Глава 10 Смерть Сеида Саида

Глава 10

Смерть Сеида Саида

Подготовка к возвращению султана. – Маджид отправляется встречать его. – Дворец окружен по приказу Баргаша. – Кто хочет узурпировать власть. – Прибытие тела султана. – Возвращение Маджида. – Траур при дворе. – Маджид наследует власть не по правилам. – Отделение Занзибара от Омана. – Раздел имущества Сеида Саида.

День проходил за днем, неделя за неделей, а султан все не возвращался. Наконец однажды днем, когда некоторые еще молились, стала известна хорошая новость: рыбак видел несколько кораблей под флагом нашей страны, хотя из-за плохой погоды был осторожен и не очень далеко отплыл от берега. Конечно, это возвращается султан! Все кинулись надевать свои лучшие наряды, которые давно были приготовлены для радостного события.

Пока мы заставляли рыбака снова и снова повторять его слова и столько же раз клясться в их правдивости, был отправлен гонец на коне к нашей мачехе в Бет-иль-Мтони. Во дворе начали резать скот, варить и печь еду, комнаты обрызгивали благовониями и приводили все в идеальный вид. По утверждению рыбака, суда должны были прибыть примерно через два часа. Маджид с сопровождающими спешно отправился встречать своего отца.

Они отплыли на двух катерах, борясь со штормом, который угрожал их погубить, и ожидали, что в тот же вечер вернутся к нам вместе с Сеидом Саидом.

Наступила ночь, но не было видно ни одного корабля. В городе, и особенно в нашем доме, поселилось беспокойство, потом шумная тревога. Предположили, что Маджид и его эскорт погибли во время бури, а потом это опасение разрослось в страх, что потонул весь флот. Один делился с другим предчувствиями, тот отвечал ему догадками, и наоборот; никто, даже дети, не желал ложиться спать, пока не узнает, что путешественники благополучно сошли на берег.

Внезапно разнесся слух, которому мы сперва не поверили: дворец окружен солдатами. Мы все бросились к окнам, чтобы узнать, так ли это. Ночь была непроглядно темная, но иногда можно было разглядеть, как блестит дуло ружья; и, признаться, такое зрелище не слишком успокоительно подействовало на множество взволнованных женщин и испуганных детей. Кроме того, нам дали понять, что солдаты оцепили дом и не разрешают никому ни входить в него, ни выходить наружу. Все громко кричали, что хотят знать, что случилось и почему нас заперли, но самым важным был вопрос, кто отдал указания об этом. Маджид, насколько мы знали, еще не вернулся; более того, в его доме люди беспокойно бегали вперед и назад, и этот дом был под охраной так же, как наш.

Все евнухи и рабы спали за пределами нашего дворца, и это усиливало ужас женщин и детей. Несколько самых храбрых женщин перешли в большой зал на первом этаже, откуда они могли говорить с солдатами через окна. Но военные оказались несговорчивыми: им было дано распоряжение ничего нам не сообщать. Правду говоря, они дошли до того, что грозили застрелить самых шумливых служанок. Начались плач и причитания с обвинениями в адрес злого духа; дети кричали, и ничто не могло их успокоить; те, кто был набожным, молились всемогущему Господу. Короче говоря, это было что-то неописуемое; тот, кто внезапно был бы перенесен в ту страшную ночь, подумал бы, оказавшись среди этого ужасного смятения, что попал в сумасшедший дом.

Наступил рассвет, но мы по-прежнему ничего не знали о том, почему находимся в заточении, о Маджиде тоже ничего не было слышно. Но когда мы в положенное время стали расходиться для молитвы, кто-то крикнул, что флот стоит на якоре в гавани и на кораблях вывешены траурные флаги. Затем вошли наши братья – но без султана. И тогда мы поняли, что означал траур на кораблях и какую невосполнимую утрату понес народ: возвращаясь из Омана на Занзибар, мой отец, наш султан упокоился навечно. Пуля в ноге, так долго мучившая его, довела до конца свое губительное дело. Покойный был не только заботливым отцом для своей семьи и своего народа, но и самым добросовестным и честным из правителей. Его смерть позволила увидеть, как сильно его любили: на каждом доме, даже на самой бедной хижине, был вывешен черный флаг.

Баргаш, который путешествовал вместе с нашим отцом на его корабле и был свидетелем его смерти, сообщил нам печальные подробности. Мы благодарили Баргаша за то, что он спас драгоценные останки от похорон в океане, в соответствии с мусульманской религией. Он настоял на том, чтобы привезти тело на Занзибар, и даже приказал сделать на борту что-то вроде гроба для его хранения. Хотя его поступками руководила горячая любовь к отцу, он в этом случае серьезно нарушил наши религиозные правила и наши обычаи. Мы не пользуемся гробами: мы считаем, что любой, без разницы – князь или бедняк, должен в своем природном виде вернуться в землю, из которой вышел.

Теперь мы узнали и о том, почему ночью нас так строго охраняли. Маджида на его хрупком маленьком суденышке шторм бросал то туда, то сюда, и поэтому он разминулся с Баргашем, который командовал флотом, как старший по сану, после смерти султана, из тех, кто находился с покойным в море, и незаметно выгрузил тело султана с корабля, чтобы тайно похоронить его на нашем кладбище.

Согласно традиции, если возникает спор о праве на наследство, он должен быть решен прилюдно, в присутствии тела покойного. Но Баргаш решил сам взять власть в свои руки, поскольку знал, что, если положенный обряд спора будет исполнен, все предпочтут его старшего брата Маджида, и решил заранее помешать любым решениям такого рода. Поэтому, сойдя с корабля, он сразу же приказал окружить оба дома. Его замысел не удался потому, что он не захватил Маджида, который еще не вернулся. Позже Баргаш пытался оправдать свои поступки тем, что желал не допустить возможность переворота.

Маджид в тот же день провозгласил себя султаном и таким образом стал правителем Занзибара. Всех остальных охватили тревожные сомнения, что Маджид сможет долго продержаться на престоле: наш самый старший брат Туэни, который остался в Омане, мог явиться и силой отнять власть у Маджида.

Соблюдая траур по Сеиду Саиду, мы все должны были отказаться от наших нарядных одежд и надеть грубую одежду из черной шерсти. Красиво вышитые покрывала уступили место другим, из простой черной ткани. Мы перестали пользоваться притираниями и духами, а ту, кто брызгала на свою одежду немного розовой воды, чтобы заглушить неприятный запах краски индиго, обвиняли в бессердечии или кокетстве. Первые несколько дней взрослые спали на полу, а не в постелях, выражая тем самым свое уважение к покойному, который лежал на твердой земле. Целых две недели наш дом был похож на большую гостиницу, куда любой, нищий или князь, мог свободно прийти и наесться до отвала. Согласно старой традиции, любимое кушанье султана специально готовили в большом количестве и ставили перед бедняками.

Жены умершего султана, все без исключения, как главные, так и младшие, обязаны соблюдать религиозный траур в течение четырех месяцев. Эти несчастные должны постоянно находиться в темной комнате и никогда специально не подставлять себя дневному свету, тем более лучам солнца. Если вдова по какой-то причине вынуждена покинуть свою искусственно затемненную комнату, она набрасывает поверх покрывала тяжелую черную накидку, так что едва различает дорогу. От этого затворничества страдают глаза, и потом нужно соблюдать осторожность, приучая их к свету. В начале траура кади – то есть судья или должностное лицо, перед которым они, конечно, появляются плотно закутанные, – несколькими установленными фразами напоминает этим женщинам об их вдовстве. Когда четыре месяца заканчиваются, он же другими формальными словами прекращает их суровое затворничество.

В этот же день снятия траура вдовы моего отца должны были все вместе одновременно омыться с головы до ног. Во время этого обряда позади каждой из них стояла служанка, которая ударяла одним лезвием меча о другое над головой своей госпожи (для вдовы бедного человека допускается пара гвоздей или любых железных вещей). Из-за большого числа жен, оставшихся после моего отца, эту церемонию нельзя было провести в банях, несмотря на их величину; ее пришлось устроить на берегу, это было странное, полное движения зрелище. Теперь вдовам было разрешено сменить траур на другую одежду и считать себя свободными для нового замужества. Обычно жены султана могли видеться в доме со всеми своими родственниками-мужчинами и со своими мужчинами-слугами, но в течение четырех траурных месяцев их не мог видеть ни один мужчина, кроме их братьев – родных и сводных.

В первый год после смерти Сеида Саида некоторые из нас приходили на его могилу каждый четверг – в канун мусульманского воскресенья. Его похоронили в прямоугольной постройке с большим куполом – усыпальнице, где уже упокоились несколько моих братьев и сестер. Прочитав первую суру Корана, а затем другие молитвы, в которых просили всемогущего Бога простить умершим их грехи, мы лили на места их упокоения розовое масло и розовую воду, а затем добавляли к этим благовониям амбру и мускус, и все это время, давая волю своим чувствам, мы громко оплакивали нашу утрату. Мусульмане твердо верят в бессмертие души и верят также, что души умерших иногда посещают (оставаясь невидимыми) тех своих живых друзей, которые своими молитвами на их могилах показывают, что желали бы этого. Короче говоря, почтение к умершим очень велико, и, если мусульманин, известный как порядочный человек, клянется головой или именем умершего, вы знаете, что он скорее погибнет, чем нарушит клятву.

В Оман был отправлен корабль с известием о постигшем нас горе, и мой брат Мухаммад прибыл на Занзибар как представитель всех моих братьев и сестер, живших в Омане, чтобы проследить за распределением наследства. Выполнив свое поручение, он сразу же поспешил вернуться в Маскат. Мухаммад считался самым набожным во всей нашей семье, он с юности старался держаться в стороне от мира и мирских дел. Этот враг богатства и внешнего блеска никогда не пользовался теми удовольствиями, которые мог принести ему сан принца. Тем неприятнее ему показалась роскошь занзибарского двора – в особенности из-за того, что в Омане такого великолепия не было. Он чувствовал себя просто несчастным среди этого великолепия, оттого и поторопился вернуться к предпочтительной для него более скромной жизни.

Вопрос о наследовании престола был решен не так, как полагалось. Маджид, который правил нашим островом, совершенно не беспокоился о том, признаёт ли его султаном Занзибара наш брат Туэни, который стал править в Омане. Позже, благодаря влиянию англичан, было достигнуто что-то вроде компромисса: Маджид обязался ежегодно выплачивать своему старшему брату определенную сумму денег. Но Маджид лишь недолго выполнял это соглашение, оскорблявшее его тем, что выплату можно было посчитать уплатой дани, а его – вассалом. Туэни ничего не мог сделать: у него дома было достаточно того, с чем надо было бороться, и он был слишком беден, чтобы с помощью военного похода отстоять свои права в споре с процветающим властителем Занзибара. Без договора или соглашения Занзибар и Оман разорвали свой союз, и с этого времени та и другая страна жили как независимые государства. С другой стороны, Мухаммад ухитрился удовлетворительным образом разделить личное имущество моего отца на Занзибаре. «Государство» в европейском понимании этого слова на Занзибаре ничего не значит. Поскольку там неизвестно понятие «государственный доход», все собранные налоги были личной собственностью моего отца. Этими доходами и доходами от своих сорока пяти плантаций – он был главным землевладельцем на острове – он наполнял свою казну и оплачивал расходы. По крайней мере, в мои дни там не было ни подоходного налога, ни налога на землю, ни налогов на промышленную деятельность в том виде, в котором они существуют здесь.

Вся частная собственность моего отца была разделена между наследниками, даже военные корабли, часть которых перешла к Туэни, а часть к Маджиду. При наследовании имущества мусульманский закон дает сыновьям преимущество перед дочерьми по той причине, что мужчина должен содержать семью, а женщина не обязана это делать. Поэтому каждая из моих сестер получила вдвое меньше, чем каждый из братьев. Мой брат Ралуб, который когда-то был моим товарищем по играм в Бет-иль-Мтони, и я были объявлены совершеннолетними, хотя нам обоим было не больше двенадцати лет. Это противоречило обычным правилам, но случай был такой, что оправдывал изменения. Мы оба получили свою долю наследства и таким образом стали двенадцатилетними независимыми гражданами. Наши более юные братья и сестры остались под опекой Маджида, а их доли – под его охраной и контролем.

В своем завещании отец назначил своим бездетным женам содержание до конца их жизни, а матери его детей получили лишь сравнительно малые суммы денег. Должно быть, он предполагал, что мы станем заботиться о своих матерях, поскольку мы унаследовали гораздо больше, чем они. И он не ошибся в нас, потому что я могу с полной ответственностью сказать, к чести всех моих братьев и сестер, – тридцать шесть из них пережили моего отца, – что никто из них не обманул это подразумеваемое доверие. Мать – всегда мать, будь она урожденная принцесса или купленная рабыня, и, независимо от денег или положения в обществе, имеет все права на любовь своего ребенка.

Вскоре после распределения наследства наш когда-то перенаселенный дворец стал пустым и безлюдным – во всяком случае, по сравнению с прежними днями. Многие из моих братьев и сестер покинули Бет-иль-Сахель вместе со своими матерями, рабами и рабынями, чтобы создать собственные дома. Поскольку Холе не последовала их примеру, моя мать и я остались с ней в Бет-иль-Тани. В Бет-иль-Мтони произошли такие же перемены.

Было и в самом деле правильно, что некоторые из нас, имея теперь свои средства и свободу жить так, как им нравится, избавили остальных от тесноты, уступив большие дома младшим братьям и сестрам. О маленьких детях, их матерях и слугах стал заботиться Маджид, конечно оплачивая все расходы из их доходов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.