Русские эмигранты и советские спецслужбы

Русские эмигранты и советские спецслужбы

Между тем разведывательные организации, созданные японцами из русских эмигрантов или при их участии, сами становились объектом пристального внимания со стороны советской разведки. Так, известный эмигрант Гордеев, иркутский казак, занимавший высокую должность в Бюро по делам российских эмигрантов, впоследствии оказался советским шпионом[1493]. Таким образом, среди русских эмигрантов, завербованных японцами для работы против СССР, были двойные агенты даже среди самых высокопоставленных лиц. По данным некоторых источников, смерть видного белогвардейца на Дальнем Востоке Кислицына тоже была не случайной. Есть версия, что японцы раскрыли его как агента советских спецслужб и, не желая широкой огласки, предложили ему самому покончить с собой, что он и сделал[1494].

Однако данные японских спецслужб, что многие русские эмигранты находились на службе советской разведки, являются фальсификацией. Это делалось для того, чтобы скрыть свои собственные преступления против русских жителей Китая. Так, по данным современников, японские солдаты нередко приставали к русским девушкам. За них вступались русские молодые люди. Для заступников обычно это кончалось их избиением, арестом и обвинением в «просоветской ориентации» и «шпионаже». За исключением М. А. Матковского, этим несчастным практически никто не помогал. За эмигрантов не вступались даже именитые соотечественники. От неминуемой смерти Матковскому удалось спасти многих русских, и число «раскрытых советских шпионов» не увеличивалось. В условиях полного произвола японских чиновников и жандармерии этот человек мужественно вставал на их защиту, рискуя быть заклейменным «советским шпионом» и попасть в японский жандармский застенок, что означало верную смерть[1495].

Кроме того, было немало случаев подлогов со стороны японской жандармерии, которая использовала для этого находившихся на ее службе русских эмигрантов. В Маньчжурии широко известен подобный случай с эмигрантом Казновым. После задержания японской жандармерией пытали его русские же эмигранты, Воронин и К^о, заставляя признаться в том, что он – советский агент. Были и совсем ужасные случаи, когда арестованные русские эмигранты гибли от рук русских же. Среди наиболее известных случаев надо отметить гибель колчаковского генерала Г. И. Клерже, бывшего командира Приморского драгунского полка полковника Семенова, полковника А. М. Заалова, священника Глинского, атамана забайкальской станицы Трехречье Мунгалова[1496].

В отношении В. С. Семенова надо сказать особо. Этот офицер разочаровался в японцах еще во время Гражданской войны в России. Особенно тягостное впечатление на него производили расправы японцев с русским населением, которое во многих случаях было не на стороне коммунистов, а выражало свое недовольство иностранной интервенцией. Последней точкой для Валентина Степановича в этом вопросе стало осквернение японцами собора в Хабаровске. Он видел, что из-за такого отношения иностранцев на Дальнем Востоке народ поднимается не только против японцев и других иноземцев, но и против белогвардейцев. После отъезда в 1920 г. в Харбин он решил, что больше не будет иметь никаких дел с японцами. Однако, с приходом в 1931 г. японцев в Маньчжурию, намаявшись безработицей, он поступает на службу в Главное полицейское управление Харбина. На этом посту его заставляют заниматься ненавистным для него делом – вербовкой эмигрантов для японской разведки, которых засылали в СССР. Валентин Степанович понимал, что тем самым он вредит не коммунистам, которых он ненавидел всей душой, а России. Он видел, что цель японцев – завоевать Дальний Восток, которую они лишь слабо камуфлировали «борьбой против коммунистов».

Он очень остро переживал за свою Родину и из-за того, что целые годы отдал службе чужой стране. Он признавался, что считает для себя позорным военную службу наемника и работу на японскую разведку. «Конец мучительным сомнениям наступил после встречи в Маньчжурии со старым соотечественником Жеткиным, работавшим на железнодорожной станции, убедившим Семенова в необходимости помощи своей Родине»[1497]. Оказалось, что он работал на советскую разведку и предложил делать то же Валентину Степановичу. Тот согласился и сразу начал посылать в СССР информацию о дислокации и передвижениях японо-маньчжурских войск, агрессивных планах Токио против СССР. «Содержание поступавших от него донесений свидетельствовало о незаурядной компетенции генерала Семенова в военных вопросах, основательной осведомленности в акциях японских спецслужб в регионе»[1498].

Больше двух лет шла эта напряженная и рискованная работа. По данным советской разведки, «когда его арестовали и подвергли нечеловеческим пыткам, с гордо поднятой головой он отвечал японскому следователю: «Я работал в интересах безопасности моего Отечества. Не Россия же собиралась нападать на кого-то, а вы на нее. Это во-первых, а во-вторых, я никогда не раскаивался, что принял решение стать на этот путь. Сожалею только, что служил Отечеству недолго. С Вами же сражался, как полковник русской армии. Красным я не стал и не забыл, откуда я родом»[1499].

Погубил его, как и другого крупного агента советской разведки, Клерже, как это ни странно, чекист, начальник управления НКВД по Дальневосточному краю Г. С. Люшков, третий человек в руководстве восточной окраиной СССР, бежавший 13 июня 1938 г. из СССР в Маньчжурию. Свой поступок японцам он объяснял тем, что неожиданно получил «вызов» в Москву. Незадолго до этого подобные «вызовы» получали его заместители и прочие руководители СССР по Дальнему Востоку. Обратно они не вернулись и были репрессированы. Подобный вызов Люшков расценил как вызов на казнь и решил бежать. Кроме Маньчжурии, другого пути у него не было, и темной ночью он перешел границу с Посьетского погранотряда в уезд Хуньчунь. В рапорте о задержании японский пограничник так описал его: «Он был смертельно бледен, телосложением не отличался от японца. Это был тучный мужчина»[1500]. Когда беглец заявил о том, что он – начальник НКВД по Дальнему Востоку, то японцы сначала ему не поверили, а когда это было установлено, то были поражены. В их понимании это был высший деятель, равный по чину генерал-майору сухопутных войск.

По данным японских пограничников, в этом районе у границы раньше часто задерживали нарушителей, оказывавшихся советскими шпионами. Среди них было особенно много корейцев, которые имели родственников на «другой стороне». Они шли через границу в обуви, в которой были зашиты документы и деньги. На территории Маньчжоу-Ди-Го они скрывались в домах своих родственников и вели разведывательную работу. Выполнив свою миссию и готовясь снова перейти границу, они в условленном месте разжигали костер, подавая сигнал об окончании работы и сигнализируя о том, чтобы советские пограничники приняли их. Действовали корейцы обычно на ограниченной территории, где их появление не могло вызвать подозрения. Платили им обе стороны, так как немало было корейцев, которые работали и против СССР.

Японская разведка имела данные, что через границу проникают под видом путешественников и политических беженцев и более важные птицы, целью которых была активизация антияпонского движения в Маньчжурии. Некоторые из них становились руководителями антияпонской борьбы и попутно собирали важную информацию о японской армии и ее вооружении. Среди таких важных персон преобладали русские.

Поэтому сначала японцы решили, что Люшков лично совершал «запланированный шпионаж», но попался, и лишь потом поняли, что он не врет[1501]. Если бы Люшков этим и ограничился, то ему было бы простительно это бегство, но он пошел дальше. Он заявил японцам, что выдаст им все тайны советских спецслужб в обмен на… 500 тысяч иен! Японцы, не привыкшие платить такие суммы даже за очень важную информацию, поначалу заупрямились, но Люшков стоял на своем, и им пришлось пойти на его требования, урезав их лишь отчасти. Это было уже откровенное предательство[1502]. Впрочем, это неудивительно: что можно было ожидать от человека, воспитанного на советских лжеценностях интернационализма, который, подобно нашкодившему коту, спасал свою шкуру после тысяч безвинно уничтоженных им в ходе репрессий 1937–1938 гг.?

Гнусности Люшкову придавали и усики а-ля Гитлер. Сами японцы относились к нему двояко. С одной стороны, они радовались такому подарку судьбы, на их головы неожиданно свалился предатель крупного калибра Люшков, сдавший им всю советскую разведывательную сеть в Маньчжурии, а с другой стороны, они презирали его как предателя. В их понимании Люшков должен был не предавать свою страну, а совершить харакири, как сделал бы любой из них на его месте. Оказалось, что значительная часть белогвардейцев готовилась по заданию чекистов в условленное время к восстанию против японцев, но предательство Люшкова погубило многих из них. Свои действия он, как и другие шкурники времен Великой Отечественной войны, пытался облечь в идейные ризы, что якобы его поступки направлены на то, чтобы «свалить Сталина». Японский спецслужбист Миэда так говорил о нем: «Это был человек острого ума, сразу схватывающий все нюансы. У меня тогда возникла такая мысль: не хотелось бы иметь такого человека своим врагом – это было бы слишком опасно».

Так, когда арестованный русский агент не хотел давать добровольное признание, Люшков предложил поручить ему провести допрос этого шпиона. Его методы допроса оказались исключительно эффективными. Он показал себя совершенно безжалостным, бессердечным человеком. Когда допрашиваемый медлил с ответом, Люшков тыкал ему в лицо ножом. Если раненный в лицо агент продолжал молчать, Люшков плескал на него керосин, а затем чиркал спичкой и говорил допрашиваемому, что если тот не заговорит, пока спичка догорит у него в пальцах, то он бросит ее ему прямо на голову. Было достаточно одного взгляда на лицо Люшкова, чтобы понять, что он кровожадный человек[1503].

Он был из тех людей, которые не болтают зря и не повторяют дважды один вопрос. Люшков ни разу не закричал и не улыбнулся, казалось, он вообще не способен ни на какие чувства. В Чанчуне, в номере гостиницы «Ямато» он назвал около 20 имен своих агентов. Удалось арестовать 13 человек. На основании их показаний число арестованных довели до пятидесяти. Но результаты оказались менее значительными, так как, по показаниям Люшкова, здесь действовало около 200 советских агентов, разведчиков и диверсантов[1504] Удалось уйти от ареста и руководителям советских спецслужб в Маньчжурии, действовавшим под кличками Лео и Као.

Предательство Люшкова нанесло советской разведке невосполнимый урон, так как пришлось срочно спасать оставшихся агентов и полностью перестраивать систему и сеть разведки. Однако то, что японцы смогли арестовать лишь четверть советских агентов, говорит в пользу того, что большинство белогвардейцев, схваченных японцами по наводке Люшкова, не выдали тех, с кем они работали. Не был исключением и полковник В. С. Семенов, хотя его пытал сам Люшков и бывший офицер атамана Семенова Уржин Гармаев, добиваясь от него признательных показаний в шпионаже в пользу СССР и выдачи «нижестоящих шпионов». Но ничего удивительного в этом нет: как поется в одной белогвардейской песне, «мы дрались за Россию, за коммуну – они». В этих словах – вся идеология тех, кто не искал чинов и наград, а действительно сражался за свою Родину.

По данным самих японцев, «смерть принял Валентин Степанович Семенов достойно, как подобает русскому офицеру»[1505].

Также японцы использовали Люшкова и для разведывательной работы. Про него они говорили: «В нем не чувствовалось приниженности, свойственной эмигранту-беглецу». Именно Люшков посоветовал японцам нанести удар в районе озера Хасан, где был наименее укрепленный район границы СССР на Дальнем Востоке. Люшков горел желанием как можно больше навредить СССР, памятуя о своем паническом страхе перед репрессиями. Он настаивал не на ограниченных действиях, какие имели место в ходе «инцидента у высоты Тесихо», как называли японцы столкновение на озере Хасан, а на широкомасштабном наступлении. Все свои действия в тот момент японцы согласовывали с ним. По их данным, «генерал испытывал жгучую ненависть к сталинскому режиму и старался подтолкнуть Квантунскую армию к выступлению против СССР, всячески подстрекая к этому ее штабных работников». Но его надежды не оправдались. Самураи получили отпор и не рискнули развернуть крупномасштабное наступление в условиях продолжающейся войны в Китае. Раздосадованный Люшков несколько дней не показывался из своего номера в отеле и пил там водку. По данным японцев, «в состоянии сильного опьянения он ругался последними словами и даже позволял себе сыпать проклятия на голову японской армии, повторяя, что у японских военных, похоже, нет никакого самолюбия»[1506]. После этого японский Генеральный штаб разрешил выдать Люшкову требуемую им сумму и отпустить его на все четыре стороны, но местное маньчжурское начальство решило снова задействовать его.

Люшковым заинтересовался майор Утагава Тацуя, который прославился проведением диверсий на советском Дальнем Востоке руками завербованных корейцев, во время боевых действий на озере Хасан. По приказу Утагавы Люшкова переместили из Чанчуня в городок Хосигаура под Дайреном. Его укрыли в особняке Синда Харуеси, являвшегося правой рукой известного японского диверсанта и разведчика капитана Амакасу. Работу с Люшковым японцы засекретили даже от своих. Его привлекли к организации покушения на Сталина в ходе операции «Медведь»[1507]. Для нее было отобрано несколько белогвардейцев, которых направили в Неаполь, откуда они должны были уничтожить лидера СССР. Эта операция провалилась из-за того, что в состав диверсантов проник советский разведчик по кличке Лео, фигура крупного калибра, за которым японцы давно охотились, но не имели на него четких установочных данных. По сведениям самих японцев, когда генерал-лейтенант Утагава лежал больным в советском концлагере, к нему в палату вошли несколько русских. Одного из них он узнал и был этим страшно поражен, крикнув: «Вот кто сорвал нашу операцию!» Это и был Лео[1508].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.