IV
IV
Скрытое могущество. — Отчего Самуил Бартон переменил свое намерение. — Живой покойник.
Возвращаясь в гостиную с братом, а также с Гуттором и Грундвигом, Фредерик Биорн был бледен и взволнован.
— Я очень рад, что между нашими людьми не оказалось изменника, — сказал он, — но зато я, к огорчению своему, убедился, что на моем корабле относятся с полнейшею халатностью к надзору за его безопасностью. Это меня тем более возмущает, что я привык командовать военным судном, где все делалось с автоматическою аккуратностью… Надеюсь, что мне пришлось сделать это замечание в первый и в последний раз.
Эти слова, произнесенные резким отрывистым голосом, относились непосредственно к Гуттору и Грундвигу, которым специально вверена была охрана корабля. Верные вассалы были обижены до слез этим незаслуженным упреком.
Эдмунд не побоялся открыто за них вступиться.
— Послушай, брат, ты несправедлив, — сказал он. — Во-первых, этот корабль нельзя сравнивать с военным, потому что на нем речь может быть не о дисциплине, а лишь о безусловной преданности тебе. В этом отношении ты и сам должен это знать, на Гуттора и Грундвига можно положиться… Во-вторых, я сам могу засвидетельствовать, что охрана корабля производится самым тщательным образом…
— Прости меня, брат, я не хотел обидеть ни тебя, ни Гуттора с Грундвигом, но меня уж очень рассердило, что мы никак не можем найти объяснений всей этой чертовщине.
— Объяснение это очень просто, брат. Кто-нибудь из уцелевших «Грабителей», вероятно, с какою-нибудь враждебною целью пробрался на корабль, спрятался там и устроил с нами мистификацию. Но теперь он уже понес заслуженное наказание: труп его сделался добычею хищных рыб.
— Ты совершенно прав, и не стоит об этом больше разговаривать, — сказал герцог. — Главное же — не нужно ничего говорить матросам, чтобы не растревожить их суеверия.
Собеседники разошлись.
Грундвиг вышел вместе с Гуттором и дорогой сказал ему тихо:
— Послушай, Гуттор, ты тоже допускаешь, что кто-нибудь спрятался на корабле?
— Нет, не допускаю… Ведь мы все уголки обшарили… Я уверен, что на корабле завелся призрак.
— Вот что, Гуттор, я тебе доверю тайну, которой до сих пор не сообщал ни одному человеку. Биорны давным-давно верят в существование на севере моря, свободного ото льда. Многие из членов этой фамилии корпели над старинными учеными книгами и занимались тайными науками. В семье существует предание, что один из Биорнов непременно откроет такое море, но вместе с тем он будет последним из Биорнов и умрет, не успев поведать свету о своем открытии.
— Бедный герцог! — вздохнул Гуттор. — Его увлекает судьба!..
— Мне рассказывал еще мой дед, — продолжал Грундвиг, — что в той стране, окруженной недоступными ледниками, живут души преступников, осужденных на вечное блуждание по земле под видом оборотней, вампиров, джинов и прочих нечистей. Они носятся вместе с метелями и воют вместе с бурями. Кто осмеливается проникнуть в их страну, того они убивают. Четверо или пятеро Биорнов погибли там еще до Магнуса…
— Неужели?
— То-то вот и есть… Поэтому покойный герцог Гаральд строго запретил говорить обо всем этом его сыновьям, опасаясь, как бы они не увлеклись примером…
Ночь прошла благополучно, но утром, просыпаясь, Фредерик Биорн нашел у себя на одеяле записку в траурном конверте. Распечатав, он прочитал:
«Проклятый Ингольф! Капитан Вельзевул! В эту ночь ты налил в сосуд последнюю каплю, которая его переполнила. Безумец! Ты выстрелил в призрак, забыв, что призрак неуязвим! Даю тебе неделю срока приготовиться в дальний путь, из которого никто не возвращается. По истечении этого срока я подожгу порох на твоем корабле и потоплю вас всех в пучине океана.
Ничего не прощающий и ничего не забывающий Призрак Надода».
Теперь уже нечего было и сомневаться, что на корабле совершается что-то непонятное. Наскоро одевшись, Фредерик Биорн позвал брата, и на общем совете они решили немедленно произвести повальный обыск всего корабля сверху донизу.
Когда они собирались идти для этого наверх, в каюту герцога постучался лейтенант Лютвиг, говоря, что желает видеть его по важному делу.
Офицер вошел не один, а в сопровождении марсового Иоганна.
— Что скажете, Лютвиг? — спросил герцог.
— Скажу не я, ваша светлость, а сам Иоганн. Он сейчас сделал мне доклад, который пусть повторит при вас. Это будет лучше всего.
— Ну, Иоганн, говори. Мы тебя слушаем.
— Извольте видеть, ваша светлость, — начал матрос, конфузливо вертя в руках шапку, — будучи не на вахте, проходил я за своим делом по палубе… Наклонясь через борт — так, из любопытства, — вижу я вдруг, что какой-то человек висит под бугшпритом, словно гимнастику делает. Думая, что это бретонец Ле-Галль — он очень любит этим заниматься — я крикнул ему: «Эй, товарищ», но неизвестный ударил меня снизу чем-то по голове так сильно, что у меня в глазах помутилось… Когда я пришел в себя и взглянул опять вниз, там никого не было. Я побежал в сборную поглядеть, где Ле-Галль, оказалось, что он спит крепким сном на своей койке.
— Кто же это, по-твоему, был, если не Ле-Галль? — спросил герцог.
— Думаю, ваша светлость, что это был кто-нибудь из джинов… Они ведь часто шалят на кораблях, — отвечал матрос.
Герцог и его брат улыбнулись и отпустили матроса, который ушел, чрезвычайно довольный собою.
Дело, таким образом, усложнялось.
Очевидно, на корабле кто-то скрывается, но где и каким образом?
Это надо было разузнать во что бы то ни стало, а до тех пор надзор на корабле усилили до высшей степени. Перед пороховою камерой день и ночь стояли трое часовых, менявшихся каждый час.
Вечером состоялось совещание между герцогом, его братом, Гуттором, Грундвигом и еще некоторыми офицерами, но о принятом решении никто ничего не узнал: оно сохранялось в строгой тайне.
Самуил Бартон и его сородичи, владевшие одним из главнейших торговых домов в Глазго, были происхождением немецкие евреи, поселившиеся в Шотландии еще в третьем восходящем поколении. Их дед Захария Бениаминсон родился во Франкфурте, этой родине всех странствующих евреев, и прибыл в Глазго в качестве помощника местного раввина. Но служба в синагоге и толкование Талмуда не принадлежит к особенно выгодным занятиям, поэтому Захария скоро вышел в отставку и открыл комиссионерскую контору. Многие евреи с этого начинают: никогда еврей не бывает производителем, а всегда лишь посредником между производителями и потребителями, эксплуатируя обе стороны.
Захария Бениаминсон стал быстро богатеть. Через очень короткое время он был уже в состоянии посылать в море собственные корабли, которых у него завелось более полусотни. Понимая, что «Фирма Бениаминсон» никогда не сделается популярною, благодаря слишком еврейскому звучанию этого имени, он принял фамилию Бартон и передал ее своим потомкам вместе с капиталом в миллион фунтов стерлингов, причем поставил условием, чтобы его наследники держали фирму вместе и ни в каком случае не делились. Сыновья его завели кораблестроительную фирму, а внуки с Самуилом Бартоном во главе присоединили к ней еще и банк.
Когда после катастрофы у Прескота и братьев Берне, Грундвиг обратился к Бартону с предложением принять на себя постройку корабля для герцога Норрландского, глава фирмы сначала отказался наотрез.
Но вот через несколько дней мистеру Бартону доложили, что его спрашивает какой-то иностранец. Самуил Бартон велел просить его в кабинет.
Вошел высокий представительный мулат с густою черною бородою и, поклонившись, произнес обычную в таких случаях фразу:
— Имею честь говорить с мистером Самуилом Бартоном?
— Совершенно верно», сэр. Чем могу служить?
— Меня зовут дон Рамон Маркез из Валомброза. Я родился в Гаване от отца испанца и матери туземки. Сейчас буду иметь честь изложить вам причины своего посещения.
Покуда он говорил, мистер Самуил внимательно разглядывал его.
Это был мужчина лет сорока пяти, рослый и широкоплечий. Лицо его было смугло, а волосы и борода черны, как смоль. Во всей его наружности было что-то хищное и свирепое.
Дон Рамон рассказывал:
— Однажды вечером, возвращаясь из клуба, мой отец подвергся нападению убийц и был смертельно ранен. Он умер, завещав мне отомстить своим убийцам… Но вы, вероятно, удивляетесь, какую может это иметь связь с моим приходом к вам. Поэтому прежде всего позвольте показать вам эту бумагу. Она
— неограниченный кредитив, выданный мне на вашу фирму торговым домом Мартинес и Перейра.
— Бумага в порядке, и мы можем кредитовать вас на двадцать пять миллионов франков, — отвечал мистер Самуил, взглянув на документ.
— О, мне так много не понадобится… Теперь позвольте перейти к делу. Я слышал, что вы решительно отказались взять на себя постройку корабля «Дядя Магнус», два раза подвергшегося катастрофе.
— Совершенно верно, сэр.
— Могу я узнать причины?
— Они очень просты: мы не желаем подрывать репутацию нашей фирмы, так как ничем не гарантированы, что покушение не повторится.
— А если вам дадут гарантии, что покушений больше не будет?
— Кто же мне эти гарантии даст?
— Да хоть бы я.
— Вы?.. И это не шутка?
— Нисколько. Это я уничтожил оба раза корабль. В третий раз я дам ему достроиться, если будут соблюдены известные условия, которые я поставлю.
— Какие же эти условия?
— Я желаю, чтобы в носовой части корабля была устроена двойная стена и в ней потайная комната, но при этом, чтобы при постукивании казалось, будто стена глухая. Вход в нишу должен быть устроен снаружи под бугшпритом через люк, открывающийся посредством потайной пружины. От ниши до порохового погреба должен быть протянут фитиль, натертый серою и просмоленный для предохранения от сырости.
— Понимаю. Вы все-таки хотите уничтожить корабль, но только посредством взрыва и тогда, когда вам это покажется удобным.
— Да, вы угадали. Я хочу уничтожить его в открытом море. Никто из тех, кто поплывет на нем, не спасется.
— Не исключая и вас, так как вы тоже будете на нем. О, какое самопожертвование и ради чего? Ради мести убийцам вашего отца!
— Кто вам сказал, что я не рассчитываю спастись? Напротив, я имею в виду броситься в море и доплыть до моей шхуны, которая будет следовать за «Дядей Магнусом» на недалеком расстоянии.
— Ваша шхуна называется «Красный Глаз»?
— Откуда вы знаете?
— О, ведь мы получаем сведения о каждом приходящем корабле. Того требуют дела фирмы… Итак, сэр, вы рассчитывали на наше содействие?
— Вполне, мистер Бартон. Вас мне специально рекомендовали мои друзья Мартинес и Перейра, которым вы строите превосходные корабли… Эти корабли отличаются замечательной способностью — благополучно выходить из гавани, но затем дальше морского дна никуда не приходить…
— Дон Алонсо Мартинес умный человек.
— Очень умный, действительно.
— В таком случае, — сказал мистер Бартон, кусая себе губы, — мы с вами без труда сговоримся, если вы одной школы с ним.
— То есть, как же?
— Алонсо Мартинес никогда с нами не спорит о цене.
— Я готов следовать его примеру.
— Очень хорошо. Я вижу, что он сказал о вас правду.
— Кто? О ком вы говорите?
— Да все о нем же, об Алонсо Мартинесе… Неужели вы думаете, дон Рамон, что, открывая такой широкий кредит, люди не сообщают в то же время самых подробных справок о том лице, которому этот кредит открывается?
— Стало быть, вы уже знали…
— Знал не только о том, что ваш отец, убитый врагами, никогда не существовал, но и о том, что вы отлично умеете гримироваться мулатом… Впрочем, мне нет никакого дела до того, где вы родились: в Гаване или в Японии… Перейдем к сути дела. Моя цена, дон Рамон, такая: миллион за потайную нишу и миллион за пороховой фитиль.
— Два миллиона — это, я нахожу, недорого.
— К этим двум вам придется прибавить еще миллиончик.
— Помилуйте! Это за что же?
— А за совесть, дон Рамон, за нашу совесть! — пискнул еврей. — Разве вы нашу совесть не цените ни во что?
Надод — это был он — не стал спорить и тут же написал расписку в получении трех миллионов по кредитиву, а полгода спустя «Дядя Магнус» вышел в море, увозя в потайной нише злейшего врага Биорнов, решившегося их погубить…
Красноглазый спасся лишь чудом от всеобщего избиения «Грабителей» на Безымянном острове. Он лежал рядом с Пеггамом и Коллингвудом, и его сочли мертвым; весь покрытый ранами, он выздоровел только благодаря удивительной крепости организма. Вернувшись в Лондон, он собрал немногих уцелевших членов товарищества и поделил с ними все оставшееся имущество «Грабителей», взяв, конечно, себе львиную долю. В доме Пеггама на острове он нашел двадцать пять миллионов банковскими билетами и присвоил их себе. С таким огромным состоянием он, разумеется, становился человеком очень заметным. Понимая, что рано или поздно герцог Норрландский узнает о его существовании и ни в каком случае не даст ему спокойно наслаждаться жизнью, Надод решил сам идти навстречу врагу. Для этого он удалился в Гавану, превратил себя в мулата и начал устраивать разные козни…
Мы уже видели, в чем они заключались и как в результате их Красноглазый очутился на борту «Дяди Магнуса». Тут он принялся дразнить герцога, подбрасывая ему угрожающие записки. Когда герцог выстрелил в него ночью, он не был ранен, но от испуга упал в воду и лишь с большим трудом поднялся на борт. После этого случая злодей стал осторожнее, и норрландцы, несмотря на всю свою бдительность, не могли его подстеречь.
Угрозу свою — сжечь корабль через неделю — Надод решил не приводить пока в исполнение. Зная, что после того, как предсказание окажется неисполненным, норрландцы перестанут остерегаться, он решил исполнить свой гнусный замысел лишь тогда, когда «Дядя Магнус» выйдет из Исландии и расстанется с «Леонорой».
Ночь накануне того дня, когда должен был последовать взрыв, миновала благополучно. Для Надода наступал период бездействия, зато герцог Фредерик и его брат решились действовать…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.