I. Религиозный синкретизм Религиозные настроения и чаяния

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

I. Религиозный синкретизм

Религиозные настроения и чаяния

157. Ditt. Or. 573. Киликия. Эпоха Августа [253]

Постановление членов колллегии и саббатистов [254], соединившихся милостью бога-субботника: начертать надпись и чтобы никто ее не уничтожил; кто это сделает, тому надлежит совершить искупительный обряд. Если кто захочет принести возношение, то пусть будет позволено желающему принести возношение. Первое (постановление) гласит: увенчать Эфибелия, главу синагоги. А из подношений, находящихся в храмах, и из надписей на стенах и на подношениях никому да не будет позволено ничего зачеркнуть, испортить или уничтожить. Если же кто-либо, преступив, совершит (что-либо запрещенное) или согрешит перед богом-субботником, он пусть уплатит богу-субботнику и саббатистам 90 драхм и городу 90 драхм и династу. Пусть эта стела будет клятвенной, что одинаково никто не принял дня [255]. Пусть священник распорядится взносами богу на благоустройство места.

158. Лукиан [256], Собрание богов

В результате религиозного синкретизма на Олимп проникло множество новых, подчас довольно странных богов. Решено принять меры против засорения Олимпа чуждыми элементами. Бог шутки Мом выступает общественным обвинителем и, перебрав в своей речи всех чужеземных богов, читает проект постановления, пародирующего по форме постановления народных собраний.

Постановление. В час добрый. В законном собрании, созванном в седьмой день этого месяца, Зевс был пританом (председ.), проедром — Посейдон, Аполлон — епистатом, Мом, сын ночи, — письмоводителем, а Сон выступил со следующим заявлением:

Ввиду того, что многие чужеземцы — не только эллины, но и варвары — отнюдь не достойны делить с нами права гражданства, неизвестно каким способом попали в наши списки, приняли вид богов и так заполнили небо, что пир наш стал теперь похожим на сборище беспорядочной толпы, разноязычной и сбродной, что начало не хватать амбросии и нектара и кубок стал стоить целую мину [257] из-за множества пьющих; ввиду того, что они самоуправно вытолкали богов древних и истинных, требуя первых мест вопреки отцовским обычаям и желая большего почитания на родине, — постановил совет и народ созвать собрание на Олимпе около времени зимнего солнцеворота и выбрать семь судей из богов истинных, трех из древнего совета Кроноса, четырех же из числа «двенадцати» и среди них Зевса; судьи эти должны заседать по закону, поклявшись присягой Стикса; Гермес же пусть созовет всех, кто только хочет участвовать в собрании. Пришедшие пусть приведут готовых присягнуть свидетелей и принесут доказательства своего происхождения. После этого пусть они выходят поодиночке, а судьи, произведя расследование, либо объявят их богами, либо отошлют обратно в их могилы и семейные гробницы. Если же будет замечено, что кто-нибудь из отвергнутых и однажды исключенных судьями снова попытается проникнуть на небо, пусть сбросят его в тартар.

И каждый пусть делает только свое дело. Афина не должна исцелять, Асклепий — пророчествовать. Аполлон пусть не исполняет сразу столько дел, но, выбрав что-нибудь одно, да будет либо пророком, либо музыкантом, либо врачом.

Философам пусть запретят выдумывать праздные имена и болтать о том, чего они не знают.

У тех же, кто раньше был несправедливо удостоен храмов или жертвоприношений, изображения отнять и поставить статуи Зевса, Геры, Аполлона или кого-нибудь другого, им же город пусть насыпет могильный холм и поставит столб вместо алтаря. Если же кто не послушается приказания и не захочет предстать судьям, то его осудят заочно. Таково наше постановление.

ЗЕВС. Справедливейшее постановление, Мом, и, кто с ним согласен, пусть поднимет руку; или нет, пусть просто будет оно выполнено. Ведь я знаю, что большинство стало бы голосовать против. Теперь же уходите; а когда возвестит Гермес, то придите все с очевидными приметами и убедительными доказательствами вашего происхождения, с именем отца и матери, с объяснениями, откуда вы и каким способом стали богами и какой вы филы и фратрии. А если кто не предъявит всего этого, то судья даже и не посмотрит на то, что у него на земле много храмов и что люди считают его богом.

159. Лукиан, «Александр, или Лжепророк»

Может быть, мой дорогой Цельс, ты думаешь, что описать жизнь Александра, обманщика из Абонотиха, его выдумки, проделки и предсказания и прислать тебе это все в виде отдельной книги — задача маленькая и легкая?

Если бы кто-нибудь захотел изложить все в подробностях, то это было бы не легче, чем описать деяния Александра, сына Филиппа. Насколько последний велик своей доблестью, настолько же первый известен своей низостью… Мне стыдно за нас обоих: за тебя, что ты просишь запечатлеть в записях память о трижды проклятом человеке, за себя — что я прилагаю старание описать дела человека, который достоин не того, чтобы о нем писали образованные люди, но того, чтобы его разорвали на части обезьяны или лисицы в громадном театре на глазах разноплеменной толпы зрителей… Сперва несколько опишу тебе его самого, с возможным сходством, насколько я в силах, хоть я и не искусный живописец. Итак, он был высок ростом, красив, имел в себе действительно что-то божественное; кожа его отличалась белизной, подбородок был покрыт редкой бородой, волосы он носил накладные, чрезвычайно искусно подобрав их к своим, и большинство не подозревало, что они чужие. Его глаза горели каким-то сильным вдохновенным блеском. Голос он имел очень приятный и вместе с тем звучный. Словом, он был безупречен, с какой стороны на него ни посмотреть… Сам он однажды в письме к Рутилиану, своему зятю, говоря о себе с большой скромностью, счел возможным приравнять себя Пифагору. Но да будет ко мне милостив Пифагор, этот мудрец с божественным разумом!.. Если бы кто-нибудь собрал все гнусные и злостные клеветы, рассказываемые про Пифагора, в истинность которых я никогда не верю, то все это оказалось бы самой незначительной частью злодейств Александра… Представь себе человека без предрассудков, смелого, готового на опасный шаг, терпеливого в исполнении задуманного, обладающего даром убеждения и умеющего внушить доверие, изобразить добрые чувства и представить все противоположное своим искренним намерениям… Мальчиком Александр был очень красив… Он без зазрения совести предавался разврату и за деньги принадлежал всем желающим… Учитель его и любовник был тианиец родом из числа людей, близких к Аполлонию Тианскому и знавших его комедию. Ты видишь, из какой школы вышел человек, о котором я тебе рассказываю. Когда у Александра стала уже расти борода, его тианиец умер, и Александр очутился в бедности… Мечты у него, однако, были отнюдь не скромные. Он вошел в сообщество с каким-то хронографом из Византии, из числа тех, что странствуют по общественным играм, человеком с еще более гнусной душой… Они стали странствовать вместе, обманывая и занимаясь предсказаниями, причем стригли глупых людей (так исстари на языке магов называется толпа). Как раз в этих обстоятельствах они встретили Макетиду, богатую женщину, уже пожилую, но желавшую еще быть любимой. Они стали жить на ее счет и ездили с ней из Вифинии в Македонию… В Пелле они увидали огромных змей, вполне ручных и настолько безобидных, что их могли кормить женщины… Там они покупают за несколько оболов одну из самых красивых змей… И вот наших два негодяя, способных на великие злодеяния, сойдясь вместе, без труда поняли, что человеческая жизнь находится во власти двух величайших владык — надежды и страха — и что тот, кто сумеет по мере надобности пользоваться обоими, очень скоро разбогатеет. Они видели, что и боящийся и надеющийся — каждый чувствует страстное желание и необходимость узнать будущее… Разбирая свое положение со всех сторон, они задумали учредить прорицалище и устроить оракул… Успех превзошел их ожидания и расчеты… Александр приобрел известность, прославился и стал предметом удивления. Иногда он изображал из себя одержимого, и из его рта выступала пена, чего он легко достигал, пожевав корень красильного растения — струтия. А для присутствующих эта пена казалась чем-то божественным и страшным. Кроме того, для них уже давно была изготовлена из тонкого полотна голова змеи, представлявшая некоторое сходство с человеческой. Она была пестро раскрашена, изготовлена очень правдоподобно и раскрывала посредством сплетенных конских волос свою пасть и снова закрывала ее. Змея, приобретенная в Пелле, находилась у Александра и кормилась в его жилище; ей предстояло своевременно появиться и вместе с ним разыгрывать театральное представление, в котором ей была отведена первая роль.

Когда пришло время действовать, вот что было придумано. Ночью Александр пошел к недавно вырытым ямам для закладки основания будущего храма. В них стояла вода, набравшаяся из почвы или от выпавшего дождя. Он положил туда скорлупу гусиного яйца, в которую спрятал только что родившуюся змею и, зарыв яйцо глубоко в грязь, удалился. На рассвете Александр выбежал на площадь обнаженным, прикрыв свою наготу лишь золотым поясом, держа в руках кривой нож и потрясая развевающимися волосами, как нищие одержимые жрецы Великой Матери [258]. Он взобрался на какой-то высокий алтарь и стал произносить речь, поздравляя город со скорым приходом нового бога.

Присутствующие — сбежался почти весь город с женщинами, старцами и детьми — были поражены, молились и падали ниц. Александр произносил какие-то непонятные слова, вроде еврейских или финикийских, чем привел всех в изумление, так как они ничего не понимали в его речи, кроме имен Аполлона и Асклепия, которых он все время упоминал. Затем обманщик бросился бежать к строящемуся храму; приблизившись к вырытым углублениям и к приготовленному им заранее источнику оракула, он вошел в воду и громким голосом стал петь гимны Аполлону и Асклепию, приглашая богов явиться в город. Затем Александр попросил чашу, и, когда кто-то из присутствующих подал ему сосуд, он погрузил его в воду и без затруднения вытащил вместе с водой и илом яйцо, в котором он заранее спрятал бога [259], залепив отверстие воском и белилами.

Взяв яйцо в руки, он говорил, что держит самого Асклепия… Разбив его, Александр взял в руки змейку. Присутствовавшие, увидев, как она движется и извивается вокруг его пальцев, тотчас же закричали и стали приветствовать бога, поздравляя город с новым счастьем… Александр снова бегом отправился домой, неся с собой новорожденного Асклепия… Весь народ следовал за ним, и все были одержимы и сходили с ума от больших надежд…

Тогда Александр, усевшись в богатом наряде в небольшом помещении на ложе, взял за пазуху Асклепия из Пеллы, отличавшегося, как я говорил, величиной и красотой. Он обвил змею вокруг своей шеи, выпустив хвост наружу. Змея была так велика, что находилась за пазухой и волочила часть своего тела по земле. Александр скрывал только голову змеи, держа ее под мышкой… из-под своей бороды с другой стороны выставил змеиную голову из полотна, как будто она действительно принадлежала змее, которую все видели. Представь себе теперь помещение не очень светлое… и густую толпу напуганных, заранее объятых трепетом и возбужденных надеждой людей. Входящим, несомненно, казалось чудесным, что из животного, только что родившегося, в течение нескольких дней выросла такая большая змея, к тому же с человеческим лицом и ручная. Посетители толкали друг друга к выходу и, не успев ничего хорошо разглядеть, уходили, теснимые вновь входившими непрерывной толпой… Говорят, что негодяй устраивал подобные представления не один раз, но весьма часто, особенно когда приезжали новички из богатых людей… Все было так хитро устроено, что требовался какой-нибудь Демокрит, или сам Эпикур, или Метродор, или какой-нибудь другой философ, имевший твердый, как сталь, разум, чтобы не поверить всему этому и сообразить, в чем дело… Понемногу вся Вифиния, Галатия и Фракия стали стекаться к Александру… И вот, когда пришло время выполнить то, ради чего все эти ухищрения были выдуманы, т. е. изрекать желающим оракулы и предсказывать будущее, Александр взял пример с Амфилоха… (который) недурно вышел из затруднительного положения, предсказывая киликийцам будущее и беря за каждое предсказание по два обола…

Александр советовал каждому написать на табличке, чего он желает или что он особенно хотел бы знать, затем завязать и запечатать табличку воском, глиной или чем-нибудь вроде этого… Придумав разнообразные способы снимать печати, Александр прочитывал каждый вопрос и отвечал на него, как находил подходящим в данном случае; затем, завязав, запечатывал и отдавал их, к большому удивлению получавших. Часто среди них раздавалось: «И откуда он мог узнать, что я ему передал? Ведь я тщательно запечатал и печать трудно подделать, конечно, это сделал бог, который все знает в точности»… За каждое прорицание была назначена плата — драхма и два обола. Не подумай, мой друг, что этот доход был мал или приносил немного, — Александр собирал от семидесяти до восьмидесяти тысяч ежегодно, так как люди в своей ненасытности обращались к нему по десяти и пятнадцати раз. Все это происходило в пределах Ионии, Киликии, Пафлагонии… Когда же слава оракула перешла в Италию и достигла города римлян, все пришло в движение. Одни отправлялись сами, другие посылали доверенных лиц… Александр принимал приходивших к нему дружелюбно, располагал к себе гостинцами и вообще богатыми подарками. Возвращаясь от него, они готовы были не только возвещать ответ оракула, но и восхвалять бога и рассказывать про оракул и про самого Александра ложные чудеса…

Кроме всего предпринятого в Италии, Александр придумал также следующее: он установил какие-то мистерии, продолжавшиеся три дня подряд, с шествиями, в которых участвовали носители факелов и жрецы, объяснявшие священнодействие.

Как в Афинах [260], первый день мистерий начинался возгласом: «Если какой-нибудь безбожник, христианин или эпикуреец придет подсматривать наши тайные богослужения, он будет изгнан; верные пусть приступают к таинствам в честь бога, в добрый час». Непосредственно после этого возгласа происходило изгнание. Александр первый произносил: «Христиан — вон», а толпа отвечала: «Вон эпикурейцев». Затем происходило священное представление: разрешение от бремени Латоны, рождение Аполлона, его брак с Коронидой, рождение Асклепия. На второй день справлялось явление (змея) Гликона и рождение этого божества. На третий день был представлен брак Подалирия и матери Александра; этот день носил имя «дадис», так как зажигались факелы [261]. Напоследок же справляли любовь Александра и Селены и рождение жены Рутилиана. Факелоносцем и главным жрецом был Эндимион-Александр [262]. Он возлежал посреди храма и, конечно, спал; вместо луны к нему спускалась с потолка, как с неба, некая Рутилия, молодая и красивая жена одного из императорских прокураторов; она действительно была влюблена в Александра и пользовалась взаимностью; на глазах ее несчастного мужа среди храма происходили поцелуи и объятия; и если б не слишком яркое освещение, то, конечно, было бы совершено и то, что происходит в тайне. Немного спустя Александр вновь выходил в наряде жреца и среди полного молчания громким голосом произносил: «Ио, Гликон!» Следовавшие за ним… это были пафлагонцы, обутые в грубые сапожищи и распространявшие запах чесночной похлебки, — отвечали в свою очередь: «Ио, Александр!»… Александр совершил также и нечто достойное величайшего смеха: получив в свои руки «Основные положения» Эпикура, самую, как ты знаешь, прекрасную из всех книг… он сжег ее на площади на костре из фигового дерева… Не знал этот трижды проклятый, что эта книжка является источником великих благ для тех, кто с ней встретится; не знал и того, какой мир, свободу и избавление от душевных волнений приносит она читающим, что она удаляет от нас страхи, привидения и пугающие нас знамения, так же как пустые надежды и чрезмерные желания, влагает в нас ум, истину и действительно очищает мысли — не факелами и морским луком и прочими подобными пустяками, но верным словом, истиной и смелой откровенностью…

160. Ditt. Or. 449. Пергам

Демос почтил Публия Сервилия, сына Публия, Исаврика проконсула [263], оказавшегося спасителем и благодетелем города, давшего городу отечественные законы и непорабощенную демократию.

161. Ditt. Syll. 807, 15 сл. Мраморная доска,

принадлежавшая храму Эскулапа возле Рима.

Середина II в.

Валерию Апру, слепому солдату, бог [264] дал указание пойти взять кровь белого петуха с медом и растереть в мазь и в течение трех дней мазать его глаза. И он прозрел, и пришел, и всенародно возблагодарил бога.

162. CIG III 5041. В Нубии (Калабмех). II—III в.

Надпись, характерная для религиозного синкретизма

Санснос пишет, сын Псеносораписа:

Почитай божественное. Жертвуй всем богам.

В каждый храм входи с молитвою.

Больше всего думай об отечественных (богах) и чти

Изиду, Сераписа, величайших из богов.

Спасителей, благих, благосклонных, благодетелей.

163. Ditt. Or. 722. Атриб (Египет). 374 г.

По воле вседержителя бога и его Христа во всесчастливое царствование все покоривших господ наших Валентиниана, Валента и Грациана, августов от века, в счастливейшее их десятилетие [265] возведены с самого начала эти ворота, получившие имя божественнейшего [266] царя нашего Валента, в правление сиятельнейшего господина префекта Египта Элия Палладия, при заведующем построенными воротами Флавии Кире, гражданине города. В добрый час.

164. Ditt. Or. 721. Египет.

Надпись на сиринге (семиствольной флейте)

Факелоносец священнейших элевсинских мистерий Никагор, сын Минуциана, афинянин, испробовав сиринги, много времени спустя после божественного Платона из Афин, восхищен и возблагодарил богов и благочестивейшего царя Константина, давшего мне это. Да будет милостив ко мне Платон и здесь.

165. P. Teb. II 416-W. 498 [267]

Калма сестре Сарапиаде привет. Сообщаю тебе, что я прибыл в Александрию… Намерен остаться в Антиноополе. Я прибыл в Александрию на богомолье. Не слушай людей, будто я намерен здесь остаться, я вскорости вернусь к тебе домой.

166. P. Oxy. I 110-W. 99. II в.

Херемон приглашает тебя покушать на трапезу господа Сераписа в храме Сераписа завтра, т. е. 15-го, после 9 часов.

167. Тертуллиан, de bapt. V

Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан, сын римского центуриона (офицера), принявший христианство и ставший пресвитером в Карфагене, является одним из крупнейших христианских апологетов. Помимо апологетических сочинений он написал большое количество богословских трактатов по различным вопросам христианской догматики, культа, нравственности. Его литературная деятельность относится к концу II и первой части III в. Тертуллиан был близок к монтанизму. Его фанатизм и мракобесие ярко выразились в провозглашенном им принципе: «верю потому, что нелепо». (Вот как это положение сформулировано Тертуллианом — de carne Chr. V: «Распят сын божий — не стыдно, ибо это постыдно. И умер сын божий — это вполне достоверно, ибо нелепо. А погребенный, он воскрес — это верно, ибо невозможно»).

Язычники, хоть они и чужды духовных познаний, сами приписывают идолам своим действующую в этом отношении силу, хотя и ошибаются, употребляя воды, лишенные всякой силы. У них в обычае посвящать в некоторые таинства посредством омовения — в таинства какой-нибудь Исиды и Митры… Действительно, в аполлоновых и элевсинских играх они погружаются в воду и заявляют, что делают это для возрождения и чтобы не получить наказания за свои прегрешения.

168. Тертуллиан, Praescr. haer. XL

Если бы кому угодно было спросить, кто возбуждает и внушает ереси, я бы ответил: дьявол, который ставит своим долгом извращать истину и всячески старается в мистериях ложных богов подражать святым обрядам христианской религии. Он также кое-кого погружает в воду и обещает через крещение искупление грехов. Насколько я помню, Митра знаменует чело своих воинов, когда они посвящаются, приносят в жертву хлеб, представляет вид воскресения, предлагает одновременно венец и меч, запрещает жрецам жениться второй раз, имеет своих девственниц.

169. Апулей, Met. XI

Л. Апулей из Мадавры (середина II в.) — адвокат, философ, поэт и авантюрист — оставил значительное литературное наследство. Его «Метаморфозы», авантюрно-сатирический роман о похождениях Люция, превращенного в осла, до сих пор пользуется популярностью, в частности эпизод об Амуре и Психее. Занимательная фабула и пикантное изложение дали повод прозвать роман Апулея «Золотым ослом». В книге XI автор подробно описывает обряд таинства Исиды и чин посвящения в ее мистерии. Это описание, наряду с трактатом Плутарха «De Is. et Os.», — наиболее полный источник в культе Исиды в римскую эпоху.

Гл. 9. Среди этих шутливых развлечений для народа… двигалось и специальное шествие богини-спасительницы. Женщины, блистая чистыми покровами, радуя глаз разнообразными уборами, украшенные весенними венками, одни усыпали из подола цветочками путь, по дороге, по которой шествовала священная процессия, у других за спиною были привешены блестящие зеркала, чтобы подвигающейся богине был виден весь священный поезд; некоторые, держа в руках гребни из слоновой кости, движением рук и сгибанием пальцев делали вид, будто расчесывают и прибирают волосы владычице. Другие благовонными маслами и дивными ароматами окропляли улицы. Кроме того, большая толпа людей обоего пола с фонарями, факелами, свечами и всякого рода источниками искусственного света изображала прославление властителя светил небесных. Свирели и флейты, звуча сладчайшими мелодиями, создавали очаровательную музыку. Далее миловидный хор из избраннейшей молодежи, одетый в белоснежные рубашки и блестящие праздничные одежды, повторял строфы приятной песни, которую искусный поэт благоволением Камен написал для пения и смысл которой говорил уже о начале последующих, более важных богослужебных гимнов. Шли и Серапису посвященные флейтисты, держа свои инструменты наискосок по направлению к правому уху и исполняя по нескольку раз напевы, принятые в храме их бога. Затем следовало множество прислужников, уговаривавших народ дать дорогу шествию.

Гл. 10. Тут движется толпа посвященных в таинства, мужчины и женщины всякого положения и возраста, одетые в сверкающие льняные одежды белого цвета. У женщин умащенные волосы покрыты прозрачными покрывалами, у мужчин блестят гладко выбритые головы. В качестве земных светил великой религии издают они пронзительный звон, потрясая медными, серебряными и даже золотыми систрами. Наконец высшие служители таинств, льняная белая одежда которых, подпоясанная у груди, узко спускалась до пят, несут знаки достоинства могущественнейших божеств. Первый нес лампу, горевшую ярким светом и нисколько не похожую на наши лампы, что зажигают на вечерних трапезах; эта была в виде золотой лодки, отверстие находилось на самой середине, и светильня давала гораздо более широкое пламя. Второй, одетый, как и первый, нес в обеих руках двойной алтарь, называемый «помощью»… За ним шел третий, неся тонко сделанную из золота пальму с листьями, а также жезл Меркурия. Четвертый изображал символ справедливости, протягивая ладонь левой руки; при природной бездеятельности своей она не предана ни хитрости, ни ловкости и потому скорее, чем правая рука, может олицетворять справедливость. Он же нес и золотой сосудик в форме соска, из которого он совершал возлияние молоком. У пятого была золотая веялка, наполненная лавровыми веточками, другой нес амфору.

Гл. 11. Вскоре показалась и процессия богов, удостоивших воспользоваться человеческими ногами для передвижения. Вот наводящий ужас посредник между небесным и подземным миром, то с темным, то с сияющим ликом, высоко возносящий собачью морду Анубис, в левой руке держа жезл, правой потрясая зеленой пальмовой ветвью. Непосредственно за ним следует корова на задних ногах, плодородный символ всеродительницы-богини; неся ее на плечах, один из священнослужителей гордо выступал под блаженной ношей. Другой нес закрытую корзину, заключающую в себе ненарушимую тайну великого учения. Третий в счастливых своих объятиях нес почитаемое изображение верховного божества. Не было оно похоже ни на домашнее животное, ни на птицу, ни на дикого зверя, ни на человека какого-либо; но по мудрому замыслу оно самой странностью своей вызывало почтение, скрывая глубочайшим молчанием неизреченную сущность высокой веры. Ввиду такого своего значения оно было сделано из чистого золота следующим манером: то была искусно выдолбленная урна с круглым дном, снаружи украшенная диковинными египетскими изображениями; отверстие ее, подымаясь не очень высоко в виде горлышка, выступало далеко длинным носочком, а с другой стороны была широкая ручка, очень выгнутая, на которой извилистым узлом поднималась змея с чешуйчатой головой и полосатой вздутой шеей.

Гл. 16… Среди подобных восклицаний, среди праздничных возгласов толпы, мало-помалу подвигаясь, приблизились мы к морскому берегу… Расставили там по чину священные изображения, и верховный жрец, произнося пречистыми устами священнейшие молитвы, горящим факелом, яйцом и серой очищает высшим очищением лодку, искусно сделанную и со всех сторон пестро разукрашенную удивительными рисунками в египетской манере, и, очищенную, посвящает ее богине. На счастливом судне этом блестящий развевался парус, на котором золотыми буквами были вышиты пожелания удачного начала новому плаванию. В виде мачты высилась круглая блестящая сосна с превосходным марсом, представлявшая приятное для глаза зрелище. Корма, выгнутая в виде гусиной шеи, покрыта была листовым золотом, а нижняя часть лодки сделана была из гладкого кедрового дерева. Тут вся толпа, как посвященные, так и непосвященные, наперерыв приносят сосуды с ароматами и другими в таком же роде приношениями, совершают возлияния из молочной смеси на воды. Наконец, когда лодка наполнена была щедрыми приношениями и соответственными жертвоприношениями, обрезают ленты у якоря и, предоставив лодку попутному и спокойному ветру, пускают в море. Когда расстояние почти что скрыло ее из наших глаз, носильщики снова взяли священные предметы, которые они принесли, и, составив по-прежнему торжественную процессию, все быстрым шагом начинают возвращение к храму.

…

Гл. 17. Когда мы пришли уже к самому храму, великий жрец, те, кто нес священные изображения, и те, которые ранее уже были посвящены в святые таинства, войдя во святилище богини, расположили там по чину изображения, казавшиеся одушевленными. Тогда один из них, которого все называли писцом, стоя перед дверью, созвав как бы на сходку кружок пастофоров — так именовалась священная коллегия, — с высокого возвышения читает вслух из книги по писаному молитвы о благоденствии великого императора (принцепса), сената, сословия всадников и всего римского народа, в корабельщиках, кораблях и обо всех, кто живет под нашей державой, (затем) по греческому обряду (возгласил) так: aoia — эфесские (таинственные) буквы; этот возглас всем оказывается на счастье, судя по следовавшим за ним восклицаниям народа. Исполненный радости народ, держа в руках венки с листьями и веночки из вербены, поцеловал ступни серебряной статуи богини, стоявшей на пьедестале, и отправился по домам.

…

Гл. 23… Наконец настал день, назначенный жрецом, и он повел меня, окруженного священным воинством, в ближайшие купальни. Там, совершив обычное омовение, призвав милость богов, он меня кропит в виде очищения и снова приводит к храму. Когда две дневных стражи уже протекли, он ставит меня перед самым подножием статуи и, сказав мне на ухо некоторые наставления, благостное значение которых нельзя выразить словами, перед всеми свидетелями наказывает мне воздержаться от чревоугодия и не вкушать десять дней подряд никакой животной пищи, а также не прикасаться к вину. Исполняю свято этот наказ о воздержании, а между тем наступает уж и день посвящения, и солнце склоняется к закату. Тогда со всех сторон приходит толпа посвященных, по старому обычаю принося мне поздравительные подарки, кто какой. Но жрец, удалив всех непосвященных, облекает меня в плащ из небесного полотна и, взяв за руку, вводит в святая святых.

Может быть, ты страстно захочешь знать, усердный читатель, что там говорилось, что делалось. Я бы сказал, если бы позволено было говорить, ты бы узнал, если бы позволено было слышать. Одинаковой опасности подвергаются в случае такого дерзкого любопытства и рассказчик, и слушатель. Но, если ты объят благочестивой жаждой познания, не буду тебя больше томить. Итак, слушай и верь, что я говорю правду. Я достиг пределов смерти, преступил порог Прозерпины и снова вернулся, пройдя все стихии; в полночь я увидел солнце в сверкающем блеске, предстал перед богами подземными и небесными и вблизи поклонился им. Вот я тебе и передал, а ты, хотя и выслушал, остался в полном неведении. Но передам то единственное, что могу открыть, не нарушая священной тайны, непосвященным слушателям.

Гл. 24. Настало утро, и по окончании богослужения я тронулся в путь, облаченный в двенадцать священных стол; хотя это принадлежит к святым обрядам, но я могу говорить об этом без всякого смущения, так как в то время масса народа могла это видеть. Ведь я стоял наверху по самой середине храма против статуи богини на деревянном помосте, выделяясь одеждой, правда полотняной, но расписанной цветами. С плеч за спину до самых пят спускался у меня драгоценный плащ. Взглянув на него внимательно, всякий увидел бы, что на мне кругом разноцветные изображения животных: тут и индийские драконы, и гиперборейские грифоны, животные, которых другой мир создает наподобие пернатых птиц. Стола эта у посвященных называется олимпийской. В правой руке я держал ярко горящий факел. Голову мою красиво облекал венок из светлой пальмы, листья которой расходились в виде лучей… Разукрашенный наподобие солнца, помещенный наподобие божественной статуи, я при внезапном открытии завесы был представлен на обозрение народа. После этого я торжественно отпраздновал день своего духовного рождения, устроив изысканную трапезу с отборными винами. Так продолжалось три дня… Наконец по указанию богини, внеся вклад за свое посвящение — конечно, далеко не соответствующий, но сообразно с моими средствами, — я начал готовиться к возвращению домой… Повергнувшись ниц перед изображением богини и прижавшись лицом к стопам ее, обливаясь слезами, прерываемый частыми рыданиями, глотая слова, я начал:

Гл. 25. «О святейшая человеческого рода вечная заступница, смертных постоянная охранительница, что являешь себя несчастным в бедах нежной матерью. Ни день, ни ночь одна, ни минута какая краткая не протекает твоих благодеяний праздная. На море и на суше ты людям покровительствуешь, в жизненных бурях простираешь десницу спасительную, которой развязываешь неразрешимые узлы рока, судьбы ты ослабляешь гонения, зловещих звезд отводишь движение. Ты кружишь мир, зажигаешь солнце, управляешь вселенной, пожираешь тартар. Пред тобою ответственны звезды, благодаря тебе наступает чередование времен, радуются небожители, стихии — твои служители. Мановением твоим огонь разгорается, тучи сгущаются, поля осеменяются, посевы подымаются. Силы твоей страшатся птицы, в небе летающие, звери, в горах скитающиеся, змеи, по земле ползущие, киты, в океанах плавающие. И я, для воздания похвал тебе — нищий разумом, для жертв благодарственных — бедный имуществом, нет у меня полноты слов, чтобы выразить, что я о твоем величии чувствую. Ведь тысячи уст не хватило бы для этого и нескончаемого ряда языков, неустанных в велеречии; то единственное, что в состоянии сделать неимущий благочестивей, — то я и сделаю: лик твой небесный и божественность святейшую в глубине моего сердца запечатлею на веки вечные».

Помолившись таким образом великой богине, я бросаюсь на шею жрецу Митры, ставшему уже моим отцом, и, покрывая его поцелуями, прошу прощения, что не могу отблагодарить его как следует за его благодеяния.

170. Надпись из Иоса. A. Deissmann, Licht vom Osten, С. 94 сл. II—III в.

Такой-то посвятил это Исиде, Серапису, Анубису и Гарпократу. Я — Исида, владычица всякой страны, я воспитана Гермесом и вместе с Гермесом изобрела демотические письмена для того, чтобы не все писали одинаковыми буквами. Я положила законы людям и издала законоположения, которых никто не может изменить. Я старшая дочь Кроноса. Я жена и сестра царя Осириса. Я (звезда), восходящая в созвездии божественного Пса. Я та, которую у женщин называют богиней. Мне построен город Бубастис. Я отделила землю от неба. Я указала пути звездам. Я установила порядок движения солнца и луны. Я изобрела мореплавание. Я сделала справедливое сильным. Я свела женщину с мужчиной. Я предписала женщинам носить плод до десятого месяца. Я установила закон, чтобы родители были любимы детьми. Я наложила кару на тех, кто относится к родителям без любви. Я вместе с братом Осирисом положила конец людоедству. Я указала людям очищения. Я научила почитать изображения богов. Я освятила участки богов. Я разрушила власть тиранов. Я добилась, чтобы женщины были любимы мужчинами. Я сделала справедливость сильнее золота и серебра. Я законоположила, чтобы истина считалась прекрасной. Я изобрела брачные контракты. Я указала эллинам и варварам их наречия. Я сделала так, чтобы прекрасное и постыдное отличались между собой по природе…

171. Лукиан, О Сирийской богине

В Библе я видел великое святилище Афродиты Библосской [268], в котором справляются оргии в честь Адониса. Я ознакомился и с ними. Говорят, что эти оргии установлены в честь Адониса, раненного в этой стране вепрем; в память о его страданиях местные жители ежегодно подвергают себя истязаниям, оплакивают Адониса и справляют оргии, а по всей стране распространяется великая печаль. Затем, прекратив удары и плач, они приносили жертву Адонису, как умершему. На следующий день они рассказывают, что он жив и удалился на небо; в то же время они бреют себе головы, как египтяне, когда умирает Апис…

…В стране Библе есть еще и другое чудо: это — река, плещущая с Ливанских гор в море. Имя ее — Адонис. Каждый год она меняет свой цвет, делаясь кровавой. Впадая в море, она окрашивает его на далекое пространство и тем указывает библосцам время великой печали. Рассказывают, что в эти дни на Ливане уязвляется Адонис и что его кровь, стекая в реку, меняет ее цвет. Отсюда река и получила свое имя. Так думает большинство. Мне же один библосец указал на другую, по его мнению, истинную, причину этого явления. «Чужестранец, — сказал он мне, — река Адонис протекает по Ливану, почва которого имеет красноватый оттенок. Свирепые ветры, поднимающиеся в эти самые дни, несут эту землю с большою примесью сурика в реку. Таким образом, земля эта, а вовсе не кровь Адониса, на которую указывают, придает реке кровавый цвет»…

…Самое большое среди них (святилищ) это, мне кажется, то, которое находится в Гиераполе. Святилище это, и вся местность вокруг, наиболее почитаемо и священно… Также и по богатству это святилище среди всех известных мне занимает первое место, так как к нему стекаются деньги из Аравии, Финикии, Вавилонии, Каппадокии. Приносят их также киликийцы и ассирийцы…

…Пропилеи храма повернуты на север, высота их около 30 саженей. В этих-то пропилеях и стоят фаллы высотою в 30 саженей, сооруженные Дионисом. На один из этих фаллов два раза в год влезает человек и остается на его вершине в течение семи дней… Я думаю, что и этот обряд совершается в честь Диониса. Мое мнение подтверждается тем, что при посвящении фаллов Диониса, как известно, ставят на них человеческие фигурки из дерева; зачем это делается, я не могу объяснить, но мне кажется, что человек, влезающий на фалл, подражает этим деревянным человечкам. Поднявшись наверх, человек спускает вниз длинную веревку, заранее припасенную, и на ней подтягивает все, что ему нужно, — дерево, одежды, орудия. С их помощью он устраивает себе шалаш, где и сидит, оставаясь на фалле, в течение упомянутого числа дней. Многие приносят ему золото, серебро, медь, оставляют их неподалеку от него и, сказав свое имя, уходят. Человек, стоящий внизу, сообщает имена жертвующих верхнему, и тот творит за каждого молитву. Молясь, он ударяет в медный инструмент, издающий громкий и резкий звук.

172. Филострат, V. Ap.

С легкой руки Гиерокла, написавшего в конце III в. антихристианское сочинение, где он сопоставляет Аполлония Тианского с Иисусом, создалось представление об Аполлонии как о сопернике христианства. Между тем для этого нет оснований. Дошедшая до нас биография Аполлония, написанная в начале III в. Филостратом, составлена в жанре Деяний апостолов, а многие чудеса Аполлония напоминают евангельские чудеса и представляют очевидное заимствование.

Лукиан, по-видимому, считал Аполлония шарлатаном. Во всяком случае не только в Греции, но и в арабской (где он именуется Balinas), сирийской и еврейской литературе он слывет как специалист по магии; имеются неизученные арабские рукописи приписываемых Аполлонию сочинений по магии, астрологии, телесматике.

По данным Филострата, Аполлоний был идеологом вымирающих остатков восточной земельной аристократии эпохи эллинизма; нивелирующая сила Римской империи лишила их места в политической жизни страны, им оставалось лишь проповедовать самоотречение и философский аскетизм и предаваться реакционным мечтаниям о невозвратном былом величии. А такова именно была проповедь Аполлония.

Что касается личности Аполлония, то с некоторой достоверностью можно сказать, что он вышел из состоятельной семьи, получил обширное образование, много путешествовал, проповедовал новопифагорейскую религиозную мистику, принимал деятельное участие в политической жизни, был причастен к заговору против Домициана, был близок ко двору императоров и умер в начале II в. При жизни он пользовался почитанием как чудотворец и мудрец, а после смерти ему воздавали кое-где культ как герою. Каракалла воздвиг ему часовню, а во многих храмах стояли его статуи.

Из сочинений Аполлония сохранился небольшой отрывок (у Евсевия) из его трактата «О жертвоприношениях» и несколько писем (большинство приписываемых ему подложно); следы написанной им биографии Пифагора сохранились у Ямвлиха.

Основное издание относящихся к Аполлонию текстов — Flavii Philwstrati quae supersunt, ed. Kayser, Turicii, 1844, в том числе Vita Apoll., Apoll. Tyanensis epistolae, Eusebius c. Hieroclem. Филостратово жизнеописание Аполлония в этой книге цитируется сокращенно: «V. Ap.».

I.11. …Но, продолжал Аполлоний, если они (боги) такие всеведущие, тогда тот, кто приходит в храм и имеет чистую совесть, должен бы молиться следующим образом: «О боги, дайте мне, что мне полагается». Ибо, о жрец, ведь благочестивому будет полагаться хорошее, а нечестивому — противоположное.

I. 17. Его речь текла не дифирамбом и не была украшена поэтическими изречениями, она не была изысканной… Он не изощрялся в остроумии и не любил пространных речей. Никто не слыхал, чтоб он иронизировал… он изрекал, как оракул: «я знаю», или «мне кажется», или «куда вы клоните», или «надо знать». Его изречения были кратки и сильны, как адамант, его образы значительны и метки, и его слова находили отклик, как законы, диктуемые с высоты трона.

I. 34. По словам Дамиса он знал, что Аполлоний в полном соответствии со своим образом мысли, верный своей молитве: «Боги, дайте мне владеть немногим и ни в чем не испытывать потребности» — не выразит никакого желания.

IV. 3. (Аполлоний сказал:) «Вы видите, воробьи заботятся друг о друге и радуются своему обществу, а мы, люди, этого не понимаем. Когда кто-нибудь ценит общество других, мы скорее говорим о неумеренности, роскошестве и т. п., а тех, кому он уделяет от своего добра, мы называем льстецами и блюдолизами».

IV. 10. Когда Эфес постигла чума и ни одно средство не могло победить эпидемию, они послали к Аполлонию, желая, чтоб он уврачевал их страдания. Он не стал медлить, но произнес: «iomen» (идем) и оказался в Эфесе, подобно Пифагору, который одновременно был в Туриях и в Мегапонте. Созвав затем эфесян, он сказал: «Мужайтесь, сегодня я прогоню чуму». Затем он повел всю молодежь к театру перед статуей Апотропея (Геракла в роли отвратителя чар). Здесь стоял старик с грязным лицом, одетый в лохмотья, по всем видимостям нищий, ловко вращавший глазами; у него была сума, в ней кусок хлеба. Аполлоний велел эфесянам окружить его и крикнул: «Хватайте камни во множестве и убейте врага божьего». Но эфесяне изумились этим словам, и им казалось жестоким побить камнями такого жалкого чужестранца, который взывал к милосердию и плакал. Но Аполлоний их подогревал, чтобы они наседали на него и не дали ему бежать. Тогда кое-кто начал бросать (камни), и, когда нищий, который раньше так жалостно смотрел, стал дико озираться и глаза его оказались полны страшного огня, эфесяне узнали в нем злого духа и побили его камнями, так что он оказался погребенным под грудой камней. Через некоторое время Аполлоний велел убрать камни, чтоб осмотреть убитого. Но человек, которого, как им казалось, они побили камнями, исчез, а под камнями оказался пес из породы молосских, величиною со льва, раздавленный и испускающий пену, как бешеный.

IV. 31. Его речи в Олимпии касались самых интересных предметов. Он говорил с порога храма в мудрости, храбрости, самообладании и обо всех добродетелях и приводил своих слушателей в изумление содержанием и формой своей речи.

IV. 40. «А о чем ты молишься, когда приступаешь к алтарю?» — спросил он мудреца. «Я молюсь, — ответил Аполлоний, — чтобы господствовала справедливость, чтобы не преступали законов, чтобы философы оставались бедными, другие богатыми, но без фальши». — «А моля о столь великих вещах, рассчитываешь ли ты, что действительно их получишь?» — «Конечно, — ответил Аполлоний, — ибо я все суммирую в одно и, приступаю к алтарю, я молюсь: о боги, дайте мне то, что мне надлежит».

IV. 45. Одна женщина умерла в день своей свадьбы — по крайней мере ее сочли мертвой. Жених с плачем следовал за гробом, и Рим горевал вместе с ним, ибо девица была из знатного дома. Когда Аполлоний встретил погребальное шествие, он сказал: «Поставьте гроб, я утишу ваши слезы по поводу девушки». Так как он спросил об ее имени, толпа подумала, что он хочет произнести обычную надгробную речь. Но он коснулся мертвой, произнес несколько непонятных слов [269] и разбудил мнимоумершую [270], та обрела голос и вернулась в отцовский дом, как Алкестида, когда Геракл вновь призвал ее к жизни. Когда родственники захотели сделать ему подарок в 150 000, он сказал: «Пусть это будет приданным для девицы».

VII. 7. Когда Домициан убил своего родственника Сабина и женился на его жене Юлии — Юлия была племянницей Домициана, дочерью Тита, — Эфес праздновал эту свадьбу. Аполлоний же приступил к алтарю и сказал: «О ночь древних данаид, какой единственной ты была!» [271]

VI. 11. (Речь девы — олицетворения пифагорейской философии.) Я непривлекательна и сулю трудности. Ибо кто присоединится к моему учению, тем самым отрекается от вкушения животной пищи, должен забыть о вине, чтобы не расплескать сосуда мудрости, который держится лишь в душах, не знающих вина; ни мягкое платье не будет греть его, ни шерсть, снятая с живых существ, обувь я им разрешаю носить только из лыка, спать — как попало, а если я увижу, что он поддается похоти, то у меня есть бездна, куда его столкнет Справедливость — служанка мудрости; я до такой степени трудна для избравших меня, что я налагаю оковы и на их уста [272]. Но узнай зато, что ты получишь, если выкажешь себя стойким и верным. Мудрость и Справедливость сами собой тебе достанутся. Ты будешь далек от зависти. Ты никогда не будешь испытывать страха перед тиранами, а для них ты будешь страшен, богам ты с малой жертвой будешь больше угоден, чем те, кто проливает пред ними кровь быков. Если ты сохранишь чистоту, я дам тебе дар предвидения и сообщу такую ясность твоему взору, что ты познаешь, что такое бог, что — человек и что — обманчивая фантазия в человеческом образе.

VII. 26. Мы, люди, в течение всего того времени, которое именуем жизнью, находимся в темнице, наша душа, прикованная к смертному телу, многое терпит.

VII. 40. А когда заключенные, которых он несколько дней тому назад покинул, снова его увидели, они все обняли его, ибо они уже не надеялись увидеть его вновь. Как дети льнут к отцу, который ласково и умеренно их увещевает и получает, так все тянулись к Аполлонию и открыто это заявляли. А у него для каждого находилось внимание и доброе слово.

VIII. 30. (Арестованный при храме Диктинны по обвинению в чародействе, Аполлоний) в полночь освободился от оков, созвал связавших его, чтобы показать, что он не думает скрываться, и побежал к дверям храма, которые перед ним широко распахнулись; когда же он вошел внутрь, двери закрылись, как если бы их кто запер, и глас раздался дев поющих: «Гряди с земли, гряди на небо, гряди».

VIII. 31. Могилы Аполлония, действительной или мнимой, я нигде не нашел, хотя и объездил большую часть земли. Повсюду я слышал чудесные сказания, а в Тианах я видел храм, воздвигнутый ему на средства императора: сами императоры считали его достойным императорских почестей.

173а. Сенека, ep. XVII 2 (102), 23 сл.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.