B и C. Математика и метафизика

B и C. Математика и метафизика

Аристотель связал свою трехчастную схему с проблемой причинности и использовал ее как план для изложения истории существовавшей до него научной мысли. Представители материалистической традиции, в том числе атомисты, имели склонность изучать только естественные субстанции и поэтому действительно считали, что сфера философии ограничивается физикой; формалисты имели склонность сосредоточивать свое внимание только на абстрактных измерениях и классификациях и поэтому на самом деле полагали, что вся философия концентрируется в математике. Ни одна из этих точек зрения не может объяснить, как материя соотносится с идеей-формой, поскольку у материалиста нет методики для анализа идей, а у формалиста нет в его теории места для материи. Аристотель предложил доказательство того, что философия третьего типа – его собственная – может объединить эти две науки.

В схеме Аристотеля философия природы включает в себя все индивидуальные вещи, имеющие свою природу, то есть внутреннюю направленность, которая реализуется в изменении – движении, росте и так далее.

Математика имеет дело с неменяющимися количествами – числами, фигурами, соотношениями, которые математик рассматривает так, словно они существуют сами по себе. Однако в действительности такие вещи, как квадрат, не существуют отдельно от других вещей: только с помощью мыслительной операции математик абстрагирует идеальный квадрат от различных известных ему конкретных квадратов. Этот квадрат он представляет себе не как физический объект, а в математическом пространстве, которое доступно для понимания.

Метафизика занимается теми вещами, которые представляют собой неменяющиеся, отдельные одна от другой субстанции, а не абстракции. Аристотель утверждает, что такие отдельные одна от другой неподвижные вещи должны существовать, поскольку они действуют в формальных и конечных причинно-следственных отношениях.

В своей «Метафизике» Аристотель после вводной части, где он излагает историю философии, переходит к анализу, цель которого – показать, что живое существо всегда представляет собой сплав идеи и материи, то есть что для его существования нужны и материя, и идея-форма. Действительно, жизнь любого существа – это движение к идее-форме и проявление скрытой в этом существе силы (материальной и действенной «причин»), а направление пути задает актуальная идея (формальная и конечная «причины»). Затем Аристотель коротко напоминает нам, что чистая материя и чистая идея, предоставленные самим себе, никогда не стали бы ни взаимодействовать, ни образовывать сочетания; даже если бы прошло бесконечно много времени, мир все равно остался бы разделенным на не смешивающиеся друг с другом, как масло и вода, океан «чистой материи» (похожий на «все вещи вместе» Анаксагора) и множество ни к чему не прикрепленных «чистых идей», которые не были бы идеями чего-то²⁴. Резкое разграничение материи и идеи-формы порождает вопрос о том, каким должен быть мир, где мы живем, если в нем возможно то взаимодействие формы и материи, которое мы наблюдаем²⁵.

Для единичных естественных вещей ответ на этот вопрос – действие конечных и действенных «причин». Действенная «причина» вначале заставляет определенную часть материи начать путь к полному принятию вида, определяемого сответствующей идеей-формой. Она запускает процесс роста, на каждом этапе которого существует сила для того, чтобы принять вид, соответствующий новой идее, и желание достичь этой идеи. Завершающая полная идея-форма является целью, то есть идеалом, который заставляет каждую вещь сохранять тот уровень совершенства, которого она достигла, и стремиться достичь большего.

Разнообразие действующих в природе идей не безгранично: существует строго определенный набор их разновидностей, которые повторяются или существуют в течение долгого времени. Эта точка зрения заставляет нас предположить, что Аристотель, если бы от него настойчиво требовали ответа, признал бы, что индивидуальные особи в каком-то смысле являются материалом для этих избранных идей.

Вид остается неизменным и бессмертным, но последовательно воплощается в сменяющих друг друга индивидуумах, которые один за другим проходят характерный для него жизненный цикл. Это ясно показывает, в чем заключается разница между Аристотелевой идеей-формой и простой абстракцией.

Похожая модель причинности верна и для всего мира как целого. По утверждению Аристотеля, действенной «причиной», заставляющей начаться реализацию сил, в этом случае является энергия, поступающая с неба, прежде всего от Солнца. Так обеспечивается постоянный приток энергии извне, который необходим, чтобы процесс реализации сил шел без остановки. Но для того, чтобы объяснить, почему небеса не перестают двигаться, а материя продолжает улавливать и сохранять в себе идею-форму, философы, по мнению Аристотеля, должны также признать существование конечной «причины», которую он назвал «первичным двигателем».

Первичный двигатель – не механическая сила, которая толкает или тянет предметы; скорее это тот, кто движет и является целью желания. Сохранение идеи-формы и постоянное направленное изменение в природе, которые мы наблюдаем, имеют место потому, что «все вещи желают Бога». Хотя Аристотель часто называет первичный двигатель Богом, а иногда говорит о своей первой философии как о теологии, позже критики часто подчеркивали, что это не тот Бог, которого почитают верующие. Это скорее научный закон сохранения актуальности, чем Бог религии²⁶.

Та притягательность, которой Бог продолжает обладать для мира, и объясняет, почему небеса постоянно вращаются: они желают достичь конечного совершенства, чтобы обрести свое надлежащее место и покой; а поскольку все точки круга одинаковы, небеса никогда не достигнут этой цели.

Эта же притягательность Бога является и «причиной» бессмертия видов – того постоянного желания произвести потомство и раскрыть свои возможности, которое управляет каждым живым созданием. Чтобы соответствовать требованиям, предъявляемым к далекой конечной «причине» всей природы, первичный двигатель должен быть совершенным, неменяющимся и чисто актуальным. Аристотель предполагает, что можно провести аналогию между первичным двигателем и «чистым разумом». Наши собственные способности к творческим озарениям тоже являются силами, но не физическими и не имеют протяженности во времени. Аристотель описывает их как мгновенные реализации (сравните это с мифами Платона, в которых знание – это припоминание).

При определении природы такого божественного разума возникают проблемы, и Аристотель исследует некоторые из них. Поскольку Бог не имеет тела, а значит, не имеет и органов чувств, он не может познавать конкретные материальные единичные вещи нашего мира. Аристотель считает это признаком высшего совершенства: временные и случайные вещи не стоят того, чтобы Бог их познавал. Божественная мысль – это «мысль, мыслящая сама себя», – описание, которое ставит читателя в тупик. Иногда это понимают как постоянное недифференцированное осознавание себя самого. Но Аристотель явно имел в виду что-то другое, поскольку осознавание себя самого по его определению – одна из операций нашего обыденного сознания, которого у Бога быть не может. Вечно бездействовать и не думать ни о чем совершенный разум тоже не может, «поскольку», спрашивает Аристотель, «что в этом достойного?». Более поздние замечания Аристотеля о «добре в природе», в которых он говорит, что оно «является и вождем, и порядком», заставляют предположить, что, возможно, Бог созерцает вечные идеи в их прекрасной системной взаимосвязанности. Это не противоречит словам «мысль, мыслящая самая себя», поскольку, если речь идет о нематериальных вещах, «мысль и вещь, о которой мыслят, – одно и то же». Не будет противоречить сказанному выше и предположение, что чистый разум может познавать идеи отдельно от их материальных «причин»: это иногда могут делать и наши человеческие умы.

В любом случае очевидно, что представление Аристотеля о Боге действительно далеко от более ранней наивной веры во многих богов, у каждого из которых человеческое тело и капризный нрав²⁷. Аристотелево описание Бога, который может быть познан с помощью теоретической науки, конечно, оставляет открытым вопрос о том, что может прибавить к этому знанию религиозная вера, основанная на чем-то ином, чем теоретические исследования. И действительно, учение Аристотеля, который доказывает, что наука нуждается в Боге, но мало что способна узнать о Нем, может служить философским введением к трем различным религиям, каждая из которых утверждает, что заменила этот вывод древнего философа другим умозаключением, более подробным. В III веке н. э. такой религией был неоплатонизм, в XII – ислам, в XIII – христианство.

Однако у Аристотеля притягательная сила идеи-формы всегда действует специфически и избирательно. «Все вещи желают Бога» нужно понимать так: каждая вещь желает достичь совершенства, но совершенства в своем собственном роде. Плоский червь стремится раскрыть свои возможности, но все, на что он способен, и его единственная цель – стать идеальным взрослым плоским червем. Аристотель считал, что у каждой разновидности вещей есть своя конечная «причина» и что было бы безответственным уходом в поэзию говорить, будто у плоского червя есть какая-то неосознанная жажда выйти за пределы собственной природы и стать человеком или звездой²⁸. Эта точка зрения Аристотеля отразилась в его астрономии, зоологии и метафизике. В астрономии «первичный двигатель» является конечной «причиной» для «первого неба» – самой внешней сферы, период обращения которой равен одному дню. Но все другие перемещения планет и Солнца, поскольку у них разные скорости и разные направления движения, должны были иметь другие конечные «причины»; количество этих «причин» было равно количеству независимых друг от друга движений составных частей неба. Основываясь на работе ученых Академии, Аристотель считал, что количество этих движущихся низших разумов равно «либо 47, либо 55». Но он не исследовал подробно различия между ними, возможно, потому, что не видел никакой возможности проверить такие рассуждения опытным путем.

В зоологии Аристотель создал учение о вечности видов. Он считал, что количество разновидностей живых существ задано раз и навсегда и что природа наделила каждую такую разновидность бессмертием. Было и еще одно положение, вытекавшее из его концепции конечных «причин». Поскольку особь определенной разновидности существ является частью общего порядка природы лишь потому, что имеет какую-то ценность, а каждый индивидуум старается наиболее полно реализовать себя, структуру своей разновидности, то мы можем сказать, что материалистическая, иначе описательная, наука пытается классифицировать вещи без учета целей и ценностей, а формалистическая, иначе платоновская, наука пытается классифицировать вещи по влекущим их к себе притягательной силой идеалам. Поскольку все, что существует, становится одновременно ограничением материи с помощью идеи и поиском ценности, в Аристотелевой философии природы уже не действует старая дихотомия ценности и факта.

В математике это дает следующий результат: природа предоставляет математику готовый пример симметрии, системы и порядка, и он руководствуется этим примером, когда исследует безграничную область возможных абстракций.

Понятию «сила» Аристотель придает расширенный смысл, включая в него возможность и потенциал, и помещает его определение непосредственно перед рассуждением о «первичном двигателе». Для этого толкования потребовалось ввести очень важное с философской точки зрения различие между видами сил. В природе существует два таких вида. Как правило, вещи имеют «одностороннюю» потенциальность: огонь обладает силой гореть, но не противоположной горению силой замерзать; желуди имеют силу развиться в дубы (если не помешает что-то извне), но не в особей какого-нибудь другого вида. Каждая разновидность животных имеет набор сил, которые заранее заданным образом развиваются в направлении, ведущем к специфической для этой разновидности цели. Каждая природная потенциальная возможность прочно связана с какой-либо одной формально-конечной «причиной», которая направляет и ограничивает ее «актуализацию»³³.

Но человек в этом отношении является исключением благодаря своему уму, который наделяет его двухсторонней потенциальностью. Врач (возьмем один из тех примеров, которые часто применяет Аристотель) имеет силу не только лечить, но и убивать. Похоже, что на уровне человека ум всегда обладает такой свободой. Вследствие этого природа человека не всегда автоматически подсказывает ему единственную модель привычного или иного поведения, как это можно наблюдать у пчел и муравьев. Для человека естественно стремиться к очевидному благу. Конечная «причина» влечет его к себе. Но природа и поведение человека испытывают воздействие ошибок, несчастных случаев и ответственности за выбор и этим сильно отличаются от всей остальной реальности. Из этого Аристотель делает вывод, что такая наука об обществе, о которой мечтал Платон, невозможна²⁹. Свобода возникает из-за особого места человека в метафизической картине мира. Это значит, что природа не командует развитием ума и душевного благородства. Каждый человек, чтобы развить в себе эти качества, сначала должен сам свободно решить, будет он это делать или нет. Человеческий ум может лишь в самых общих чертах представлять себе, какого рода привычки, какой тип характера и какие виды учебных занятий ведут к полному раскрытию возможностей человека. Вся остальная природа воплощает в себе закрытое множество идей, а свобода человека приводит к созданию множества новых идей – общественных институтов, нравственности и произведений изящных искусств. Эти созданные человеком идеи по природе и функциям похожи на формальные «причины» в теоретической науке, но изобретательность человека действует постепенно, и у идей-форм, которые она создает, идеальное не совпадает, как у природных видов, с актуальным. Конечная «причина» человека задана ему природой, но у его пути к ней есть много боковых ответвлений, из которых он может выбирать, и они проходят через разные идеи. То, что любой набор общественных институтов и законов, который могут разработать люди, обладает какой-то ценностью, создает для нас постоянную опасность упустить большее благо ради обладания тем, что всего лишь неплохо. Или же мы можем потерять благо, которое имеем, если уничтожим какую-то общественную идею, желая ее улучшить, а замену ей найти не сумеем.

Таким образом, практическая наука, то есть изучение человеческой природы и поведения людей, смотрит в неизвестное будущее, у которого может быть много вариантов, и не может знать его всегда и абсолютно точно. Тем не менее и практическая и теоретическая наука являются частями одного и того же реального мира и обладают четырьмя измерениями причинности.

Аристотель по-новому определяет роль философа. Дело философа – делать яснее методы других специалистов, начиная с астрономов и кончая конгрессменами и поэтами, но при этом, в свою очередь, признавать открытия каждого из этих специалистов истинными в той дисциплине, которую специалист изучил. Это вовсе не дает знатоку права прятаться за мелкие профессиональные особенности его данных и заявлять что-нибудь вроде того, что никто не может понять современную физику, если не научился пользоваться уравнениями квантовой теории. В любом мире, где теории имеют какую-либо объяснительную силу, каждая область научных исследований имеет несколько основных понятий, которые определяют ее предмет и используются для объяснения каких-либо черт того или иного явления путем логического вывода следствий из «причин». Эти «принципы» способен понять любой студент, достаточно подготовленный для гуманитарного образования³⁰.

Лекции самого Аристотеля по сравнительной анатомии, дисциплине, которая, по тогдашним представлениям, имела дело с «отвратительными вещами» и не подходила для включения в состав гуманитарного образования, выразили своей тематикой выдающуюся мысль Аристотеля: если действительно вся природа упорядочена однотипно, то – делает он вывод – наука должна двигаться вперед по пути специализации и узкопрофессиональных исследований; но любая наука, смысл которой не затуманили своими произвольными действиями специалисты, не имеющие четко определенной методики, может изложить свои принципы на языке четких терминов, которые пригодны для общеобразовательных курсов, входящих в программу гуманитарного образования. И если исследования, проведенные Аристотелем (или их распространение на другие области в наше время), доказывают, как он полагал, что вся действительность состоит из одинаковых и одинаковым образом упорядоченных причинно-следственных связей, это требование четкого формулирования принципов должно оставаться в силе и теперь. Но оно должно быть скорректировано другим открытием Аристотеля – пониманием того, что лекции и дискуссии не могут заменить работу непосредственно с предметом исследования: одна диалектика не наполнит слова смыслом, это могут сделать только опыт и эксперимент³¹.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.