Реформатор? Начало пути
Реформатор? Начало пути
«Генерал Франсиско Франко не был человеком идеи, связанной с какой-либо политической доктриной, ему был свойствен известный эклектизм»[383], — весьма проницательно отметил А. Майор. Именно поэтому его режим был открыт для эволюции, но всегда в «круге антидемократии». Свидетельство тому — «Закон о наследовании поста главы государства», который воспринимался многими современниками как установление пожизненной диктатуры под видом королевства, но который в исторической ретроспективе стал первым опорным камнем будущей Испании.
Вторым опорным камнем того устройства, которое Франко пожелал оставить Испании, стала модернизация экономики. Путь к такому решению для него был тернистым и нелегким.
В серии статей, опубликованных в «Arriba» в 1946–1951 гг., подписанных Хуан де ла Коста, подготовленных с помощью Карреро Бланко, Франко не уставал повторять, что экономический либерализм коррумпировал испанское общество; человек остался беззащитным перед лицом социальной несправедливости, что побуждало его искать спасения в революциях. Однако жизнь заставила внести свои коррективы в «экономическое» мышление Франко.
1950 г. был отмечен небывалой засухой. 10 марта 1951 г. Франко, выступая перед постоянной комиссией Национального конгресса вертикальных синдикатов, посвятил свою речь не империи и величию, как обычно, а проблемам голода, нищеты и бедности. К этому времени он, судя по всему, осознал связь экономических трудностей с политикой автаркии.
Первые попытки пробить брешь в стене автаркии Франко «дозволил» технократу М. Арбуруа, министру торговли в правительстве, сформированном в 1951 г., куда наряду с ним вошел А. Муньос Грандес, занявший пост военного министра. Мартин Артахо сохранил пост министра иностранных дел. Этот кабинет и сделал свои первые шаги к либерализации экономики. Но для этого надо было преодолеть сопротивление фаланги.
Фалангисты испытывали страх перед концом изоляции Испании. Они были убеждены, что это может обернуться крахом режима. Их идеологи полагали, что принесение в жертву автаркии — несоизмеримая плата за поддержку Запада усилий Испании стать членом ООН, и винили в этом Мартина Артахо и «технократов». Но привлечение к руководству экономикой технократов высокой квалификации было бы невозможно без согласия самого Франко.
В публичных выступлениях он был осторожен, но в доверительных беседах с Салгадо Араухо Франко был более прагматичен и не раз повторял, что он вовсе не стремился к экономической изоляции, но был вынужден покориться обстоятельствам, когда Испании было отказано в приеме в ООН.
4 декабря 1954 г. в беседе со своим двоюродным братом и многолетним соратником Салгадо Араухо Франко заметил: «Сегодня наши заводы устарели, отстали, и то же самое можно сказать и о наших инженерах-конструкторах. Надо способствовать ориентации молодежи на изучение физических и химических наук, особенно на исследования в области ядерной физики, как это делается в России»[384]. Но если тогда звучала озабоченность преимущественно отсталостью промышленности, то позднее он подверг критике саму концепцию «экономического национализма», основу автаркии, господствующую еще со времен гражданской и особенно мировой войны: «Наши законы (экономические. — С. Я.) устарели, так как многие из них были приняты в эпоху европейской войны, когда еще были живы Гитлер и Муссолини. Надо модернизировать их, сделав более гибкими».
«После нашей войны (имеется в виду гражданская война)… надо было оказать покровительство экономике, создав ИНИ, чтобы производить то, что частное производство не могло дать»[385], — так он определял в свое время необходимость создания государственно-монополистических структур.
Но теперь настали новые времена, изменилась вся социально-экономическая ткань общества.
Для Франко не было неожиданностью то яростное сопротивление, которое он встретил со стороны Института национальной индустрии (ИНИ), этого бастиона автаркии. Но он отдавал себе отчет и в том, что национальная буржуазия, окрепшая в годы восстановительного периода, завершившегося к этому времени, была готова пойти на ограничения гарантированных инвестиций и иных форм поддержки со стороны государства, согласившись на более широкое присутствие иностранного капитала ради укрепления экономических и политических связей с Западом.
Первые попытки пробить брешь в стане автаркии связаны с именем М. Арбуруа, министра торговли в правительстве. Борьба между сторонниками и противниками автаркии персонифицировалась в своего рода дуэли между X. Суанчесом, директором ИНИ, и М. Арбуруа. Франко без колебаний взял сторону последнего: «Такого министра как Арбуруа, о котором много злословят, не так-то легко заменить, так как Арбуруа хорошо знает внешнюю торговлю и добился больших успехов в поддержании торгово-платежного баланса. Суанчес этого не знал никогда и поэтому будет неразумным заменить его»[386].
В конце концов Франко пришлось уступить, однако, только в том, что касалось самого Арбуруа, но отнюдь не тенденции, которую он представлял. Для внесения корректив в экономическую политику ему было необходимо преодолеть сопротивление фалангистов. Повод вскоре представился.
X.-JI. Арресе, вновь занявший пост министра-секретаря фаланги в феврале 1956 г., тогда же представил проект основного закона «Национального движения», включавший комплекс мер, направленных на усиление роли фаланги в государственной системе. Национальный совет фаланги превращался в высший орган государства с правом назначения кандидатов на министерские посты и наложения вето на любые решения правительства.
Половина советников этого органа должна была избираться всеми членами фаланги, а не назначаться Франко, как это было до сих пор. Этот проект представлял собой регрессию к прошлому, вернее ностальгию по несостоявшимся грезам Хосе Антонио Примо де Риверы и Мануэля Эдильи об абсолютной власти фаланги над страной.
Надежда на то, что с принятием в ООН начнется новая страница в истории Испании, побудила к активным действиям как тех, кто формально «вписывался» в «Движение», но стремился к рефалангизации страны, по рецепту Арресе, так и недругов режима — от монархистов, традиционалистов, военных до коммунистов. Эти настроения и использовал Франко.
Весной 1956 г. представитель дона Хуана граф де Руисеньяда передал генерал-капитану Барселоны Хуану Баустисте де Санчесу фантастический план свести на нет усилия Арресе путем восстановления монархии. Франко должен быть отстранен от активной деятельности и ему предлагалось довольствоваться ролью регента.
Франко очень скоро узнал об этом плане. Как и следовало ожидать, он отнесся к нему с иронией. У него был свой план свести на нет как планы Арресе, так и намерение пересадить его в кресло регента. Во время традиционного турне по Андалусии в конце апреля — начале мая того же года, в котором Франко сопровождал Арресе, он в привычном для прошлых времен агрессивном тоне обрушился на врагов фалангистской революции, либералов и всех тех, кто служит интересам масонских лож и международного коммунизма.
К радости Арресе Франко отчеканил: «Фаланга может жить без монархии, но монархия, чтобы быть жизнеспособной, не может быть без фаланги»[387]. Поль Престон предполагает, что воинственность Франко была вызвана тем, что ему стало известно о плане Руисаньяда и генерала Баустисты Санчеса[388].
Лидеры фаланги были удовлетворены. Фернандес Куэста в порыве эйфории даже поделился своей мечтой, чтобы в новой конституции фаланге была бы отведена роль, подобная той, которую играла коммунистическая партия в СССР. Арресе даже пригрезилось правительство, составленное исключительно из фалангистов.
Лидеры фаланги, казалось, забыли, что Франко был непревзойденным мастером по поддержанию «баланса сил». Тем более для того, чтобы вернуть Арресе и Фернандеса Куэсту с небес на землю, у него нашлись веские основания. Против самой идеи рефалангизации страны выступил министр юстиции традиционалист Антонио Итурменди, поручивший Лауреано Лопесу Родо проанализировать план Арресе с точки зрения его соответствия новому международному положению страны после 1955 г. и уже сложившимся еще с времен гражданской войны традициям. Мало кому ведомый до сих пор, Лопес Родо блестяще справился со своей задачей. То было лишь начало восхождения на политическом небосклоне его звезды, что в дальнейшем немало способствовало укреплению позиций полусекретной организации «Опус деи», к которой он принадлежал. Эта организация была основана в 1928 г. арагонским священником Х.-М. Эскривой де Балагером, но вплоть до окончания Второй мировой войны она не играла сколько-нибудь существенной роли в политической жизни Испании. Однако со временем ее влияние в стране и католическом мире стало возрастать. Труд ее основателя, названный им «Путь», — «999 лаконических размышлений», выдержал в 40–50-е гг. только в Испании 15 изданий. Ватикан, вначале воспринявший появление нового течения католицизма весьма сдержанно, в феврале 1947 г. дал ему статус первого мирского института католической церкви.
С самого начала главное внимание Х.-М. Эскривы де Балагера было устремлено на университеты, на всю систему просвещения, на академические институты. Отсюда на протяжении столетий распространялась либеральная мысль, наука противопоставлялась религии. Сюда «Опус деи» стремился вновь внести «дух христианского горения», утвердить католицизм как динамичную современную доктрину, импонирующую деятельной натуре ученого, экономиста, политика, администратора[389], — отмечала российская исследовательница Л. В. Пономарева. Недаром высшие категории этой организации — нумерариос и супернумерариос — были нередко обладателями ученых степеней. Влияние опусдеистов в банковских и промышленных сферах, в издательском деле, в кругах научно-технической интеллигенции не случайно привлекало внимание властей.
Для Франко большое значение имела враждебная позиция к претензиям фаланги высокопоставленных военных, соратников каудильо с времен гражданской войны, и среди них генерала Антонио Барроса. Но прежде всего — Карреро Бланко, которому он безгранично доверял. Франко тем не менее еще долго не открывал карты, надеясь выявить, в какой мере идея рефалангизации пользуется какой-либо поддержкой помимо элиты фаланги.
Франко даже пошел на провокацию: 17 июля, в двадцатую годовщину мятежа, он выступил с докладом на «Национальном Совете испанской традиционалистской фаланги и ХОНС», не собиравшемся с 1945 г., в котором попытался развеять тревогу его членов, опасавшихся, что в будущем монарх-наследник использует свою абсолютную власть для того, чтобы начать переход к демократии.
Реакция последовала незамедлительно. Первым забившим тревогу был Мартин Артахо, так много сделавший для того, чтобы Испания была принята в ООН и тем самым на международном уровне конституировался процесс выхода из изоляции.
Встревожены были и генералы: Барросо постарался внушить Франко Салгадо Араухо, что каудильо теряет контакт с высшей военной иерархией. Чтобы нейтрализовать интриги военных и напомнить генералам об их долге, Арресе добился согласия на проведение близ Саламанки на аэродроме времен гражданской войны грандиозного митинга, дабы генералы вспомнили, что именно им страна обязана избранием Франко 29 сентября 1936 г. главой государства. Но генералы и не помышляли уклониться от своего долга, они лишь выступали против того, чтобы фаланге был предоставлен всесторонний контроль над всеми аспектами жизни нации. К большому удовлетворению военных, в докладе Франко не было упоминания о проекте «Фундаментальных законов» Арресе.
В конце года к кампании против намерения рефалангизации страны подключилась высшая церковная иерархия: 12 декабря три кардинала из четырех — Энрике Пла-и-Даниэль, архиепископ Толедо, Бенамин Арриба-и-Кастро, архиепископ Таррагоны и Фернандо Кирога Паласиос, архиепископ Сантьяго де Комнастела направили Франко письмо, в котором утверждали, что планы Арресе противоречат папским энцикликам, таким, как «Non abbiamo bisogno» и «Mit brennenger Sorge», из-за своего сходства с нацизмом, фашизмом и перонизмом[390].
Несколько дней спустя Франко сказал Арресе, что он не пойдет на конфликт с церковной иерархией. У лидера фаланги сложилось впечатление, что Франко был готов поддержать его идеи, но его руки были связаны оппозицией военных и церкви. Но так ли это? Не была ли предпринята каудильо «разведка боем», дабы выявить отношение к идее рефалангизации таких важных столпов режима, как армия и церковь, и в случае негативного их отношения к планам Арресе, указать тому на его место.
Франко не вел дневников и не всегда был до конца откровенен даже с близкими ему людьми — с Салгадо Араухо и Карреро Бланко. Тем не менее последующее развитие событий позволяет склоняться в пользу последнего предположения. И в те дни, когда Франко демонстрировал перед Арресе свою приверженность идеалам Хосе Антонио Примо де Риверы и планам рефалангизации страны, он пришел к выводу, что настал момент провести некоторые перемещения на иерархической лестнице режима.
В реорганизованном 25 февраля 1957 г. правительственном кабинете вопреки заверениям, данным Арресе, многие важные посты заняли министры-технократы, как они сами себя называли, близкие к «Опус деи».
Рьяные адепты «теории развития», весьма популярной в период западноевропейского бума 50-х — начала 60-х годов, согласно которой взгляды правительств различных стран, независимо от политического режима и идеологической ориентации, совпадают в отношении программы экономического развития, технократы-опусдеисты были вместе с тем сторонниками сильной политической власти, включая и ее авторитарные формы[391]. Их выдвижение на авансцену политики усилило вероятность того, что раздававшиеся в те годы призывы к либерализации общества и прежде всего к освобождению от идеологического наследия «голубого периода», будут канализированы в русло экономики, обойдя демократизацию политической и социальных сфер.
Франко не испытывал больших колебаний, вручая технократам судьбу экономики страны, поскольку был осведомлен, что «Опус деи», будучи сугубо элитарным течением, никогда не был повернут к массам, поэтому его программа не была «осквернена» социальными мотивами. Но особое успокоение в душу диктатора вносила поддержка «опусдеистов» адмиралом А. Каррерой Бланко.
Занимая бессменно с 1941 г. скромный пост заместителя секретаря президиума правительства, он был, по существу, «серым кардиналом» режима. И как всякий «серый кардинал» он умело скрывал свои мысли и деяния, правда, до поры до времени. Кальво Серрер, идеолог «Опус деи», уже после смерти Франко признал, что «единственным человеком из всех приближенных диктатора, кто имел ежедневные контакты с ним, был Карреро Бланко»[392]. Но и Лекерика называл Карреро Бланко «граф-герцог Оливарес», напоминая о всесильном фаворите Филиппа IV. У современных исследователей не вызывает сомнения, что Карреро Бланко был главным политическим советником диктатора.
По мнению П. Престона, неутомимый Карреро Бланко не был лучшим экономистом, чем его патрон. Но он доверял безмерно Лопесу Родо, видя в нем человека большого таланта. Он способствовал тому, чтобы Лопес Родо занял ответственный пост генерального секретаря президиума правительства[393]. Этой паре и принадлежит идея реорганизации кабинета, возможно, наиболее радикальной за все время пребывания Франко во власти, так как он практически отказался от столь дорогих для него экономических пристрастий.
Реорганизуя 22 февраля 1957 г. правительство, Франко избрал как бы «третий путь» вопреки планам и монархистов, и фалангистов. То была попытка восстановить национальное единство и примирить «Две Испании», не меняя кардинально сущности режима. Арресе потерял пост министра-секретаря «Движения» и был заменен, по совету Лопеса Родо, склонным к компромиссу Хосе Солисом — главой «вертикальных синдикатов».
Смена министров иностранных дел также диктовалась «умиротворением страстей». Мартин Артахо, отдававший себя отчет в неизбежных серьезных внешнеполитических осложнениях в случае принятия проекта Арресе и решительно выступивший против него, был заменен на Фернандо Кастиэлью.
Получивший портфель министра иностранных дел Кастиэлья так же, как и Мартин Артахо, принадлежал к Национальной католической ассоциации пропагандистов, однако был более приемлем для фалангистов из группы Арресе, роль которой все же учитывалась во внутриполитическом балансе сил. В стране все еще не забыли, что Ф. Кастиэлья в соавторстве с X. М. де Ареильсой в 1941 г. под грифом Института политических исследований, этого «мозгового центра» фаланги, опубликовал книгу под весьма примечательным названием «Испания — восстановление своего места», где обосновывалась неотвратимость участия Испании во Второй мировой войне на стороне Гитлера и Муссолини. В том же году Кастиэлья вступил в «голубую дивизию».
Он был заметной фигурой к моменту окончания мировой войны. Недаром Серрано Суньер уже после окончания войны, находясь в Женеве в связи с изданием своей книги «Между Эндаей и Гибралтаром», после просмотра в одном из рабочих кварталов советского документального фильма «Парад Победы», произнес: «А ведь здесь намеревались пройти церемониальным маршем как победители Муньос Грандес и Кастиэлья»[394]. Было также известно, что Кастиэлья был одним из авторов первого проекта «Хартии испанцев», подготовленного еще в 1943 г.
Учитывалось и его дипломатическое прошлое: в период международной изоляции, в 1948–1951 гг., он был послом в Перу, в 1951 г. после того, как британское правительство объявило его «персоной нон грата» в связи с его прошлым, оп получил почетное назначение послом в Ватикане, где завершил работу по подписанию конкордата. С поста посла в Ватикане, по инициативе Франко, он и пересел в кресло министра иностранных дел. Связи Кастиэльи с католической «фракцией» европейского и американского дипломатического корпуса оказались в глазах диктатора весьма уместны и как нельзя лучше соответствовали задачам того курса на сближение с Западом, которым предполагал следовать Мадрид.
Для американских протестантов, весьма влиятельных в высших сферах власти, Кастиэлья в качестве министра иностранных дел также был приемлемой фигурой, так как было известно, что испанские протестанты, испытавшие большие затруднения в первые годы после заключения конкордата, расценили это назначение как начало «эскалации терпимости» и воспринимали деятельность Кастиэльи с сентиментальной благодарностью[395].
Мартин Артахо был уязвлен той сухостью, с которой Франко объявил о его отставке: он полагал, что диктатор должен был испытывать благодарность за усилия, предпринятые им для того, чтобы пробить брешь в стене международной изоляции и добиться принятия Испании в ООН. И он был прав. Но диктатор-прагматик привык смотреть не назад, а вперед. Соображение сохранения «баланса сил» в условиях, когда фаланга грозилась выйти из повиновения, требовала, по мнению Франко, замены Мартина Артахо, и никакие чувства не могли повлиять на то, что он почитал за государственную целесообразность.
Для соблюдения «баланса сил» Франко решил сохранить Ариаса Салгадо в качестве министра информации и туризма, включить в правительство фалангиста X. Хирона и друга юности генерала А. Бегу. Последний получил пост министра внутренних дел.
Но главное: новым министром финансов стал М. Наварро Рубио, адвокат, член правления «Народного банка», контролируемого «Опус деи», министром торговли — А. Ульястрес, профессор экономической истории, также член «Опус». Министрам-технократам была оказана серьезная поддержка со стороны президиума правительства, в котором все возрастающую роль играл Лопес Родо.
И все же, когда надо было перейти от слов к делу, сделать первые шаги в реализации того, что так привлекательно выглядело в проектах, диктатором овладели сомнения.
Ведь надо было отказаться от «концепции экономического национализма» — основы автаркии, обусловленной как внешними обстоятельствами, так и победой в вековом споре «испанистов» над «европеистами». Практическую реализацию этой концепции осуществлял орган государственного регулирования — Институт национальной индустрии (ИНИ), возглавлявшийся другом детства диктатора Хуаном Суанчесом. Тем более, что план, предложенный технократами-опусдеистами, можно было реализовать только при поддержке Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития, а Франко опасался, что Испании будут поставлены условия, представляющие угрозу для режима.
Но прежде всего надо было попытаться стать членом этих международных организаций. Еще при принятии Испании в Международный валютный фонд (МВФ) и Международный банк реконструкции и развития в мае-июне 1958 г. Мадриду было поставлено условие привести экономическую ориентацию в соответствие с нормами, обязательными для всех членов этих организаций. Еще более определенные и жесткие условия выдвинул Совет Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) при обсуждении просьбы испанского правительства о вступлении. Ассоциированным членом этой организации Испания стала 10 января 1958 г., а полноправным — по прошествии почти полутора лет, в июне 1959 г. Переговоры были долгими и нелегкими, так как мадридскому правительству предлагалось полностью отказаться от политики автаркии, которую оно проводило 20 лет. Но когда «План стабилизации», предложенный МВФ, был представлен Франко для окончательного утверждения в феврале 1959 г., он заявил: «Не время».
Тогда Наварро Рубио настоял на встрече в Эль Пардо, но и там натолкнулся на сопротивление Франко: «Мы сможем разрешить ситуацию своими собственными средствами». Тогда Наварро Рубио пришлось напомнить, что Испания «находится в двух шагах от краха, что наиболее авторитетные лица страны согласны начать процесс либерализации и открытия нашей экономики и что сопротивление части нашего правительства — это приговор не только в плане экономики, но и политики». На это Франко ответил: «В принципе у меня нет недоверия к «Плану стабилизации». Я верю, что наши ресурсы недостаточны. Но я сомневаюсь в добром расположении к нам международных учреждений и боюсь, что нас оставят на милость иностранных кредиторов, которых не будут одолевать сомнения в том, чтобы оставить нас в критической ситуации, если дело пойдет не так, как мы заранее предполагали»[396].
Только тогда, когда международные эксперты подтвердили, что испанская экономика находится на грани банкротства и не может более выдерживать хронический дефицит бюджета, что валютный запас сократился до 200 млн долларов, Франко наконец решился.
20 июня 1959 г. в Вашингтоне Кастиэльей был подписан меморандум, по которому Испания брала на себя обязательство «переориентировать свою экономическую политику и направить ее по линии сближения с западными странами». Эти обязательства были затем конкретизированы в «Плане экономической стабилизации», предусматривавшем открытие более широкого доступа иностранным товарам на испанский рынок, ослабление ограничений товарам для иностранных капиталовложений, превращение песеты в свободно конвертируемую (при условии ее девальвации — с 42 до 60 песет за доллар), ослабление административного контроля над производством, включая контроль над ценами и заработной платой. Испания получила столь остро необходимые ей 546 млн долларов (первоначально — 375 млн) в форме кредитов и займов от Европейского валютного фонда, членом которого она становилась в силу вступления в ОЭСР, от МВФ, правительства США и частных американских банков.
В официальной декларации, сопровождавшей предоставление Испании займов, кредиторы выражали надежду, что эти доллары обеспечат успешное начало осуществления программы «экономической стабилизации», подчеркнув тем самым жесткую целенаправленность финансирования.
В декларации подчеркивалось, что программа «стабилизации» разработана при участии, а принята с «полного одобрения» испанского правительства. И действительно, этот план был поднят до уровня правительственного декрета. Однако его реализация наталкивалась на известное сопротивление внутри режима не только тех, кто видел в нем недопустимый отказ от важнейших теоретических принципов фалангизма, которых режим неуклонно придерживался в течение 20 лет, но и тех, кто, примирившись с тем, что иностранное, в первую очередь американское, экономическое вмешательство расшатывало фундамент и нижние этажи авторитарных структур, опасался, что он направит развитие страны по пути, который приведет к укоренению в Испании господствующей в США политической «модели» в противовес «авторитарной модели», утвердившейся в Испании[397].
Некоторое успокоение вносило отсутствие требований политического характера со стороны США и международных экономических организаций, находившихся под эгидой Вашингтона. Оппозиция, узаконенная, но практически существовавшая, называла модернизацию экономики консервативной. И не только потому, что все еще давали о себе знать и старые структуры управления экономикой, и технологический разрыв с передовыми странами мира. Бурный экономический рост не улучшил социальные позиции низших классов, что стало большим препятствием для создания третьего опорного камня будущего страны — национального консенсуса в той редакции, которая была задумана самим Франко, т. е. как базы реформированного, обновленного режима.
Со времени окончания гражданской войны Франко не уставал много лет повторять слова, сказанные им 17 сентября 1939 г.: «Победила Испания, поражение понесла анти-Испания». Победители не знали пощады. Не могли смягчить жестокие репрессии даже просьбы Ватикана и испанской церковной иерархии, поддержкой которых Франко так дорожил. 15 апреля 1939 г. было искажено радиопослание Пия XII: разрешив передать слушателям только поздравление с победой, диктатор приказал исключить те слова главы католического мира, где он обращался с просьбой проявить добрую волю к побежденным. В начале 1940 г. корреспондент «The Times» сообщал из Мадрида: «Победившая половина хочет наступить ногой на горло побежденной, а побежденная по-прежнему кипит возмущением».
Но со временем идея примирения стала все больше пробивать дорогу к умам и сердцам испанцев.
В 1948 г. вышла в свет книга П. Лайна Энтральго — в прошлом одного из идеологов фаланги, позднее профессора — «Испания как проблема». Тогда Франко был недоволен брожением в кругах гуманитарной интеллигенции, даже близкой к режиму, которая восприняла идею примирения двух культур как призыв к «наведению мостов». Но жизнь вносила свой коррективы: прежде всего молодежь, на которую фалангисты возлагали особые надежды, освобождалась от национал-синдикалистских мифов. В феврале 1956 г. в студенческих волнениях впервые бывшие «победители и побежденные» оказались вместе; политолог Э. Диас определил это как кризис режима[398].
Франко со свойственной ему интуицией решил перехватить носившуюся в воздухе идею примирения «двух Испаний». «Материальным» воплощением того, как диктатор представлял себе преодоление пропасти между «двумя Испаниями», может служить мемориальный комплекс в «Долине павших».
С тех пор, как в 1940 г. был заложен первый камень будущего грандиозного сооружения, прошло девятнадцать лет. Изменился мир, менялись архитекторы, к «…павшим» прибавились тысячи строителей, бывших военнопленных республиканцев, умерших от непосильного каторжного труда. Но неизменной оставалась воля того, кто задумал пантеон, — Франко — вдохновителя этого величественного сооружения, которое вечно должно было напоминать грядущим поколениям о крусаде и сохранять память о павших в ней. По мнению историка Э. Гонзалеса Дуро, вплоть до мельчайших деталей все изменения должны были согласовываться с самим Франко[399]. Мемориал составляли грандиозная базилика, сооруженная в гранитной толще Гуадаррамы, по обеим сторонам которой были камеры, где покоились останки павших, и величественный крест 153 метров высоты, весивший 200 т, который венчал это сооружение.
Социалист И. Прието мог судить о монументе только по фотографиям, тем не менее со свойственной ему проницательностью он незадолго до смерти писал: «Сооружение комплекса в «Долине павших» идентично с замыслом Филиппа II, задумавшего Эскориал как монастырь и пантеон», заметив при этом, что оба сооружения придуманы были двумя людьми с каменными сердцами, но только один сжигал еретиков, а другой расстреливал республиканцев, да и уничтожали людей они в разных пропорциях: Филипп за три месяца сжег во Фландрии 1800 протестантов, а Франко за тот же срок после «победы» расстрелял многие тысячи социалистов, синдикалистов и масонов[400]. В это рассуждение следует внести один, но очень существенный корректив: ставшая привычной антикоммунистическая слепота Прието не дала ему узреть среди расстрелянных многие тысячи коммунистов.
В письме сестре и брату основателя фаланги от 7 марта 1959 г., в котором Франко просил разрешение на перенос праха из Эскориала в подземную базилику «Долины павших», он писал о «героях и мучениках нашей крусады», не упомянув об их антагонистах — «красных», хотя их останки уже тогда отовсюду свозились для захоронения в склепе. Однако при открытии мемориального комплекса 17 июля 1959 г. об этом все же было объявлено: для доказательства стране и внешнему миру стремления преодолеть пропасть между победителями и побежденными власти готовы были через 20 лет простить мертвых.
В беседе с Салгадо Араухо Франко так разъяснил свой замысел: «В армии красных было много таких, кто принял участие в борьбе, поскольку выполнял свой долг перед Республикой, а также тех, кто был насильственно мобилизован. Монумент создан не для того, чтобы продолжать разделять испанцев на две непримиримые группы. Главная цель сооружения — напомнить о победе над коммунизмом, который стремился к господству над Испанией. Так оправдалось мое желание — похоронить павших католиков из обоих сообществ»[401]. Но в публичных выступлениях он прибегал к иной тональности: «Борьба между Добром и Злом не закончена», «Враги Испании разбиты, но не мертвы». И памятник — напоминание того, чем эта борьба может быть закончена.
Франко был убежден, что режим, в создание которого он внес настолько значительный вклад, что он получил никем не оспариваемую дефиницию — франкистский, так же несокрушим, как и мемориал в «Долине павших», какие бы коррективы ни внесло всесильное время. Но в Испании конца 50-х годов далеко не все разделяли его уверенность.
9 ноября 1961 г. Салгадо Араухо передал каудильо статью известного философа и политолога X. Арангурена «Политический режим в Испании в 1971 г.». После исчезновения существующего режима монархия, писал Арангурен, будет установлена или монархистами, или нацией, которая, по его мнению, не является чрезмерно монархической. Королю они оставят два пути: удовлетворить или стремления монархистов, или надежды остальной части нации. Если он не откажется от первого пути, то монархия рано или поздно будет обречена. Только «немонархическая» монархия жизнеспособна. Франко возразил: «Я не согласен с этими предсказаниями: этот сеньор забыл о режиме, преобразившем Испанию в течение 25 лет»[402].
Арангурен ошибся только на четыре года.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.