АРХЕОЛОГИЯ КЕЛЬТСКОЙ РЕЛИГИИ
АРХЕОЛОГИЯ КЕЛЬТСКОЙ РЕЛИГИИ
Теперь, наконец, мы можем обратиться к последней и самой трудной стадии археологической интерпретации: к установлению связи между материальной культурой и религиозной деятельностью кельтов. Мы рассматривали в первой главе проблемы, возникающие при попытке делать серьезные умозаключения по поводу религиозных верований и религиозных отправлений на основе одних лишь археологических изысканий. Так что не будем повторяться. Хотя у нас имеются некоторые письменные свидетельства – более подробно они будут разобраны в следующей главе, – однако эти свидетельства далеко не всегда проясняют смысл и значение археологических находок. Так же как невозможно было бы установить связь между бочкой и Диогеном, трудно уловить эту связь между друидами, известными нам по классической литературе и раскопанными археологами святилищам. Перед нами постоянно возникает вопрос интерпретации функций на основе выявленной структуры. Даже если имеются вполне разумные основания считать некое строение храмом или капищем или догадаться о форме и ходе ритуалов по виду погребения, их невозможно соотнести, увязать ни с верованиями, которых придерживались служители культа, ни со структурой этого культа.
Таким образом, не упуская из виду эти ограничения, мы можем теперь перейти к основным пунктам. В отличие от древнего Средиземноморья и еще более древних стран Ближнего Востока, само понятие храма, как памятника гражданской архитектуры, было чуждо кельтской Европе и предшествующей ей Европе варварской. Как увидим мы далее, встречались и исключения, обычно связанные с классическим влиянием, но археологические свидетельства в этом вопросе вполне согласуются с письменными источниками. Греческим и римским писателям казались необычными и густые леса, и святилища на лесных полянах, которые в лучшем случае можно было назвать ритуальными оградами. Создается впечатление, что тот страх и почтительный ужас, который вызывали у них сумрачные дикие рощи, проистекали скорее из контраста между городским образом жизни на просторных солнечных побережьях Средиземного моря и сельской глушью почти нетронутых дубрав материка. Как пишет Кёбнер, в германском мире «сердце леса являлось престолом божества: оно наводило ужас, требовало жертвоприношений и почтительной покорности… Еще в VIII веке аббат Пирмин обличал и клеймил проклятьем моления и магические обряды, которыми алеманны стремились умиротворить тайные силы лесных чащоб». И в Средние века эти леса продолжали вызывать ужас у горожан. Как всем было известно, ад «окружен густейшими лесами», так живописал Данте, помещая «la dolorosa selva» в пределы своего «Инферно». Неудивительно, что жители Греции и Рима чувствовали себя неуютно в кельтских чащах.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.