкому опыту в создании зенитного оружия. В августа 1950 года Совет Министров СССР вынес постановление о создании вокруг Москвы кольца зенитно-ракетной обороны. Работу эту возглавил всемогущий Л. П. Берия. Под его эгидой специально сформированное при Совете Министров 3-е Главное управление возглавило работы в этой области.