XV. Голливуд
XV. Голливуд
Голливуд! С чего начать? Останавливаюсь в «Франклине Рузвельте», еще одном отеле высшего класса. Всего на пятнадцатом этаже. Ни с чем не сравнимый комфорт и оконные створки, которые опять не могу открыть. Быть может, так лучше? Стоит ужасающая жара. Примерно как в Ницце в июле. Едва войдя в комнату, я уже вынуждена отвечать по телефону: «Sorry. I don’t…»
На второй день мне дают повара, соотечественника, он отвечает на большинство звонков.
Хозяева поражают роскошью: получаю в пользование шикарный олдсмобиль с водителем. На следующий день после приезда меня знакомят с городом. Начинаю понимать разницу между самим Голливудом, столицей с высоченными небоскребами и переполненными товарами магазинами, и безграничным Лос-Анджелесом с гигантскими авеню и парками, где располагаются студии.
В Голливуде
Конечно, в программе прежде всего предусмотрен визит в студии R.K.O. Целый мир ярко-белых от солнца зданий, которые тянутся до горизонта. Нас приглашают на ланч (без вина). Я с удовольствием бросаю назад, как и соседи, стакан из-под ананасового сока.
Хочу ли я увидеть съемки? Конечно. Нам везет, мы смогли полюбоваться на Джозефа Коттена[110] с партнерами в шикарных белых костюмах, работающих под руководством режиссера.
Служащие и рабочие (их не счесть) столь же элегантны в синих спецовках и перчатках. Я задумываюсь над небрежностью и грязью, которые царят вокруг.
Гид предупредил, что не стоит рассчитывать на встречу с боссом, главным хозяином. Я без ропота приняла информацию. Сенсация! Нас предупредили, что он все же желает встретиться со мной. У гида перехватывает дыхание. Я, наоборот, чувствую себя нормально. Синий костюм с каемкой из синего пике, синяя шляпка, синие сумочка, перчатки, туфли. И душа в унисон с этим цветом. Я окунулась в синее. Ощущаю себя «звездой на прогулке среди звезд».
У босса пронзительный взгляд. Весьма симпатичен. По-французски не говорит:
– How are you?
– I don’t speak… Он поражен.
– Но она может понять, – говорит ему (полагаю) гид.
– Обожаю Америку, – заявляю я.
Гид переводит. Улыбка босса. Произносит фразу. Переводчик:
– У вас американский тип внешности. Хотите остаться здесь?
– Ненадолго, – отвечаю я.
– Даже ради съемок в кино?
– Кино меня не привлекает. И приехала я не ради него.
На этот раз босс разглядывает меня с откровенным любопытством. Крошка-француженка его поражает! Наверное, лет десять он не встречал человека, чьи амбиции не были бы…
А будь его предложение серьезным? Инстинкт выручает меня. Похоже, именно по этой причине босс общается со мной целых четверть часа. «Я думаю, что…», «Надеюсь, что…», «Все, что вы пожелаете!»
Гид, вы уже поняли, ведет себя идеально, но не любит шуток! Как бы хотелось иметь не столь сухую спутницу!
Удача! Мишель в письме сообщает, что в Голливуде находится… кто же? Один из наших хороших друзей, почти родственник: Жан Т., с которым я не раз танцевала и играла в бридж. Врач. Здесь он продолжает свои исследования в биологии. Боже, пусть он спасет меня от скуки!
И от таких завтраков (кофе с молоком, фрукты, зеленый салат), каким меня потчует миссис Гид в клубе для старых леди!
Мне предстоит выступить по радио. Не витай я в постоянной эйфории, меня бы ужаснула мысль о «сердечной речи» – на английском! – которую должна произнести. Готовлю ее в номере с помощью словаря. Кажется, я справилась с задачей. Поскольку миссис Гид советов мне не давала, обхожусь без них. «I am glad to be in United States. I am happy that the R.K.O. pictures offered to me this opportunity. I am sorry to[111]… и так далее».
С хозяином R.K.O.
Здание радио. Мраморный (или гипсовый) дворец. Лифт. Закуток, в который меня тут же загоняют. Через витраж вижу небольшую толпу служащих обоих полов в белых блузах. Все с горящими глазами стоят перед посланницей Парижа. Достаю свою бумажку и по красному сигналу (мне он известен!) начинаю с апломбом читать.
Удивленные лица, все насторожились. Вскоре начинаются толчки локтем в бок, подмигивания и… все присутствующие начинают корчиться от смеха… Смех добродушный, обезоруживающий, но пока для меня необъяснимый. Заразительный смех охватывает и меня. Безумный хохот до слез! Я заканчиваю речь с мокрыми глазами.
Все держатся за животы, даже диктор рядом со мной. Но он восхищен. Когда я заканчиваю говорить, он хватает меня за руку и с силой трясет:
– So charming![112]
За пределами закутка бешеное веселье, все хлопают в ладоши, но ничего не слышно. Появляется директор радио, поздравляет меня. Как понимаю, приглашает прийти еще раз. Короче, триумф… основанный на том, что никто не понял ни слова.
Встречаюсь с доктором Т. Он не читает газет и не знал о моем приезде.
– Теперь не расстанемся!
Настоящий парижанин из Парижа! Мы вместе ужинаем в «Лэрью», отправляемся танцевать в «Мокамбо», заведение, похожее на «Сирос».
Консул Франции, господин де Манзиарли, выразил желание встретиться со мной. Мы встречаемся в столовой R.K.O.
На завтраке присутствует Т., а также фотограф (истинное подобие моего чудесного Ривуара), которого хозяева с первого дня приставили ко мне. К счастью, он тоже француз, сын Дранема, старый приятель О’Нил.
Появляется господин консул. Невероятно! Этот господин де Манзиарли истинный двойник… кого бы вы думали? Никогда не поверите! Двойник Бальмена. Тот же рост, та же стать, те же черты. Такой же весельчак, шутник, блистает остроумием!
На завтраке (если так можно его назвать) в просторном проветриваемом зале нас усадили за столик вместе с Джозефом Коттеном, Кери Грантом[113] (можно ли верить своим глазам?), Робертом Монтгомери[114]. И все эти обитатели олимпа исключительно вежливы, извиняются, что не говорят на моем языке, поздравляют меня с сокрушительным успехом на радио. (Представьте себе, газеты буквально на все лады обсуждали мой подвиг! Мое лицо красуется на газетных страницах. Вот я с микрофоном в руке. Интересно, каким чудом! Нас в кабине было всего двое!)
Похоже… Да, но… я узнаю ее. Одна из наших клиенток – Мария Монтес![115] Направляется ко мне. Ее взволнованный голос: «Жан-Пьер рад встрече с вами». Жан-Пьер Омон[116] следует за ней, моложавый, светловолосый: «Представляю вам Жака Франсуа[117]». Еще один молодой французский актер, соблазнитель, которого я, увы, не заметила на экране. Кто-то пересаживается, освобождая место рядом со мной для важной личности, режиссера Робера Флорея[118], высокого, худощавого мужчины благородного облика, который добился в Голливуде подлинного успеха.
С Джозефом Коттеном
Я восседаю между Манзиарли и режиссером, оба – само воплощение любезности. Какое колдовство этот завтрак, где все изъясняются на «кое-что значащем» языке и шутят, как у нас дома! Почти все проходящие мимо – в каком темпе! – знаменитости бросают на нас доброжелательные взгляды, кивают головой. Манзиарли рассказывает всякие истории. Наклоняется ко мне:
– Могу вам поведать: если я еще не приглашал вас в консульство, то только потому, что некоторые ваши предшественницы… Но то, что я слышал о вас… Скажите, вам хотелось бы пообедать в один из ближайших дней с величайшими звездами?
– С кем, к примеру?
– С Чарли Чаплином.
– Готова вас расцеловать!
– Целуйте!
Забыла упомянуть о визите на второй день к мэру Лос-Анджелеса. Я привезла… одну из коробок шампанского. (Она едва влезла в багажник олдсмобиля!)
Мэр принимает нас, рассыпается в комплиментах (так мне кажется). Выглядит смущенным. Миссис Гид говорит мне:
– Мэр просит сказать, что огорчен, так как не может принять шампанское. Потому что… потому что его согласие повредит калифорнийскому шампанскому.
– Ну что ж, оно доставит удовольствие другим. Не так ли, Жан-Пьер Омон?
Супруги приглашают меня на импровизированный ужин.
«Знаете, по-дружески». Отлично. Мое испанское коктейльное платье будет к месту.
Они живут в доме, укрывшемся между двумя чудесными садами. В холле лежит роскошный красный ковер – он бы поразил меня, не будь встреча дружеской. Жан-Пьер лучится обаянием. Проводит нас в кабинет. А это бар? Сколько бутылок!
– Привет, дор-р-рогая!
Мне навстречу выходит Мария Монтес, горячо целует меня. На ней светлое домашнее платье, отделанное серебряной парчой. От… Жака Фата.
Семеро гостей. Среди них господин де Манзиарли, Жак Франсуа, певец с подружкой, крупный голливудский модельер. Мария Монтес не может удержаться, чтобы не показать нам дочь, очаровательную черноволосую девчушку. Потом мать надевает другое платье от Фата.
«Импровизированный» ужин проходит в лучших традициях французской гастрономии. Стильный слуга. Живой разговор. Во время десерта Мария Монтес снова исчезает и возвращается в платье от Бальмена. Такое внимание меня поражает.
Вечер. Жан-Пьер сидит у камина, где пылают дрова (вечера еще прохладные), варит кофе. Манзиарли садится за пианино, он прекрасно играет, не обращая внимания, слушают его или нет. Я болтаю с Жаком Франсуа. Тот делится со мной своими обидами на Голливуд! Подумайте только: он уже четыре года на контракте, но еще ни разу не снимался. Чего они ждут?
И с финансами туго. Жан-Пьер по-дружески успокаивает его. Манзиарли шутит:
– Скажите, эта очаровательная Мисс Синемонд могла бы быть отличной консульшей?
– Вряд ли, господин консул. К тому же я замужем.
– Какое разочарование! Это меняет все!
Вы думаете, фотографы – не столь сдержанные, как полицейские, – складывают свое оружие ночью? К одиннадцати часам появляется целая свора. Бессмысленно сопротивляться. Они у себя дома, мы их рабы. Множество снимков для завтрашних газет. Я немного опьянела. Напеваю. Манзиарли просит Р. Д. сыграть в четыре руки. Господин М. соглашается спеть.
У него глубокий, проникновенный голос. Все очарованы! Можно ли мечтать о лучшем?
Я говорю Манзиарли о Т. Хотелось бы, чтобы его в будущем удостаивали приглашения.
Он рассеянно спрашивает: «Вы знакомы с Шарлем Буайе?[119]» Неужели он имеет что-то против моего дорогого доктора?
Я ошиблась. Ничего подобного! Т. будет на этом званом обеде, организованном консулом. Он состоится на следующий день в отдельном зале кабаре.
Я наверху блаженства! Мне заранее назвали приглашенных знаменитостей (ни один не отказался): Грир Гарсон[120], Соня Хени[121], конечно супруги Монтес-Омон, «королева сплетен» Голливуда, местная Кармен Тессье[122], чье имя я не запомнила, Мишлин Шейрель[123], Флоренс Марли[124] (ее плохо знают в Париже, а в Америке она высоко котируется).
А Он? Действительно ли он придет? Да, и ждет именно меня. Пятьдесят восемь лет, убеленный сединами, но так молод лицом и духом! Чарли Чаплин, кого во Франции – и, вероятно, во всем мире – считают богом все, кто занимается кинематографом.
Я буду сидеть рядом с Ним, робкая до предела, потом понемногу «оттаивающая», настолько он добросердечен и любезен. Он едва говорит по-французски, но его радость жизни, искрометность, чистый смех так противоречат печали большинства его фильмов. Неутомимый человек! Он много говорит, обращаясь в основном ко мне, хотя я не могу… За десертом он без всяких просьб показывает мне танец булочек.
Жан-Пьер Омон с блеском подыгрывает ему. Очаровательная Мишлин Шейрель производит впечатление чуть испуганной молодой светской дамы. Только Соня Хени, похоже, смотрит на меня без особой любви. С сердечным почтением гляжу на Флоренс Марли, красивую, сверкающую драгоценностями. Жан Т. вначале держится в тени, потом обращается ко мне, убеждая откровенно описать страхи, испытанные в самолете. Я млею, чувствуя ту же любезную снисходительность, которую ощутила на радио.
Когда после обеда мы переходим в соседний зал, жена Чарли Чаплина, похожая на Рене Клеман, подходит ко мне, чтобы поболтать. Затем меня под руку берет Манзиарли: «Вы очаровали Чаплина. Он находит вас удивительно простой и говорит, что такое встречается редко. Он остается. Такое случается еще реже». Он остается и начинает допрашивать меня: помню ли я, пою ли я эту «чюдную френч-песню»: «Маленький домик, вы зна… Жаворонок… Я зарежу твою голову!»
Хм! Я в растерянности. Но Т. (ох, уже эти французы!)… он затягивает припев, Чаплин радостно подхватывает его, к ним присоединяются остальные. Получается хор:
Жаворонок, милый жаворонок,
Я тебе отрежу голову,
Я тебе отрежу хвост!
Раздаются вопли. Все поднимают бокалы. Студенты! Школяры! Я вместе с Грир Гарсон, Флоренс Марли, Чарли Чаплином! Боже, возможно ли такое! Я оглядываю всех. Щиплю себя. Пережить такое! И не забыть! Рассказать обо всем обеим семьям! О’Нил наготове, делает снимок за снимком. Его искусство и через год и через полвека будет свидетельствовать, что мне ничего не приснилось!
Голливуд! Он подтверждает, что я ему понравилась, поскольку меня держат намного дольше предусмотренного срока. Экскурсия на целый день за пятьдесят миль от гостиницы, в сердце Скалистых гор, в край, где еще много краснокожих. Мы присутствуем на ежегодном представлении «Рамоны».
Поем хором с Марией Монтес и Ж.-П. Омоном
Перекусили по пути. Дорога петляет вверх по похожим на Пиренеи горам. Под жгучим солнцем (единственный недостаток) проходит ни с чем не сравнимый спектакль. Вместо декораций горы, амфитеатр на открытом воздухе, сцена, вырубленная в скале, на которой разворачивается драма, как я поняла, из времен завоевания. Ковбоев исполняют местные парни. У них развевающиеся волосы, и они бросаются за небольшими серебристыми лошадьми, останавливая их на краю пропасти. Конечно, я ничего не понимаю, но околдована и сижу, не сходя с места, долгие часы, пока не воспламеняется запад. И наслаждаюсь фантастическими образами, акустикой, благодаря которой хрип агонизирующего внизу могиканина слышен за двести метров.
Летят дни. Вихрь обедов и коктейлей. «Воздание почестей» (!!!). Ночное заведение, где, переступив порог, мы ждем (вход воспрещен во время танцев), как вдруг из динамика доносится: «…удовольствие встретить здесь посланницу…» (Эти слова я уже понимаю.)
Тут находится еще одна шишка из R.K.O. Несмотря на нашу скромность (меня привел Т.), он хочет, чтобы мы сели за его столик. Там уже сидят Грир Гарсон, божественная, очаровательная, Соня Хени, которая ограничивается коротким: «Good luck»! Мы объедаемся монументальным тортом. Торт испечен по случаю годовщины нашего хозяина.
Неужели завтра утром я иду на чай к Джоан Кроуфорд?[125] Да, эта царственная особа выразила желание…
На этот раз мы едем на машине за сто километров, полтора часа езды. Одноэтажный дом, позади ухоженная лужайка, разбитая, наверное, с помощью компаса. Чернокожая прислуга (как везде) ведет нас вдоль бассейна (как везде) к россыпи типично голливудских небольших столиков с зонтом.
Мы, Т., О’Нил, миссис Гид и я, ожидаем в просторном салоне, пока хозяйка закончит купать детей. Наконец она появляется, в черном облегающем платье с широким поясом. Ее прекрасно одевает Адриан[126], модный местный модельер, о котором нельзя сказать ничего дурного. Она просит прощения. Я пожираю ее глазами (сверкающий взгляд, бесподобные зубы. Чуть ниже ростом, чем я думала).
Она извиняется с грацией: увы, дети! Приводит их: три блондинчика (все они приемыши). Джоан Кроуфорд немного говорит по-французски. Надеюсь, что меня поймут: «Эти духи для вас, мадам, – говорю я, протягивая ей ларчик. – Привезла для вас из Франции». Типичный подарок, такой же, каким я наградила от имени знаменитых парфюмеров Грир Гарсон, супругов Пренс, Флоренс Марли и прочих…
Едва открыв ларчик, Джоан Кроуфорд начинает смеяться. Ужас! В нем бутафория!
Я смущена. В отчаянии! Беру из ее рук ларчик:
– Позвольте мне завтра?..
– Но, – говорит она, – можно сделать проще. Стоит только позвонить.
– Это будет слишком долго. Я…
– Пока мы будем перекусывать.
К какой «службе» она обращается? К каким сверхбыстрым людям?
Мы в ста километрах. Появляется мотоциклист (полицейский штата). Я вручаю ему ключ от номера, объясняю ему…
– О’кей.
Может, он поехал напрямик? Или использовал эстафету, и каждый из участников должен был бы нестись со скоростью 170 км/ч и выше? Едва мы начинаем обед, как прибывает настоящий флакон. Гонщик отказывается от денег. Полиция на службе звезд!
Джоан Кроуфорд провожает нас:
– Хотите ли вы, Мисс Синемонд, сниматься в кино?
– Вовсе нет. Но вернуться сюда с визитом хочу. Ее лицо светится.
– О! Так даже лучше!
Забыла рассказать о поездке в студию Уолта Диснея. Я уже свыклась с американскими масштабами, сказочными владениями, порядком, дисциплиной и не особо удивляюсь. Визит продолжается четыре часа. До изнеможения. Остается воспоминание – кроме гектаров студий художников и фотомастерских – о знаменитом незнакомце, кругленьком пятидесятилетнем человеке, эксклюзивном голосе утенка Дональда. Он окликает нас голосом именно такого тембра и ни на минуту не отойдет от нас. Такова его обязанность, иначе на студии можно заблудиться.
В R.K.O. моя популярность такова, что Уолт Дисней решил лично встретиться со мной, чтобы подарить мне двух черно-желтых Дональдов, один из которых метровой высоты.
«Художественный руководитель» вручает мне один из рисунков, подписав его. Этот рисунок займет почетное место в моей витрине. И конечно, фотографии.
Как-то я видела Дину Дурбин[127] и Ширли Темпл[128] во время съемок в студиях, разделенных буквально расстоянием в пять метров. Ширли оправляется после беременности, выглядит усталой.
А как устала я! Почему бы не сказать – умираю от усталости? Какой ритм! Переезды, бодрствования, банкеты, ленчи со сладостями и кремами, тропические ночи, когда плохо спится (проклятые оконные створки!).
– Пралин, надо все же познакомиться с Тихим океаном. Что скажете об уик-энде в ПальмСпринг?
– Готова.
Дина Дурбин, Лондон
Это не так далеко. Деревня для небожителей Голливуда. Тихий океан умирает крохотными волнами на песке, где нежатся привилегированные мира сего. Здесь царят снобизм и сумасшедший шик. Скалы обросли такими живописными цветами, что они кажутся искусственными.
«Туринг-Клаб» (ничего похожего на наш) – модный центр, где хорошим тоном считается игра в теннис, гольф или сквош, а также барахтанье в бассейне, а не в океане, что было бы верхом вульгарности. Юные девы, парни в шортах или домашних платьях лениво валяются на песке. Все словно отлиты в одной форме. Однако мой купальник привлекает внимание. Владелец «Туринг-Клаба», магнат, разбогатевший на производстве шампанского (у калифорнийского шампанского нет соперников, мы уже это знаем!), угощает нас совсем не американским завтраком. Цветные фотографии.
С Диком Пауэлом[129]
С Дани Кеем[130]
Я не устаю твердить про себя:
«Скоро уеду! Гляди! Набирайся впечатлений! Пользуйся “самыми прекрасными днями в жизни”!» На обратном пути мне показывают поразительно элегантные бунгало в самом сердце пустыни. В случае прокола шины здесь можно остановиться, хорошо перекусить, провести ночь (с прекрасной дамой). Эти заведения называют мотелями.
Вновь сажусь в самолет, нагруженная цветами, обласканная дружбой и поцелуями.
Полет происходит ночью. Можете надо мной издеваться, но я так и не сомкнула глаз… по уже известной причине. Если умру, то в бодрствующем состоянии!
Нью-Йорк. Идет проливной дождь, но он не пугает фотографов. Приехали Пренсы, Жермена. Все мною гордятся, похоже, я была «чудесной». Меня селят в «Уорик Отель». В холле на меня обращает внимание Полет Годдар[131]. Новые поздравления мэра Нью-Йорка, нашего консула.
Буквально ливень цветов. Торжественная делегация от R.K.O.
Осталось всего два дня. Тем лучше! Я уже не только не в силах стоять на своих двоих, но и не влезаю в платья. Набрала целых четыре килограмма. В США меня будут вспоминать как мастодонта!
Я надеялась отдохнуть на борту «Мавритании», британского морского колосса, где мне заказали каюту. Каникулы затянулись. Мне уже скучно. Ни одного француза, за исключением встреченного в последний день ювелира из Марселя, который обнаруживает меня по моему частому вопросу: «Который час?» Очень любезен. Но что с ним делать?
Саутгемптон. Можно быть скромной, как фиалка… но молчание, равнодушие, это уже слишком! Я радуюсь, что меня ждет встреча в Дьеппе. Дала телеграмму, что прибываю. «Синемонд» сделает все необходимое. Мишель будет свободен! «Посланница» возвращается в родные пенаты.
На причале ни души. Меня не ждут. Что случилось? Багаж исчез. Когда я его наконец получаю, грузчики едва не доводят меня до сердечного приступа. Таможенники ничего не соображают. И в довершение ко всему – ни гроша в кармане! Мне на время плавания дали три фунта, но они быстро испарились. Даже билет купить не на что. Серый день, туман. Порт окружен руинами. Ни единого друга.
Конец сказки… Тоска. Вот тебе и возвращение домой. Вглядываюсь внутрь себя, раздумываю над пережитым приключением. Во что я поверила? Что произошло? Была я принцессой или звездой? Когда я не манекенщица, то просто-напросто вознесшаяся вверх мидинетка. Амбиции, разочарование, чудо! Какое-то мгновение я кого-то изображала. Не осталось ничего.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.