Глава 8 СРЕДИ ПОЛИНЕЗИЙЦЕВ

Глава 8

СРЕДИ ПОЛИНЕЗИЙЦЕВ

Немножко робинзонады. — Мы боимся, что нас начнут искать. — Все в порядке, «Кон-Тики»! — Остатки еще одного кораблекрушения. — Необитаемые острова. — Сражение с морскими угрями. — Полинезийцы находят нас. — Духи на рифе. — Посол к вождю. — Вождь навещает нас. — «Кон-Тики» опознан. — Высокий прилив. — Путешествие нашего судна по суше. — Вчетвером на острове. — Островитяне приезжают за нами. — Прием в деревне. — Предки из страны, где восходит солнце. — Полинезийские пляски. — Лечение по эфиру. — Мы получаем королевские имена. — Еще одно кораблекрушение. — «Тамара» спасает «Маоае». — На Таити. — Встреча на набережной. — Нас принимают с почетом. — Шесть венков.

Наш островок был необитаемым. Скоро мы уже знали каждую купу пальм и каждый участок берега, так как остров имел в поперечнике около 200 метров. Самая высокая точка лежала меньше чем на два метра над уровнем лагуны.

Над нашими головами на верхушках пальм висели большие гроздья зеленых кокосовых орехов, толстая скорлупа которых предохраняла содержавшееся внутри холодное молоко от тропического солнца, так что в течение первых недель мы не будем испытывать жажды. Имелись также спелые кокосовые орехи, полчища раков-отшельников, а в лагуне — рыба всевозможных сортов; у нас ни в чем не будет недостатка.

На северном берегу острова мы нашли остатки старого некрашеного деревянного креста, наполовину засыпанного коралловым песком. Отсюда, если смотреть в северном направлении вдоль рифа, можно было различить разбитый остов судна, который мы впервые увидели с более близкого расстояния, когда нас проносило мимо него. Еще дальше к северу в синеватой дымке виднелись верхушки пальм другого маленького острова. Значительно ближе было до густо поросшего деревьями острова, который находился на юге. Ни на одном из этих островов мы не замечали признаков жизни, но пока что у нас были другие заботы.

Робинзон Хессельберг в большой соломенной шляпе подошел прихрамывая; он принес целую кучу расползавшихся раков-отшельников. Кнут зажег костер из валежника, и вскоре мы ели раков, а на сладкое пили какао с кокосовым молоком.

— Как хорошо чувствуешь себя на берегу, не правда ли, ребята? — восхищенно сказал Кнут.

Он уже раз испытал во время путешествия это ощущение. При этих словах он споткнулся и вылил полчайника кипятку на голые ноги Бенгта. Мы все не очень твердо стояли на ногах в этот первый день пребывания на берегу после 101 дня, проведенного на плоту; иногда среди пальмовых стволов нас вдруг пошатывало, так как мы отставляли ногу, чтобы встретить волну, которая не приходила.

Когда Бенгт вручил нам наши обеденные приборы, Эрик широко улыбнулся. Я вспомнил, что по окончании последней трапезы на плоту я, как обычно, перегнулся через борт и вымыл посуду, между тем как Эрик, взглянув на риф, сказал: «Сегодня, пожалуй, я не стану утруждать себя мытьем». Когда он увидел свою посуду в кухонном ящике, она была такая же чистая, как моя.

После еды мы всласть повалялись на земле, а затем принялись за сборку намокшей радиостанции; это надо было сделать побыстрее, чтобы Торстейн и Кнут смогли вступить в эфир прежде, чем человек с Раротонги передаст сообщение о нашем печальном конце.

Большая часть нашего радиооборудования была уже принесена на берег; среди предметов, нагроможденных на рифе, Бенгт нашел ящик и ухватился за него. Тотчас же он высоко подпрыгнул от удара электрического тока; можно было не сомневаться, что содержимое ящика имело отношение к радиотехнике. Пока наши радисты развинчивали, соединяли и собирали аппаратуру, остальные взялись за разбивку лагеря.

Около места, где нас выбросило на риф, мы нашли тяжелый, пропитанный водой парус и притащили его на берег. Мы натянули парус между двумя толстыми пальмами на маленькой лужайке, с которой открывался вид на лагуну; два других угла мы укрепили на бамбуковых жердях, приплывших с места крушения. Густая изгородь из буйно цветущих кустов подпирала парус, так что у нас была крыша и три стены; перед нашим взором расстилалась сверкающая лагуна, а воздух вокруг нас был полон вкрадчивого аромата цветов. Приятно было очутиться здесь. Мы все удовлетворенно посмеивались и наслаждались покоем; каждый устроил себе постель из свежих пальмовых листьев, предварительно убрав обломки ветвей кораллов, которые совершенно некстати торчали из песка. До наступления ночи мы приготовили очень удобное место для сна, а у себя над головой мы видели бородатое лицо доброго старого Кон-Тики. Он больше не выпячивал свою грудь под напором восточного ветра. Теперь он неподвижно лежал на спине и смотрел на звезды, которые мерцали над Полинезией.

На кустах вокруг нас висели мокрые флаги и спальные мешки, а намокшая одежда лежала и сохла на песке. Еще один день на этом солнечном острове, и все хорошенько высохнет. Даже радистам пришлось прекратить свою работу в ожидании, что на следующий день солнце высушит их аппаратуру. Мы сняли с кустов спальные мешки и залезли в них, хвастливо споря о том, у кого самый сухой мешок. Победителем был признан Бенгт: когда он повернулся, его мешок не захлюпал. Силы небесные, до чего хорошо было иметь возможность заснуть!

Когда мы проснулись на заре, парус оказался провисшим и наполненным чистой прозрачной дождевой водой. Бенгт позаботился об этом неожиданном даре, а затем не спеша спустился к лагуне и выбросил на берег несколько забавных рыб, которых он заманил в каналы, прорытые им в песке.

Ночью у Германа разболелась шея и спина в тех местах, которые он повредил себе перед отплытием из Лимы, а у Эрика был приступ давно не повторявшегося прострела. В остальном наша прогулка через риф имела удивительно легкие последствия: мы отделались царапинами и незначительными ранами, только Бенгт, которого упавшая мачта ударила по лбу, получил легкое сотрясение. Самый забавный вид был у меня: руки и ноги были покрыты иссиня-черными синяками — с такой силой я сжимал ими веревку.

Ни один из нас, впрочем, не чувствовал себя настолько плохо, чтобы вид сверкающей прозрачной лагуны не соблазнил его наскоро выкупаться перед завтраком. Лагуна была огромна. Вдали она была синяя и от пассата покрывалась рябью; и она была так широка, что мы едва могли различить ряд окутанных голубой дымкой, поросших пальмами островов, которые окаймляли атолл с противоположной стороны. Но здесь, на подветренной стороне островов, пассат мирно шелестел в перистых листьях пальм, которые слегка покачивались, а лагуна лежала внизу, как неподвижное зеркало, и отражала всю их красоту. Горько-соленая вода была чистой и прозрачной; ярко окрашенные кораллы на глубине почти трех метров казались лежащими так близко к поверхности, что мы боялись порезать себе о них ноги при купанье. В воде кишели чудеснейшие разновидности рыб самой разнообразной окраски. Перед нами раскрывался изумительный мир, полный развлечений. Вода была в меру прохладна, чтобы освежать, а воздух сух и нагрет солнцем до приятной теплоты. Но сегодня нужно было скорей вылезать на берег: Раротонга передаст тревожные сообщения, если до конца дня с плота не поступит никаких известий.

Катушки и другие детали радиопередатчика были разложены на совершенно сухих коралловых плитах и сохли на тропическом солнце, а Торстейн и Кнут соединяли и завинчивали. Прошло все утро, и обстановка становилась все более и более напряженной. Мы забросили все остальные дела и окружили наших радистов в надежде, что сумеем им чем-нибудь помочь. Мы должны быть в эфире до десяти часов вечера. К этому времени истечет тридцатишестичасовой срок, и радиолюбитель с Раротонги передаст призывы о высылке самолета и спасательных экспедиций.

Настал полдень, затем вечер, и солнце зашло. Хватило бы только выдержки у человека на Раротонге! Семь часов, восемь, девять. Напряжение достигло предела. Ни признака жизни в передатчике, но приемник NC-173 стал оживать у самого основания шкалы, где слабо звучала какая-то музыка. Но на любительском диапазоне ничего не было слышно. Постепенно, однако, звуки начали пробиваться — вероятно, все зависело от сырой обмотки, которая просыхала с одного конца. Передатчик все еще был мертв — повсюду короткие замыкания и искры.

Оставалось меньше часа. Ничего не выйдет! Передатчик вышел из строя, и мы решили снова испробовать маленький подпольный передатчик, которым пользовались во время войны. Несколько попыток мы уже делали в течение дня, но безрезультатно. Может быть, он теперь немного подсох? Все батареи были совершенно испорчены, и для получения тока нам приходилось крутить маленькую ручную динамку. Это была нелегкая работа, и мы четверо, профаны в радиотехнике, в течение всего дня сидели и крутили эту адскую штуку.

Тридцать шесть часов должны были скоро истечь. Я помню, как кто-то шептал: «семь минут», «пять минут», и затем больше никто не смотрел на часы. Передатчик был по-прежнему нем, но приемник что-то бормотал уже близко к нужной нам волне. Вдруг он затрещал на волне любителя с Раротонги, и мы решили, что он ведет разговор с радиостанцией на Таити. Вскоре мы уловили следующий отрывок радиограммы, переданной с Раротонги:

«…ни одного самолета по эту сторону островов Самоа. Я совершенно уверен…»

Затем все снова затихло. Напряжение стало невыносимым. Что они там затевают? Неужели они уже посылают самолет и спасательные экспедиции? Теперь, без сомнения, сообщения о нас разносятся по эфиру во все стороны.

Оба радиста продолжали лихорадочно работать. С их лиц стекал такой же обильный пот, как и с лица того, кто крутил рукоятку динамки. Электрические колебания постепенно стали появляться в контуре антенны передатчика, и Торстейн в экстазе указывал на стрелку, медленно подымавшуюся по шкале, когда он нажимал ключ Морзе. Дело шло на лад!

Мы, как безумные, крутили рукоятку, а Торстейн вызывал Раротонгу. Никто не слышал нас. Еще раз. Теперь опять пробудился приемник, но Раротонга нас не слышала. Мы вызывали Гала и Френка в Лос-Анжелосе и морское училище в Лиме, но никто не слышал нас.

Тогда Торстейн послал сигнал CQ: иначе говоря, он вызывал все станции в мире, которые могли услышать нас на нашей любительской короткой волне.

Это дало некоторый результат. Теперь чей-то слабый голос из эфира стал тихо вызывать нас. Мы повторили сигнал и сказали, что слышим его. Тогда тихий голос из эфира произнес:

— Меня зовут Поль, я живу в Колорадо; как вас зовут и где вы живете?

Это был какой-то радиолюбитель. Мы продолжали крутить ручку, а Торстейн схватил ключ и ответил:

— Это «Кон-Тики», нас выбросило на необитаемый остров в Тихом океане.

Поль совершенно не поверил этому сообщению. Он думал, что какой-то коротковолновик из соседнего квартала разыгрывает его, и больше не появлялся в эфире. В отчаянии мы рвали на себе волосы. Вот мы сидим здесь, под пальмами, звездной ночью на необитаемом острове, и никто не верит нашим словам.

Торстейн не сдавался; он снова взялся за ключ и беспрерывно передавал: «Все в порядке, все в порядке, все в порядке». Мы во что бы то ни стало должны приостановить подготовку всех этих спасательных экспедиций в разных концах Тихого океана.

Вдруг мы услышали в приемнике, как кто-то довольно тихо спросил:

— Если все в порядке, то зачем волноваться?

Затем эфир снова умолк. И это было все.

В полном отчаянии мы готовы были подпрыгнуть до верхушек пальм и стрясти с них все кокосовые орехи, и трудно сказать, что мы предприняли бы, если бы внезапно нас не услышали сразу и Раротонга и старина Гал. По словам Гала, он плакал от радости, услышав снова позывные L12B. Вся шумиха немедленно прекратилась; мы опять были одни, и никто нас не тревожил на нашем острове Южного моря. Совершенно измученные, мы улеглись спать на наши постели из пальмовых листьев.

На следующий день мы никуда не торопились и в полную меру наслаждались жизнью. Одни купались, другие рыбачили или бродили по рифу в поисках любопытных морских животных; самые энергичные приводили в порядок лагерь и украшали его окрестности. На берегу, откуда виден был «Кон-Тики», на опушке пальмовой рощи мы выкопали яму, выложили ее листьями и посадили проросший кокосовый орех, привезенный из Перу. Рядом, как раз напротив того места, где «Кон-Тики» наскочил на риф, мы построили пирамиду из коралловых глыб.

За ночь прибой продвинул «Кон-Тики» еще ближе к лагуне, и теперь, окруженный лишь несколькими лужами, он лежал почти целиком над водой, среди больших коралловых глыб далеко от наружного края рифа.

Прогревшись как следует в горячем песке, Эрик и Герман чувствовали себя гораздо лучше и захотели отправиться вдоль рифа на юг в надежде, что им удастся перебраться на большой остров, находившийся в той стороне. Я предупредил, чтобы они остерегались акул, а еще больше угрей[39], и они захватили с собой длинные ножи-мачете, засунув их за пояс. Коралловые рифы являются убежищем страшных угрей с длинными ядовитыми зубами, которыми они легко могут оторвать человеку ногу. При нападении они двигаются, извиваясь с молниеносной быстротой, и внушают панический ужас местным жителям, которые не боятся плавать рядом с акулой.

Эрик и Герман прошли вброд значительное расстояние по рифу на юг, но местами попадались более глубокие русла, по которым вода шла в этом направлении, и тогда им приходилось прыгать в воду и плыть. Они благополучно достигли большого острова и вброд перешли на берег. Длинный и узкий остров, покрытый пальмовым лесом, уходил дальше на юг; его солнечные пляжи были защищены от ветра рифом. Эрик и Герман продолжали идти вдоль острова, пока не достигли южной оконечности. Отсюда риф, покрытый белой пеной, шел дальше на юг к другим островам. Здесь наши исследователи нашли разбитый остов большого корабля; у него было четыре мачты, и он лежал на берегу, разделенный на две части. Эта был старый испанский парусник, груженный рельсами, и ржавые рельсы были разбросаны вдоль рифа. Эрик и Герман вернулись по другой стороне острова, но ни одного следа на песке им обнаружить не удалось.

На обратном пути через риф они тo и дело вспугивали каких-то странных рыб и пытались поймать некоторых из них; внезапно на них напало не меньше восьми крупных угрей. Эрик и Герман увидели в прозрачной воде, как те приближались, и вскочили на большую коралловую глыбу; угри стали извиваться вокруг нее. Скользкие чудовища толщиной с мужскую голень были усеяны зелеными и черными пятнами, напоминая ядовитых змей; на маленькой голове блестели злые змеиные глаза, а зубы, острые, как шило, имели в длину два-три сантиметра. Когда маленькие покачивавшиеся головки, извиваясь, приблизились, Эрик и Герман взмахнули ножами; голова одного угря была отрублена, другой был ранен. Кровь в воде привлекла целую стаю молодых голубых акул, которые набросились на мертвого и раненого угрей, а Эрику и Герману удалось перепрыгнуть на другую коралловую глыбу и уйти.

В этот же день я шел вброд к нашему острову, как вдруг кто-то молниеносным движением вцепился с обеих сторон в мою лодыжку и крепко повис на ней. Это оказался осьминог. Он был не крупный, но трудно передать то ужасное ощущение, которое я испытывал, когда холодные щупальца обвили мою ногу и на меня смотрели злобные маленькие глаза, торчавшие на багрово-красном слизистом мешке, представлявшем собой тело осьминога. Я изо всех сил дрыгнул ногой, и осьминог, который не имел в длину и метра, последовал за ней, но щупалец не разжал. По-видимому, его привлекала повязка на моей ноге. Я рывками двигался к берегу с прицепившимся к ноге отвратительным созданием. Лишь тогда, когда я достиг края сухого песка, осьминог отпустил меня и стал медленно отступать по мелководью; его щупальца были вытянуты в направлении берега, и он не спускал с него глаз, как бы готовый к новому нападению, если я того пожелаю. Когда я бросил в осьминога несколько крупных кусков коралла, он поспешно скрылся.

Разнообразные приключения среди рифов придавали только пикантность нашему блаженному существованию на островке. Но мы не собирались провести там всю свою жизнь, и пора было подумать, как вернуться в обычный мир. По истечении недели «Кон-Тики» пробил себе дорогу до средины кораллового барьера, где теперь лежал, прочно застряв на обнаженных рифах. Большие бревна, стараясь проложить себе путь вперед к лагуне, растолкали и обломали крупные глыбы коралла, но теперь деревянный плот засел недвижимо, и сколько мы его ни тащили и ни толкали, все было бесполезно. Если бы нам только удалось спустить разбитый плот в лагуну, мы могли бы, во всяком случае, срастить мачту и оснастить его достаточно для того, чтобы, плывя по ветру, пересечь мирную лагуну и посмотреть что окажется по ту сторону ее. Если какой-нибудь из островов был населен, то скорее всего тот, который находился далеко на горизонте к западу, где атолл изгибается к подветренной стороне.

Шли дни.

И вот однажды утром кто-то из наших прибежал сломя голову и сообщил, что видел белый парус на лагуне. С более возвышенного места у опушки пальмовой рощи мы могли различить крохотное белое пятнышко, которое отчетливо выделялось на фоне опалово-синей лагуны. Совершенно очевидно, это была парусная лодка, только что отплывшая от противоположного берега. Мы видели, как она повернула на другой галс. Вскоре показался еще один парус.

В течение всего утра они постепенно приближались и увеличивались в размере. Они шли прямо к нам. Мы подняли на верхушку пальмы французский флаг и размахивали нашим норвежским флагом, привязанным к шесту. Один парус находился уже так близко, что мы могли различить под ним полинезийскую пирогу с балансиром. Оснастка ее была более современного типа. Две коричневые фигуры стояли в пироге и смотрели на нас. Мы замахали руками. Они помахали в ответ и подплыли прямо к берегу по мелководью.

— Иа ора на, — приветствовали мы их на полинезийском языке.

— Иа ора на! — хором крикнули они в ответ, и один выпрыгнул из пироги и потащил ее за собой, идя в воде по песчаному дну прямо к нам.

Оба гостя были в европейской одежде, но их хорошо сложенные тела были коричневыми. Ноги у них были голые, а на голове для защиты от солнца они носили самодельные соломенные шляпы. Полинезийцы добрались до берега и несколько неуверенно стали приближаться к нам; но когда мы все до очереди, улыбаясь, пожали им руки, они засияли широкими улыбками, обнажив два ряда ослепительно белых зубов; эти улыбки говорили больше, чем слова.

Наше приветствие на полинезийском языке удивило и приободрило наших гостей, введя их в такое же заблуждение, в каком оказались мы сами, когда их соплеменник с Ангатау кричал нам по-английски «добрый вечер». Они принялись что-то быстро и горячо рассказывать нам по-полинезийски, и прошло немало времени, прежде чем они поняли, что их излияния совершенно не достигают цели. Тогда они умолкли и лишь дружелюбно посмеивались, указывая на другую пирогу, которая теперь приближалась.

В ней было три человека, и когда они вброд достигли берега и поздоровались с нами, то оказалось, что один из них немного говорит по-французски. Мы узнали, что на одном из островов по ту сторону лагуны находится полинезийская деревня и что жители ее как-то видели ночью наш костер. В рифе Рароиа имеется всего один-единственный проход, ведущий к островам, которые окружают лагуну; и так как этот проход расположен у самой деревни, то всякого, кто приблизится к островам, лежащим за рифом, жители деревни должны были бы обязательно заметить. Поэтому старики в деревне пришли к заключению, что огонь, который они видели на рифе к востоку, не мог быть делом человеческих рук, а являлся чем-то сверхъестественным. Это лишило островитян всякого желания переплыть лагуну и самим посмотреть, что произошло. Но затем к их острову прибило приплывший по лагуне сломанный ящик, и на нем были нарисованы какие-то знаки. Двое из островитян, которые побывали на Таити и знали азбуку, разобрали надпись и прочли слово «Тики», написанное большими черными буквами на доске. Теперь больше не оставалось никаких сомнений, что на рифе появились духи, так как Тики, — они все знали это, — был давным-давно умерший родоначальник их собственного народа. Но через некоторое время по лагуне приплыли банки с сухарями, сигаретами, кокосовые орехи и коробка со старым ботинком; тогда они все поняли, что на восточной стороне рифа произошло кораблекрушение, и вождь отправил две пироги на поиски уцелевших людей, чей костер на острове они видели.

По настоянию своих товарищей островитянин, говоривший по-французски, спросил, почему на доске, которая приплыла по лагуне, было написано «Тики». Мы объяснили, что «Кон-Тики» было написано на всем нашем снаряжении и что это название судна, на котором мы приплыли.

Наши новые друзья громкими восклицаниями выражали свое изумление, когда услышали, что никто не погиб при кораблекрушении и что плоский разбитый остов, лежавший на рифе, был действительно тем судном, на котором мы прибыли. Они хотели сразу же посадить нас всех в пироги и доставить в деревню. Мы поблагодарили и отказались, так как хотели остаться до тех пор, пока не снимем «Кон-Тики» с рифа. Они с ужасом смотрели на неуклюжее сооружение, застрявшее на рифе; конечно, мы не должны и мечтать о том, что нам удастся снова спустить на воду этот исковерканный остов! В конце концов посланец решительно заявил, что мы должны отправиться с ними; вождь дал им строгий приказ без нас не возвращаться.

Тогда мы решили, что один из нас поедет с островитянами в качестве посла для переговоров с вождем, а затем вернется и расскажет нам, какова обстановка на том острове. Мы не бросим плота на рифе и не можем оставить все снаряжение на нашем маленьком острове. Бенгт отправился с островитянами. Обе пироги столкнули с песчаного берега, и вскоре они, подгоняемые свежим ветром, исчезли на западе.

На следующий день на горизонте показались бесчисленные белые паруса. Казалось, теперь островитяне явились за нами на всех судах, какие у них были.

Вся флотилия повернула в нашу сторону, и когда она приблизилась, мы увидели на передней пироге среди коричневых фигур старину Бенгта, который размахивал шляпой. Он крикнул нам, что с ним находится сам вождь, и мы почтительно выстроились на берегу, чтобы встретить подходивших вброд гостей.

Бенгт очень торжественно представил нас вождю.

— Вождя зовут, — сказал Бенгт, — Тепиураиарии Териифаатау, но он поймет, кого мы имеем в виду, если мы будем называть его Тека.

Мы и стали называть его Тека.

Вождь Тека был высокий стройный полинезиец с глазами, говорившими о недюжинном уме. Он был знатным человеком, потомком старого королевского рода на Таити и являлся вождем обоих островов: и Рароиа и Такуме. Он учился в школе на Таити, знал французский язык и умел читать и писать. Он сказал мне, что столица Норвегии называется Христиания[40], и спросил, не знаю ли я Бинга Кросби[41]. Он сообщил нам также, что в течение последних десяти лет всего три иностранных судна заходили на Рароиа, но их деревню несколько раз в год посещают шхуны местных торговцев копрой с Гаити, которые привозят товары и забирают ядра кокосовых орехов. Они уже несколько недель поджидают такую шхуну, так что она может явиться в любое время.

Отчет Бенгта вкратце сводился к тому, что на Рароиа не было ни школы, ни радио, ни белых людей; но 127 полинезийцев, живущих в деревне, сделали все, что могли, чтобы устроить нас со всеми удобствами, и подготовили торжественный прием.

Первым делом вождь пожелал осмотреть судно, которое доставило нас живыми на риф. Мы отправились вброд к «Кон-Тики», сопровождаемые вереницей островитян. Когда мы приблизились, полинезийцы внезапно остановились и стали обмениваться замечаниями, громко крича все зараз. Теперь можно было ясно видеть бревна «Кон-Тики», и один из островитян воскликнул:

— Это не лодка, это пае-пае!

— Пае-пае! — повторили все его товарищи хором.

Поднимая брызги, они бросились бегом по рифу и взобрались на «Кон-Тики». Они лазили повсюду, возбужденные, как дети, ощупывали бревна, бамбуковое плетение и веревки. Вождь был в таком же приподнятом настроении, как и остальные; он вернулся к нам и несколько раз повторил:

— «Тики» не лодка, это пае-пае. — В его голосе звучало удивление и любопытство.

Пае-пае на полинезийском языке означает «плот» и «помост», а на острове Пасхи это же слово употребляется для обозначения местных лодок. Вождь рассказал нам, что теперь таких пае-пае больше не существует, но самые старые люди в деревне рассказывают древние предания о пае-пае. Все полинезийцы наперебой восхищались огромными бальсовыми бревнами, но от веревок они презрительно отворачивались. Такие веревки под действием соленой воды и солнца не выдержат и несколько месяцев. И островитяне с гордостью показывали нам снасти своих пирог; они сами сплели их из волокон кокосового ореха, и такие веревки безотказно служат пять лет.

Когда мы вернулись обратно на наш маленький остров, мы с общего согласия назвали его «Фенуа Кон-Тики», или «Остров Кон-Тики». Это название мы все могли произнести, но полинезийцам очень тяжело давалось произношение наших коротких северных имен. Они пришли в восторг, когда я сказал им, что они могут называть меня Тераи Матеата, так как великий вождь Таити дал мне это имя, «усыновив» меня во время моего первого путешествия в эти края.

Островитяне притащили из пирог домашнюю птицу, яйца и плоды хлебного дерева, другие с помощью трехзубой остроги набили в лагуне несколько крупных рыб, и вокруг лагерного костра началось пиршество. Мы должны были рассказать обо всех наших приключениях на пае-пае в океане, и рассказ о китовой акуле нам пришлось повторять все снова и снова. И каждый раз, когда дело доходило до того, как Эрик вонзил гарпун в череп акулы, слушатели издавали восторженные крики. Полинезийцы с первого взгляда узнавали всех рыб, зарисованных Эриком, и немедленно сообщали нам, как они называются на их языке. Но они никогда не видели ни китовой акулы, ни змеиной макрели и ничего не слышали о них.

Когда наступил вечер, мы, к величайшему удовольствию всех собравшихся, включили радио. Больше всего им понравилась церковная музыка, но затем, к нашему удивлению, мы поймали передававшуюся из Америки настоящую полинезийскую танцевальную музыку. Тогда самые веселые из островитян принялись покачивать руками, согнутыми над головой, и вскоре все наши гости вскочили на ноги и пустились в пляс в такт музыке. С наступлением ночи все улеглись на берегу вокруг костра. Для островитян это было такое же приключение, как и для нас.

Когда мы проснулись на следующее утро, полинезийцы уже встали и жарили свеженаловленную рыбу; шесть только что вскрытых кокосовых орехов были приготовлены для утоления нашей утренней жажды.

В этот день грохот у рифа был громче обычного; ветер усилился, и буруны высоко взлетали в воздух там, за остовом нашего судна.

— Сегодня «Тики» придет в лагуну, — сказал вождь, показывая на разбитый плот. — Прилив будет высокий.

Около одиннадцати часов вода, проходя мимо нас, стала проникать в лагуну. Лагуна начала наполняться, как огромный бассейн, и уровень воды вокруг всего острова поднимался. Позже из океана хлынули целые потоки. Вода шла валами, которые поднимались все выше, и покрыла большую часть рифа. Потоки воды проносились вдоль обеих сторон острова. Они отрывали крупные глыбы кораллов и наносили большие песчаные отмели, которые затем исчезали, подобно сдутой ветром муке, а в другом месте появлялись новые отмели. Отдельные бамбуковые жерди с разбитого плота проплыли мимо нас, и «Кон-Тики» стал шевелиться. Все, что лежало у берега, пришлось перетащить в глубь острова, чтобы спасти от прилива. Вскоре из-под воды виднелись лишь самые высокие выступы рифа, и все берега вокруг нашего острова исчезли, а океан подступал все ближе к лужайкам плоского, как блин, острова. Становилось жутковато. Казалось, весь океан наступает на нас. «Кон-Тики» повернулся на 180° и двинулся с места, но скоро опять застрял среди других коралловых глыб.

Полинезийцы бросились вводу и, то плывя, то идя вброд среди водоворотов, двигаясь от одной отмели до другой, добрались до плота. Кнут и Эрик сопровождали их. На плоту лежали приготовленные веревки, и когда он поднялся над последними коралловыми глыбами и сошел с рифа, островитяне прыгнули за борт и пытались удержать его. Они не знали «Кон-Тики» и его неукротимого стремления двигаться на запад. Плот тащил их за собой совершенно беспомощных, и вскоре он уже с приличной скоростью двигался через риф и дальше по лагуне. Достигнув более тихой воды, «Кон-Тики», казалось, слегка растерялся и стал оглядываться, как бы высматривая дальнейшие возможности. Прежде чем он двинулся дальше и обнаружил выход из лагуны, островитянам удалось обмотать конец веревки вокруг пальмы на берегу. И вот «Кон-Тики» остался в лагуне на крепкой привязи. Судно, которого не могли остановить никакие преграды, проложило себе путь через баррикаду и вступило во внутреннюю лагуну острова Рароиа.

Воодушевляемые воинственными кликами с бодрым припевом «ке-ке-те-хуру-хуру», мы соединенными усилиями подтащили «Кон-Тики» к берегу острова, носившего его имя. Прилив достиг высоты, которая на 120 сантиметров превышала нормальный уровень воды. Мы думали, что весь остров будет затоплен.

Подгоняемые ветром волны вздымались по всей лагуне, и в узкие, захлестываемые водой пироги мы смогли поместить лишь незначительную часть нашего снаряжения. Полинезийцам надо было как можно скорей возвращаться в деревню; Бенгт и Герман отправились с ними, чтобы попытаться помочь маленькому мальчику, который умирал в одной из хижин в деревне. У мальчика был гнойный нарыв на голове, а у нас имелся пенициллин.

Следующий день мы провели на острове Кон-Тики вчетвером. Восточный ветер дул теперь с такой силой, что островитяне не могли добраться до нас через лагуну, усеянную острыми коралловыми рифами и мелями. Вода за ночь несколько спала, но теперь волны опять яростно набегали длинными, мчавшимися уступами валами.

На следующий день ветер стал тише. Мы смогли нырнуть под плот и удостовериться, что девять бревен были в целости; острые выступы рифов лишь соскоблили несколько сантиметров с их нижней стороны. Веревки ушли так глубоко в пазы, что только четыре из них оказались перерезанными кораллами. Мы принялись наводить порядок на плоту. После того как мы убрали с палубы весь хлам, расправили, как гармонь, каюту, срастили и поставили мачту, наше гордое судно приобрело более приличный вид.

Днем на горизонте снова показались паруса; островитяне приехали за нами и за остальным грузом. Герман и Бенгт были с ними; они рассказали нам, что в деревне готовятся большие празднества. Когда мы прибудем на тот остров, мы не должны выходить из пирог, пока сам вождь не даст на это разрешения.

При свежем попутном ветре мы пересекли лагуну, которая здесь имела в ширину шесть миль. Мы с искренней грустью смотрели на знакомые пальмы острова Кон-Тики, покачивавшиеся верхушки которых посылали нам прощальный привет; но вскоре отдельных деревьев уже нельзя было различить, а затем и весь остров превратился в узкую полоску земли, похожую на все остальные островки, раскинувшиеся вдоль восточного рифа. А впереди все отчетливей вырисовывались более крупные острова. На одном из них мы увидели мол и дым, поднимавшийся над хижинами среди пальм.

Деревня казалась совершенно вымершей; не видно было ни одной души. Что там затевается? На берегу за молом из коралловых глыб стояли две одинокие фигуры: одна — высокая и худощавая, другая — огромная и толстая, как бочка. Когда мы приблизились, мы почтительно поздоровались с обоими. Это были вождь Тека и его заместитель Тупухое. Нам всем с первого взгляда понравилась широкая сердечная улыбка Тупухое. Тека был умница и дипломат, а Тупухое был чистейшее дитя природы, прямодушный человек, какие не часто встречаются, полный юмора и первобытного здравого смысла. Могучим телосложением и величественными чертами лица он в точности соответствовал образу полинезийского вождя, созданному нашим воображением. И в самом деле, Тупухое раньше был полновластным вождем острова, но постепенно Тека занял первенствующее положение, так как он умел говорить по-французски, считать и писать, и поэтому владельцы шхун, приходивших с Таити за копрой, больше не обсчитывали жителей деревни.

Тека объяснил нам, что мы должны все вместе проследовать в деревню к дому для собраний, и когда все сошли на берег, торжественная процессия отправилась туда; Герман шел впереди с флагом, развевавшимся на древке гарпуна, а за ним — я между двумя вождями.

В деревне все говорило о торговле копрой с Таити; доски и гофрированное железо было привезено на шхунах. Некоторые хижины были построены в причудливом старинном стиле из сучьев и сплетенных пальмовых листьев, другие были сколочены на гвоздях из досок и напоминали маленькие тропические бунгало. Большой дощатый дом, стоявший в стороне среди пальм, представлял собой новый дом для собраний; там должны были поселиться мы, шестеро европейцев. Через маленькую заднюю дверь мы с флагом вошли в дом и сразу вышли из него на широкие ступени перед фасадом. Перед нами на площадке стояли все жители деревни, способные двигаться, включая женщин и детей любого возраста. У всех был чрезвычайно серьезный вид; даже наши веселые приятели по острову Кон-Тики стояли в рядах вместе с остальными и делали вид, что не узнают нас.

Когда мы вышли на ступени, все собравшиеся одновременно раскрыли рты и запели… «Марсельезу»! Тека, знавший слова, запевал, и дело шло довольно гладко, несмотря на то, что несколько старух сильно фальшивили на высоких нотах. Жители деревни здорово поработали над разучиванием «Марсельезы». Французский и норвежский флаги были подняты перед террасой, и на этом закончился официальный прием нас вождем Текой; он медленно отошел в сторону, и теперь толстый Тупухое выступил вперед и стал руководить церемонией.

Тупухое быстро подал знак, по которому все с жаром запели новую песню. На этот раз дело шло лучше, так как мелодия была их собственная, да и слова были на их родном языке, а петь свои плясовые песни они умеют. Мелодия при всей своей трогательной простоте звучала так чарующе, что у нас пробежали мурашки по спине, словно само Южное море с рокотом надвигалось на нас. Несколько человек запевали, а через определенные интервалы вступал весь хор; мелодия менялась, но слова, все время оставались одни и те же:

«Добрый день, Тераи Матеата и твои люди, пришедшие по океану на пае-пае к нам на Рароиа; да, добрый день, оставайтесь подольше среди нас, и пусть у нас будут одни и те же воспоминания, чтобы мы всегда могли быть вместе — даже тогда, когда вы уедете в далекую страну. Добрый день».

Нам пришлось попросить их спеть эту песню еще раз, и островитяне все больше и больше оживлялись, по мере того как они переставали стесняться. Затем Тупухое попросил меня рассказать в нескольких словах народу, почему мы прибыли из-за океана на пае-пае; все хотят услышать об этом. Я должен говорить по-французски, а Тека будет по частям переводить.

Предо мной стояла и ожидала моих слов толпа необразованных, но очень умных коричневых людей. Я рассказал им, что мне пришлось раньше побывать среди их соплеменников здесь, на островах Южного моря, и что я слышал об их первом вожде, Тики, который привел их предков на эти острова из какой-то таинственной страны, местонахождения которой теперь никто не знает. Но в далекой стране, называемой Перу, говорил я, правил когда-то могущественный вождь, носивший имя Тики. Народ называл его Кон-Тики или Солнце-Тики, потому что, по его словам, он был потомком солнца. В конце концов Тики и часть его сторонников покинули свою страну на больших пае-пае поэтому мы шестеро думали, что это был тот же самый Тики, который пришел на эти острова. Так как никто не поверил бы, что на пае-пае можно переплыть океан, мы сами отплыли на пае-пае из Перу; и вот мы здесь; значит, переплыть можно было. После того как Тека перевел мою краткую речь, Тупухое пришел в большое возбуждение и в каком-то экстазе выскочил вперед и стал перед толпою. Он громко кричал по-полинезийски, размахивал руками, указывал на небо и на нас, и в его стремительной речи все время повторялось слово Тики. Он говорил так быстро, что трудно было уследить за смыслом, но все собравшиеся ловили каждое слово и были явно взволнованы. Тека, напротив, имел весьма смущенный вид, когда ему пришлось приступить к переводу.

Тупухое говорил о том, что его отец, и дед, и прадеды рассказывали о Тики, и, по их словам, Тики был первым вождем, который теперь находится на небе.

Но потом пришли белые люди и сказали, что предания их предков ложь. Тики никогда не существовал. Он вовсе не на небе, так как там Иегова. Тики был языческим богом, и они больше не должны верить в него. А теперь мы шестеро приплыли к ним по океану на пае-пае. Мы первые белые люди, признающие, что их отцы говорили правду. Тики действительно жил, но теперь он умер и находится на небе.

Испуганный мыслью, что я могу разрушить все труды миссионеров, я поспешил выступить вперед и объяснил, что Тики действительно жил — в этом не может быть сомнений — и что он давно умер. Но находится ли он теперь на небе или в аду, знает один только Иегова, так как Иегова был всегда на небе, а Тики был смертным человеком, великим вождем, как Тека и Тупухое, может быть, даже еще более великим.

Мои слова развеселили и удовлетворили полинезийцев; они кивали головой, одобрительно бормотали, и это ясно показывало, что мое объяснение пришлось им по вкусу. Тики когда-то жил, это было главное. Если он теперь находится в аду, то больше всех печалиться этим должен он сам; Тупухое высказал даже предположение, что в этом случае, пожалуй, больше надежды встретиться с ним опять.

Три старика протолкались вперед и пожелали пожать нам руки. Без сомнения, это они сохраняли в народе воспоминания о Тики. Вождь сказал нам, что один из стариков знает бесчисленное множество преданий и исторических баллад из времен далеких предков. Я спросил старика, нет ли в преданиях каких-либо намеков на то, с какой стороны пришел Тики. Нет, ни один из стариков не мог вспомнить, чтобы ему приходилось слышать об этом. Но после долгого усердного размышления самый старый из трех сказал, что Тики сопровождал близкий родственник, по имени Мауи, а в балладе о Мауи говорилось, что он пришел на острова из Пура, а слово «пура» означает ту часть неба, где восходит солнце. Если Мауи пришел из Пура, сказал старик, то, конечно, и Тики пришел из того же места, а мы шестеро также пришли на пае-пае из Пура, это совершенно ясно.

Я рассказал старым островитянам, что на небольшом уединенном острове, называемом Мангарева, расположенном ближе к острову Пасхи, жители никогда не знали лодок и вплоть до наших дней продолжали плавать по океану на больших пае-пае. Об этом старики не слыхали, но они знали, что их предки также пользовались большими пае-пае, которые постепенно вышли из употребления и теперь известны только по названию и по преданиям. В отдаленные древние времена, добавил самый старый из островитян, они назывались «ронго-ронго», но теперь такого слова в языке больше не существует. Но название «ронго-ронго» упоминается в самых старинных легендах.

Это название заинтересовало меня, так как Ронго — на некоторых островах произносят Лоно — было имя одного из наиболее известных легендарных предков полинезийцев. В рассказах о нем подчеркивалось, что у него была белая кожа и светлые волосы. Когда капитан Кук впервые посетил Гавайские острова, жители встретили его с распростертыми объятиями, так как они приняли его за своего белого сородича Ронго, который отсутствовал много поколений, а теперь вернулся с родины их предков на этом большом парусном судне. А на острове Пасхи, словом «ронго-ронго» называли загадочные иероглифы, тайна которых была погребена вместе с последним «длинноухим», умевшим писать!

Между тем как старики хотели обсуждать вопрос о Тики и ронго-ронго, молодым не терпелось послушать о китовой акуле и путешествии по океану. Но угощение было уже готово, а Тека устал переводить.

Теперь всем жителям деревни было разрешено подойти и пожать руку каждому из нас. Мужчины бормотали «иа-ора-на» и чуть не вывихивали нам руку, девушки старались протиснуться вперед и здоровались с нами кокетливо и застенчиво, а старухи лепетали и хихикали, указывая на наши бороды и белую кожу. Все лица сияли дружеским расположением, так что всякие лингвистические недоразумения не имели никакого значения. Если островитяне говорили нам что-нибудь совершенно непонятное по-полинезийски, мы отвечали им тем же по-норвежски, и все очень веселились. Первое полинезийское слово, которое мы выучили, было «нравится»; если к тому же можно было указать на то, что нам нравилось, и рассчитывать сразу же получить это, то все было очень просто. Если же при слове «нравится» морщили нос, то это означало «не нравится», и на этой основе мы, могли вполне хорошо объясняться.

Как только мы перезнакомились со всеми 127 жителями деревни, был поставлен длинный стол для обоих вождей и нас, шестерых, и деревенские девушки стали приносить самые изысканные кушанья. Пока одни расставляли все на столе, подошли другие и повесили венки из цветов нам на шею, а венки поменьше надели нам на голову. Цветы испускали томный аромат, а их прохладное прикосновение в жару было очень приятно. Так начался праздник в нашу честь, который продолжался несколько недель, пока мы не покинули острова. Глаза у нас широко раскрылись и рот наполнился слюной при виде столов, заставленных жареными молочными поросятами, цыплятами, жареными утками, свежими омарами, полинезийскими рыбными блюдами, плодами хлебного и дынного дерева, молоком кокосовых орехов. И в то время как мы набросились на еду, толпа развлекала нас полинезийскими песнями, а молодые девушки танцевали вокруг стола. Мои товарищи смеялись и были в полном восторге; вид мы имели самый нелепый, когда сидели за столом с развевающимися бородами и с венками из цветов на голове, уписывая за обе щеки, как умирающие с голоду люди. Оба вождя, как и мы, не скрывали своего удовольствия.

После еды началась полинезийская пляска в грандиозном масштабе. Жители деревни хотели показать нам местные народные танцы. Нас, шестерых, Теку и Тупухое усадили на табуретки в первом ряду, затем появились два гитариста, присели на корточки и забренчали на своих инструментах настоящие мелодии Южного моря. Сквозь кольцо зрителей, также сидевших на корточках и певших, скользя и извиваясь, в круг вступили две цепи танцующих мужчин и женщин с шелестящими юбочками из пальмовых листьев вокруг бедер. Живым и энергичным запевалой была на редкость тучная вахине[42], у которой одна рука была откушена акулой. Вначале танцоры держались несколько театрально и напряженно; но когда они увидели, что белые люди с пае-пае не воротят носа от народных танцев их прародителей, пляска стала все больше и больше оживляться. К ней присоединилась и часть пожилых; у всех было великолепное чувство ритма, и они знали танцы, которых в обычных случаях уже, конечно, не танцуют. А когда солнце опустилось в Тихий океан, пляска среди пальм стала принимать еще более бурный характер, и аплодисменты зрителей становились все более дружными. Танцоры забыли, что на них смотрят шесть чужестранцев; теперь мы, шестеро, были людьми их народа, наслаждавшимися зрелищем вместе с ними.

Репертуар был бесконечным: одна очаровательная мимическая сцена следовала за другой. Наконец толпа юношей уселась на корточки, образовав тесный круг как раз перед нами, и по знаку Тупухое принялась ритмично отбивать такт ладонями по земле — сначала медленно, затем быстрее; когда ритм стал совершенно безупречным, неожиданно вступил барабанщик и принялся аккомпанировать им, с бешеной скоростью ударяя двумя палками по сухому выдолбленному чурбану, который издавал сильный резкий звук. После того как ритм достиг нужного темпа, раздалось пение и в круг стремительно прыгнула девушка с венком из цветов вокруг шеи и цветами за ухом. Босиком, согнув колени, она двигалась в такт музыке, ритмично покачивая бедрами и закинув руки над головой в настоящем полинезийском стиле. Она танцевала великолепно, и вскоре все зрители отбивали ритм, хлопая ладонями по земле. Еще одна девушка вскочила в круг, а за ней третья. Они двигались с изумительной гибкостью, строго следуя ритму, и скользили в танце одна вокруг другой, как грациозные тени. Глухие удары руками по земле, пение и веселый бой деревянного барабана одновременно убыстряли свой темп все больше и больше, а танец становился все более и более исступленным, а зрители завывали от восторга и отбивали такт, хлопая ладонями по земле.

Это была жизнь Южного моря, какой ее знали в старые дни. Звезды мерцали, и пальмы покачивались. Ночь была теплая и длинная, наполненная запахом цветов и пением цикад. Тупухое широко улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

— Маитаи? — спросил он.

— Да, маитаи, — ответил я.

— Маитаи? — спросил он всех остальных.

— Маитаи, — с энтузиазмом ответили все, и это было действительно так.

— Маитаи, — произнес Тупухое, кивая головой и указывая на себя; он также был очень доволен.

Даже Тека считал, что праздник вышел очень удачный; в первый раз, сказал он, белые люди присутствуют на их танцах на Рароиа. Быстрее и быстрее, быстрее и быстрее становилась дробь барабана, хлопанье в ладоши, пение и танцы. Но вот одна из танцевавших девушек перестала двигаться по кругу и, стоя на месте, начала вся извиваться в бешеном темпе, вытянув руки в сторону Германа. Герман посмеивался в бороду; он не знал, как ему следует к этому отнестись.

— Поддержите нашу марку, — шепнул я ему, — вы ведь хороший танцор.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.