Личная жизнь, она же общественная

Личная жизнь, она же общественная

Не так уж много лет миновало со дня кончины Леонида Ильича Брежнева, но уже можно сказать, что вся его жизнь, включая семейные обстоятельства, известна подробно и достоверно. Так далеко не всегда случается в биографиях видных политических деятелей. До сих пор, например, много неизвестного или неясного в судьбах Ленина и Сталина, даже излишне разговорчивого Хрущева. А в случае с Брежневым — все налицо, никаких тут неясностей, сомнений или тем более тайн. И документы опубликованы самые когда-то секретные, и воспоминания написаны во множестве, включая супругу, зятя, племянницу и чуть ли не всех соратников и приближенных.

Это вроде бы сугубо вторичное наблюдение говорит в действительности о многом. Открытый был человек Леонид Ильич, простая душа, даже его дворцовые интриги и аппаратные хитрости лежат, в общем-то, на поверхности, некоторая секретность там присутствовала, слов нет, однако коварства не было никакого. Не способен был на коварные, тем паче жестокие действия простой и добрый мужик Брежнев, будь он землеустроителем или Генеральным секретарем.

Семейная обстановка вокруг Брежнева, более того — его образ жизни, привычки, пристрастия, вкусы и все прочее четко изменялись по мере изменения его общественного положения. Это, в общем-то, закономерно, прилагаемо к подавляющему большинству людей. Только истинно великие личности (мы говорим здесь о политических деятелях) становятся выше своего должностного или всякого иного общественного положения, когда не внешнее определяет их поведение, а напротив — они сами подчиняют внешнее, руководствуясь при этом лишь собственными убеждениями, взглядами и чувствами. Таковыми были, повторим, Ленин и Сталин.

Уже говорилось, каким славным сыном, братом, мужем, отцом и дядей был с молодых лет Леонид Брежнев. Подчеркнем, и это очень важно, что таковым он, в общем-то, остался до конца жизни — хорошим семьянином, добрым и гостеприимным человеком, верным товарищем. Однако по мере возвышения его на вершины власти, со всеми вытекающими отсюда материальными благами и неизбежными соблазнами, он сам несколько изменился, и не в лучшую сторону, а его окружение — семейные и круг приближенных — изменились чрезвычайно.

Тут же отметим, что с началом пресловутой «перестройки», а тем более при власти «новых не русских», в желтых газетах и по еще более желтому нашему телевидению над памятью покойного Брежнева глумились без стыда и совести, преувеличивая его подлинные слабости и придумывая самые грубые и пошлые анекдоты о нем и его житье-бытье. Теперь во всем этом есть возможность разобраться объективно и во всеоружии истинных фактов. Это тем более необходимо, что, обливая помоями Брежнева, порочили Советскую власть.

Все взрослые люди помнят, как в конце восьмидесятых годов так называемые «демократы» истошно вопили о немыслимых «привилегиях» тогдашней партийной номенклатуры. Доставалось тут и Леониду Ильичу. И что же? Вот что рассказал, например, бывший зять его Юрий Чурбанов, много позже, отсидев несколько лет в лагере (как теперь оказалось, по вполне липовым обвинениям):

«Сколько же было публикаций об этой даче Генерального секретаря! Вся беда в том, что я, например, не видел ни одной фотографии к этим публикациям. А кто-нибудь их видел? Интересно, почему бы не показать? Ведь Леонид Ильич жил не на какой-нибудь супердаче: это был обычный трехэтажный дом кирпичного исполнения с плоской крышей. Наверху располагалась спальня Леонида Ильича и Виктории Петровны, они все время предпочитали быть вместе, и, когда Леонид Ильич 10 ноября 1982 года принял смерть, Виктория Петровна спала рядом; небольшой холл, где он брился (сам, но чаще приглашая парикмахера). На втором этаже две или три спальни для детей, очень маленькие, кстати говоря, от силы 9—12 метров с совмещенным туалетом и ванной. Мы спали на обычных кроватях из дерева. Внизу жилых комнат не было, там находились столовая, рядом кухня и небольшой холл. На третьем этаже Леонид Ильич имел уютный, но совсем крошечный кабинет. Там же была библиотека. Обычно он отдыхал здесь после обеда, и никто не имел права ему мешать. Всех посетителей Леонид Ильич принимал в основном на работе. На дачу приезжали только близкие товарищи, это было довольно редко, обычно гости собирались к ужину и разъезжались, как правило, часов в десять — в половине одиннадцатого, но не позже. Леонид Ильич старался жить по строгому распорядку, мы знали этот распорядок, и его никто не нарушал. В одиннадцать он уже спал. Леонид Ильич ложился с таким расчетом, чтобы проснуться не позже девяти.

На всю дачу приходился один видеомагнитофон и один телевизор — советского производства, по-моему, «Рубин»… На первом этаже был кинозал, в нем стоял бильярд, на котором Леонид Ильич почти не играл, — но это не кинотеатр, именно кинозал, где Леонид Ильич обычно смотрел документальные фильмы. Он их очень любил, особенно фильмы о природе.

В доме был бассейн, где-то метров пятнадцать в длину, а в ширину и того меньше — метров шесть. Утром Леонид Ильич под наблюдением врачей делал здесь гимнастику. Рядом с домом был запущенный теннисный корт, на нем никто не играл, и он быстро пришел в негодность, зарос травой».

Подтвердим это свидетельство рассказом В. Болдина, работника ЦК, часто бывавшего на этой даче:

«Внешне она выглядела неказисто: низенькая, в два этажа, с маленькими залами и гостиной. И только пристроенный бассейн и сауна удлинили помещение. Из тех дач, где жили члены Политбюро и руководители правительства СССР, эта была, пожалуй, довольно скромная.

На первом этаже кроме холла была столовая метров 50, крутая лестница на второй этаж. Там несколько спаленок метров по 15–18 с небольшими туалетами и низкими потолками; здесь останавливались дети и внуки, когда им это разрешалось.

Спальня Брежнева была побольше, но ничего похожего на Форос тут не было. Кабинет Леонида Ильича был небольшой — метров 20–25, скромный письменный стол, стеллажи вдоль стен. Небольшой диван. У стола телефонный пульт, по которому он мог связаться по прямой связи с членами Политбюро ЦК, некоторыми другими должностными лицами.

На стеллажах стояли книги главным образом времен середины 50-х — начала 60-х годов. Много дарственных изданий, альбомы с фотографиями, различные буклеты, брошюры о боевых действиях 18-й армии, Малой земле и многое другое о той жизни, где была настоящая работа и истинные увлечения. В комнатах витал дух неухоженности, казенщины. Все напоминало временность пребывания здесь человека, мимолетность его жизни на земле. Больше всего поразили меня казенная мебель и чужие холодные стены, которые обитатели дома, и это знали все, начиная от Брежнева до его внуков, будут вынуждены рано или поздно покинуть».

Как видно, личные вкусы Брежнева были весьма скромны, а стремления даже к минимальной роскоши не наблюдалось никакого. О его довольно-таки простой квартире на Кутузовском проспекте, где он с семьей прожил тридцать лет, не предпринимая никаких попыток перемен на лучшее и большее, уже говорилось. Дачи, на которых он отдыхал на юге, преимущественно в Крыму, были сугубо казенными и использовались им (как и другими советскими вождями) лишь как официальные резиденции для приемов именитых гостей.

Брежнев обладал спокойным и уравновешенным характером, был доброжелательным и ровным по натуре человеком. Именно во всем, природа в равной степени не наделила его ни талантами, ни пороками. Ныне, когда о его жизни известно буквально все, это особенно ясно. Например, опубликованы его черновые заметки на листках перекидного календаря, сделанные исключительно для памяти. Цитируем небольшой отрывок за 1976 год, Брежнев уже всевластен, но еще здоров (авторская пунктуация сохранена).

«10 мая 1976 г. Вручение большой маршальской звезды. Говорил с тов. Копенкиным А.Н. — он сказал голос офицера слышал, голос генерала слышал — а теперь рад, что слышу голос маршала».

«16 мая 1976 г. Никуда не ездил — никому не звонил мне тоже самое — утром стригся брился и мыл голову. Днем немного погулял — потом смотрел как ЦСК проиграл Спартаку (молодцы играли хорошо)».

«30 мая. Был в Завидово с т. Черненко К.У. Убил 8 штук».

«26 июня. Суббота. Разговаривал с тт. Черненко К.У. Русаковым — о Польше. Примерка и прием костюмов. Был вечером у Музы Владимировны и Валентины Александровны».

«25 июля. Воскресенье. Утро как обычно никого не найдешь Завтрак — бритье — плавание Сегодня заснул на качающемся снаряде на берегу. Сегодня Т. Николаевна — продолжила чистку зубов — а Муза посмотрела протез Говорил с т. Черненко К.У. — он пока нездоров все что можно делается».

«31 июля. Суббота. Заплыв — 1 час бассейн 30 м. Бритье — забили в косточки с Подгорным. Подарки Гусаку Г.Н. — вручены в 11 ч. Утра. Андропов о Косыгине. Подгорный играл в домино затем я ему рассказал о Косыгине».

«7 августа. 19 день отпуска. Плавал в море 1.30— массаж бассейн 30 минут. Вымыл голову — детским мылом…»

«17 августа — вторник 29 день отпуска. Спросить когда Косыгин перевернулся на лодке. Чазов Е.И. — в сознании хорошо разговаривал спокойно реагировал что ему придется до средины октября лечиться. 17 августа улетели в Москву Галя и Юрий Михайлович. Суслов М.А. сегодня вылетает в Сочи».

«21 августа. Вылетел с Н.В. Подгорным в Астрахань. Вечером был на охоте (вечерка) Убили 34 гуся».

«23 августа — понедельник. Утро — разделка белуги — осетра изготовление икры. Отлет в Симферополь — он не принял посадили на морском военном аэродроме Саки. Встретили Блатов и Виктория. Приехали в дом к обеду ел борщ…»

Воистину прост и благодушен был Генсек! По-детски, а главное — в равной мере! — радуется полученной звездой Маршала Советского Союза и охотничьей добычей, с одинаковым вниманием «забил косточки» с Подгорным (с «президентом» СССР в домино сгоняли!) и выслушал доклад шефа КГБ о несчастном случае с Предсовмином Косыгиным. Нет, Леонид Ильич был по натуре своей никак не способен на крутые решения или поступки, а жестокость вообще не свойственна его душевной природе. Отчего и не осталось за ним в памяти каких-либо мрачных или темных дел. Он был добродушен и покладист в домашних делах и в равной мере — в делах большой политики.

К сожалению, совсем иное дело — его близкие и приближенные…

Общую картину довольно-таки многочисленного семейства Брежневых дал личный врач Генсека (и его близких тоже) Евгений Чазов. Он о том был очень хорошо осведомлен, и не только как слуга Гиппократа, но и как сотрудник так называемого Четвертого управления Минздрава, подчиненного (неофициально) КГБ, а сам Чазов был весьма близок к Андропову, так что осведомленность его была, так сказать, двойной. Вот что он писал много лет спустя:

«Не хочу уподобиться многочисленным «борзописцам», смакующим несчастье и злой рок в семействе Брежневых. Большинство из этих несчастий выносила на своих плечах жена Брежнева, которая была опорой семьи. Она никогда не интересовалась политическими и государственными делами и не вмешивалась в них, так же, впрочем, как и жена Андропова. Ей хватало забот с детьми. Сам Брежнев старался не вмешиваться в домашние дела. При малейшей возможности он «вырывался» на охоту в Завидово, которое стало его вторым домом. Как правило, он уезжал днем в пятницу и возвращался домой только в воскресенье вечером.

В последние годы жизни Брежнева у меня создавалось впечатление, что и домашние рады этим поездкам. Думаю, что охота была для Брежнева лишь причиной, чтобы вырваться из дома. Уверен, что семейные неприятности были одной из причин, способствующих болезни Брежнева. Единственно, кого он искренне любил, это свою внучку Галю. Вообще, взаимоотношения в семье были сложные. И не был Чурбанов, как это пытаются представить, ни любимцем Брежнева, ни очень близким ему человеком. Всю заботу о Брежневе в последнее десятилетие его жизни взяли на себя начальник его охраны А. Рябенко, который прошел с ним полжизни, и трое прикрепленных: В. Медведев, В. Собаченков и Г. Федотов. Более преданных Брежневу людей я не встречал.

Когда Брежнев начал превращаться в беспомощного старика, он мог обойтись без детей, без жены, но ни минуты не мог остаться без них. Они ухаживали за ним, как за маленьким ребенком. Как оказалось, в конце концов именно они стали нашими союзниками в борьбе за здоровье и работоспособность Брежнева.

К моему удивлению, меня ждало полное разочарование в возможности привлечь жену Брежнева в союзники. Она совершенно спокойно прореагировала и на мое замечание о пагубном влиянии Н. на Брежнева, и на мое предупреждение о начавшихся изменениях в функции центральной нервной системы, которые могут постепенно привести к определенной деградации личности. В двух словах ответ можно сформулировать так: «Вы — врачи, вам доверены здоровье и работоспособность Генерального секретаря, вот вы и занимайтесь возникающими проблемами, а я портить отношения с мужем не хочу». Более того, в конце 70-х годов, когда у Брежнева на фоне уже развившихся изменений центральной нервной системы произошел срыв, связанный с семейным конфликтом у его внучки, никого из близких не оказалось на его стороне. Уверен, что этот срыв усугубил процессы, происходившие и в сосудах мозга, и в центральной нервной системе».

Печальная картина открывается вокруг личной жизни Брежнева, ничего не скажешь! И на любимую охоту он ездил, оказывается, от печальных переживаний в собственной семье, и ухаживали за немощным Генсеком его заботливые охранники, а не дети или иная родня. Известно, что Леонид Ильич особенно любил свою старшую дочь Галину. Она же доставила ему более всего неприятностей, особенно на склоне жизни, когда здоровье его стало сдавать. Вот что отвечала на вопросы писателя В. Карпова вдова Брежнева Виктория:

«— Галя росла очень своевольной девочкой. Наши родительские нравоучения ее стесняли. Она очень рано вырвалась из-под нашей опеки, а восемнадцать лет выскочила замуж.

— Может, артистическая богема ее испортила? Не в цирке ли с акробатом Милаевым она пристрастилась к спиртному?

— Нет, Евгений Тимофеевич — человек хороший. Его работа не позволяла ему пить — он постоянно должен быть в форме. Он сам не пил и всем участникам своего номера не позволял выходить из рабочего режима. Пить ее приучил Чурбанов. Он сам запойный пьяница, и Галю приучил.

— Как она познакомилась с Чурбановым?

— Я и Леня относились к Милаеву доброжелательно. Когда у них происходили ссоры с Галей, мы всегда были на его стороне. Даже после того, как они разошлись, Леня поддерживал его: Милаева назначили директором нового цирка, построенного в Москве на проспекте Вернадского. После развода с Милаевым отец, как я уже вам говорила, поселил Галю рядом в нашей квартире, строго сказал: «Хватит шляться!» Галя начала работать в «Агентстве печати Новости». В нашем подъезде жил министр внутренних дел СССР Николай Щелоков. Леня знал его еще по работе в Днепропетровске. У нас были добрые отношения с этой семьей. Вот сын Щелокова Игорь и познакомил Галю с Юрием Чурбановым».

Начиналось все вроде бы хорошо. Галине было при вступлении в брак сорок лет, она выглядела хорошо, отличалась здоровьем. Юрий — статный красавец, из русской трудовой семьи, подполковник МВД, тридцати трех лет, уже разведенный с бывшей женой. Брежнев и его супруга, как добрые родители, радовались за дочь, надеясь на благополучный брак, ибо Галя давно начала погуливать, причем это обрастало дурными сплетнями. Свадьба была очень скромной, но Леонид Ильич выказал себя простым и радушным хозяином. Чурбанов рассказал о том, уже вернувшись из долгой лагерной отсидки:

«Мы расписались в загсе Гагаринского района. Леонид Ильич категорически запретил нам обращаться во дворцы бракосочетания; он хотел, чтобы все прошло как можно скромнее. Мы специально выбрали день, когда загс был выходной, приехали, нам его открыли, мы расписались, поздравили друг друга, — что и говорить, пышное получилось торжество при пустом-то зале. Свадебный ужин проходил на даче и длился часа три. Можно представить себе робость моих родителей, когда их доставили на большой правительственной машине на дачу Генерального секретаря ЦК КПСС. Из двух костюмов отец выбрал самый лучший, что-то подыскала мама, все считали, что они нарядно одеты, а мне их было до слез жалко. Конечно, они очень стеснялись, мама вдобавок ко всему еще и плохо слышит, но отец держался с достоинством, не подкачал. Гостями с моей стороны были брат, сестра, несколько товарищей по работе в политотделе мест заключения Министерства внутренних дел, Галя тоже пригласила двух-трех подруг, — в общем, очень узкий круг. Было весело и непринужденно. Леонид Ильич сам встречал гостей, выходил, здоровался».

С Юрием Чурбановым автору этой книги приходилось сотрудничать несколько лет — в должности замминистра МВД он входил в редколлегию сверхпопулярного тогда журнала «Человек и закон». Журнал был самого боевого русско-патриотического направления, но материалы те никакого возражения от Чурбанова не встречали. Свидетельствую с полной ответственностью, что распространяемые тогда (оставшиеся и посегодня) слухи о его разгулах и приобретательстве неимоверно преувеличены, попросту лживы. Интриган и хапуга Горбачев наводил тут тень на плетень вполне сознательно. Чурбанов вел себя вполне скромно, единственная слабость, которую замечали все и над чем подтрунивали, — тяга к красивой одежде.

Совсем иное дело — Галина Леонидовна. После непродолжительного семейного мира, что очень радовало отца, она опять вернулась к светским похождениям самого дурного свойства. Возник ее скандальный роман с неким Борисом Буряце по прозвищу «Боря Цыган», мерзким авантюристом и проходимцем, который числился стажером Большого театра. Для полноты картины придется процитировать одного свидетеля, чтобы понять, сколь тяжко приходилось от всего этого Брежневу:

«Я видел первый раз Галину Брежневу в 1977 году, летом, в Доме творчества театрального общества в Мисхоре, в Крыму. Она приезжала туда с дачи отца к своему любовнику Борису Буряце, цыгану. Ему тогда было 29 лет, он закончил отделение музыкальной комедии Института театральных искусств. V него был неплохой тенор, но весьма слабые актерские данные. Это был красивый брюнет с серо-зелеными глазами, довольно полный для своего возраста. Он имел весьма изысканные манеры и утонченные вкусы — в еде, в одежде, в музыке. Носил он джинсы, джинсовую рубашку на молнии, остроносые сапоги на каблуках и иногда черную широкополую шляпу. На безымянном пальце сверкал перстень с огромным бриллиантом, а на шее красовалась толстая крученая золотая цепь, которую он не снимал, даже купаясь в море. Он появлялся на пляже в махровом халате. Иногда читал, но чаще играл в карты с несколькими знакомыми и с младшим братом Михаилом. Борис жил в двухкомнатном «люксе» с душем, телевизором, холодильником. Питался он не в ресторане, а дома — с друзьями…

Галину при всем желании нельзя было назвать красивой. У нее были грубые, крупные черты лица, очень напоминающие отцовские, темные волосы, забранные в пучок, и темные, густые брови. На пляж она выходила в длинном до полу шелковом халате. В свою речь Галина часто вставляла матерные слова. Отношения Бориса и Галины выглядели очень странными. По его словам, их связь началась, когда ему еще не было и 20 лет. Вряд ли он любил эту женщину. Но Галина, казалось, была влюблена в своего цыгана, причем страсть ее была властной, изнуряющей и утомительной. Она ревновала Бориса, устраивала ему сцены — зачастую только из-за того, что он ушел куда-то, вместо того чтобы целый день ждать ее звонка. О женитьбе Бориса на какой-либо из его знакомых не могло быть и речи — он был обречен на роль вечного любовника стареющей и своевольной «мадам».

Борис, умный и изощренный человек, умел держать себя в руках. Галина же была крайне раздражительна. Она могла закатить истерику только потому, что Борис напомнил ей, что пора уезжать, дабы не огорчать папу и маму. Галина называла родителей «двумя одуванчиками», что не мешало ей восхищаться их преданностью друг другу и взаимной заботой. Иногда она говорила об отце, который, несмотря на возраст и болезни, каждый день купался в Черном море: «О нем много болтают, но он все-таки борется за мир. Он искренне хочет мира». Напившись, она громко говорила: «Я люблю искусство, а мой муж — генерал».

Естественно, что семейная жизнь любимой дочери Брежнева развалилась, а отцу обо всем этом, разумеется, докладывали. Ясно, что этот добрый человек должен был переживать в связи со всем этим. А для замминистра МВД Чурбанова жизнь превратилась в настоящий ад. Когда горбачевские люди начали его «дело», они собрали показания окружающих. Многое можно себе представить, познакомившись с абсолютно достоверным документом, который появился в «Деле Чурбанова» после его ареста. Это выдержка из допроса Новиковой Зинаиды Александровны, которая была вхожа в дом Чурбановых, помогала им убирать дачу и оказывала услуги по хозяйству. Дело происходило в конце 70-х:

«С того времени, как я стала работать в кафе «Жуковка», я и познакомилась с Галиной Леонидовной, которая все эти годы довольно часто посещала кафе, в большинстве случаев со своими друзьями. Жила она на даче — в километре от кафе, и познакомившись с ней, по ее просьбе стала выполнять не очень обременительные просьбы. То Галина Леонидовна просила прийти на дачу сделать уборку, то принести спиртные напитки, то пойти с ней сделать уборку на квартире по улице Щусева. Женщина она добрая, в расчетах никогда не скупилась… Выполняя поручения Галины Леонидовны, бывая у нее на даче, я познакомилась и с ее мужем Юрием Михайловичем. У него была служебная машина «Чайка», его сопровождала охрана, все ему козыряли, старались услужить. За Галиной Леонидовной была закреплена служебная машина «Волга», хотя она нигде не работала. Оба они злоупотребляли спиртными напитками, и не было вечера, чтобы не напились и не устроили обоюдный скандал. В ссоре они были невыносимы, оскорбляли друг друга нецензурными словами, бросались первыми попавшими под руку предметами, наносили побои. Причем присутствующие люди, друзья, сослуживцы, знакомые, не являлись для них помехой, на посторонних они просто не обращали внимания, а то и их начинали честить теми же словами. Не было какого-либо вечера, на котором я присутствовала, чтобы он не закончился подобным скандалом. А недостатка в средствах на ведение такого образа жизни у них не было, хотя постоянно у Галины Леонидовны с языка не сходили слова об отсутствии денег. Но вскоре она появлялась с набитым деньгами кошельком, говоря, что мать «немного подбросила»…»

Мы остановились на этой пикантной истории кратко, опуская многие дурные подробности. Важно лишь осознать обстановку, в которой оказался стареющий Генсек. К сожалению, с его младшим сыном Юрием дела оказались не намного лучше.

Поначалу все у него шло очень даже хорошо. Пошел по трудовым стопам отца, окончил в 1955 году Днепропетровский металлургический институт, работал там же по своей уважаемой тогда профессии. Но отец стал Генсеком, и о Юрии Леонидовиче стали очень «заботиться». Он был переведен в штат весьма балованного тогда Министерства внешней торговли, оказался его представителем в Швеции.

Внезапная перемена скромного, добропорядочного Днепропетровска на Стокгольм, переполненный всяческими соблазнами, не прошла бесследно для молодого инженера-металлурга. Вот как вспоминал о нем ответственный работник Минвнешторга:

«Как-то я был в Швеции в командировке. Юра пригласил меня к себе домой, был очень гостеприимен, мы долго беседовали и расстались лишь в 3 часа ночи. Потом мы долго не виделись. Юра был назначен торгпредом в Швецию, в министерство уже вернулся председателем объединения, а вскоре стал первым заместителем министра внешней торговли, моим начальником.

К тому времени Юрий Леонидович сильно изменился. Почему? Что произошло? Он был отзывчивым, и этим многие пользовались. Его все приглашали в гости, все были «друзьями». Всегда старались, чтобы он побольше выпил. Юра после выпивки обычно становился совсем добрым, и тогда возникали просьбы. Я считаю, что именно эти «друзья» способствовали тому, что Юра стал много выпивать. Он взял помощником красивую женщину, ездил вместе с ней за границу. Стал посещать ночные заведения, часто бывал пьян. Мы как-то встретились в торгпредстве в Токио. Уже днем Юра был навеселе. Я искренне жалел, что обстоятельства портили хорошего, честного, доброго человека.

К сожалению, кончилось это плохо. Его досрочно отправили на пенсию по болезни. Я должен сказать, что за весь период своей работы в министерстве Юра только помогал людям, никому не причинил зла, хотя власть его была велика. Мало кто отваживался отклонить его предложение или какую-нибудь просьбу».

Можно предположить, что о слабостях сына Брежневу даже не докладывали. В 1981 году на XXVI съезде КПСС Юрия Брежнева избрали кандидатом в члены ЦК, уже спившегося к тому времени несчастного человека! Ясно, что, находись его отец-Генсек в здравом состоянии, он бы этого не допустил, должность сына отнюдь не соответствовала вхождению его в высший орган партии. Это лишь подтверждает, в каком болезненном состоянии находился Леонид Ильич в свои последние годы, как он потерял все рычаги управления и надзора, и не только как глава огромного государства, но и как глава семьи. А несчастного Юру после кончины отца сняли с должности… В настоящее время Галина Леонидовна скончалась, проведя последние годы в очень тяжелом состоянии, а Юрий Леонидович тихо живет на пенсии.

Да, действительно, приходится согласиться, что охота в подмосковном заповеднике Завидово стала не только любимым издавна отдыхом стареющего Брежнева, но и уходом его от непрекращающихся семейных неурядиц, которые его чрезвычайно печалили. Сейчас над этим любят подсмеиваться и ерничать, но ничего предосудительного или даже чего-то особенного в благородном занятии охотой нет. Кстати уж, первые советские вожди тоже очень любили эту забаву: Троцкий, Киров, Ворошилов, Жуков с Рокоссовским, даже сам Владимир Ильич в молодые годы. Сталин охоту не признавал, зато Хрущев весьма почитал. Почти все соратники Брежнева тоже очень любили.

Об охотничьих забавах Брежнева имеется уже множество рассказов, приведем один, весьма забавный (со слов одного работника партийного аппарата):

«Достойна упоминания охота в подмосковном Завидове, куда, в знак особого расположения, Леонид Ильич приглашал с собой лишь людей очень близких… Каждый понимал — приглашение на охоту как знак особого доверия. Болея, дряхлея, люди не могли отказаться от благорасположения генерального, а открыть свое недомогание не хотели.

В квартире Черненко раздавался телефонный звонок. К телефону подходила жена. Звонили от Брежнева, кажется, кто-то из охраны, передавали приглашение на охоту.

— Вы знаете, — отвечала Анна Дмитриевна, — Константин Устинович плохо себя чувствует. Вы как-то скажите Леониду Ильичу…

Но, услышав, с кем говорит супруга, трубку брал сам Черненко и вмешивался:

— Да, чувствую себя неважно. Но вы про это не говорите Леониду Ильичу. Скажите, что допоздна работал, очень устал…

Просьбу передавали в точности — в этом не приходилось сомневаться. Но Брежневу нужен был Черненко. Нужен даже для совместного отдыха. Без него было скучно…

Следующий звонок от самого Брежнева — минуя помощников — раздавался не прямо с утра, а чуть позже, похоже, с телефонного аппарата в несущейся в Завидово машине:

— Костя, бросай работу. Тебе надо отдохнуть. Приезжай, жду!

«Косте» ничего не оставалось делать, как вставать и ехать. Частенько он возвращался с этих охот простуженный и с температурой. Но отказываться от подобных предложений было не в его правилах.

Я, конечно, на эти охоты не ездил, нечего на них помощникам делать. Там для охраны работы вдоволь. Но трофеев вкушать удавалось не раз…

Сегодня многие журналисты вдоволь поиздевались над этими охотами — мол, вот до чего дошли в подхалимстве, больной, с температурой, а с начальством едет, отказать не может… Думаю, что в этом современные «судьи» ошибаются. Черненко тоже любил побродить по лесу с ружьишком в руках. Почему с Брежневым, а не с кем-нибудь другим? Ну, извините, товарищей не выбирают…»

К слову сказать, охотничьи развлечения издавна служили прекрасным поводом для ведения самых серьезных переговоров, в том числе и международных. Об одном таком случае рассказал тогдашний генерал КГБ В. Крючков:

«После завершения официальной части Кадар пригласил советских гостей поехать на охоту в одно хозяйство на юге страны, под городом Печем. Приглашение было с готовностью принято — Брежнев и Подгорный были заядлыми охотниками. В путь отправились специальным поездом. В вагон-салоне Кадар старался разговорить гостей, подбрасывал то одну, то другую тему, предлагал в менее официальной обстановке обсудить ряд конкретных проблем, но беседа как-то не клеилась. Всем показалось, что Брежнев, не имея под рукой заранее заготовленных материалов (а существом дела он не владел), просто растерялся. В конце концов, по-моему, понял это и сам Кадар.

Перешли на охотничьи темы, и тут уж беседа пошла вовсю. Особенно был активен Подгорный. У него наготове была масса охотничьих историй, приключившихся будто бы лично с ним. Успел он, правда, рассказать не больше двух-трех, так как краткостью явно не отличался…

Вскоре прибыли на место. Наблюдал я охоту впервые, и она мне запомнилась на всю жизнь.

Охотники заняли места и изготовились к стрельбе. Я стрелять отказался, сославшись на то, что не охотник.

Егеря тем временем начали выгонять фазанов, которые буквально сотнями стали вылетать из зарослей, многие из них тут же падали камнем, сраженные меткими выстрелами. Кадар и его товарищи стреляли редко, больше просто наблюдали, обмениваясь между собой впечатлениями. Брежнев же палил вовсю! С ним рядом находился порученец для того, чтобы перезаряжать ему ружья.

Леонид Ильич, отстрелявшись в очередной раз, не глядя протягивал пустое, еще дымящееся ружье порученцу и принимал от него новое, уже заряженное. А бедные фазаны, которых до этого прикармливали несколько дней, все продолжали волнами лететь в сторону охотников.

Эта бойня, которая и по сей день стоит у меня перед глазами, прекратилась лишь с наступлением темноты.

У охотничьего домика разложили трофеи, к фазанам добавили еще нескольких зайцев, двух кабанов. Кадар и его товарищи взяли по одной птице — таков порядок, за следующий трофей надо уже платить коммерческую цену. На гостей, разумеется, эти порядки не распространялись.

Вечером состоялся дружеский ужин. Первым охотником был признан Брежнев, вторым — Подгорный. Как и в поезде, начался обмен впечатлениями, опять пошли бесчисленные охотничьи байки. Впрочем, Кадар все-таки ухитрился затеять серьезный разговор, причем весьма полезный. Речь пошла о реформах…»

Другим увлечением Брежнева, столь же давним и не менее страстным, были автомобили и езда на них. Водителем он был умелым и лихим, часто с немыслимой у нас скоростью носился по дорогам Подмосковья, благо дороги те были пустынны, ибо находились в охраняемой зоне правительственных дач и заказников. Впрочем, приходилось ему лихачить в иных местах Союза и даже за рубежом. Один из чинов охраны позже вспоминал не без изумления:

«Он был ярым автолюбителем и если садился за руль сам (а это он делал до конца 70-х), то развивал на автомобиле просто бешеную скорость. Несколько раз он чуть было не разбился насмерть.

Однажды, когда он лихо гнал автомобиль, у него на ходу лопнуло правое колесо. Машину сразу стало заносить. Брежнев, хоть и был уже в возрасте, буквально всем телом налег на руль и сумел удержать машину от аварии.

В другой раз, в Крыму, он с утра влез в машину, а на заднее сиденье посадил двух женщин-врачей. Желая блеснуть перед дамами своей лихостью, он развил такую скорость на горном серпантине, что в конце концов не справился с управлением и проскочил один из поворотов. В самый последний момент он все-таки успел нажать на тормоз, и машина буквально повисла над обрывом».

Брежнев ужасно любил автомашины, особенно мощные. Иностранные руководители, его принимавшие, знали о том и делали соответствующие подарки. Порой об этом им приходилось вскоре сожалеть. Бывший президент США Ричард Никсон с ужасом вспоминал о таком случае:

«Я сделал ему официальный подарок на память о его визите в Америку: темно-голубой «линкольн-континенталь» индивидуальной сборки. В нем была черная велюровая обивка. На приборной доске была выгравирована надпись: «На добрую память. Самые лучшие пожелания». Брежнев — коллекционер роскошных автомобилей — не пытался скрыть своего восхищения. Он настаивал на том, чтобы немедленно опробовать подарок. Он сел за руль и с энтузиазмом подтолкнул меня на пассажирское сиденье. Глава моей личной охраны побледнел, когда увидел, что я сажусь в машину, и мы помчались по одной из узких дорог, идущих по периметру вокруг Кэмп-Дэвида. Брежнев привык беспрепятственно продвигаться по центральной полосе в Москве, и я мог только воображать, что случится, если джип секретной службы или морских пехотинцев внезапно появится из-за угла на этой дороге с односторонним движением. В одном месте был очень крутой спуск с ярким знаком и надписью: «Медленно, опасный поворот». Даже когда я ехал здесь на спортивном автомобиле, я нажимал на тормоза, для того чтобы не съехать с дороги вниз. Брежнев ехал со скоростью более 50 миль в час, когда мы приблизились к спуску. Я подался вперед и сказал: «Медленный спуск, медленный спуск», но он не обратил на это внимания. Мы достигли низины, пронзительно завизжали покрышки, когда он резко нажал на тормоза и повернул. После нашей поездки Брежнев сказал мне: «Это очень хороший автомобиль. Он хорошо идет по дороге». «Вы великолепный водитель, — ответил я. — Я никогда не смог бы повернуть здесь на такой скорости, с которой вы ехали». Дипломатия не всегда легкое искусство».

Даже в Америке, на родине автомобиля, с лучшей в мире дорожной сетью, изумлялись лихости водителя Брежнева. Его переводчик В. Суходрев рассказал в связи с тем случаем любопытные подробности:

«У этой истории было продолжение. Спустя несколько месяцев, уже в Москве, Брежнев позвонил мне домой и так, по-свойски, сказал:

— Витя, помнишь, нам машину американцы подарили? Так вот я хочу разобраться в запчастях к ней. Мне тут каталог принесли. Ты не можешь ко мне подъехать и помочь в нем разобраться?

Я приехал в Кремль и вижу такую картину: сидит Брежнев и сосредоточенно листает толстенный том — каталог запчастей к лимузину. Сердце мое сжалось: откуда я мог знать, какая деталь этому лимузину в будущем понадобится. Я знал только то, что машина классная и ей до ремонта еще очень далеко. Решил убедить Брежнева, что лучше отложить каталог, а уж если он и понадобится, тогда и воспользоваться им.

Он недоверчиво взглянул на меня:

— Нет, Витя, давай за работу, выписывай запчасти.

Делать нечего, я засучил рукава и взялся за эту идиотскую писанину. Сижу, выписываю, что Бог на душу положит. Тут звонит телефон, и я становлюсь невольным свидетелем разговора Брежнева с А.П. Кириленко. Чтобы не брать трубку, он нажимает кнопку громкой связи. Кириленко говорит, что хотел бы съездить в отпуск. Леонид Ильич спрашивает его:

— А зачем?

Тот отвечает, что, мол, надо здоровье поправить. Брежнев вновь ему добродушно говорит:

— Ну ладно, поезжай. Да, кстати, тут Косыгин предлагает провести Пленум по вопросам пьянства. Не знаю, не думаю, что это сейчас своевременно.

Кириленко, тогда второй человек в партии, немедленно соглашается:

— Да нет, не надо. У нас пили, пьют и будут пить».

Воистину простым русским мужиком был Генсек Брежнев! Раз есть возможность бесплатно обзавестись запчастями, так надо на всю катушку… А бороться с пьянством? Кому оно у нас мешает…

Закончим сюжет о Брежневе-автолюбителе следующим любопытным сообщением, хотя случившееся к его биографии отношения не имеет, произошло после его кончины. Однако нравы эпохи той поры характеризует весьма выразительно. Один из офицеров кремлевской охраны засвидетельствовал:

«После смерти Брежнева осталось десять личных автомашин, подаренных ему различными иностранными фирмами и государственными деятелями. Четыре из них остались у родственников, в основном у внуков, три сдали в ЦК КПСС и три — в КГБ. Сдано было также большое количество охотничьего оружия, которое позднее продали музеям и частным лицам».

У главы великого государства было к концу долгой жизни всего десять машин! И они не обошлись советскому трудовому народу ни в единую копеечку — то были почтительные подарки глав других государств, очень не бедных. Да, кое-что получили внуки, но большую часть — то же Советское государство. Все познается в сравнении. Вот сообщает печать, что у «президента» нищей Калмыкии личный автопарк насчитывает 70 автомашин. Семьдесят. И это не считая шахматных и прочих дворцов. Самой дорогой машиной ныне считается «ролс-ройс». Так вот у подозрительного «банкира» Смоленского таковых набралось с полдюжины, но держит он свой личный автопарк почему-то в Вене… А нам еще болтали про «золото партии»…

Почти всю свою жизнь Брежнев был очень крепким человеком и следил за своим здоровьем довольно тщательно. Охранники свидетельствуют:

«Леонид Ильич был отличным пловцом. В московских условиях он ежедневно плавал в небольшом бассейне на даче. Во время летнего отпуска в Крыму он уплывал, как правило, в море на 2–3 часа и возвращался с купания только к обеду. В таких заплывах с ним рядом постоянно находились два сотрудника охраны, недалеко шла шлюпка с охраной и катер с аквалангистами. Такие меры принимались не случайно, ибо возраст был не тот, чтобы оставлять его одного, да и однажды был случай, когда у него случилось головокружение и он стал тонуть. Вообще же он держался на воде очень легко и подолгу».

«Однажды Л. Брежнев попал в сильное течение, но от помощи охраны отказался и боролся с течением сам. В результате его и охранников отнесло далеко за зону, аж в район профсоюзного санатория. А оттуда им всем затем пришлось несколько километров шагать пешком обратно».

Как и большинство советских мужчин, Брежнев был большим любителем футбола и хоккея. Точно известно, что болел он за команду ЦСКА, однако до сих пор не имеется никаких данных, даже сплетен, будто Генсек хоть как-то покровительствовал своим любимцам и способствовал их успехам. Люди, вспоминающие о нем, любят рассказывать, что верный «Костя» (К.У. Черненко) болел за «Спартак», они любили посещать матчи «своих» команд, причем Брежнев подначивал «Костю» в случае успеха ЦСКА. Словом, все как у всех советских граждан…

Брежневу были не чужды и другие любимые забавы простых советских тружеников, например, очень любил домино («забить козла», говаривали по таким случаям в народе, так же выражался и Генсек). О том сохранилось множество любопытных свидетельств, приведем лишь два из них. Вот вспоминает недоброжелатель Брежнева, сын Никиты Хрущева Сергей:

«Отец ушел. На палубе остались Брежнев, Подгорный, Кириленко, Гречко, Устинов, министры, адмиралы, конструкторы. У Леонида Ильича спало напряженно-внимательное выражение. Глаза его повеселели.

— Что ж, Коля, — обратился он к Подгорному, — забьем «козла»?

Принесли домино. Брежнев, Подгорный, Кириленко и Гречко отдались любимому занятию. К возвращению отца стол очистили».

Вот еще одно свидетельство от бывшего зятя Юрия Чурбанова, который почитал своего тестя не только при жизни, но остался верен его памяти и после кончины, после развода с Галей:

«Субботними вечерами, в основном на отдыхе, он очень любил играть в домино с охраной. Вот эти игры просто сводили с ума Викторию Петровну, так как они обычно заканчивались около трех часов ночи, и она, бедная, не спала, сидела рядом с Леонидом Ильичом и клевала носом. Начальник охраны вел запись этих партий. Они садились за стол где-то после программы «Время» — и пошло! Игра шла «на интерес». Веселое настроение, шутки-прибаутки, но проигрывать Леонид Ильич не любил, и когда «карта» к нему не шла, то охрана, если говорить честно, старалась подыграть, а Леонид Ильич делал вид, что не замечает».

Сейчас разного рода телевизионные шуты высмеивают домино. А ведь совсем неплохая была игра, требовавшая внимания, да и смекалки. И уж во всяком случае много полезнее игорных домов, наркоты, гей-клубов и бомжевания, всех прочих подобных забав, которые нынешнее Останкино рекламирует нам с утра до ночи.

И последнее из любимых привычек Леонида Ильича: он с детства любил разводить голубей. Еще совсем недавно, по всей Руси великой, это было одним из любимых мужских занятий, причем очень серьезным, породистые голуби ценились исключительно высоко. Даже в Москве до конца семидесятых годов на окраинах сохранялось множество голубятен, а полеты этих красавцев так украшали столичное небо! Брежнев остался верен любимым птицам до конца жизни. Один из его приближенных рассказывал о том:

«Очень любил возиться с голубями. На даче у Леонида Ильича была своя голубятня. Голубь — это такая птица, которая прежде всего ценится за красивый полет. Из числа охраны на даче был прапорщик-любитель, следивший за голубями, — но Леонид Ильич сам очень любил наблюдать голубей, их полет, кормил своих «любимчиков», знал их летные качества. Он был опытным голубятником».

Теперь коснемся вопроса, который кому-то может показаться пикантным и соблазнительным. Речь идет об отношениях Брежнева с женщинами (имеются в виду, конечно, не члены семьи). По этому поводу тоже распущено множество сплетен, называются известные имена, подробности всяческие размазываются. Что ж, рассмотрим и эту сторону.

Для начала скажем с полной уверенностью, что достоверных свидетельств имеется немного, точнее говоря, — одно-единственное. Исходит оно от всезнающего Чазова, которому были известны все личные стороны жизни Генсека. Более того, время показало, что приводимые им факты достаточно достоверны. Вот подробно описанный подлинный случай. Заканчивается 1975 год, в начале следующего грядет XXV съезд КПСС, на котором Брежнев должен читать доклад, а самочувствие его неважное. Более того, Генсеку следовало бы и с текстом доклада хоть чуть предварительно ознакомиться… Ну хоть для порядку.

Окружение Генсека, в том числе, конечно, и Чазов, понимали, что его надо отвезти в спасительное Завидово, подтянуть телесно, а между охотничьими забавами дать ему просмотреть некоторые странички будущего доклада, составляемого уже прыткими помощниками. Но вот беда, в Завидово обитала некая скромная женщина…

Впрочем, скромная она была только по своему общественному положению, в остальном же — весьма уверенная и настойчивая. Брежневская охрана с тревогой докладывала о событиях в Завидово:

«Приглашая, например, в Завидово своих, как ему казалось, друзей-охотников Н. Подгорного и Д. Полянского, он не только усаживал за стол медсестру Н., но и обсуждал в ее присутствии государственные проблемы.

Мне позвонил возмущенный Д. Полянский и заявил, что это безобразие, что медицинская сестра нашего учреждения садится за стол вместе с членами Политбюро, которые обсуждают важные государственные проблемы. Что это не только неэтично, но и бестактно. Согласившись с ним, я поинтересовался, а сказал ли он то же самое хозяину дома? Несколько замявшийся Полянский ответил, что что-то в этом духе он Брежневу сказал, но считает, что прежде всего я обязан удалить Н. из Завидова и предупредить ее о необходимости строго соблюдать профессиональную этику. Не знаю, что на самом деле сказал Полянский Брежневу, но в их отношениях появился холодок, который в конце концов привел к разрыву.

Несмотря на углубляющиеся изменения личности Генерального секретаря, учащающиеся приступы срывов в его состоянии, страна в 1975 году продолжала еще жить активно и творчески».

Надо было принимать меры, но как? Кто посмеет вслух сказать Генеральному секретарю ЦК КПСС о подобном непотребстве? Согласился Чазов, благо повод приличный нашелся: здоровье Брежнева вдруг резко ухудшилось. Кремлевский Гиппократ взялся за дело решительно:

«Первое условие, которое я поставил, — удалить из окружения Н., уехать на время подготовки к съезду в Завидово, ограничив круг лиц, которые там будут находиться, и, конечно, самое главное — соблюдать режим и предписания врачей.

Сейчас я с улыбкой вспоминаю те напряженные два месяца, которые потребовались нам для того, чтобы вывести Брежнева из тяжелого состояния. С улыбкой, потому что некоторые ситуации, как, например, удаление из Завидова медицинской сестры Н., носили трагикомический характер. Конечно, это сегодняшнее мое ощущение, но в то время мне было не до улыбок. Чтобы, оторвать Н. от Брежнева, был разработан специальный график работы медицинского персонала. Н. заявила, что не уедет без того, чтобы не, проститься с Брежневым. Узнав об этом, расстроенный начальник охраны А. Рябенко сказал мне: «Евгений Иванович, ничего из этой затеи не выйдет. Не устоит Леонид Ильич, несмотря на все ваши уговоры, и все останется по-прежнему». Доведенный до отчаяния сложившейся обстановкой, я ответил: «Александр Яковлевич, прощание организуем на улице, в нашем присутствии. Ни на минуту ни вы, ни охрана не должны отходить от Брежнева. А остальное я беру на себя».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.