Глава XIV На подступах: Дизраэли, Суэц и Кипр

Глава XIV

На подступах: Дизраэли, Суэц и Кипр

Покупка Англией в 1876 г. Суэцкого канала положила начало четвертьвековой эпохе колониальной экспансии, невиданной со времен завоеваний Александра Македонского. За Суэцем логично последовала Кипрская конвенция 1878 г. Этим договором Британия брала на себя обязательства гарантировать неприкосновенность турецких владений в Азии, если потребуется — путем военного вмешательства. Тем самым историческая область от Нила до Евфрата, очерченная Господом Аврааму, оказалась включена в сферу британского влияния. Палестина останется под турецким владычеством еще на сорок лет, но после Суэца и Кипра вопрос о том, что она физически перейдет в руки англичан, был делом решенным.

Официально Англия стала империей после восстания сипаев 1857–1859 гг.[86] Вскоре были присоединены территории вокруг Индии и вдоль пути в нее в силу «настоятельной и необратимой необходимости приобрести защищенные фронтиры»¹ говоря словами лорда Кромера, старшего партнера в строительстве империи. За десять лет, с 1879-го по 1889 г., Британия приобрела миллион с четвертью квадратных миль². В те годы в состав империи были включены Афганистан (чтобы блокировать пути России в Индию), Бирма на восточной границе Индии и Египет (для защиты Суэцкого канала). За ними последовала Африка, от Трансвааля на юге до Египта на севере, и достаточно земель между ними, чтобы завершить путь британского флага по всему Черному континенту от Кейптауна до Каира. Огромные горизонты империи раздвигались не только ради защищаемых приграничных земель, но и в силу настоятельной необходимости приобрести рынки сбыта для манчестерского хлопка. Непреодолимым это сочетание делала непреложная и зачастую искренняя вера в то, что Британия исполняет свое предназначение, расширяя цивилизующее влияние британской расы. Ибо она, как не чинясь заявил Джозеф Чемберлен, «величайшая правящая раса, какую когда-либо видел свет»³.

«Англичанин божьей милостью» — эту фразу прославил лорд Милнер, выразитель имперской идеи. Лорд Росбери видел в империалистической экспансии «руцу Божию»⁴. Доктор Линвингстон открыл Центральную Африку как миссионер. Генерал Гордон отправился на смерть в Судан с Библией в кармане и читал ее не менее часто, чем Оливер Кромвель. Во вступительном манифесте к своему «Ревью всех ревью» У. Е. Стид провозгласил империалистическое кредо: «англоговорящая раса — это Богом избранное орудие для улучшения удела человечества»⁵. С другой стороны, «молодые англичане» крыла Гладстона видели в происходящем только «маниакальную алчность»⁶ и «фатальную жажду империи»⁷.

Но они шли наперекор общей тенденции, инициированной покупкой Суэцкого канала. Обеспечив Британии контроль над маршрутом через Красное море в Индию и на Дальний Восток, он превратил юго-восточную часть Средиземноморья в важнейший стратегический плацдарм. Тем самым Святая земля становилась военным левым флангом империи, в точности как правым ее флангом стали Египет и Судан, которые были соответственно оккупированы в 1880-х гг. Тогда становится понятным, почему военное министерство с такой готовностью посылало офицеров королевских инженерных войск для топографической съемки Палестины в интересах библейских исследований.

Второй шаг — гарантии для турецких владений в Азии по Кипрской конвенции — менее известен, но имел не меньшее значение. Он означал, что Британия теперь признает важность своих интересов в Палестине и ее окрестностях, и в конечном итоге это привело к оккупации территории под самыми различными мандатами после Первой мировой войны. Гарантии означали готовность воевать, по сути они подразумевали, что война неизбежна, — взять хотя бы британские гарантии Польше в 1939 г. Иными словами, Кипрская конвенция знаменует тот самый момент, когда Британия решила, что за этот регион, включая Палестину, стоит воевать, если дело дойдет до войны. На деле же исход Кипрской конвенции обернулся иным. Россия, против которой как агрессора эта конвенция была направлена, приходила в упадок, и к концу XIX в. ее место как главного империалистического соперника Британии заняла Германия. Когда пришло время войны, в результате которой Британия унаследовала турецкие владения в Азии и оккупировала Палестину, эта война велась не против России в поддержку Турции, а против Германии и самой Турции.

Но на протяжении середины столетия, между Наполеоном в его начале и кайзером в конце, главным противником выступала Россия, причем не столько Англии, сколько Британской империи. Давнее и неугомонное желание России подчинить себе юг столкнуло ее с Британией на путях империи. Юг Европы не давал покоя всем русским правителям, начиная с Екатерины Великой. Питт рискнул войной, чтобы не подпустить Екатерину к Одессе[87]; Палмерстон сорвал попытку Николая I захватить побережье Черного моря в 1830-х гг.[88]. В 1850-х гг. по тем же причинам велась Крымская война, и Дизраэли по тем же причинам подошел к самой грани войны в 1870-х гг. Русские никогда не сдавались. Посетив в 1844 г. Англию, Николай I предложил тогдашнему министру иностранных дел лорду Абердину совместно разделить Османскую империю: под протекторат России попали бы владения Турции на Балканах, Англия получила бы Египет и Крит, а Константинополь стал бы свободным городом, «временно оккупированным» Россией⁸. Николай, будучи недалеким тираном, не видел ничего дурного в том, чтобы подтолкнуть историю, поскольку все в тот момент ожидали неминуемого развала Османской империи. Но его очаровательный план при всей его привлекательности был неприемлем для Англии с ее парламентским правлением. Невзирая на репутацию далеко идущих интриг, Англия всегда видела необходимость проводить политику, соответствующую событиям, а не наоборот, и сумела завоевать полмира чередой спазматических рывков, пусть и не «по рассеянности» — как остроумно объяснял Сили⁹.

Следующим предлогом для России вломиться в «османский дом» стал сам Иерусалим. Спор из-за ключей к Святым местам, приведший к Крымской войне, был одной из самых нелепых причин для крупной войны во всей истории¹⁰. «И все из-за горстки православных священников», — пожала плечами княгиня Ливен[89]¹¹. Какой бы тривиальной ни была ссора, она никогда не превратилась бы в полномасштабную войну, если бы Николай I и Наполеон III не раздували угли. Россия традиционно выступала защитником ортодоксального греческого православия в Святой земле, Франция — католичества. Различные монашеские ордена, священники и паломники всех мастей бесконечно спорили из-за доступа к Святым местам. Франция добилась преимущественных прав для католиков, первоначально дарованных Франциску I в 1535 г. Сулейманом I Великолепным, но не следила за их соблюдением в эпоху антихристианской политики Великой французской революции и Наполеона I. Православие при открытой поддержке царя все больше и больше присваивало их себе, и теперь Николай, воспользовавшись ими как клином, чтобы проникнуть в Османскую империю, потребовал, чтобы султан подтвердил его роль защитника Святых мест и всех православных христиан во владениях Османской империи.

Но самый последний претендент на империю в Европе — Наполеон III, на чьей голове корона, которую он недавно достал из хранилища и возложил на свою голову, держалась весьма непрочно, заявил о своих притязаниях на Восток не меньших, чем у его знаменитого дяди. Он тоже чувствовал себя неуверенно и на троне, и как личность и считал, что находится в ужасной тени своего знаменитого тезки. Ему требовалась слава. Война, победа, дар, какой он преподнесет Франции виде территории на Востоке, — все это поможет ему укрепиться на троне и наконец создать наполеоновскую династию. Поэтому он настаивал на правах католиков на Святые места. Несчастный султан, зажатый между двумя императорами, предложил компромиссное решение, которое не удовлетворило ни того, ни другого. Царь хотел войны с Турцией, чтобы получить возможность в качестве военного трофея присвоить балканские провинции и наконец закрепиться в устье Дуная[90]. Он предъявил ультиматум. Султан обратился за помощью к Британии. Британия, более чем когда-либо исполненная решимости не допустить Россию в Средиземное море и не желавшая дать Франции победить или проиграть одной, отправила в Дарданеллы флот. Царь, ошибочно полагая, что общественное мнение Британии никогда не поддержит войну, вывел собственный флот из Севастополя и разгромил турецкую эскадру в битве при Синопе у азиатского побережья Черного моря. Это всколыхнуло британское общество. Страну захлестнула волна русофобии. Однажды королева спросила у Палмерстона, которому было тесно на посту министра внутренних дел, куда его отрядила внутренняя политика партии, нет ли у него новостей о забастовках на севере Англии, «Нет, мадам, — в муках ответил он, — но кажется очевидным, что турки перешли Дунай»¹². Вскоре Крымская война, в которой Британия и Франция заключили союз в поддержку Турции, уже шла полным ходом.

Закончилась она поражением для амбиций России, что было ратифицировано Парижским договором 1856 г., обязывавшим все страны, его подписавшие, уважать независимость и территориальную целостность Турции и принявшим Турцию в сообщество европейских держав в обмен на равные права для христианских подданных Порты и обычные торжественные обещания реформ¹³. «Больной человек Европы» по-прежнему заслуживал презрительного прозвища, каким окрестил его царь Николай. Правительство Порты оставалось столь же деспотичным, столь же коррумпированным и нереформированным, как и раньше. Орлы продолжали парить в надежде на падаль. По сути, Парижский договор не только ничего не менял, но и послужил искрой для следующего кризиса.

Возмущение мусульман, что христиане получили равные с ними права, достигло своего апогея среди воинственных друзов Ливана и в 1860 г. вылилось в трехдневную резню маронитов, последователей Восточной Католической церкви сирийского толка, находившихся под особым покровительством Франции со времен крестового похода Людовика Святого¹⁴. Теперь Наполеону III представилась новая возможность, и он немедленно предложил послать войска для восстановления порядка, поскольку Турция не проявляла к этому интереса. Палмерстон и Россия, с глубоким подозрением воспринявшие готовность Наполеона защищать маронитов, но не способные ответить отказом в ситуации, когда убивают христиан, неохотно согласились на международную конвенцию, которая уполномочила французские войска оккупировать Ливан на шесть месяцев в целях замирения. Взаимным недоверием дышит каждая строка протокола, в котором державы объявляют о своей «полной незаинтересованности» и о том, что «не намереваются искать сейчас или впредь территориальных преимуществ, любого преимущественного влияния или коммерческих концессий для своих подданных…»¹⁵. Наполеон добился продления полугодового периода еще на четыре месяца, что только обострило подозрения англичан. «Мы не хотим создавать новое папское государство на Востоке и давать Франции новый повод для оккупации на неопределенный срок, — писал министр иностранных дел лорд Джон Рассел¹⁶. Он трудился не покладая рук, пока не заставил французов уйти из Сирии, и за то, что поставил интересы Британии выше жизней христиан, посмертно заслужил порицание в «Кембриджской истории иностранной политики Британии». Но он добился своего. Заставив Порту пожаловать частичную автономию Ливану под управлением турецко-христианского губернатора, назначаемого европейскими державами, он устранил причины для французской оккупации.

Наполеон III вывел войска в 1861 г., но престиж, который приобрела Франция, придя на помощь христианской общине, позволил французам создать оплот в Сирии, который продержался вплоть до нынешних Французских мандатов[91]. Тем временем Наполеон III не отказался от своей мечты. Он нанял Джиффрида Полгрейва, английского иезуита-миссионера и исследователя, обосновавшегося в Сирии и приобретшего известность благодаря отчетам очевидца о резне в Дамаске, и в 1861–1862 гг. тот путешествовал по Аравии и посылал в Париж доклады о настроениях среди арабов и их отношении к Франции¹⁷. Ничего это не дало. Но пока Наполеона III занимала другая и более древняя мечта его предшественников. В 1866 г. он добился согласия султана прорыть канал, который соединил бы Средиземное море с Красным. К 1869 г. Фердинанд де Лессепс одержал победу, Суэцкий канал стал реальностью. 17 ноября 1869 г. императорская яхта с императрицей Евгенией на борту возглавила череду кораблей, прошедших через его шлюзы. Это был последний звездный час Второй империи. Через полтора года разразилась Франко-прусская война; Наполеон III был сокрушен Бисмарком, новым завоевателем, и началась новая эра экспансии Германии.

А тем временем Канал стал свершившимся фактом. Британия давно этого страшилась и давно этому противилась. Канал всегда был символом амбиций Франции на Востоке, начиная с Людовика XIV и до Наполеона III, и даже после, когда Франция попыталась реализовать их через своего протеже Мухаммеда Али-пашу, рассчитывая создать Суэцкий маршрут к Красному морю, который связывал каналы и железную дрогу. Рассматривая этот проект как прикрытие для оккупации Францией Египта, Британия попыталась создать альтернативный маршрут: по Евфрату и железной дороге. Невзирая на многократные эксперименты, проект оказался непрактичным. Но Палмерстон был твердо убежден, что что угодно будет лучше Канала; он опасался, что Суэцкий канал станет источником нового соперничества на Ближнем Востоке и сделает Восточный вопрос еще боле неразрешимым. «Должен сказать вам откровенно, — сказал он де Лесспесу, — что мы страшимся потерять наше коммерческое и морское превосходство, поскольку этот канал поставил остальные страны в равные с нами условия»¹⁸.

Уже почти казалось, что старик будет премьер-министром вечно, но, наконец, он умер в 1865 г. Его смерть расчистила дорогу для новых людей и идей. Приблизительно десять лет спустя его место занял автор «Танкреда». «Мистер Дизраэли, — с удовольствием открыла для себя королева, — имеет очень обширные идеи и весьма возвышенные воззрения относительно того, какое место должна занимать наша страна»¹⁹. В Суэцком канале мистер Дизраэли видел путь Британии на Восток и твердо решил, что Британия должна его контролировать. Жестом столь храбрым, столь индивидуальным, что едва ли можно себе представить, чтобы он пришел в голову другому государственному деятелю того времени, он всего за несколько дней купил Суэцкий канал.

«Жажда величия Англии, — сказал после смерти Дизраэли лорд Солсбери, — была страстью его жизни»²⁰. Как «Алрой» был его идеальным устремлением, так и Англия была его идеальным Израилем. Удивительно, но, приобретя для Англии Суэцкий канал, он подтолкнул державу-посредницу на путь, который открыл Палестину для истинного Израиля.

Ситуация сложилась внезапно. Хедива Исмаила, внука Мухаммеда Али-паши, постигло банкротство. Агенты доносили слухи, что его доля акций Суэцкого канала может быть выставлена на продажу и что французы уже ведут переговоры. Пришедшая на адрес министерства иностранных дел телеграмма подтвердила, что хедив собирается продавать акции, цена на которые была назначена в 4 миллиона фунтов. Дизраэли отобедал с Ротшильдом. Потом созвал кабинет министров. Его личный секретарь Монтегю Корри ждал под дверью условленного сигнала. Когда Дизраэли высунулся и сказал «да», Корри бегом побежал в Нью-Корт сказать Ротшильду, что премьер-министру нужно 4 миллиона фунтов — «завтра».

Согласно рассказу Корри, Ротшильд помолчал, съел виноградину и спросил:

«— Какое обеспечение?

— Британское правительство.

— Получите»²¹.

На следующий день у Дизраэли уже было письмо, подтверждающее заем в 1 миллион фунтов, который будет выдан 1 декабря, то есть менее чем через неделю, а остальное — на протяжении декабря и января, при этом банкир получал 2,5 процента комиссионных и пять процентов с суммы до тех пор, пока аванс не будет возвращен. Королева была в «экстазе», «Таймс» была «потрясена», страна в целом — за исключением мистера Гладстона — полна энтузиазма. «Дядюшка Леопольд», король Бельгии, поздравлял Викторию с «величайшим событием современной политики», а ее дочь, кронпринцесса Германии, написала в письме, приложенном к письму будущего кайзера Вильгельма II, тогда шестнадцати лет: «Дорогая мама, должна черкнуть тебе строчку, потому что знаю, как ты радуешься тому, что Англия купила Суэцкий канал. Какое счастье! Вилли»²².

Собрался парламент и, заслушав речь Дизраэли в защиту покупки Суэцкого канала как важнейшего звена в цепи опорных пунктов вдоль пути в Индию, единогласно проголосовал за ассигнование 4 миллионов фунтов. Отныне окрестностям Канала «от Нила до Евфрата» предстояло стать областью повышенного внимания Британии. Более чем когда-либо важно стало удерживать османские врата от любых посягательств извне, если только Англия не будет готова сама оккупировать регион от Нила до Евфрата. Последнее — в силу нежелания оскорблять Францию и ввиду интересов Франции в Сирии и Египте, а также ввиду антиимериализма либералов дома — было пока непрактично. Единственным выходом оставалось поддерживать «больного человека Европы» и не подпускать к нему Россию.

Но с севера уже громыхали громы. Болгарское восстание 1875 г. против деспотизма Турции подействовало на Россию как звон колокольчика, от которого течет слюна у собаки. Оно вновь «все воспламенило, — писал Дизраэли, — и я искренне надеюсь, что Восточный вопрос, терзавший Европу на протяжении полувека, [вновь поднял голову]… на мою долю выпадет столкнуться с ним и — рискну ли сказать? — его уладить»²³. «Почетный мир», который он с такой помпой привез из Берлина, стал результатом этого «столкновения». Но «уладить» Восточный вопрос было не по силам даже Дизраэли, — похоже, не по силам кому-либо, поскольку он терзает мир и сегодня. Однако одним из результатов стало приобретение Кипра в 150 милях от побережья Палестины как уплаты за британские гарантии турецким доминионам в Азии. Русско-турецкая война 1877 г. предоставила шанс потребовать обещанное, но, исходя из полезного принципа по возможности обходить все балканские войны молчанием, давайте перейдем прямо к ее итогам. Турция была разгромлена, Россия оккупировала ее западные провинции, и европейские державы созвали конгресс, чтобы ограничить размах завоеваний России.

Почему на сей раз Британия не сражалась на стороне Турции, как это было прежде? Во-первых, она едва-едва не вступила в войну. Руссофобия достигла высшего своего пика. Королева говорила, что при мысли о том, что русские войдут в Константинополь, она «совсем больна от тревоги», и выразила «великое изумление и крайнюю досаду и опасение и должна торжественно повторить, что если мы допустим такое, Англия перестанет существовать как великая держава!»²⁴.

Мюзик-холлы вторили ей припевом:

«Мы не хотим воевать, но,

поверь, Дизраэли, патриотизмом клянусь,

если начнем —

У нас есть корабли, у нас есть пушки,

И деньги у нас тоже есть —

России не видать Константинополя!»²⁵.

«Ура-патриоты» Дизраэли ратовали за войну. Но мнения в кабинете министров разделились, да и в стране тоже, поскольку на сей раз бушевала и туркофобия тоже.

Зверства турок в Болгарии настолько возмутили общественное мнение, по крайней мере ту его часть, которую представляли либералы, что открыто заключить альянс с Турцией стало невозможно. Кто мог устоять перед громоподобными тирадами мистера Гладстона в самом упоенном его памфлете «О болгарских ужасах»? «Турок, — метал он громы и молнии, — величайший античеловек рода человеческого», который марает Европу своими «сатанинскими оргиями, своими звериными страстями, своим грубым и неумелым правлением». Политика правительства по сохранению турецкого владычества попросту означала «иммунитет для безграничного варварства Порты, ее неудержимой и звериной похоти», сохранение «дьявольского злоупотребления» властью, «омерзительную тиранию» людей, «закоснелых во грехе». Пусть все это уйдет в прошлое. Пусть турки уйдут из Европы со «своими бимбаши и своими избаши, своими паши и каймаками[92], — все до единого, со всем своим скарбом, пусть уйдут из провинции, которую разорили и осквернили». Не было в европейских тюрьмах уголовника или каннибала на островах южных морей, кто не вскипел бы от возмущения при перечислении турецких преступлений. Турок следует изгнать с земли, которую они оставили «залитой кровью и от крови смердящей», ибо ничто больше не снизит накала «возмущения содрогнувшегося мира».

По всей очевидности, этот злодей-турок, при мысли о котором бросало в дрожь каннибалов, был совсем не подходящим союзником. Тем не менее, когда российский флот подошел к Константинополю, Дизраэли сумел в достаточной степени преодолеть сопротивление в кабинете министров, чтобы послать в Босфор британский флот, вывести индийские подкрепления до Мальты и призвать резервистов. На одной иллюстрации в журнале «Панч» он стоит вместе с Британией на краю пропасти с ярлычком «Война» и уговаривает ее сделать «ну еще шажочек»²⁶. Соглашаясь с «Панчем», лорд Дерби подал в отставку, позволив Дизраэли, наконец, назначить министра иностранных дел в своем духе: своего будущего преемника на посту премьер-министра, лорда Солсбери.

Именно лорд Солсбери был автором тайного договора, по условиям которого был приобретен Кипр и получили гарантии турецкие доминионы в Азии. Еще до его вступления в должность Дизраэли и Лейард, археолог и специалист по Месопотамии, а ныне посол в Константинополе, стали в частном порядке подыскивать «территориальный оплот, который стал бы проводником британских интересов» и который султан, оказавшийся в крайне затруднительной ситуации, согласился бы передать Англии. Тремя десятилетиями ранее, во времена Восточного кризиса 1840 г., газета «Таймс» публиковала письма читателей с предложениями, дескать, Британии следует аннексировать Кипр и Акру в качестве компенсации за поддержку, оказанную в то время султану в его стараниях вернуть захваченную Мухаммедом Али-пашой Сирию²⁷. Теперь история предложила второй шанс при очень схожих обстоятельствах, а Дизраэли был не из тех, кто медлит. «Это времена решительных действий, — писал он в одном частном письме. — Мы должны контролировать и даже создавать события»²⁸.

Кипр — небольшой остров, он так и не превратился в военною базу, как намечали Дизраэли и Солсбери. Значение его скорее в том, что он стал чреватым многими последствиями шагом Британии в сторону Палестины. Видный историк дипломатии[93] утверждает, что «разумно будет предположить, что, заручившись Кипром для Британии, Дизраэли считал, что рано или поздно этот шаг приведет Палестину и Сирию в сферу британского контроля».

Доводы в пользу этого шага со строгой четкостью изложены Солсбери.

В письме Лейарду он предостерегал, что Турция контролирует области, жизненно важные для безопасности Британии, включая окрестности Суэцкого канала, что турецкое правительство сейчас почти полностью подчинено России, что единственный шанс султана удержаться в Азии — это заручиться союзом с Англией, и что если Англия надеется не подпустить Россию к пути в Индию, она должна заключить такой союз с Турцией²⁹.

«Нам придется выбирать, либо позволить России получить контроль над Сирией и Месопотамией, или забрать эти страны себе, и обе альтернативы внушительны»³⁰. Отдельные слова я выделила тут курсивом, чтобы подчеркнуть тот момент в истории, когда принималось решение, возвращение к цели, от которой отвернулся, пряча глаза от Иерусалима, Ричард Львиное Сердце. В одиночестве своего кабинета в министерстве иностранных дел чернобородый, облаченный во фрак Солсбери записывает свои доводы, его перо шуршит по бумаге в тишине. С того момента эта альтернатива, хотя тогда и не повлекшая за сбой никаких мер, станет неизбежностью.

В краткосрочной перспективе Солсбери предлагал не один из приведенных выше вариантов, а оборонительный союз с Турцией, «но для данной цели абсолютно и непреложно необходимо, чтобы она [Англия] была поближе [к месту действия], чем Мальта». Четыре дня плавания с Мальты до побережья Сирии «делают совершенно невозможным эффективные и быстрые военные действия». В уплату за альянс турки должны отдать Кипр³¹. Каким бы неприглядным этот альянс ни был, он необходим, поскольку любое меньшее обещание, которое не свяжет либералов, позволит Ближнему Востоку ускользнуть из рук Британии. Альянс «под гарантию национальной чести Англии», чтобы «когда решающий момент настанет», никакая партия, требующая мира любой ценой, не могла бы побудить правительство к бездействию: «недвусмысленное национальное обещание» придется сдержать.

4 июня 1878 г. была подписала Кипрская конвенция, обязующая Британию «силой оружия» отражать любые попытки России «в любой момент в будущем занять какие-либо территории его императорского величества султана в Азии» и обязующая султана передать Кипр «для занятия и управления Англией»³².

С этим документом в кармане Дизраэли и Солсбери отправились в Берлин, чтобы присоединиться к другим европейским державам в затягивании международной удавки, которая заставила бы Россию выплюнуть неправедно отвоеванное у побежденной Турции. «Ну и пройдоха этот старый еврей»³³, — с невольным восхищением воскликнул Бисмарк. Дизраэли, со своей стороны, застал германского канцлера с «горстью вишен одной руке и креветок — в другой, из которых он ел попеременно, жалуясь, что не может спать и должен поехать в Киссинген»³⁴. Когда все деликатные вопросы были наконец улажены и решение оформлено в договорах, Дизраэли предъявил пораженной, но в целом удовлетворенной Европе Кипрскую конвенцию[94]. Трудно не аплодировать новому рискованному шагу старого мастера, который так полно восстанавливал престиж Британии на Востоке. Он «произвел большое впечатление на мир и много радости принес друзьям Англии», писал Виктории «бесценный дядюшка» Леопольд³⁵. Королева была так счастлива, что предложила Дизраэли титул герцога.

Были и исключения. Князь Горчаков уехал домой «глубоко разочарованный и удрученный»³⁶. В самой Англии, сообщал Дизраэли один его друг, либералы «беснуются из-за ужасного преступления, какое вы совершили», называя его неконституционным и грозя расторжением договора. Гладстон кипел от злости, протестуя, мол, никакой деспот не решился бы сделать того, что сделал Дизраэли, мол, он превысил свои министерские полномочия, мол, тайные переговоры были «актом двуличия» и взвалили на Британию далеко идущие обязательства, он обрек ее на «безумный завет».

Досада подвигла Дизраэли на памятный ответ, мол, если это вопрос безумия, более вероятным кандидатом на роль безумца был бы «утонченный краснобай, опьяненный цветистостью собственного красноречия»³⁷. На вопрос о разумности гарантий турецким владениям в Азии он отвечал, что лучше заранее предостеречь агрессора, у какой черты Британия будет стоять твердо и говорить «Досюда и не дальше», — именно это сделала Кипрская конвенция, этот шаг был верным, и он намерен его защищать. Дизраэли получил поддержку парламента, который, невзирая на новую дозу красноречия Гладстона, утвердил договор. И договор возымел желаемый эффект. Россия оставила попытки дальнейшего продвижения через европейскую часть Турции к Средиземному морю или через Малую Азию в сторону Сирии, Месопотамии и Персидского залива. Приятно было поверить словам биографа Дизраэли мистера Бакла, который в 1920 г. написал, что это продвижение «было остановлено раз и навсегда и никогда более не повторялось силой оружия»³⁸, но в 1955 г. невольно в этом сомневаешься.

В конце XIX веке Россия уже перестанет быть серьезной угрозой Британской империи, но сам Гладстон открыл дверь Германии, чтобы она заняла ее место. Страх перед имперскими обязательствами заставил его, едва он заступил на пост премьер-министра в 1880 г., тщетно стараться аннулировать Кипрскую конвенцию. Когда его потуги были сорваны парламентом, он, по крайней мере, смог — из отвращения ко всему турецкому — разорвать все связи Британии с омерзительным султаном. Он отозвал из Константинополя Лейарда, позволил сойти на нет британскому влиянию в Порте и подтолкнул Турцию в распростертые объятия кайзера, перед чьим жадным взором уже маячили Берлино-Багдадская железная дорога и собственная империя.

К тому времени Дизраэли уже был мертв. Но Палестина начинала входить в сферу влияния Британии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.