«Траектория эволюции». Миф или реальность

«Траектория эволюции». Миф или реальность

Впервые о «траектории эволюции», как выразился сам Франко, он заявил американскому журналисту Генри Тэйлору 4 декабря 1943 г. Это было первое интервью с тех пор, как Франко стал главой государства, в котором бы шла речь о месте Испании, как выразился диктатор, в современном мире. Он внушил корреспонденту «Юнайтед Пресс», что образ Испании искажается за границей, что наносит ей ущерб: «Мы хотим, чтобы за границей знали об истинной идее Испании, об ее эволюции».

Для того, чтобы составить представление о траектории эволюции страны, поучал Франко, надо изучать историю возрождения испанских кортесов — «истинного центра власти в стране». Испанцы испытывают гордость за изменения такого рода, представляющие собой, по его словам, «шаги, которые могут обеспечить Испании место в сообществе наций»[251].

17 июня 1942 г. главой государства был подписан закон, учреждавший кортесы, которые, как говорилось в преамбуле закона, «являются восстановлением славных испанских традиций». В состав кортесов входили прокурадоры по должности и выбранные муниципалитетами и соответствующими корпорациями, министры, члены Национального совета фаланги, представители национальных вертикальных синдикатов, в состав которых входили как работавшие по найму, так и предприниматели, алькальды пятидесяти провинций, а также алькальды Сеуты и Мелильи, ректоры университетов[252].

Этот орган, в основе которого лежал корпоративный принцип, не имел аналога не только в прошлом Испании, кроме просуществовавшей весьма непродолжительный срок Национальной Ассамблеи М. Примо де Риверы, но и в парламентской истории Запада. Поэтому ни на сам закон, ни на открытие кортесов 9 марта 1943 г. за рубежом не было столь желанной для Франко реакции государственных мужей и общественного мнения.

Более подробно о том, как представляют будущее Испании военные, занимавшие верхние ступени на иерархической лестнице, являвшиеся, как полагали на Западе, опорой режима, поведал Тэйлору в тот же день Альфонсо Орлеанский, племянник претендента на трон. Речь зашла о монархии.

Инфант разъяснял: «Первое, что я хочу, чтобы вы поняли, монархическое движение в настоящее время не является движением антифранкистским… Наш нынешний глава государства никогда не рассматривался нами как конечная цель испанской политики. Он лишь выполняет функцию подготовки пути — восстановление монархии Дона Хуана… Впечатление, существующее за границей, что генералы, такие как я, бросили перчатку Франко, абсурдно. В то же время мы надеемся, что находящийся в изгнании наш король возвратится на трон без монархического переворота… Франко упорствует на прежней организации государства на базе единой партии, на что король публично выразил свои возражения в швейцарской прессе… День реставрации должен быть максимально приближен»[253].

Не известно, как отреагировал Франко на отводимую ему роль генерала Монка, героя «славной революции» в Англии. Но следует заметить, что он сам всегда различал не только тон, но и смысл своих высказываний в стране и за рубежом. И многие следовали его примеру.

На Западе к этому уже привыкли. Руководители внешнеполитических ведомств Англии и США и их представители в Испании ждали от Мадрида не только обещаний, но и конкретных шагов, которые свидетельствовали бы о строгом соблюдении нейтралитета и реальных признаков начала эволюции режима.

24 января 1944 г. посол Испании герцог Альба, выполняя волю Франко, встретился с А. Иденом. Вопрос, который особенно волновал Идена, был следующий: «Легион добровольцев и авиационная эскадрилья на русском фронте». По мнению министра иностранных дел, со стороны правительства Испании не оказывается достаточного давления, чтобы вывести их из России, в то время как английское общественное мнение весьма взволновано этим, особенно тем фактом, что среди добровольцев имеются армейские офицеры.

Посол пожаловался на передачи ВВС, которые фальсифицируют факты, касающиеся «голубой дивизии» и авиационной эскадрильи. В ответ на это Иден заверил посла, что им даны строгие инструкции: прекратить нападки на режим Испании и не вмешиваться в ее внутреннюю политику[254].

31 марта 1944 г. Хордана сообщил Хору: ««Голубая дивизия». Этот вопрос окончательно разрешен в соответствии со всеми пожеланиями британского правительства, несмотря на значительные трудности, которые удалось преодолеть»[255].

Не отставал от своего британского коллеги и Хейс.

В письме, направленном в Госдепартамент 1 мая 1944 г., он с большим удовлетворением сообщил о соглашении, заключенном им с правительством Испании, а значит, и с согласия Франко:

1. Испанские солдаты не будут больше служить в германской армии. Те, кто служил в армии Германии в прошлом, уже репатриированы в Испанию.

2. Новый экспорт испанского вольфрама для Германии или территорий, оккупированных или контролируемых Германией, в течение 1944 г. не будет превышать 20 тонн на протяжении июня и 40 тонн ежемесячно после июня.

4. Генеральное консульство в Танжере будет закрыто и его персонал обязан выехать из Испании или территорий, контролируемых Испанией.

5. Японская миссия в Мадриде также должна отозвать своего представителя в Танжере.

6. «Агенты» саботажа и шпионажа «оси» должны быть высланы из Испании и из территорий, контролируемых Испанией.

9. Испанское правительство продолжает предоставление США и Великобритании все необходимое для купли и экспорта продовольствия. Правительство США совместно с правительством Великобритании разрешит возобновление поставок нефти в Испанию[256].

19 июня Хейс встретился вновь с Хорданой. Шел тринадцатый день высадки союзников на берега Франции — столь долго ожидаемой. Второй фронт наконец-то был открыт. В начале беседы посол пожаловался на дебош, устроенный фалангистами у «Дома Америки», сказал о том, что в одной из машин, припаркованных у этого здания, находилась дочь посла. После того, как министр выразил сожаление и обещал принять меры, приступили к главному. Посол обратился с просьбой к правительству Испании предоставить возможность кораблям союзников ввезти через порт Барселоны продукты и лекарства для гражданского населения юга Франции, а также вывезти, опять-таки через этот порт, раненых военнослужащих союзников, когда в этом будет нужда.

Министр ответил, что правительство Испании сделает все возможное в пределах ее статуса нейтральной страны. Он предложил, чтобы эвакуация раненых осуществлялась по линии испанской службы Красного Креста. Это же касается и поставок продовольствия и лекарств для гражданского населения.

Что же касается переговоров, которые вел генеральный директор экономической политики МИД Испании Гомес Наварро еще с октября 1943 г. о возможности использования гражданскими самолетами аэродромов Испании, то этот вопрос находится в стадии разрешения. Хейс связал будущее соглашение с увеличением поставок нефти[257].

Даже традиционный период отпусков не стал препятствием для встречи Хейса с новым министром X. Лекерикой — Хордана умер 3 августа 1944 г. Она состоялась 4 сентября 1944 г. в Сан Себастьяне, где в то время находилось на отдыхе правительство.

Посла беспокоили полеты по маршруту Барселона — Берлин, через зоны действий англо-американских войск. Министр обещал поставить эти полеты под контроль и в ответ попросил не чинить препятствия полетам Барселона — Швейцария.

После очередной беседы в начале ноября X. Лекерика счел необходимым направить донесение Франко. Он сообщил, что, по мнению Хейса, война закончится в течение нескольких месяцев, затем состоятся важные международные конференции, и его желание — участие Испании в них. В письме говорилось о том, что все это надо учесть в «Декларации Вашего высокопревосходительства», находившейся в стадии завершения подготовки. X. Лекерика сослался на замечание посла США, что, хотя он сам не видел текста «Декларации», его советник по печати говорил о нем в «хвалебных терминах», сказав, что «Ваше высокопревосходительство в своих утверждениях идет так далеко, как этого и не могли ожидать»[258].

И, наконец, ожидаемое свершилось.

3 ноября 1944 г. Франко в своей резиденции Эль Пар-до дал интервью представителю Юнайтед Пресс Интернэшнл (ЮПИ) Бредфорду. Испания, уверял Франко, в течение войны придерживалась полного нейтралитета, «присутствие испанских добровольцев из «голубой дивизии» не несло в себе никакой идеи завоевания или ненависти к какой-либо стране, а было лишь проявлением антикоммунистического духа. Поскольку идеологические принципы режима на протяжении восьми лет концентрировались в понятиях «Бог, родина и справедливость», Испания не могла быть связана идеологически ни с кем, кто отрицает католицизм как принцип», т. е. с нацизмом[259].

Но Франко не ограничился «декларацией», как его интервью предпочитали называть в Испании. 2 декабря посол США Хейс и министр иностранных дел Испании X. Лекерика скрепили своими подписями соглашение, по которому американские гражданские самолеты получили право на полет над Испанией в трех направлениях и на взлет и посадку на аэродромах страны, хотя это и выходило за рамки нейтралитета[260]. Это соглашение не смягчило тон американской прессы: режим постоянно подвергался критике.

Взоры Франко в поисках опоры в будущем послевоенном мире все больше притягивала Англия, вернее глава ее кабинета У. Черчилль. На Франко особое впечатление произвела речь Черчилля в Палате общин 24 мая 1944 г., в которой он призывал отнестись с признательностью к Испании за то, что она не поддалась угрозам и давлению Германии, в противном случае положение союзников серьезно бы осложнилось. Накануне высадки в Северо-Западной Африке «испанцы оставались абсолютно спокойны и ничего не спрашивали… Следует делать различие между человеком, который сбил вас с ног, и тем, который вас не трогал…

Испания в прошлом была самой прекрасной в мире империей, и до сих пор — сильное сообщество с замечательными деятелями и выдающейся культурой». Напомнив, что Великобритания 130 лет назад помогла Испании освободиться от наполеоновской тирании, премьер перешел к делам сегодняшним. «Без сомнения, очень важно было то, что Испания приняла решение остаться в стороне от войны… Если бы Испания поддалась нажиму Германии, Средиземное море было бы заперто. Что касается внутренних политических порядков, то это является делом самих испанцев. И как правительство мы не компетентны вмешиваться в эти вопросы».

На вопрос лейбориста Джаста, разве это не фашистское правительство, Черчилль ответил: «В нашей программе обновления мира не фигурируют насильственные действия против какого-либо правительства, чья внутренняя форма не соответствует уровню нашей собственной концепции». В заключение он выразил надежду на улучшение отношений с Испанией во время войны и особенно во время мира.

«Мы здесь не могли бы согласиться выступить против стран, ничем нам не досаждавших, и только лишь потому, что нам не нравится их тоталитарная форма правления»[261].

Депутаты-лейбористы негодовали. Бурной была и реакция американской прессы на публичные проявления симпатий к Франко. Черчилль, уязвленный нападками на него американских газет, 4 июня 1944 г. в письме к Рузвельту попытался разъяснить мотивы своей позиции: «Мне нет дела до Франко, но я не хочу, чтобы после войны Пиренейский полуостров занимал враждебную позицию по отношению к англичанам… Я не вижу возможности положиться на Францию де Голля. Германию надо будет держать при помощи превосходящих сил, и есть договор о 20-летнем союзе между нами и Россией. Вы должны помнить, что нам весьма импонируют все эти приятные перспективы.

Я упомянул имя Франко лишь для того, чтобы показать, как глупо делают у нас, отождествляя в карикатурах Испанию с ним и его с Испанией».

18 октября 1944 г. Франко направил испанскому послу в Англии герцогу Альбе письмо и поручил передать его содержание «нашему доброму другу британскому премьер-министру» В этом письме Франко прежде всего делился впечатлением, которое произвели на него «благородные слова», произнесенные Черчиллем в адрес Испании в палате общин 24 мая 1944 г., и выражал желание способствовать сближению между Испанией и Англией в будущем. Это сближение, по мнению Франко, имело бы целью борьбу против СССР и США. «Если Германия будет уничтожена, — писал каудильо, — и Россия укрепит свое господство в Европе и Азии, а Соединенные Штаты будут подобным же образом господствовать на Атлантическом и Тихом океанах как самая мощная держава мира, европейские страны, которые уцелеют на опустошенном континенте, встретятся с самым серьезным и опасным кризисом в своей истории». Попутно Франко жаловался на «деятельность британской секретной службы и на мелкие интриги Англии».

Франко не мог знать о содержании послания Черчилля Рузвельту. Тем примечательнее совпадение мыслей имевшего устойчивую репутацию интеллектуала Черчилля и «ограниченного», как полагали многие современники, испанского диктатора, выраженное в письме герцогу Альбе.

В своем ответном письме Черчилль все же счел нужным напомнить Франко о тех затруднениях, которые Испания чинила во время войны военным усилиям союзников, о помощи, которую она оказывала их противникам, о пренебрежительных отзывах Франко об Англии. «Я был очень рад наблюдать, — пишет далее Черчилль, — благоприятные по отношению к Великобритании перемены в испанской политике, которые начались во время пребывания в правительстве покойного генерала Хорданы[262], причем я публично отметил эти события в речи, произнесенной мною в Палате общин 24 мая. К сожалению, как Вы, Ваше превосходительство, признаете в Вашем письме к герцогу Альбе, эти события не получили еще достаточно глубокого развития, чтобы удалить барьеры между нашими обеими странами»[263]. Бельгийский историк Е. И. Дзелепи назвал письмо Франко документом, «беспримерным по своей наглости и цинизму»[264].

Доклад Черчилля вызвал большой резонанс. Швейцарская «National Zeitung» от 28 мая 1944 г. сообщала, что в дипломатических кругах доклад Черчилля рассматривается как преамбула к вопросу о реставрации монархии. Для тех влиятельных лиц в Англии и США, которые «не столь благоприятны к фашистскому режиму Франко, как это вытекает из доклада Черчилля… реставрация представляется лучшим способом для постепенной смены системы». «Tribune de Geneve» в обзорах за 2 и 6 мая сообщала, что С. Хор находится в Швейцарии, чтобы встретиться с графом Барселонским, однако тот ответил, что не намерен возвращаться в Мадрид по первому призыву Франко.

Заметим однако, что такого «призыва» не последовало ни тогда, ни много лет позднее.

Через 15 лет, 2 февраля 1959 г., газета «The New York Times» в статье «Банкет монархистов», ссылаясь на свидетельство своего корреспондента, побывавшего у Франко, сообщала читателям, что испанский диктатор сменил в своем кабинете портреты Гитлера и Муссолини на портреты Пия XII и бразильского президента Кубиче-ка. Франко был глубоко уязвлен этой публикацией. Фотографии папы и бразильского президента, сказал он, постоянно находятся в кабинете с тех пор, как он их получил. Что же касается фотографии Муссолини, то ее никогда в кабинете не было, фотография же Гитлера, действительно, висела, «но она была убрана, когда наступило охлаждение отношений Испании с гитлеровской Германией, намного раньше, чем закончилась Вторая мировая война». Франко не сказал, когда это произошло. Можно предположить, что это было в 1943 г.[265] И тогда же министр иностранных дел граф Г. Хордана, сменивший Серрано Суньера 3 сентября 1942 г., поведал послу США К. Хейсу: «Испания никогда не была и не будет марионеткой Германии… Хотя Испания и не является демократической страной типа Соединенных Штатов, она — не тоталитарная, как Германия, и нацистские доктрины ее отталкивают»[266].

Бывший министр времен монархии Габриэль Маура писал в том же самом 1944 г.: «Хотя мы знаем от самого каудильо, что современный режим не является тоталитарным, в отношении прессы и пропаганды применяются точно такие методы, которые характерны для тоталитарного режима»[267]. Маура имел в виду, что, как и прежде, испанские газеты не публиковали не только ни одной критической статьи о Франко или его деятельности, но даже ни единой строчки, которая могла бы быть ему неприятна. Как и прежде, о Франко можно было писать только в превосходной степени. Сам диктатор с удовольствием принимал неумеренные восхваления, но не известно ни одного случая, когда бы он хотя бы раз попытался утихомирить славящий его хор.

Газета «El Espa?ol» сравнивала Франко с Карлом V, Цезарем и Наполеоном, «Arriba» — с Александром Македонским; «АБС» Мадрида писала, что он избран Богом. Были и политические оценки: Франко — «моральный вождь антикоммунистической Европы», «поборник свободы, защитник христианского Запада, гордость расы, гений из гениев». И всего лишь за несколько месяцев до интервью ЮПИ еженедельник «Мундо» был оштрафован на 5 тыс. песет за то, что не отметил День рождения Гитлера 20 апреля 1944 г.

Но Франко беспокоили не только предполагаемые санкции союзников.

Франкистское правительство с беспокойством наблюдало за действиями испанских партизанских бригад на юге Франции. Тревоги Мадрида оправдались. Начиная с середины сентября 1944 г., испанские газеты стали систематически помещать сообщения о концентрации на франко-испанской границе в Пиренеях больших партизанских соединений, состоявших из испанцев — бывших участников французского движения Сопротивления. 11 октября 1944 г. испанское правительство направило официальный протест временному правительству Франции, обвиняя французские власти в благожелательном отношении к действиям «испанских мятежников»[268].

24 октября 1944 г. газеты поместили официальное сообщение о том, что повстанцы проникли в Ронсевальес и Валь-Даран — провинция Лерида. Вечерняя газета «Madrid» тут же постаралась «успокоить» своих читателей сообщением о том, что «население пиренейской зоны тесно сотрудничает с испанскими вооруженными силами и ведет борьбу с анархистами и коммунистами, вторгшимися в испанские области». Трудно сказать, насколько соответствовало действительности это сообщение. 2 ноября агентство Рейтер передало из Парижа: силы республиканского «маки» захватили в плен 50 франкистских солдат. Партизаны вернулись во Францию[269].

В письме к де Голлю в октябре 1944 года руководители Национального испанского союза напоминали:

«Вам известно, что шахтеры Астурии, крестьяне Валенсии, андалузцы и мадридцы вступили во французскую армию из концентрационных лагерей и рабочих батальонов. Они вошли в освобожденный Париж, в то время как другие испанцы составили тайную армию бойцов-партизан. Испанцы боролись в Савойе, Центральном массиве и Бретани, так же как и на улицах Парижа, где их командир, 24-летний Хосе Барон Карреньо пал при штурме ратуши. В тот же день испанские партизаны штурмом взяли тюрьму в Тулузе и освободили 12 членов Национального испанского союза, которые за месяц до этого были арестованы»[270].

В секретном донесении в Берлин 16 октября 1944 г. германский посол с тревогой сообщил о том, что бывшие сторонники испанского Народного фронта в Тулузе становятся все более активными, особенно Национальный испанский союз, куда, по сведениям посла, входили коммунисты, социалисты и левые партии. Посол предполагал, что под именем доктора Агеска, президента Союза, скрывался Айгуаде, один из виднейших деятелей Республики. С доктором Айгуаде, по словам посла, сотрудничали каталонские сепаратисты, влиятельнейшей фигурой среди них был каталонский священник Хуан Вилар[271].

3 ноября 1944 г. пресс-атташе германского посольства переслал в Берлин сообщение специального корреспондента агентства Рейтер Гарольда Кинга об открытии в Тулузе конгресса Национального испанского союза. В сообщении указывалось, что делегаты представляли 300 тыс. испанцев-эмигрантов. Присутствовали на конгрессе коммунисты, социалисты, члены республиканских партий, представители эмигрантов-католиков, бывшие депутаты республиканских кортесов, руководители испанской секции ФФИ. Конгресс обратился с «Воззванием к испанскому народу», в котором говорилось, что союз ставит своей целью «освобождение Испании от Франко при условии, что страна не будет ввергнута в новую гражданскую войну». В дальнейшем Национальный испанский союз не оправдал возлагавшихся на него надежд, но в то время франкистские власти и дипломаты рейха придавали ему большое значение и с понятным беспокойством следили за его деятельностью.

Правительство Испании, помимо надежды на успешные действия гражданской гвардии и других пограничных соединений против партизан, базировавшихся на юге Франции, с большим удовлетворением восприняло тезис Хейса, высказанный в его беседе с X. Лекерикой: «Агрессия «маки» против Испании абсолютно незаконна и компрометирует внутренний и международный статус режима де Голля»[272].

Вероятность нового тура гражданской войны не исключалась в те дни ни испанцами, ни иностранными наблюдателями. Толковали о необходимости избежать его и сторонники режима, и его противники.

Консервативное крыло оппозиции видело наиболее надежный путь предотвращения нового кровопролития в восстановлении монархии.

19 марта 1945 г. с манифестом к испанскому народу обратился претендент на испанский трон дон Хуан Барселонский. Впервые о своих взглядах и симпатиях дон Хуан публично заявил почти два года назад в письме к министру иностранных дел Хордане. В этом письме, воспроизведенном в июне 1943 г. прессой европейских нейтральных стран, он осудил внутреннюю и внешнюю политику Мадрида. Предметом особой его критики была фаланга. В манифесте 19 марта 1945 г. дон Хуан осудил режим генерала Франко, созданный по образцу тоталитарных систем держав «оси», как совершенно не соответствовавший характеру и традициям испанского народа. Представляя монархию как наиболее приемлемое для самой Испании и для внешнего мира средство примирения и установления согласия между всеми испанцами, автор манифеста, призвав к «восстановлению традиционного режима», обещал гарантию демократических свобод, широкую политическую амнистию, созыв законодательной ассамблеи, проведение необходимых политико-социальных мер в духе времени.

Манифест претендента не давал ответа, какие же силы должны были обеспечить восстановление монархии. По мнению Р. Гарриги, само появление манифеста можно объяснить только тем, что «Черчилль и Рузвельт, возможно, обещали претенденту, что союзники посадят его на испанский трон»[273]. Оставляет этот вопрос без ответа даже после смерти Франко и Кальво Серрер, который в свое время привез этот манифест в Испанию из Лозанны, где в то время находился претендент. В своем интервью Марта Комесу, характеризуя манифест как «разрыв с Франко, как настоящий заговор», он сообщает лишь о том, что говорил по поводу положений этого документа с генералами Ягуэ, Арандой, Муньос Грандесом, Канделаном, а также Карреро Бланко, единственным человеком, который из всех приближенных диктатора имел ежедневные контакты с ним[274].

Как свидетельствуют очевидцы, в ближайшем окружении дона Хуана кое-кто полагал, что «франкизм автоматически преобразуется в монархию». Франко, по разумению этой группы, в изменившихся международных условиях не сможет удержать власть, и передача ее сыну Альфонса XIII — единственное приемлемое решение испанской проблемы, которое должно было устроить всех — и испанцев, и внешний мир.

В возможность «автоматического» преобразования режима в преддверии разгрома фашизма были убеждены очень многие. Даже деятели, имевшие репутацию реалистически мыслящих политиков, находились во власти иллюзий, полагая, что им удастся «уговорить» Франко добровольно уступить власть претенденту на престол. Герцог Альба, полагавший, что его заслуги перед режимом позволяют ему многое, самовольно оставил пост посла в Лондоне и отправился в Мадрид, чтобы добиться аудиенции у главы государства. Он напомнил Франко о данном ему обещании накануне назначения послом в Лондон восстановить монархию в стране, на что Франко, согласно распространенной версии, ответил, что он никогда не уточнял, о какой именно монархии идет речь[275].

Между тем война приближалась к своей уже предсказуемой развязке: победа союзников не вызывала сомнений в Мадриде.

24 марта 1945 г. Франко принимал нового посла США Н. Армюра. При церемонии вручения верительных грамот присутствовал Лекерика. Посол был несколько удивлен тем, что его приняли в довольно простой комнате, а не в тронном зале, как за месяц до этого был принят итальянский посол. Не было обычных торжественных речей, и после того, как верительные грамоты были вручены и переведены, Франко пригласил посла и министра в соседнюю комнату для беседы. Говорил, как всегда, один каудильо. Он рассуждал о различном характере войн в Европе и на Тихом океане и о том, что Испания не может занять позицию безразличия по отношению к опасности коммунизма, которая неизбежно усилится после поражения Германии. На это Армюр лишь ответил, что еще Хейс в письмах Хордане от 29 октября и 27 декабря уже обратил внимание на то, что следует делать различие между Россией, союзником США в войне, и коммунизмом как таковым, и что вслед за Хейсом он также считает, что коммунизм — это исключительно внутренняя проблема.

Еще шла война, Советский Союз был могущественным союзником США, и Армюр как лицо официальное и не мог дать другой ответ, к тому же он имел весьма определенные инструкции от Рузвельта.

Вначале беседа проходила в том же духе, как и два с лишним года назад, когда Хейс вручал свои верительные грамоты. Но вот Франко затронул вопрос о потенциальной угрозе гражданской войны, угрозе, которая, по его словам, вновь встала перед Испанией. На это Армюр немедленно и без колебаний ответил, что никто не желает увидеть страну, вновь ввергнутую в гражданскую войну, но его правительство надеется на эволюцию испанского правительства в соответствии с новым духом, господствующим в мире. Тогда Франко вновь пустился в рассуждения о «широко распространенных заблуждениях» о современном режиме Испании. По словам Франко, фаланга — вовсе и не политическая партия, а прежде всего совместное объединение лиц с общей целью, заинтересованных в поддержании порядка, благоденствии страны, в развитии Испании по религиозной, культурной и экономической линиям. Армюр не стал опровергать Франко, а лишь заметил, что разве не верно, что в тюрьмах Испании содержатся многие тысячи политзаключенных, что все еще продолжаются казни. Замечание Армюра вывело Франко из себя. Он с большой горячностью ответил, что цифра в 225 тыс. политзаключенных, приводимая американской прессой, фантастична и ничего общего не имеет с действительностью, что в тюрьмах Испании сейчас не более 26 тыс. политзаключенных[276].

Линия, определившаяся в этой беседе, была весьма характерна и для испанской, и для американской дипломатии. Франко вновь и вновь пытался убедить своих партнеров в угрозе дальнейшего распространения коммунизма в мире и возможности нового возобновления гражданской войны в Испании. Американские дипломаты пытались убедить Франко, что современный режим в Испании плох, вызывает нарекания общественного мнения их стран, а поэтому необходимо, чтобы он эволюционировал, но так, чтобы не вызвать второго издания гражданской войны.

Франко чувствовал, что он не вполне удовлетворил любознательность Армюра, какова же будет и будет ли эволюция испанского режима в ближайшем будущем. Понадобилось время для составления программы, которая, как полагал каудильо, могла бы удовлетворить американского посла.

12 апреля министр иностранных дел Испании Лекерика более подробно информировал Армюра по поводу тех новшеств, которые Франко готовил для Испании. Предполагалось восстановить монархическую форму правления. Должен быть создан королевский совет, который назначит короля; он, однако, не будет принимать на себя полномочий до тех пор, пока Франко не умрет или добровольно не оставит свой пост. В стадии доработки находится «Билль о правах». Предполагалось отменить смертную казнь за преступления, совершенные во время гражданской войны, а также аннулировать приговоры за аналогичные преступления, предусматривающие 20-летний срок заключения, что позволит тем, кто захочет, вернуться в Испанию[277]. Франко считал, что обещание восстановить монархию будет одной из тех дверей, через которую ему удастся «протиснуться» в возрождавшийся после разгрома фашизма мир. Однако Испании пришлось пройти через многие испытания, прежде чем этот план стал реальностью.

В тот же день Лекерика дал интервью корреспонденту американского еженедельника «Newsweek» Эдварду Вентолу. На вопрос, почему Франко сотрудничал с Гитлером и Муссолини, корреспондент получил такой ответ: «Это злобная клевета… Желал бы знать, что сделала бы любая другая страна, если бы имела германскую армию у своих границ и испытывала бы давление Гитлера, добивающегося объявления войны союзникам? И что сделали мы, чтобы помочь Германии больше, чем союзникам? Немного речей и кое-какие жесты, которые, в сущности, ничего не значили».

Бывший министр иностранных дел Серрано Суньер, как это явствует из его беседы с Р. Гарригой, полагал, что нервозность Лекерики безосновательна, т. к. Соединенные Штаты связали себя определенными обязательствами в отношении Испании осенью 1942 г.: «Я не понимаю Лекерику. Дипломату, у которого в руках письмо, собственноручно написанное президентом Соединенных Штатов, начинающееся словами «Дорогой генералиссимус Франко» и заканчивающееся фразой «Испании ничего не грозит со стороны Объединенных Наций», следовало бы быть более спокойным в отношении будущего, истина в том — и это говорю я, который следил за второй фазой войны как простой наблюдатель, а не как активный политик, — что первая великая победа, одержанная англо-американцами над державами «оси» была следствием того, что Франко смотрел на все происходившее в Гибралтаре и Марокко, сложа руки»[278].

Однако Суньер ошибался в предполагаемой оценке позиции Белого дома на пороге победы. Ответом Рузвельта на претензии Франко принять участие в послевоенном устройстве мира можно считать его напутствие Армюру, сменившему Хейса. По мнению Рузвельта, возникший с помощью фашистской Италии и нацистской Германии и взявший за образец тоталитарную линию современный режим Испании, естественно, не пользовался доверием огромного большинства американских граждан, которых трудно убедить в необходимости продолжения поддержания отношений с этим режимом. Тот факт, что правительство США поддерживает формальные дипломатические отношения с существующим в Испании режимом, не должен быть истолкован кем бы то ни было как одобрение этого режима и его единственной партии, фаланги, которая пыталась распространить идеи фашистской партии на западное полушарие.

Рузвельт считал, что формы правительства Испании и политика, проводимая этим правительством, является делом самого испанского народа. Вместе с тем Рузвельт счел необходимым выразить свое резко отрицательное отношение к планам Франко занять место за столом мирных переговоров: «Мы никогда не забудем ни официальную позицию Испании по отношению к нашим врагам — державам «оси», ни ту помощь, какую она им оказала в то время, когда война развивалась неблагоприятно для нас. Мы не можем также проходить мимо деятельности, организации и официальных идей фаланги как в прошлом, так и в настоящем. Воспоминания такого рода не могут уничтожить различные благожелательные жесты в отношении нас, когда мы стоим на пороге полной победы над нашими врагами, с которыми существующий в Испании режим был связан в прошлом не только в духовном отношении, но и своей политикой, и своими действиями»[279].

С приближением окончания войны давление официальных лиц Испании на американского посла усилилось. Министр иностранных дел Лекерика, военный министр Асенсио, министр промышленности и торговли Карсельер, ссылаясь на оппозиционные элементы в стране, уже достаточно ободренные действиями групп испанских диссидентов по ту сторону французской границы, убеждали американского посла, что «открыто враждебная позиция по отношению к современному испанскому правительству может привести к новой» гражданской войне». Асенсио уверял, что эволюция политической жизни страны должна быть весьма постепенной, поскольку испанский народ «по природе горяч и вспыльчив» и «всего лишь несколько лет тому назад был вовлечен в кровавую гражданскую войну»[280].

13 апреля радио разнесло весть о кончине Рузвельта. Берлин был в восторге. Геббельс потребовал принести «лучшего шампанского» и дрожавшим от радости голосом провозгласил: «Вот поворотный пункт. Это как смерть царицы во время Семилетней войны»[281].

В Мадриде реакция была иной — не обесценятся ли гарантии, данные Рузвельтом в 1942 г.?

О напутствии Рузвельта Армюру Франко не знал, но сам тон нового посла был обнадеживающим: речь не шла о демонтаже режима, а лишь о его эволюции. Новой гражданской войны в Испании обе стороны стремились избежать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.