5. «Добро пожаловать» или «Руки прочь»?

5. «Добро пожаловать» или «Руки прочь»?

Большие опасения коммунистов вызывал район, занятый бригадой Махно. Так, например, в докладе заведующего александровским агитпросветом на съезде заведующих уездными агитпросветами Екатеринославской губернии 1 апреля 1919 г. (то есть в период официально «тёплых» отношений между махновцами и красными) говорилось: «Александровский уезд является прифронтовой полосой, в районе его, а именно в с. Гуляйполе, расположен штаб «батьки» Махно, тот район представляет собой особое государство в государстве. Вокруг этого знаменитого штаба сконцентрировались все силы левых эсеров, анархистов, отъявленных бандитов и преступников-рецидивистов»[314].

Махновцы не собирались просто сидеть в глухом углу Советской России, они принялись демонстрировать ей своё понимание революции. Махновцы захватили у белых эшелон с 90 тысячами пудов хлеба и отправили его голодающим рабочим Москвы и Петрограда с таким сопроводительным письмом: «Гуляйпольское революционное крестьянство, а также крестьянство всех прилегающих областей, командный состав и повстанческие крестьянские отряды имени Махно, Гуляйпольский Совдеп, Революционный полевой штаб Махно постановили имеющиеся у нас девяносто вагонов муки, добытой в бою с добровольческими бандами, как военная добыча, поднести в подарок московским, петроградским революционным крестьянам и рабочим. Повстанческие крестьяне названного района и все их вожаки протягивают свою товарищескую руку и приветствуют своих революционных товарищей, Совнаркомы и Совдепы. Просим оповестить население»[315]. Посылка хлеба, таким образом, рассматривалась махновцами как важная пропагандистская акция. Письмо составлялось как политическая программа, призванная кратко описать политическую систему махновцев, показать демократизм принятия решений, социальные приоритеты (даже применительно к Москве и Петрограду крестьянство ставится на первое место). Характерно и то, что махновцы приветствуют не Совнарком, а «Совнаркомы».

Экономическое сотрудничество с пропагандистским уклоном продолжилось и позднее. Махновцы и большевистские органы начали налаживать продуктообмен с Донбассом[316]. Для Махновского движения это позволяло не только решить конкретные хозяйственные задачи, но и продолжить строительство предусмотренных программой движения горизонтальных хозяйственных связей. Но чтобы обмениваться хлебом или хотя бы банально торговать им, нужно было сначала получить продовольствие в свои руки. Крестьяне кормили махновских бойцов, но не более. И тогда махновские снабженцы принялись перехватывать продовольствие, заготовленное красными продовольственными органами для Донбасса. Большевики отбирали хлеб у крестьян, а махновские командиры отбирали этот хлеб у большевиков. Такие операции стали предметом специального расследования Высшей военной инспекции РККА, которое, однако не успело завершиться до катастрофы Украинского и Южного фронтов в июне. Расследование выявило, что продовольствие перехватывали не только махновцы, но и другие советские и военные начальники[317].

При этом введение продовольственной развёрстки, безудержный рост бюрократического аппарата, поглощавшего и разбазаривавшего значительную часть изъятого у крестьян хлеба, запрет партий и организаций, даже поддерживающих советскую власть, факты произвола со стороны ЧК — всё это вызывало возмущение в махновском районе.

Махновская армия представляла инородное тело в РККА, и не удивительно, что уже в феврале Л. Троцкий потребовал её преобразования по образу и подобию других красных частей. Похоже, нарком ещё не понимал, что имеет дело со своеобразным военно-политическим формированием, которое не подчиняется Совнаркому и представляет собой «государство в государстве». Реакция Махно на «поползновения» Троцкого была резкой: «Самодержавец Троцкий приказал разоружить созданную самим крестьянством Повстанческую армию на Украине, ибо он хорошо понимает, что пока у крестьян есть своя армия, защищающая их интересы, ему никогда не удастся заставить плясать под свою дудку Украинский трудовой народ. Повстанческая армия, не желая проливать братской крови, избегая столкновения с красноармейцами, но подчиняясь только воле трудящихся, будет стоять на страже интересов трудящихся и сложит оружие только по приказанию свободного трудового Всеукраинского съезда, на котором сами трудящиеся выразят свою волю»[318].

Таким образом Махно изложил формулу отношений движения с большевизмом: критиковать, но избегать столкновений с «братским» движением, служить средством защиты крестьян от большевистской власти и добиваться созыва неподконтрольного коммунистам крестьянского съезда, который станет верховной властью на Украине (в дела России махновцы не вмешиваются). Таким образом, Махно в 1919 г. относил свой район к Украине, что позволяло ему получить ещё один «щит» от московского центра — ссылку на самостоятельность Украины. Однако мы увидим, что в махновском отношении к украинской самостоятельности не было стремления к разрыву отношений с Россией, а Ленин воспринимался как основной партнёр по союзу, к которому следовало апеллировать в случае конфликта.

Махно не исключал, что такой конфликт скоро разразится. Поскольку большевики не позволят созвать крестьянский съезд, он «должен быть тайным и в тайном месте»[319]. Таким «тайным местом» вполне могло стать Гуляйполе.

Воззвание Махно от 8 февраля также полно критических выпадов в адрес коммунистов и персонально Троцкого: «Комиссародержавцы хотят видеть в трудящихся только «человеческий материал», как выразился на съезде Троцкий, только пушечное мясо, которое можно бросать против кого угодно, но которому ни в коем случае нельзя дать право самим, без помощи коммунистов создать свою трудовую жизнь, свои порядки… Повстанческая армия борется за истинные советы, а не за чрезвычайки и комиссародержавие»[320].

На II съезде советов района в феврале 1919 г. большевикам пришлось нелегко. Член президиума съезда, будущий председатель ВРС анархист Чернокнижный говорил: «Пока Временное правительство Украины сидело в Москве и Курске, трудящиеся сами освободили свою территорию от врага… Мы, беспартийные повстанцы, которые восстали против всех наших угнетателей. Мы не потерпим нового порабощения какой-либо пришлой партией». Большевик Карпенко возражал, что за партией большевиков идёт большинство трудового народа, но с места ему кричали: «А кто избрал Временное Украинские большевистское правительство — народ или партия большевиков?» Когда Карпенко пытался убедить делегатов, что коммунисты не хотят быть опекунами народа, ему возражали: «А зачем они присылают нам комиссародержавцев?»[321]

Выступая с докладом на съезде 14 февраля, Махно говорил: «Если товарищи большевики идут из Великороссии на Украину помочь нам в тяжёлой борьбе с контрреволюцией, мы должны сказать им: «Добро пожаловать, дорогие друзья!» Но если они идут сюда с целью монополизировать Украину — мы скажем им: «Руки прочь!» Мы сами умеем поднять на высоту освобождение трудового крестьянства, сами сумеем устроить себе новую жизнь — где не будет панов, рабов, угнетённых и угнетателей»[322].

Приехавший в район известный анархист Барон возмущался на съезде: «Большевики, бывшие до Октябрьского переворота революционерами, — теперь расстреливают всякого истинного революционера, кто мыслит не так, как им желательно». Левый эсер Костин присоединялся к анархистской критике: «Ваша задача, товарищи, следить за тем, чтобы здесь, на Украине, строились свободно избранные, а не партийные, однобокие большевистские Советы»[323].

Резолюция съезда гласила: «Нами не избранные, но правительством назначенные политические и разные другие комиссары наблюдают за каждым шагом Местных советов и беспощадно расправляются с теми товарищами из крестьян и рабочих, которые выступают на защиту народной свободы против представителей центральной власти. Именующее себя рабоче-крестьянским, правительство России и Украины слепо идёт на поводу у партии коммунистов большевиков, которые в узких интересах своей партии ведут гнусную непримиримую травлю других революционных организаций.

Прикрываясь лозунгом «диктатуры пролетариата», коммунисты большевики объявили монополию на революцию для своей партии, считая всех инакомыслящих контрреволюционерами… Мы призываем товарищей рабочих и крестьян не поручать освобождение трудящихся какой бы то ни было партии, какой бы то ни было центральной власти: освобождение трудящихся есть дело самих трудящихся»[324].

Откровенно антибольшевистский и в принципе антипартийный характер резолюций в феврале не вызвал особых «нареканий» командования — союз с махновцами только завязывался, и на их «демократические шалости» смотрели сквозь пальцы. Тем более, что бригада стремительно наступала.

Но в апреле, когда фронт стабилизировался, большевиками был взят курс на ликвидацию особого положения махновского района. Скоро стало ясно, что задача эта непростая. Махно принял присланного Дыбенко начальника штаба — левого эсера Н. Озерова и 11 комиссаров-коммунистов (Петров, Колосов, Ткач, Чубенко, Чумак, Янкушенко, Минский, Тюрин и др.)[325]. В некоторых полках было до четырёх политкомиссаров-коммунистов, то есть по комиссару на несколько десятков бойцов[326]. Но к политической власти Махно их не допустил.

В. Белаш вспоминал:

«— Это чёрт знает что, — говорил Махно комиссару (большевику) Петрову, приехавшему вместе с Озеровым. — Ведь говорил, предупреждал и, кажется, договорились; вы обещали распустить свои организации: Чеку, продкомиссии, партийные комитеты, военкоматы, а теперь снова принялись! И поверь, товарищ Петров, плохое дело будет, если не прекратите. Оставьте нас, не трогайте крестьян, не опекайте рабочих — всё будет хорошо. Предоставьте в этих уездах нам свободу анархо-коммунистического строительства; делайте за пределами их все эксперименты, мы не будем нападать, только оставьте нас, не мешайтесь в наши семейные дела!

— Товарищ Махно, ведь, мы договорились, загляните в договор и увидите, что мы с вами в военном союзе. Занятая территория нами и вами принадлежит и вам, и нам: без нашей помощи вы бы её не заняли. А коль так, мы и работаем вместе. Мы не виноваты, что рабочие не хотят жить без власти и по своему почину формируют свои организации, свою Чеку от налётов ваших партизан… — говорил Петров.

— Я не так, как вы, понимаю союз, — перебил Махно.

Вместе мы бьём Деникина, но цели у нас разные… Они (комиссары — А.Ш.) у нас, как бы ваши представители для координации совместных действий, но не властелинами над командирами, избранными самой массой…

Летучее собрание было солидарно с официальным заявлением Махно»[327]. Конечно, махновцы не были столь наивны, чтобы считать ЧК органом рабочих масс, и агитация Петрова не имела успеха.

Последующие события только нагнетали напряжённость в отношениях между сторонами. Попытка Дыбенко распустить часть махновских формирований вызвала в Орехове вспышку волнений. Подчинённый Махно батька Правда грозил уездным властям разгромом. Власти восприняли угрозу буквально: «Существует опасение, что мятеж может охватить весь район, занятый войсками Махно, и сам Махно против своей воли может быть вовлечён в эту авантюру»[328], — телеграфировал командующий группой Анатолий Скачко.

Вскоре, однако, стало ясно, что угрозы батьки Правды не выходили за рамки митинговой риторики, а сам инцидент был быстро исчерпан. Впоследствии Антонов-Овсеенко докладывал X. Раковскому об «ореховском бунте»: «История с наступлением на Александровск — как выяснилось из рассказа Дыбенко и Махно — курьёзный вздор…»[329]

* * *

В середине марта бригада Махно подошла к Мариуполю. Белые выслали навстречу махновцам отряд с двумя гаубицами, чем сделали батьке подарок — эту артиллерию он захватил 19 марта. 22 марта под Мариуполь прибыл начдив Дыбенко и руководил сражением вместе с Махно. На подступах к городу махновцев встретил шквальный огонь — со стороны как белых позиций, так и французской эскадры. Это задержало наступление, но полки Куриленко и Тахтамышева всё равно пошли в атаку 27 марта. Чем сидеть под огнём — нужно пробежать опасную зону и тем сэкономить жизни. Они пересекли открытое пространство степи и просочились на улицы. Наступление поддерживал бронепоезд «Спартак». С тыла, от заводов, по белым стали палить рабочие. Потеряв 18 человек убитыми и 172 ранеными, махновцы взяли позиции противника, вышли к порту, где заперлись белые. Здесь были сосредоточены огромные запасы угля, которые французы пытались погрузить на суда. 29 марта под угрозой обстрела с бронепоезда они покинули город. Французы не хотели умирать в новой войне. Потери белых в боях за Мариуполь составили 250 человек. В порту махновцы захватили более 3 миллионов пудов угля. Часть его вывезли в Гуляйполе, часть в РСФСР, но из-за конфликтов махновцев и большевиков в мае часть угля отгрузить не удалось, и она всё же досталась белым, которые заняли Мариуполь в июне.

В начале апреля махновская бригада в оперативном отношении была подчинена Южному фронту, так как действовала против деникинцев. Бригада численностью в 9–10 тыс. человек (не считая невооружённого резерва) действовала на двух направлениях. Левый фланг в составе 6 и 9 полков наступал на Кутейниково, правый фланг в составе 7 и 8 полков был нацелен на Таганрог. Теперь полки составляли 1500–2500 бойцов. Помимо полков действовали отдельный кавалерийский отряд, гарнизоны занятых городов, эскадроны охраны побережья, греческий батальон[330]. Против махновцев на участке Мариуполь — Волноваха по данным разведки красных действовали; конная кубанская дивизия (2000 сабель), черкесская кавалерийская дивизия (1700 сабель), пехотная дивизия корпуса Шкуро (1700 штыков), казачья кавалерийская дивизия (800 сабель), батальон Самурского полка (350 штыков), Волчья сотня Шкуро (350 сабель) — всего около 7000 человек, но со значительным перевесом кавалерии[331].

Боевые действия против белых шли с переменным успехом. В конце марта махновцы попытались перерезать дорогу Луганск — Таганрог у Кутейниково, но контрудар деникинцев от Горбачево-Михайловки и Моспино заставил вернуться на линию Луганско-Мариупольской дороги. Перегруппировав силы, белые 13 апреля перешли в наступление на Мариуполь. Основные силы махновцев были в этот момент заняты в боях под Еленовкой, на северном участке фронта. Мощным ударом на Волноваху противник отсёк основные силы махновцев от Мариуполя и 14 апреля вышел к Мангушу, в глубоком тылу Мариупольского направления и 17 апреля занял его. Под угрозой оказался штаб Махно. Но полностью окружить южное крыло 3-й бригады не удалось — оно оттянулось за Мангуш, оставив обстреливаемый с моря Мариуполь. С помощью батальона интернационалистов удалось восстановить фронт у Волновахи. Это, пожалуй, единственный эпизод, когда РККА всерьёз выручила махновцев. Северный же сосед 3-й бригады — 9-я дивизия 13-й армии — не раз покидал позиции в решающий момент, оголяя фронт. Это вызвало у махновцев скептическое отношение ко всей централистски организованной Красной Армии.

Серьёзный конфликт между махновцами и красным командованием разворачивался вокруг вопроса о снабжении. Пополнять боеприпасы за счёт противника, как раньше, было уже не так-то просто. Теперь махновцы практически целиком зависели в снабжении боеприпасами от красных. 4–24 апреля махновцам было передано 330 тыс. французских, 911 тыс. русских, 540 тыс. австрийских, 226 тыс. немецких, 445 тыс. итальянских патронов, при чём после 19 апреля количество поставленных патронов снизилось[332]. Беда ещё заключалась в том, что красные в феврале передали махновцам итальянские винтовки, к которым подходили только итальянские патроны. Это произошло не случайно, что признал Реввоенсовет 2-й Украинской армии: «Ещё при образовании бригады Махно командармом 2-й были даны ей итальянские винтовки с тем расчётом, чтобы в случае надобности имелась возможность оставить их без патронов»[333]. С апреля эта угроза становилась всё более реальной.

Тяжёлые бои, ничтожность подкреплений и перебои в снабжении всё более выматывали бригаду. Вот что телеграфировал командующий 2-й Украинской армией Скачко: «Противопоставить противнику нечего, ибо 3-я бригада Махно, находясь беспрерывно более трёх месяцев в боях, получая только жалкие крохи обмундирования и имея в придачу таких ненадёжных соседей, как 9-я дивизия, совершенно истощилась, и можно считать 3-ю бригаду временно совершенно вышедшей из строя»[334]. В эти апрельские дни казалось, что махновская бригада разбита.

Бойцы были измотаны, но бригада, подобно Антею, питалась от своей земли. Местные жители сменяли старых бойцов и со свежими силами бросались в бой. Возможно, этим объяснялось военное чудо, которое произошло под Мариуполем в конце апреля. Ещё 19 апреля командующий 2-й армией Скачко телеграфировал: «Немедленно высылайте смену 3-й бригаде, ибо люди покинут фронт. С итальянками без патронов и без пулемётов против десятков пулемётов противника люди не в состоянии устоять»[335]. Но уже 20 апреля махновцы перешли в контрнаступление и взяли Мангуш. 22 апреля белые контратаковали Мангуш, но на следующий день он снова оказался в руках махновцев. Тогда же они отбили Волноваху. После этого белой группировке в районе Мариуполя уже не удалось удержаться. 27 апреля Мариуполь был взят махновцами, фронт стабилизировался[336].

Давая общую оценку боеспособности махновских частей, Антонов-Овсеенко писал: «прежде всего факты свидетельствуют, что утверждения о слабости самого заразного места — района Гуляйполя, Бердянск — неверны. Наоборот, именно этот угол оказался наиболее жизненным из всего Южного фронта (сводки за апрель-май). И это не потому, конечно, что здесь мы были лучше в военном отношении сорганизованы и обучены, а потому, что войска здесь защищали непосредственно свои очаги»[337].

Но проблема боеприпасов решена не была. В середине мая штаб Махно сообщал: «Отсутствие налаженной и срочной доставки патронов заставило оставить многие позиции и приостановить наступление. Кроме того, части совершенно не имеют патронов, и, продвинувшись вперёд, находятся в угрожающем положении на случай серьёзных контрнаступлений противника. Мы свой долг исполнили, но высшие органы задерживают питание армии патронами»[338]. То, что махновцев оставили фактически безоружными перед лицом врага, имело под собой множество «объективных» причин. Административно-бюрократический централизм военно-коммунистической системы совершенно закупоривал каналы снабжения: «В отношении продовольственного снабжения царила страшная неразбериха, ведомственная сутолока и межведомственная война»[339], — вспоминал командующий Украинским фронтом. Начальник снабжения фронта докладывал: «До настоящего времени органы снабжения Украины и России войскам фронта почти ничего не давали… Так как начснабдивам приходится пойти через инстанции пока они доберутся до комиссий, и раз комиссии не подчинены начснабдивам, то и обращения их к комиссиям остаются воплем в пустыне»[340]. «Несостоятельность работы Наркомпрода создала «самоснабжение армии» (читай — «конфискации и грабежи»)[341], говорилось в отчёте о деятельности Народного комиссариата по военным делам Украины за март-май 1919 г.

При том, что и красноармейские части снабжались плохо, до строптивых махновцев, естественно, вообще мало что доходило. Снабжению препятствовало и переподчинение бригады Южному фронту, предпринятое из географических соображений (Дыбенко прорвался в Крым и потерял непосредственную связь с махновцами). Махновскому начштаба Озерову приходилось вымаливать патроны у Дыбенко через бывшего анархиста, а теперь большевика С. Дыбеца: «Дыбенко моему рапорту вряд ли поверит. Ты же теперь — большевик. Добавь от себя несколько слов. Подтверди мою бумагу»[342].

Споры вокруг трофеев между красными и махновцами были обычным делом. В Бердянске объединённый ревком конфисковал у «спекулянтов» кожу на двадцать вагонов. Махновцы «отспорили» себе 12. Член ревкома от большевиков С. Дыбец рассказывал много лет спустя, что ему удалось попросту украсть махновские вагоны, отправив их не в том направлении. А потом большевики на этом основании постоянно обвиняли махновцев в бесхозяйственности — потеряли вагоны с кожей: «Когда у нас опять пытались отобрать какие-нибудь запасы, мы неизменно отвечали:

— Ну, это опять — кожа. Лучше мы сами вас снабдим»[343]. Для большевиков было принципиально важным монополизировать снабжение в своих руках.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.