Одежда

Одежда

В конце XVIII века в свете и при дворе мужчины по-прежнему носили плотно облегающий фигуру кафтан-жюстокар и короткие штаны-кюлоты, заправлявшиеся в длинные шелковые чулки или застегивавшиеся под коленкой. В конце XVIII века в русский гардероб вошел фрак с высокой талией и прорезью сзади, позволяющей наклоняться в узкой, длиной до колен одежде. Фрак носили с рубашкой или манишкой со стоячим отложным воротником, не более трех пуговиц спереди. Павел I запретил ношение фраков и круглых шляп, усматривая в такой одежде влияние французской моды и французского вольнодумства. Мужчинам предписывалось появляться в обществе либо в военном или гражданском мундире, либо в кафтане. Лишь с приходом на престол Александра I гонения на фрак прекратились, и он открыто появился на улице и в салоне.

Когда фрак только входил в моду, он мог быть канареечного или розового цвета, но позже для фраков стали выбирать зеленое, фиолетовое, кофейное, голубое, а чаще всего черное сукно или бархат тех же цветов.

Модным атрибутом была трость с набалдашником или с загнутой ручкой из слоновой кости, золота, фарфора, с двумя кистями. В ручке иногда прятались часы, свисток, лорнет или даже тонкий кинжал.

Дома мужчины облачались в плотные мягкие халаты. Еще Ломоносов в середине века, судя по воспоминаниям его племянницы Матрены Евсеевны, оценил достоинства этой домашней одежды, с которой познакомился в Германии. Она пишет: «Сидя в саду или на крыльце, в китайском халате, принимал Ломоносов посещения не только приятелей, но и самих вельмож, дороживших славою и достоинствами поэта выше своего гербовника; чаще же всех и долее всех из них сиживал у него знаменитый меценат его, Иван Иванович Шувалов… Бывало, сердечный мой так зачитается да запишется, что целую неделю ни пьет, ни ест ничего, кроме мартовского (пива) с куском хлеба и масла».

Поэт следующего поколения Николай Языков посвятил халату такое стихотворение:

Как я люблю тебя, халат!

Одежда праздности и лени,

Товарищ тайных наслаждений

И поэтических отрад!

Пускай служителям Арея

Мила их тесная ливрея;

Я волен телом, как душой.

От века нашего заразы,

От жизни бранной и пустой

Я исцелен — и мир со мной!

Царей проказы и приказы

Не портят юности моей —

И дни мои, как я в халате,

Стократ пленительнее дней

Царя, живущего некстате.

Ночного неба президент,

Луна сияет золотая;

Уснула суетность мирская —

Не дремлет мыслящий студент:

Окутан авторским халатом,

Презрев слепого света шум,

Смеется он, в восторге дум,

Над современным Геростратом;

Ему не видятся в мечтах

Кинжалы Занда и Лувеля,

И наша слава-пустомеля

Душе возвышенной — не страх.

Простой чубук в его устах,

Пред ним, уныло догорая,

Стоит свеча невосковая;

Небрежно, гордо он сидит

С мечтами гения живого —

И терпеливого портного

За свой халат благодарит!

1823 г.

В женской моде на рубеже веков произошли серьезные изменения. Под влиянием идей просвещения о естественной красоте и красоте естественности в моду вошли свободные платья с завышенными талиями, напоминающие греческие туники. Они шились из легких, прозрачных тканей. Для таких платьев потребовалось другое белье — легкие нижние рубашки с глубоким декольте, легкие шелковые корсеты с всего несколькими пластинками китового уса. Женщина в таком платье казалась людям уходящего века одетой вызывающе-неприлично, почти голой.

Николай Михайлович Карамзин писал в 1802 году: «Теперь в приличном собрании смотрю я на молодых красавиц XIX века и думаю — где я? В Мильтоновском ли раю, в котором милая Натура обнажалась перед взором нового Адама, или в кабинете живописца Апелла, где красота являлась служить моделью для Венерина портрета во весь рост?

Действие всесильной моды, которую, подобно Фортуне, должно писать слепою! Наши девицы и супруги оскорбляют природную стыдливость свою, единственно для того, что француженки не имеют ее, без сомнения, те, которые прыгали контрадансы на могилах родителей, мужей и любовников! Мы гнушаемся ужасами революции и перенимаем моды ее! Знаем, что нынешний парижский свет состоит из людей без всякого воспитания, без всякого нежного чувства и, следуя старой привычке, хотим соглашаться с его новыми обыкновениями!»

Но молодежь с восторгом приветствовала новую моду.

Дома женщины надевали «утреннее платье» — простое, без декольте и украшений. На голове носили чепчик, часто отделанный кружевами, или ленту. Ближе к полудню женщина переодевалась в «домашнее платье», также очень простое: с минимумом оборок, лент и украшений. «Платье для визитов» требовало зашнуровывания в корсаж. Для прогулок, выходов в магазины женщина надевала «прогулочное платье» из более плотной ткани. Чепчик сменяла изящная шляпка. Модным аксессуаром для прогулки также была теплая кашемировая шаль из Индии, одноцветная с яркими бордюром и кистями или бахромой, стоившая огромных денег — от 500 до 3000 рублей. Впрочем, предприимчивые нижегородские помещики Н. А. Мерлина и Д. А. Колокольцов быстро научили своих крепостных девушек ткать шали, по качеству ни в чем не уступавшие индийским. Пряжу для тканья пряли из пуха сайгаков и шерсти тибетских коз так искусно, что она получалась тоньше волоса. В такой шали предстает перед нами Дарья Алексеевна Державина на портрете Боровиковского 1813 года. Зимой женщины надевали салопы на меху и меховые муфты; те, кто побогаче, могли позволить себе шубу.

На званых ужинах и в театре женщина появлялась в вечернем платье — более нарядном, открывавшем шею и плечи. Бальные платья обычно шились из более легкой ткани, к нему обязательно надевали перчатки. Дорогие украшения считались признаком дурного вкуса и мещанства, но можно было надеть нитку жемчуга или кораллов, цепочку с камеей.

Уходят в прошлое помады, белила и румяна, причем из женской моды даже быстрее, чем из мужской.

В 1793 году петербургский публицист Николай Иванович Страхов напишет сатиру «Плач Моды об изгнании модных и дорогих товаров», в которой обозначит приход новой эпохи: «Уже исчезает в сердцах слепое повиновение власти моей; исчезает могущество игрушек и мелочей, которые в руке моей управляли миром; уже безделки не чтутся совершенствами достоинств, а разорение и глупость не ставятся великостию мотов и славою вертопрахов! Для глаз глупцов приманчивая наружность, для пустых голов милые приятности, для развратных сердец восхитительные предметы уже попраны и изгнаны. Здравый смысл, разруша владычество мое, разрушил и замыслы мои к пагубе рассудка, совести и денег. Рыдай, возлюбленное щегольство и ветреность! Стонай со мною, дурачество и роскошь!

О, праведное заблуждение! прилично ли пылиться иною какою пылью, кроме пыли французской? Увы! отныне французское пудро не будет тучами летать в уборной, а благовоние жервеевой помады не услышит отныне ни один щеголь и щеголиха. Подлое пудрицо и помадишка посрамят на веки кудри большого света, и вскоре под бременем сей пыли и мази самая модная голова заразится постоянством и рассудительностью! Да восплачут со мною все щеголи и щеголихи, которым для доказательства ума и достоинств прежде стоило только качнуть благоуханною головою и тряхнуть душистыми кудрями!

Кружевные манжеты, всем могуществом моим защищаемые, и вы среди славы своей навеки посрамлены! Доныне рука богатого щеголя без вас никуда не могла являться, а страстный любовник и искательный жених почасту подымали их вверх, дабы обращать взоры милых своих на драгоценные и преузорочные нити. Поседелая красавица почитала вас лучшим подарком для угождающего ей волокиты; нити и сеточки ваши творили цепи правоте и уловляли невинность. Увы, и преславные кружева подвергнулись общему с вами изгнанию!

Позднее потомство да содрогнется о изгнании накладок для дамских платьев! Помощию мудрого изобретения оных являлись новые красы и достоинства по краям платья и на подоле. Приятная их непрочность и похвальная дороговизна безделиц со вкусом приметным образом отличали ветрениц и мотовок от рассудительных и умеренных женщин. Увы! чем ныне отличаться будут полные котелки от пустых и пустые головы от набитых умом? Исчезла надежда разоряться и убыточиться! Большой свет не может делать больших издержек и больших глупостей!

Чей стон еще мне слышится? Увы! рыдают линобатист, флёр, марль, креп, дымка и тарлатан (названия тканей. — Е. П.). Тленные драгоценности, что может мне заменить потерю вашу? Целыми веками приобретенное искусство в шитье и уборах вами восприяло совершенство свое и славу. Во мраке невежества гибнувший в селах женской пол во множестве из хижин переселялся в господские девичьи. Крестьянка, долженствовавшая вступить в брак, предопределяемая вечно держать в руке серп и дойник, со славою старелась в девстве за пяльцами и тамбурной иглою, приобретала бессмертие. Оскудение полей награждалось полями, изображенными на тленных драгоценностях; не размножалось подлое отродье сельских жителей; род человеческий извлекаем был из гнусной простоты и невинности. О! вы, преухищренные французские продавицы! Навсегда низвергнуты уже памятники премудрости вашей в дурачествах; навсегда разрушилось бессмертие ваше, свидетельствуемое славными изобретениями разновидных мелочей и безделок!

Прекрасные серьги, перстни и кольца с эмалью приемлют уже от щеголих последнее целование. Бусы исчезают со света и вееры с изображением приятных дурачеств навеки изгоняются. Болтание серьгами отныне не будет придавать ветреным головам пленяющей красивости. Отныне милой девице и страстно любимой невесте ни один щеголь не может подарить на мизинец ни Gage d’amour (от франц. — залог любви), ни Gage d’amiti (от франц. — залог дружбы). Нежной белизны рука не поправит на шее голубых бус, а картинки на французских спичках не станут прохлаждать лица!

Жилеты, кафтаны шитые и полосатые казимиры не будут уже придавать собою пестроту достоинствам. Пуговица, округленная за морем, не будет видна на поле щегольского кафтана. Пряжки, на волос покрытые серебром, уймутся местничаться с настоящими. Башмаки и сапоги, преплывшие моря, не видны будут на ногах; выписная шляпа не покроет головы, а привозные трости и хлысты навеки исхитятся из рук щеголей. Умолкнут брелоки, и часы с эмалью не покажут время! Прострется всюду умеренность, расточение померкнет, и щегольской свет погибнет!

На детские резвости, игрушки и куклы отныне не потратят родители половины своих доходов. Отныне взрослые не будут дорого давать за то, чтоб было во что положить перышко для ковырянья в зубах. Охотницы до обмороков из дешевых фляжек будут нюхать спирт. Увы! и сор для нюханья не станут уже хранить под эмалью и разноцветным золотом!

Прости навеки, шампанское, единое пьянство, позволенное богатым шалунам! На пирах и за столом не будешь уже ты плескаться вверх и кипеть в бокалах! Да восплачутся винолюбивые вертопрахи и вместе с ними все те, которые любили напиваться дорогими винами и вскружать себе голову парами заморских настоек!

Увы! умеренность всюду водворяется! Стены без французских обоев и простой фонарь для освещения гостиной отныне всюду представлять будут противную глазам дешевизну! Щеголиха не будет убираться на выписном табуре, а щеголь вертеться на заморских креслах и канапе. Во всех подъездах слышно будет хлопанье простыми бичами; иностранное колесо не будет биться об мостовую, а выписная рессора гнуться под легкими щеголями и щеголихами!

Плачьте и стонайте, злополучные изгнанники! Ветреностию утвержденное, дурачеством обороняемое и роскошию вознесенное владычество мое поколебалось и пало. Увы! что есть плачевное существо мое и непостоянная слава моя? Производить прелестное, отметать оное для нового, новое делать старым, в один день быть славимой и хулимой, одним днем умирать и оживляться: се тщета и ничтожество моей великости, основанной на удовольствии и скуке, на прилеплении и непостоянстве.

О! вы, ветром наполненные головы щеголей, и вы, непостоянством биющиеся сердца щеголих! гнусная рассудительность способна ли ежедневно угождать вашим вкусам и прихотям; ежедневно переменять ваши украшения и достоинства? Ежедневно решала я, что должно почитать хорошим или худым, умным или глупым, старым или новым. Гонимо мною было продолжительное единообразие, постоянное употребление вещей и гнусная их дешевизна. Утро начинало славу вашу одним убором; к полдню другое выдуманное довершало вашу великость; к вечеру третье изобретенное умножало вашу красоту. Кораблями отягощенные моря, столицы, наполненные продавцами, дома, населенные художниками и художницами, возвещали мою заботливость о переменах и новостях. Апрельский ветер ежегодно придувал к петербургским берегам плывучие магазины с модными товарами; майский мчал их обратно с здешними сокровищами и в оборот с новыми безделками; в августе успевали приплывать оные за новыми деньгами. Так текли счастливые дни моего владычества; а ныне скоро единообразность и умеренность наложит цепи на вкус, щегольство, подражательность и дурачество!

Внемлите стону моему, возлюбленные мною подражательность и расточение! Подкрепите могуществом вашим обессиленную от горести владычицу свою. Вопреки рассудку и умеренности произведите тленность и новости, достойные ума и кошелька щегольского света. Отмстите за французское пудро и помаду французскою гребенкою и драньем рукою француза. Внушая расточителям охоту выдумывать на месте дурачества, коим подобные доныне изобретались за морем, отмстите тем за изгнание выписных изобретений. Отмстите за лино-батист, за тарлатан и достойных их сотоварищей изобретением новейшей тленности. Замените магазины мод девичьими и соделайте оные училищами нового расточения. Отродье кружев и кружевных манжет, потомство разного рода французского шитья, да возродятся под перстами, коим повинуются коклюшки, филейная и тамбурная нить. Умоляю праздных красавиц и щеголих держать при себе премножество вечных тружениц для шитья и поделки юбок, жилетов, накладок, платков, чепцов, шляп, шарлот, тюрбанов, манжет, кошельков и книжек. Умоляю расточителей и вертопрахов не оставлять похвального рвения разоряться и дурачиться. Всех выдумщиков и выдумщиц заклинаю вспомоществовать и покровительствовать оставшимся здесь исчадиям моим. Преславным изобретательницам новостей, преухищренным французским продавицам модных товаров даю и подтверждаю право производить новые моды; всюду истреблять продолжительную единообразность, не терпеть постоянного употребления вещей, а более гнусной прочности и дешевизны оных!

Спешите, расточители и мотовки, закупкою остальных товаров запастись на долгое время потомством изгоняемых мелочей и дурачеств. Явите себя в последний раз покровителями разорительного щегольства. Раскупайте все у продавцов по двойной и тройной цене; да не восстонут они с оставшимися на руках их товарами! На русском аршине да свистит непрестанно французская тафта, и всею силою да вытягиваются на оном линобатист и тарлатан. Сомнутые не здешними руками шарлоты (шляпа с розеткой, названная по имени Шарлотты Корде, убийцы Марата. Такие шляпки носили сторонницы монархии. — Е. П.), тюрбаны, чепцы, наколки, диадемы, бандо-д’амур („повязка любви“ — дамский парик из зачесанных высоко вверх волос, переплетенных с лентами. — Е. П.), накладки, гирлянды, косынки и рукавки всемогуществом денег да освободятся от заточения и изгнания. Да удостоятся гостеприимства карманов и комод дорогие галантерейные безделки. При последнем издыхании своем злополучные мелочи из магазинов и лавок простирают к щегольскому свету умиленный глас: будьте милостивы и жалостливы до нас бедных, к заточению и изгнанию осужденных дурачеств!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.