ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. БИТВА С АМАЗОНКАМИ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. БИТВА С АМАЗОНКАМИ

Наконец-то немного прояснилась загадка сапожного шила, найденного мною в селении Спаленных. Индианка, которую солдаты взяли на бригантину в одном из сожженных селений, рассказала, что будто бы неподалеку отсюда, в глубине страны, живут такие же белокожие люди, как мы. Среди них есть и две белые женщины. По ее словам, все они были взяты в плен в низовьях Великой реки могущественным касиком.

Это известие вызвало на «Виктории» много толков. По мнению Мальдонадо, белые люди могли быть солдатами из отряда Диего де Ордаса — того самого Ордаса, что лет десять назад пытался разведать индейские берега с северо-запада. Дяде горячо возражал де Роблес. Ему было доподлинно известно, что у Ордаса не было в отряде никаких женщин. Оба старых конкистадора готовы были спорить об этом до хрипоты.

Впрочем, такие детали не имели существенного значения: сеньор капитан вовсе не помышлял разыскивать в гибельных лесах кучку конкистадоров. Но для меня, Мехии и Эрнандеса известие об испанцах, благополучно обитающих в лесных чащобах вот уже целое десятилетие, имело особый смысл: значит, и мы должны выжить. Уверенность в успехе нашего заговора крепла день ото дня, тем более, что ни Хуан, ни Педро не давали оснований предполагать, что они о чем-то догадываются. Правда, несколько смущало поведение Эрнандеса: рябой португалец стал пугливым и нервным, он что-то слишком часто молился, плохо спал и без аппетита ел. Я замечал, как робко ежится Эрнандес, когда на нем случайно останавливается взгляд наших начальников — капитана, альфереса или Мальдонадо. А перед Гарсией он прямо-таки трепетал: стоило тощему кастильцу пройти мимо, как португалец сутулился, прятал глаза и поспешно отворачивался. Трусоват оказался наш Эрнандес, в душе мне было стыдно за него. Еще ничего не совершив, он, похоже, уже был готов к суровой расплате.

Итак, мы терпеливо ждали удобного случая, чтобы убежать с постылой бригантины в лес и зажить там тихой, праведной жизнью среди мирных индейцев. Каждое утро мы просыпались с мыслью о побеге. Но дни шли, а планы наши так и не сбывались. Редкие стоянки бригантин в безлюдных местах не могли соблазнить нас: убежав, мы неминуемо затерялись бы в зеленом кошмаре лесов. Зато стоило «Виктории» и «Сан-Педро» показаться в виду селений, как оттуда нам навстречу сразу же устремлялись целые индейские флотилии. И все повторялось сызнова: отряд с боем высаживался на берег, бой переходил в резню и грабеж. Так мы плыли две недели.

Однажды — это было за день до праздника святого Иоанна Крестителя — мы увидели на суше впереди себя большое селение, распластавшееся вдоль бухты. Видимо, жители его были предупреждены о нашем приближении, потому что стоило бригантинам показаться из-за косы, как нам навстречу ринулись десятки каноэ с воинами.

Опять начался поединок аркебузников и арбалетчиков испанского короля с индейскими лучниками. Таких сражений на воде на нашем счету было у же множество, но никогда тучи вражеских стрел не были столь густыми, а ярость индейцев столь неистовой. Грести стало совсем невозможно, и наши бригантины вяло двигались вдоль берега, влекомые течением. Многие испанцы, в их числе и патер Гаспар де Карвахаль, были ранены. Положение наше с каждой минутой становилось все опасней. Наконец, капитан решился на смертельный риск: пренебрегая тем, что на суше толпились несметные полчища врагов, он приказал гребцам во что бы то ни стало на веслах подвести «Викторию» и «Сан-Педро» к берегу. Как уже не раз бывало, Орельяна сделал ставку на мощь испанских мечей, страшных в рукопашной схватке на твердой земле.

Когда до суши осталось около дюжины локтей, солдаты горохом посыпались в воду и, глубоко увязая в илистом дне, стали карабкаться на берег, а оставшиеся на судах стрелки продолжали вести смертоносный огонь из аркебуз по юрким каноэ. Плечом к плечу с Мехией и Эрнандесом я, подобно всем остальным окунулся в горячку рукопашного боя. Как ни претила мне мысль о том, что я снова проливаю чужую кровь, не принимать участия в битве я не мог, ибо только меч мог сейчас спасти мою жизнь.

Бой был долог и труден: никогда еще дикари но проявляли такого упорства и мужества. Тела убитых и тяжело раненных индейцев устилали берег, но конца схватки не было видно: казалось, враги твердо ре шили стереть нас в порошок. Я чуть не падал с ног от усталости, плечо ныло, правая рука становилась все тяжелее. Но я продолжал драться. Прикрываясь от стрел щитом, я все колол и рубил наседавших на меня индейцев, а когда в живых остался лишь один из них. я с хриплым криком бросился на него и обратил в бегство.

И вдруг я увидел, что удиравший от меня индейский воин резко остановился, будто наткнувшись на выросшую на пути стену, попятился и боязливо оглянулся. А рядом с ним я увидел…

Да! Да! Да! Я не боюсь, что потомки назовут меня презренным лжецом. Даже на страшном суде я готов повторить то, что говорю сейчас, ибо все слова мои — чистейшая правда. Рядом с боязливым индейцем я воочию увидел легендарную амазонку, женщину-воина. Окинув презрительным взглядом беглеца, она взмахнула короткой палицей и с силой обрушила ее на голову несчастного индейца. Тот упал к ее ногам без звука. Тогда она схватила лук, и, если бы я не пригнулся, стрела неминуемо впилась бы мне в лицо. Крик разочарования вырвался из ее уст, когда она увидела, что стрела миновала цель. И в ту же секунду, подняв над головой увесистую палицу, она отважно кинулась на меня. Краем глаза я заметил, что из лесу на помощь индейцам бегут еще несколько амазонок, вооруженных луками и палицами.

Почему я решил, что женщина, нападавшая на меня, была легендарной амазонкой, а не обычной индианкой, — скажем, разгневанной вдовой убитого нами воина? У меня есть основания думать, что я не ошибся. Во-первых, цвет ее кожи ничем не напоминал медь индейских тел: она была белокожей, как любая испанка. Во-вторых, ростом она на полголовы превосходила самого высокого мужчину, а легкость, с какой она обращалась с тяжелою палицей, говорила об ее незаурядной силе. Но самым убедительным доказательством необыкновенности этой женщины был весь ее облик — прекрасной, бесстрашной, воинственной богини Дианы, будто высеченной из мрамора рукой великого мастера. Ее густые черные волосы, тяжелой короной легшие на затылок, ее огромные пылающие глаза, ее сверкающее обнаженное тело, прикрытое лишь узенькой юбочкой из трав, — все гармонировало в этой удивительной женщине, вышедшей из легенды.

Несмотря на то, что момент был довольно-таки критический, я не мог не залюбоваться прекрасной амазонкой, и это чуть не стоило мне жизни. Если бы я на долю секунды опоздал прикрыть голову щитом, эти строчки никогда не были бы написаны. Страшный удар дубинкой сбил меня с ног, в голове зазвенело, в глазах замелькали оранжевые круги. Мое счастье, что сознание не оставило меня, уже через мгновение я был на ногах, лицом к лицу с амазонкой.

Снова просвистела в воздухе палица, однако на этот раз я успел уклониться, сделав шаг в сторону. В этот миг я мог бы без особого труда дотянуться мечом до безрассудной женщины, но что-то удержало мою руку. Зато я воспользовался случаем и наотмашь рубанул по плечу подбиравшегося ко мне сбоку индейца.

Амазонка еще несколько раз возобновляла попытки уложить меня на месте палицей, но я всякий раз отскакивал и в свою очередь мгновенно и яростно атаковал подбегавших к ней на помощь индейских воинов. Только однажды наши взгляды встретились, и я поразился той страстной ненависти, что излучали ее глаза, обращенные на меня.

Я находился в затруднительнейшем положении. Я не хотел убивать эту удивительную красавицу и не знал, как мне избавиться от нее. Каждую секунду в мой бок или в спину могло вонзиться индейское копье, да и дерзкая амазонка, того и гляди, готова была размозжить мне череп. С трудом отражая ее удары, вертясь, как бес, я все-таки долго бы не продержался, если бы мне на помощь не пришел толстый Педро. Воспользовавшись моментом, когда разъяренная амазонка, закусив губу, пошла на меня в очередную атаку, он ударом меча в спину опрокинул ее на землю, а затем набросился на окруживших меня индейцев. Те не выдержали и стали отступать. Впрочем, я видел, что дрогнули и другие воины: слишком ощутимы были их потери. Испанцы теснили их к лесу, в рядах наших врагов появились признаки паники.

Прежде чем присоединиться к сражающимся товарищам, я на минуту задержался у распластанного на окровавленной земле тела раненой амазонки. Жизнь покидала ее. Все тише вздымалась высокая грудь, на лбу выступила испарина. Широко распахнутыми, тоскующими глазами она смотрела в бездонную голубизну неба и что-то беззвучно шептала. Нет, не мраморная богиня, не сказочное существо — женщина, земная и прекрасная, умирала у моих ног…

Только сейчас я смог как следует разглядеть ее вы разительное, по-своему красивое лицо и еще раз утвердиться в своем мнении, что предо мной — не обычная индианка, а женщина, принадлежащая к какой-то иной, загадочной, доселе невиданной расе. Индейскими в ней были лишь овальная форма лица да миндалевидный разрез глаз. Зато линия носа, прямая, как у римлян, высокий лоб, маленькие, четко очерченные губы, ничем не напоминали грубоватые черты обитателей тех мест. Именно такими я представлял себе воинственных амазонок, когда мой учитель, старый монах алхимик Эусебио, переводил с древнегреческого маленькому Бласу языческого мудреца Гиппократа. Мог ли подумать тогда седобородый доминиканец, что его любознательный ученик через несколько лет встретится в смертельном бою со сказочными амазонками?

Торжествующий рев «Сантьяго! Сантьяго!» вывел меня из задумчивости. Я взглянул в сторону площади, где кипел бой, и увидел, что сражение, по существу, закончилось. Индейцы в смятении бежали к лесу, оставляя на поле битвы десятки убитых и искалеченных воинов. Среди отступавших я не заметил ни одной амазонки — видимо, все они пали под ударами испанских мечей.

Я в последний раз бросил взгляд на лежавшую предо мной амазонку: глаза ее были закрыты, она уже не дышала. Острая жалость к убитой внезапно полоснула по сердцу. Тщетно пытаясь проглотить сдавивший горло тугой комок, я перекрестился, поправил щит и побежал к своим…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.