Глава 8 ПЕРЕТАСОВКА — ИГРА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Глава 8

ПЕРЕТАСОВКА — ИГРА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

В Кенигштайне в качестве офицера службы охраны я оставался до августа 1942 года. После Кольдица это вполне можно было счесть лечением покоем, и я полагаю, это было последнее лето, принесшее мне удовольствие за последующие пятнадцать лет. Лагерь располагался в замке на высоком плато, скорее похожем на крепость в Хонштайне — лагерь, где два года назад я начал свое знакомство с жизнью военнопленных, — в похожей тихой и мирной обстановке.

В Кенигштайне содержалось семьдесят французских генералов, из которых я в особенности запомнил генералов Флавиньи, Мюса, Мюзери, Бюрке и Месни.

Несколько недель я тщательно обыскивал помещения, ища ключ к побегу генерала Жиро, хотя и был убежден в том, что, если у них и был тайник, он, скорее всего, находился в незанятой комнате. Я искал какую-нибудь веревку: я был уверен, что это единственный способ, которым генерал мог выбраться из этой крепости.

Разумеется, приобретенные мной в Кольдице познания дали желаемый результат. На чердаке я нашел отрезок телефонного кабеля. Теперь можно было начать соединять факты. Мы нашли царапины на камнях у подножия утеса под замком и пару толстых перчаток внизу. На них остались фрагменты изоляционного материала — того же материала, что и вокруг телефонного кабеля. Жиро, должно быть, надел перчатки, спускаясь по кабелю. По крайней мере, теперь у нас был довольно правдоподобный ответ на вопрос от ОКВ: «Как бежал пленный?»

Как мы узнали позже, из интервью, данного генералом Жиро американскому журналу еще до окончания войны, он бежал в Швейцарию, а затем в Северную Африку, где присоединился к французской армии. Я увидел эту статью в «Ридерс дайджест» и отослал ее в ОКВ как доказательство правильности моей теории в Кенигштайне.

Генерал Жиро получил кабель от своей жены, спрятанный внутри окорока!

Посылки в Кенигштайне выдавались без прохождения проверки: меры безопасности там оставляли желать лучшего. Генерал смог спуститься по этому телефонному кабелю примерно на 100 футов по склону утеса, на котором был построен замок, средь бела дня после утренней переклички. В любом случае у него была фора в двенадцать часов до вечерней переклички, когда его отсутствие заметили бы. Но по какой-то причине в ту ночь система оповещения не сработала. Комендант и офицер службы охраны оба находились в Дрездене, а дежурный офицер, казалось, не осознал важности этого побега. Так что у генерала было преимущество в двадцать четыре часа, прежде чем его отсутствие было замечено. Гиммлер и Гитлер пришли в ярость и приказали провести проверки по всей Германии и Франции, но тщетно. Два старших офицера, главным образом отвечающие за заключенных в Кенигштайне, в частности комендант и его офицер службы охраны, каждый получили по шесть месяцев военной тюрьмы в Голлнове в Померании. Мы подумали, что им еще повезло — в Кольдице Ромилли, наш гражданский заложник, для двух офицеров в той же должности был смертным приговором.

Поскольку я находился в Кенигштайне вплоть до конца июля, я могу лишь вкратце и на основе записей изложить события, происходившие на фронте побегов в Кольдице в мое отсутствие. В то лето 1942 года парк, как обычно, часто фигурировал в попытках побега.

Однажды после прогулки собаки нашли одного голландского офицера под листьями и рыхлым грунтом. Это укрытие было сооружено под (буквально) прикрытием кружка по изучению Библии, посещаемого группой офицеров в длинных черных плащах — части голландской униформы.

28 мая после прогулки вновь недосчитались одного офицера. В результате проверки выяснилось, что пропавшим оказался лейтенант Жиро, самый молодой из французских офицеров. В одной из французских комнат решетки на окнах были пропилены насквозь, но, по моему мнению, это служило лишь для отвода глаз. Следов тропы, по которой он бежал, если он бежал через парк, найти не удалось. Проверять было уже слишком поздно. Стали задаваться вопросом, а не нашли ли французы еще один тайный «немценепроницаемый» выход, ведь ни одного ключа к этому побегу найдено так и не было. Жиро поймали в поезде, идущем во Франкфурт, и вернули назад в Кольдиц.

Одним из двух новоприбывших в мое отсутствие был один из самых известных британских летчиков-истребителей Битвы за Англию[42] командующий авиакрылом Дуглас Бадер. Я хорошо помню, как позже он, пошатываясь, разгуливал по двору на своих протезах. Другим оказался лейтенант Майкл Синклер из стрелковой бригады, чьи попытки побега оставались непревзойденными как по числу, так и по рискованности их осуществления. Синклер бежал из лагеря в Познани, вместе с майором Литтлдейлом. Его поймали на болгарской границе и отправили в Кольдиц через Вену. По пути он спрыгнул с поезда, но снова был пойман. Оба офицера закончили свою карьеру в Кольдице. Синклер постоянно страдал проблемами с синусами, и мы часто отсылали его из лагеря на лечение. В один такой случай, в Лейпциге, 2 июня, он убежал от своего конвоя. В Кельне через несколько дней случился сильный воздушный налет, и полиция искала летчиков, спустившихся на парашюте. Синклера остановили и допросили. Маскировка провалилась. Он снова вернулся в Кольдиц. Это была первая из нескольких попыток.

Майор авиации Паддон, бежавший вместе с четырьмя другими «пациентами» из госпиталя в конце апреля и снова пойманный, должен был предстать перед военным судом в Торне в Познани в июне. «Дело» последовало за ним из его бывшего лагеря, где он обвинил немецкого унтер-офицера в краже.

Мы понимали, что эти поездки по военным судам, благодаря которым пленные оказывались за пределами нашего кольца безопасности замка, были настоящим подарком для потенциальных беглецов, а потому, зная досье Паддона, мы послали с ним в качестве эскорта Диксона Хоука. Они ехали всю ночь.

На следующее утро Хорек пришел в тюрьму в Торне забрать своего пленного, чтобы отвести его в суд, но камера оказалась пуста. Суд пришлось отложить на неопределенный срок!

Мы никогда так и не узнали, как бежал Паддон. Должно быть, ему как-то удалось присоединиться к группе британского персонала, работающего в тюрьме, и вместе с ней выйти. Понюхав его одежду, собаки прошли по следу одной из рабочих групп, но след обрывался у болота. Возможно, они сочли трясину наилучшим местом для последнего следа этого неугомонного упрямца! Позже его приятели сообщили нам, что он находился дома в Англии, попав туда через Швецию.

6 июля полицейский отряд снова забил гол голландцам и застукал их за маскировкой дыры в одной из стен. Они проложили еще одну шахту, стремясь компенсировать контрфорс, который мы обнаружили раньше.

Через некоторое время двух голландских офицеров, лейтенантов Винкенбоша и Верли, поймали в помещении для мытья посуды, за проделыванием лаза в задней стене лагерной котельной, находившейся в нашем дворе. В тот же день шумы в стене между нашими помещениями и помещениями заключенных недвусмысленно дали понять, что англичане что-то замышляли. Мы послали полицейский отряд на четвертый этаж над столовой (всегда неприятности в этом юго-восточном «стыке»). Там они обнаружили капитана ван ден Хювеля, лейтенантов Круиминка и Стори-Пьу, вылезающих из англо-голландской дыры, которую они прорыли из столовой на чердак на нашей стороне.

Прошло всего несколько дней, и на нижнем этаже помещений старших офицеров был найден двенадцатифутовый туннель с тремя работающими в нем заключенными. На первый взгляд туннель казался бессмысленным, но вскоре мы догадались, что он шел на соединение с дренажной системой. Из тайника мы извлекли хороший улов, вплоть до самодельной пишущей машинки! Так вот как изготавливались эти первоклассные пропуска, найденные у беглецов!

Но что самое главное, мы нашли закодированное сообщение. Код был простой, и мы с легкостью его вычислили. В послании пленным советовали не пользоваться Лейпцигской центральной станцией и рассказывали, как ее миновать. Контактный номер телефона в Лейпциге прилагался. Отталкиваясь от этого, наша уголовная полиция нашла торговца электрооборудованием. Им оказался немец из старой караульный роты, которую мы удалили из замка как неблагонадежную.

До войны деловой партнер этого человека в Лейпциге был одним из польских офицеров, теперь пленник в Кольдице. Именно между этими двумя и происходил обмен сообщениями, а также вполне приличным количеством инструментов. Мы нашли даже список — фактически это был счет — всех инструментов, которые были отправлены в лагерь, со всеми подробностями, а также партий кофе и сигарет, высланных в обмен через этого человека или через его посредников после его удаления. Пленного, разумеется, мы не могли тронуть, но предатель был сурово наказан.

Я покинул Кенигштайн 26 июля и, после нескольких дней увольнения, вернулся на дежурство в Кольдиц. Оказалось, что наш комендант только что вышел на пенсию. Ему было больше семидесяти. Новый комендант был «новой метлой». Он настаивал на крайней скрупулезности во всей нашей работе, вплоть до последней мельчайшей детали, и имел обыкновение читать частые проповеди (то есть «ободряющие речи»). Например, нашим долгом было, говорил он, подавать пример солдатам. Мы должны настаивать на корректном применении Женевской конвенции и всех ее положений касательно обращения с военнопленными. Мы должны требовать, чтобы они вели себя соответственно. От нас в нашей работе он требовал «бдительности, осмотрительности, самообладания, спокойствия и настойчивости». Он, комендант, подает собой пример. Но он не будет слишком часто наведываться во двор заключенных. Он должен казаться тем, кто он есть, — символом последней инстанции!

Все это звучало очень хорошо, но этот офицер явно не имел представления о том, во что ввязывался или в какое положение пытался поставить нас! Подобные слова звучали очень уместно, когда мы слушали их в уважительной тишине в нашем «казино». Но я не думаю, чтобы они имели равное принятие во дворе заключенных. Единственным реальным изменением, я помню, явилось то, что в течение его командования мы развили наши отношения с партией больше, чем когда-либо.

Одной стоящей идеей, действительно пришедшей в голову этому второму коменданту Кольдица, явились специальные построения в любое время ночи. Но это было сопряжено со множеством неудобств. Во-первых, мы не могли поднять пленных с их коек. Мы не могли сказать, стояли ли они на своих местах, ведь на эти построения они не одевались как положено (вообще-то не делали они этого и на обычных дневных построениях, которые, как они утверждали, были не более чем переклички). Они попросту спускались вниз в той старой одежде, которая попадалась им под руку.

Во время одного из таких чреватых бунтом моментов пропала винтовка, которую чуть позже мы нашли в штанине одного из пленных. Мы послали часовых, чтобы заставить их спуститься вниз. Для этого требовалось сначала одних поднять с кроватей, других вытащить из шкафов. Чтобы открыть дверцу шкафа, одному из часовых пришлось на секунду поставить свою винтовку на пол — в это время она и исчезла.

В другую ночь специальное построение было проведено только для французов. Остальные пленные стояли у окон и орали через решетки. ЛО был вне себя. Весь караул созвали во двор и под оглушительный гром насмешек выстроили лицом к зданиям на восточной стороне.

«Отойдите от окон!» — кричал наш дежурный офицер.

Никто не обратил на него никакого внимания. Крики продолжались.

«Целься!» Караул нацелил винтовки на окна.

Наш ЛО-1, которого почти не было слышно в поднявшемся гвалте, заорал: «Если этот крик не прекратится, я отдам приказ стрелять!»

Один из караульных, уставший больше остальных, поднял дуло недостаточно высоко. На самом деле он опустил его так низко, что оно оказалось направленным в голову французского офицера, стоящего напротив него.

«Hoher!»[43] — заорал во всю глотку француз.

Его акцент был таким жутким, что караульный решил, будто услышал приказ «Feuer!».[44]

Он нажал на спуск. Они все нажали. Девятнадцать выстрелов ударили по окнам. Но каким-то невероятным чудом никого не задело.

Всего этого наш новый комендант просто не понимал. Недисциплинированность, взяточничество, кража — он к этому не привык. Он пришел с фронта и с подобным типом поведения не мог справиться вообще. Ореол его авторитета поблек. Если бы мы выполняли его приказы дословно, в каждой камере сидело бы по пять человек, причем четверо из них занимали бы ее перманентно, а в помещениях, скорее всего, вообще бы никого не осталось!

В начале августа в замок довольно неожиданно доставили несколько русских пленных для избавления от вшей. Два британских офицера были пойманы за рытьем туннеля в сарае, где это осуществлялось. Этот подкоп тоже был направлен на состыковку с трубами канализации, выходившими со двора под воротами и идущими вниз к арке и дальше невесть куда.

К этому времени мы уже поняли, что четырех камер внутреннего двора, которые мы использовали для размещения пленных под арестом, плюс еще трех под аркой между немецким внутренним двором и подъездным двориком не хватало, чтобы содержать всех тех, кто в любой данный конкретный момент находился под арестом. Даже когда мы удвоили количество пленных, мы не смогли справиться с наплывом пленных, попадавших в наши списки на размещение в них. Эти камеры составляли в среднем десять на шесть футов, и никогда в них не было меньше дюжины узников на срок от пяти до двадцати одного дня.

Таким образом, мы были вынуждены искать дополнительные тюремные места. Их мы нашли в старой городской тюрьме — 150-летнем здании, в наше время не использовавшемся, но с десятью старомодными камерами, гауптвахтой, небольшим двориком для физических упражнений. Дорога до тюрьмы из замка занимала десять минут, но она точно подходила для наших целей, и вечно любезное ОКВ наделило нашего коменданта полномочиями арендовать ее. Наши первые арестованные переехали туда на Пасху 1942 года, и после этого почти каждая камера была постоянно занята как в замке, так и в местной тюрьме, или Городском отеле, как ее вскоре прозвали.

Отправляясь на упражнения, заключенные один за другим выходили из своих камер и, спустившись вниз по лестнице на первый этаж, выходили на маленький двор на час дважды в день, утром и после обеда. Во время спуска по лестнице один караульный шел во главе строя, а один позади. Во дворе часовые становились друг против друга и следили за пленными, покуда те прогуливались взад-вперед в границах разделявших их двадцати пяти — тридцати ярдах.

Капитан авиации Дикинсон был человеком мгновенных решений, как и подобает летчику военно-воздушных сил. 18 августа 1942 года после часа стояния на жарком полуденном солнце с каждого конца маленького тюремного двора часовые с радостью прокричали «Время!» маленькой группе пленных, прогуливавшихся взад-вперед между ними.

Первый караульный открыл дверь на первый этаж тюремного здания и, войдя внутрь, начал подниматься вверх по лестнице. Пока второй караульный шел с дальнего конца двора, заключенные топтались у входа.

Внезапно Дикинсон бросился к боковой стене, поставил ногу на замок двери, подтянулся и перемахнул на другую сторону, приземлившись во фруктовом саду за оградой. Находившийся во дворе часовой не успел выстрелить. В любом случае он и не мог этого сделать: вокруг стояли дома, и он мог ненароком ранить мирного жителя. Дикинсон, благополучно перебравшись через дальнюю стену фруктового сада, завладел велосипедом, который по какой-то причине стоял на городской площади без присмотра. В тот же вечер в Хемнице его арестовала полиция, предупрежденная «Mausefalle»[45], но сама попытка была великолепна. К несчастью для Дикинсона, он не взял с собой одежды, пропусков и денег. Это было просто еще одним предприимчивым побегом — таким, как побег Десйоберта в октябре прошлого года.

Он сказал полиции, что был пилотом военно-воздушных сил, сбитым над Кельном. Той же ночью он вернулся в Кольдиц.

Через два дня мы снова отправили маляров во двор. Французский офицер, воспользовавшись представившейся ему возможностью, прибарахлился белой курткой и брюками. Однажды днем он отправился на прогулку именно в этом наряде, спрятав его под шинелью и одеялом. В тот момент, когда процессия свернула с дороги в ворота на петляющую тропинку вниз в парк, его друзья помогли ему сбросить его барахло, и он прошмыгнул назад в ворота. Ни дать ни взять — маляр, идущий в другую сторону. К несчастью, наш унтер-офицер спросил у него гражданский пропуск и обнаружил, что поймал лейтенанта Деларю!

В конце месяца лейтенанта Ли и капитана авиации Танстолла судили военным судом за «недолжное использование музыкальных инструментов», то есть неподобающую игру на трубах. Это означало еще одно путешествие в Лейпцигский военный суд, а поскольку эти двое требовали четырех свидетелей, мы учуяли в этом покушение на массовый побег. В Лейпциге лейтенант Ли и капитан авиации Форбс бежали, но были пойманы. Унтер-офицер конвоя отвел их всех назад на станцию с поднятыми вверх руками. Обвиняемые получили три недели камер.

Огромнейшим препятствием, которое мы вынуждены были преодолевать в течение своих обысков, было обилие личных вещей, которые пленные собирали годами. В поисках спрятанных между страницами бумажных денег или пропусков нам приходилось просматривать несметное количество книг, порой доходившее до частных библиотек. Даже при кидании книг на пол целыми стопками, а мы часто так и делали, многие не открывались надлежащим образом. Повсюду, собирая пыль, лежали горы одежды, и зимней и летней. Ящики, шкафы, полки, самодельные табуреты, фотографии в рамках, музыкальные инструменты, бумаги, сапоги и туфли целыми дюжинами — все это делало утаивание крайне легким, а обнаружение — крайне сложным.

В свое время мы решили произвести «генеральную уборку». Самыми худшими были помещения англичан. Из дома они получали намного больше, чем пленные любой другой страны, а потому мы решили очистить их комнаты ото всего лишнего, оставив минимум личных пожитков.

Приказ был следующим: «Все ненужные личные вещи запаковать сегодня в комнате внизу под наблюдением нашего квартирмейстера. Ящики отнести в кладовую в немецком дворе. Дата 7.9.42».

Помещением, в котором должна была производиться вся эта упаковка более сотней офицеров по очереди, являлась маленькая комнатка примерно двенадцать на двенадцать футов — крошечный конференц-зал, разместившийся между столовой, таинственным пространством с одной стороны и кухней пленных с другой. Он был, разумеется, слишком маленький, и работа заняла бы несколько дней. Британцы снесли вниз мизерное количество своих пожитков и свалили их в одну кучу во дворе. Постепенно эту кучу перетаскали в эту крошечную комнатушку и принялись запаковывать в ящики на наших глазах. Пришли ординарцы и, вынеся их во двор, взвалили на плоскую ручную тележку. Они сопровождали это традиционное транспортное средство в наш двор, после чего перенесли весь хлам в одну из наших кладовых на четвертом этаже.

Разумеется, еще до начала операции возникли обычные трения. Наш боевой дух подвергся массированной атаке со стороны старшего британского офицера, полковника У. Тода, отстаивавшего неправомерность всего дела. В конце концов, все эти вещи были личными, а военнопленные, согласно Женевской конвенции, имели право на частную собственность. К счастью для нас, в конвенции ничего не говорилось относительно количества этой самой частной собственности, которой может располагать военнопленный. Так что победа осталась за нами.

Следующая атака была направлена на невозможность проведения данной процедуры выбранным нами образом. Офицеры не могли спускаться вниз с охапками своих вещей, стоять в очереди у дверей зала, паковать, что у них было, а затем возвращаться за следующей партией, постоянно бегая вверх и вниз по лестнице, в конференц-зал и из него. В итоге мы согласились с предложением англичан: отныне ящики можно было паковать в помещениях, после чего завязанными и помеченными ярлыками с именем владельца сносить вниз во двор для перевода в нашу кладовую.

Ординарцы должны были сносить эти ящики вниз и грузить на телегу, без какой бы то ни было проверки с нашей стороны. Мы просто пересчитывали то, что прибывало в кладовую, находившуюся на верхнем этаже с южной стороны нашего двора и выходившую окнами на то, что когда-то было рвом.

Наш офицер службы охраны был не совсем уверен в том, что это хороший план. Это было не совсем в духе полученных им приказов: «Вещи паковать под надзором». Впрочем, поскольку ни один из этих контейнеров на самом деле не собирался покидать замок, он согласился с требованием англичан разрешить им паковать свои вещи наверху в их помещениях без надсмотра.

Чтобы ускорить операцию, мы предоставили пленным большое количество трехслойных фанерных ящиков Красного Креста, примерно три на три фута, в которых тот поставлял провизию без упаковки.

К вечеру этого дня наши глаза буквально вываливались из орбит от беспрерывного смотрения на дюжины ящиков и офицеров, толпящихся вокруг них. Наконец кладовая была заперта и дело сделано.

На следующий день замок посетил офицер высокого звания — офицер по делам военнопленных по военному округу номер 4 в Дрездене, генерал Вольфф. Он появился примерно в половине одиннадцатого. Наш новый комендант выдвинул несколько важных предложений касательно усиления режима охраны, с которыми мы все согласились. Генерал обследовал здание и примыкающие к нему постройки и территории и примерно в половине двенадцатого прочел нам «ободряющую речь». В свои молодые годы и он был немного бунтарем. Он знал, какое отношение к власти могли выработать у себя люди. Он посоветовал быть нам строгими, но справедливыми.

Генерал уехал в полдень.

Примерно полчаса спустя пришло донесение: по внешней стене зданий немецкого двора, выходящих на ров на южной стороне, свисала веревка из сине-белых простыней, Du lieber![46] — офицер службы охраны и я бросились туда. Из окна действительно свисала веревка — из того самого окна кладовой, которую мы битком набили коробками и ящиками с одеждой и так далее только вчера вечером. Gott sie Dank![47] Генерал ее не увидел. Она была видна с главных ворот, и он мог запросто ее заметить.

Наверху в кладовой мы нашли вскрытый ящик Красного Креста. На крышке было написано на немецком языке: «Мне не нравится воздух в Кольдице. Auf Wiedersehen.[48] Бывший военнопленный офицер-летчик Брюс».

Брюс был действительно самым миниатюрным офицером в рядах британцев. Наверное, он забрался в ящик наверху, когда мы позволили британцам паковать свои вещи без надзора. Сверху крышку слегка прибили гвоздями. Ординарцы спустили его вниз, погрузили на повозку, а потом перенесли с повозки в кладовую. Но, даже несмотря на его маленький рост, в этой коробке, должно быть, было чертовски тесно. Брюса поймали только через неделю, у бухты в Данциге. Я полагаю, он воспользовался одной из шелковых карт из обложки книги от Лиссабонского агентства. Согласно легенде, он спрыгнул с британского самолета, пролетавшего над Бременом, и приехал в Данциг на украденном велосипеде. К его несчастью, на велосипеде были проставлены местные номера. Его отправили в лагерь для пилотов RAF[49] в Дулаг Люфт рядом с Оберурселем. Там его опознала лагерная администрация, и он покинул это место во второй раз, снова отправившись в Кольдиц. Возможно, со стороны Брюса было не очень тактично, хотя и вежливо, написать на ящике: «Auf Wiedersehen», тогда как в действительности он имел в виду «прощайте!». Несомненно, это было все равно что искушать судьбу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.