Женский взгляд

Женский взгляд

В 1810 году по России пронеслась, «как беззаконная комета», мадам Жермена де Сталь. Из-за ее личной войны с Наполеоном имя этой французской писательницы было в то время на слуху у всей Европы.

В 1810 году Жермене немного больше сорока лет, она автор трех повестей, посвященных скандальной теме женской эмансипации — «Мелина», «Дельфина» и «Корина», последняя из которых была переведена на русский язык всего год назад (при этом нельзя забывать, что большая часть русских дворян и дворянок свободно читала по-французски). Ее отец, выходец из Швейцарии, знаменитый банкир Неккер, накануне революции был министром финансов Людовика XVI. В его доме дочь познакомилась с выдающимися французскими философами эпохи Просвещения Д’Аламбером и Дидро, Бюффоном и Мармонтелем, Гриммом и Гиббоном. Своим идеалом Жермена считала конституционную монархию. Революцию она встретила восторженно, но якобинскую диктатуру Жермена де Сталь не приняла; когда начались революционные волнения, она, пользуясь своим влиянием, спасала многих от гильотины, сама часто рискуя жизнью, позже уехала из страны и вернулась после падения правительства Робеспьера.

В двадцать лет по настоянию родителей она вышла замуж за шведского посланника в Париже, барона де Сталь Гольштейн. Супруги не испытывали друг к другу никакой симпатии и позже расстались без сожалений. У нее были бурные романы с бывшим военным министром графом Луи де Нарбонн, с писателем Бенжаменом Констаном, с офицером Альбером де Рока, с которым она тайно обвенчалась.

Когда салон мадам де Сталь стал центром оппозиции, Наполеон велел ей покинуть Францию. После путешествия по Германии и Италии Жермена осела в Швейцарии. Но корсиканец, называвший мадам де Сталь не иначе, как «эта старая ворона», «эта сумасшедшая старуха» и «настоящая язва», похоже, объявил ей личную вендетту. Не желая ссориться с императором Франции, швейцарские власти изгнали де Сталь, и она уехала в Россию, убегая от наступающих наполеоновских войск.

«Роман с Россией» тоже не сложился. Русские встретили ее с недоверием. Н. М. Лонгинов, секретарь императрицы Елизаветы Алексеевны, писал: «Вчера видел я у гр. Салтыковой знаменитую Mad. de Stael, которая везет сына в Швецию на службу и сама оттуда отправится в Англию. Чертами она много походит на М. Jatdine, ростом же и ухватками более на мужчину, чем на женщину. Говорит много и хорошо; хвалит любезность гр. Румянцева, канцлера, у которого вчера обедала, и приемом вообще довольна. В самом деле, нельзя больше быть обласканной, как она; все за ней бегают, дабы в будущем сочинении ее найти свое имя или портрет. Сколько будет таких, кои после раскаиваться в том будут. Ездит она с какими-то двумя мужчинами, из коих один ее любовник, а может быть, и оба».

Она же увидела русский народ поэтичными и полным добродетелей. «Я не нашла ничего дикого в этом народе, — пишет Жермена в своих мемуарах, — в нем есть много изящества и мягкости, которые не встречаешь в других странах. Русский возчик не пройдет мимо женщины, какого бы она ни была возраста и сословия, чтобы не поклониться. А она отвечает наклонением головы, полным грации и благородства».

Но русские дворяне ее разочаровали: показались пустыми и поверхностными.

«Русские оказывают чужестранцу прием столь любезный, что с первого же дня кажется, будто знаешь их целую вечность, однако же знакомство это может не сделаться более коротким и по прошествии десяти лет. Особенно удивительно молчание русских: умалчивают они именно о том, что их живо интересует. Вообще они охотно поддерживают разговор, однако речи их свидетельствуют исключительно об их учтивости; ни чувств, ни мнений говорящего они не выражают. Русских часто сравнивали с французами, меж тем для сравнения этого нет, на мой взгляд, решительно никаких оснований. Гибкость органов располагает русских к подражанию; они могут вести себя, смотря по обстоятельствам, как французы, англичане или немцы, но при этом не перестают быть русскими, иначе говоря, пылкими и сдержанными разом, созданными более для страсти, нежели для дружбы, более гордыми, нежели тонкими, более набожными, нежели добродетельными, более отважными, нежели рыцарственными, и готовыми на все ради удовлетворения своих неистовых желаний. Они куда гостеприимнее французов, однако под обществом они, в отличие от нас, понимают вовсе не собрание мужчин и женщин острого ума, которые с приятностью беседуют меж собой. В России общество подобно многолюдному празднеству, здесь люди едят фрукты и диковинные яства из Азии и Европы, слушают музыку, играют, одним словом, ищут впечатлений сильных, но не затрагивающих ни ума, ни души; то и другое пускают они в ход, когда переходят от жизни светской к жизни деятельной. Вдобавок русские в большинстве своем весьма мало образованы, не имеют вкуса к серьезным беседам и не стремятся тешить свое самолюбие, блистая умом. Остроумие, красноречие, литература — вещи, в России неизвестные; здесь гордятся и чванятся роскошью, могуществом и отвагой. Все прочие способы отличиться нация эта, в чьих нравах азиатского куда больше, нежели европейского, по сей день почитает проявлениями изнеженности и тщеславия».

Жермена де Сталь пробыла в России совсем недолго, менее двух месяцев. В поисках более надежного убежища она уехала в Швецию.

Она не знала, что через двадцать лет ее образ и ее романы вдохновят первого русского поэта, и он напишет:

Воображаясь героиней

Своих возлюбленных творцов,

Кларисой, Юлией, Дельфиной,

Татьяна в тишине лесов

Одна с опасной книгой бродит,

Она в ней ищет и находит

Свой тайный жар, свои мечты,

Плоды сердечной полноты…

1824 г.

А в недописанном прозаическом романе «Рославлев» заставит другую свою героиню Полину восхищаться мадам де Сталь: «Мужчины и дамы съезжались поглазеть на нее, и были по большей части недовольны ею. Они видели в ней пятидесятилетнюю толстую бабу, одетую не по летам. Тон ее не понравился, речи показались слишком длинны, а рукава слишком коротки. Отец Полины, знавший m-me de Stael еще в Париже, дал ей обед, на который скликал всех наших московских умников. Тут увидела я сочинительницу „Корины“. Она сидела на первом месте, облокотясь на стол, свертывая и развертывая прекрасными пальцами трубочку из бумаги. Она казалась не в духе, несколько раз принималась говорить и не могла разговориться. Наши умники ели и пили в свою меру и, казалось, были гораздо более довольны ухою князя, нежели беседою m-me de Stael. Дамы чинились. Те и другие только изредка прерывали молчание, убежденные в ничтожестве своих мыслей и оробевшие при европейской знаменитости. Во все время обеда Полина сидела как на иголках. Внимание гостей разделено было между осетром и m-me de Stael. Ждали от нее поминутно bon-mot; наконец вырвалось у ней двусмыслие, и даже довольно смелое. Все подхватили его, захохотали, поднялся шепот удивления; князь был вне себя от радости. Я взглянула на Полину. Лицо ее пылало, и слезы показались на ее глазах. Гости встали из-за стола, совершенно примиренные с m-me de Stael: она сказала каламбур, который они поскакали развозить по городу.

В. Л. Боровиковский. Портрет Жермены де Сталь

„Что с тобою сделалось, ma ch?re? — спросила я Полину, — неужели шутка, немножко вольная, могла до такой степени тебя смутить?“ — „Ах, милая, — отвечала Полина, — я в отчаянии! Как ничтожно должно было показаться наше большое общество этой необыкновенной женщине! Она привыкла быть окружена людьми, которые ее понимают, для которых блестящее замечание, сильное движение сердца, вдохновенное слово никогда не потеряны; она привыкла к увлекательному разговору, высшей образованности. А здесь… Боже мой! Ни одной мысли, ни одного замечательного слова в течение трех часов! Тупые лица, тупая важность — и только! Как ей было скучно! Как она казалась утомленной! Она видела, чего им было надобно, что могли понять эти обезьяны просвещения, и кинула им каламбур. А они так и бросились! Я сгорела со стыда и готова была заплакать… Но пускай, — с жаром продолжала Полина, — пускай она вывезет об нашей светской черни мнение, которого они достойны. По крайней мере, она видела наш добрый простой народ и понимает его. Ты слышала, что сказала она этому старому, несносному шуту, который из угождения к иностранке вздумал было смеяться над русскими бородами: „Народ, который, тому сто лет, отстоял свою бороду, отстоит в наше время и свою голову“. Как она мила! Как я люблю ее! Как ненавижу ее гонителя!“»

Она не знала, что двадцать лет спустя, желая сделать комплимент образованной утонченной женщине, русские будут называть ее «северной Коринной».

Потому что, когда уйдут с позором войска Наполеона, в Россию придет романтизм с его влиянием к внутреннему миру человека, в том числе и к внутреннему миру миру женщины. Быть оригинальной, тонко чувствующей и возвышенной натурой будет не только нормально, это будет модно.

XIX век хотел видеть женщину-дворянку прежде всего романтичной, чувствительной и сентиментальной. Колесо времени снова повернулось, и женщины XVIII века, от которых жизнь требовала прагматичности, веры в себя и, зачастую, упрямства, ушли в тень, оставшись портретами на стенах гостиных, обставленных по новой моде. Или все же у женщин XVIII и XIX века было больше общего, чем кажется на первый взгляд? Для ответа на этот вопрос нужна еще одна книга.