Этнология

Этнология

Хотя термин «этнология» применялся в западноевропейской науке часто, но всегда по разным поводам, в разных значениях и потому остался «вакантным». Поэтому, когда в Географическом обществе Советского Союза начались работы по обобщению проблем палеоэтнографии и исторической географии[738], было предложено использовать этот термин для названия науки, включающей в себя три взаимосвязанные проблемы: этногенез, этногеографическую классификацию и соотношение этноса с ландшафтом[739].

Новый аспект отличается от всех смежных с этнологией дисциплин, как, например, от этнографии — науки о несходстве народов друг с другом, от социологии, занимающейся формами общественного движения материи, от истории — науки о событиях в их связи и последовательности, от антропологии, интересующейся физическим типом разных ветвей человечества, т.е. рас, и от эволюционной биологии, рассматривающей человечество как один из видов млекопитающих. Пожалуй, ближе всего к этнологии стоит палеогеография голоцена, т.е. того периода истории Земли, когда на ней отчётливо проявилась человеческая деятельность. В этом аспекте человечество рассматривается как некая оболочка планеты Земля[740], или как часть биосферы[741].

Понятие «биосфера» было введено в науку академиком В.И. Вернадским для того, чтобы разграничить «косную» и «живую» формы вещества. Биосфера, по В.И. Вернадскому, состоит из совокупности живых организмов и продуктов их деятельности, например свободного кислорода в атмосфере. То, что живые организмы не находятся в тесном соприкосновении друг другом, а разделены отрезками косной материи, по В.И. Вернадскому, неважно, ибо даже в самом твёрдом теле между молекулами есть пустое пространство.

Продолжая мысль В.И. Вернадского и развивая его подход, мы выделяем в биосфере антропосферу, т.е. биомассу всех людей вместе с продуктами их деятельности: техникой, жилищами, домашними животными и культурными растениями, Однако антропосфера не монолитна, а мозаична. Слишком широкое распространение человечества, населившего почти всю сушу планеты, связано с повышенной по сравнению с другими млекопитающими способностью к адаптации, а это в свою очередь модифицировало вид. Создались коллективы особей, которые при возникновении были связаны с теми или другими природными условиями, хотя в дальнейшем каждый из них имел свою историческую судьбу. Эти коллективы мы называем этносами и изучаем их как специфическую форму существования вида Homo sapiens в условиях исторического бытия. Этногенез — это рассмотрение причин возникновения и исчезновения этносов, а этническая классификация — это фиксация большей или меньшей близости этносов между собою, что необходимо для того, чтобы обобщить огромный и разнообразный материал, не имеющий аналогий при гуманитарных методах и аспектах.

Как мы убедились выше, этническая история не подменяет истории социальной, а только дополняет её, заполняя вакуум, неизбежно образующийся при строгом применении только одного аспекта.

И тут возникает последний вопрос: а зачем нам всё это нужно? Пусть этнология находит себе применение в археологии[742], физической географии[743], этнографии[744], даже в почвоведении[745], — но как она может быть полезна при критике литературных источников, в деле, которым занимается самая гуманитарная на свете наука — филология? На этот разумный вопрос ответить необходимо.

Как мы уже видели, чтение исторических нарративных источников ещё не означает понимания их. А без понимания идей и настроений авторов невозможна и критика их построений. Следовательно, мы должны уподобиться тем древним монголам, которые в своих юртах слушали из уст рапсода «Тайную историю» своих отцов и старших братьев. А как этого добиться, как достичь средневекового уровня понимания, если самую лучшую информацию по эпохе мы получаем именно из неясного для нас источника? Тупик, или, вернее, порочный круг.

Ну, а если мы подойдём к чтению источника не как невежды, а с определённым запасом исторических аналогий, общих знаний об эпохе, некоторым, пусть очень приблизительным, представлением о психологии и философии средневековых народов Азии? Тогда у нас будут зацепки для постановки вопросов о степени достоверности источника, и мы сумеем извлечь из него кое-какую, наверняка неполную, информацию. Однако она расширит наш кругозор, уточнит наши представления и позволит снова обратиться к тексту, но уже на высшем уровне. И так далее, круг за кругом, постепенно мы проникаем в те нюансы, которые до сих пор от нас ускользали.

Но если этнология благодаря своей естественноисторической методике может прийти на помощь источниковедению там, где пасует чистая, гуманитарная филология, то и сама она крайне заинтересована в получении достоверных сведений из древних источников. Эти сведения — пища этнологии. Но пища должна быть доброкачественной, а сведения, добытые из источников, — достоверными. Ради этой высокой цели мы и предприняли наше нелегкое путешествие через провалы хронологии и дебри разноречий в версиях авторов. Хочется думать, что затраченный труд пойдет на пользу науке, хотя бы расширив возможности исторической критики. А может быть, можно надеяться на большее — ретроспективное восстановление хода событий путем раскрытия механизма их взаимодействия?

Как палеонтолог по двум-трём костям восстанавливает облик динозавра, как климатолог, имея данные двух-трёх метеостанций, даёт прогноз погоды, с каждым годом уменьшая величину ошибки, как геолог по нескольким обнажениям или разрезам определяет простирание слоёв осадочных пород, так историк, применяя этнологическую методику, может описать процесс создания и разрушения великой или малой империи, княжества или вольного города. Теперь он имеет в руках кроме обычной кодификации сведений метод «эмпирического обобщения», который В.И. Вернадский по степени достоверности приравнивал к реально наблюденному факту[746]. Попробуем применить эту методику к нашему материалу.