1. BALTICA, INDOARICA, SLAVICA
1. BALTICA, INDOARICA, SLAVICA
Что представляет из себя картина этногенеза великорусского народа, рисуемая нынешними учеными? Как ни странно, «официальная» версия на этот счет в начале XXI века мало чем отличается от версии, одобренной российским правительством в XIX веке. У читателя может возникнуть вопрос, не преувеличиваю ли я степень руководства российских органов власти делами исторической науки? Увы, нет. Тот факт, что царское правительство активно занималось некоторыми вопросами отрицать нельзя.
Вмешательство же советского правительства в дела исторической науки доказывать нет необходимости. В подобном вмешательстве, собственно говоря, нет ничего изначально порочного, как нет и ничего изначально полезного. О нем просто следует помнить, сталкиваясь с очередной идеологической, а иногда и идиотической теорией, наподобие той же «норманнской».
Короче говоря, преподобный Нестор давно уже «почил в бозе», но дело его, как это иногда случается в России, живет и процветает. Так, в изданной в 1999 году Институтом этнологии и антропологии РАН коллективной монографии «Русские» утверждается вполне однозначно: «История русского народа началась с эпохи Древнерусского государства — Киевской Руси, — занимавшего большую часть Восточно-Европейской равнины»{258}.
Естественно, что при таком идеологическом подходе к делу, историку не остается ничего иного, как заселить земли будущей Московии финно-уграми. Именно так и поступили историки XIX века. По их утверждениям, территория Волго-Окского междуречья с древнейших времен и до ее славянизации в IX–X вв. являлась исконной землей финских племен, которую те безропотно передали славянским колонизаторам и, очевидно обладая выдающимися лингвистическими способностями, перешли в обиходном общении на чистейшую индоевропейскую речь. Увы, в великорусском языке даже число итальянских заимствований больше, чем финно-угорских, не говоря уже о греческих, латинских, французских и английских. Если же вы, читатель, считаете, что русский народ, ассимилировал еще и древних римлян с англосаксами, то бросьте эту книгу и не читайте ее.
Так ли уж верно утверждение о том, что история русского народа началась с Киевской Руси? Ужели русские летописи свидетельствуют об этом прямо и недвусмысленно?
Дело вовсе не в том, что не сохранилось документов свидетельствующих о древности северо-восточных русских княжеств. Даже того, что есть, вполне хватает, чтобы вести линию русского государства от Ростова и Новгорода, поскольку Рюрика позвали на княжение именно новгородцы (точнее, ильменские словене). Олег, который угнездился в Киеве и назначил его «матерью городов русских», согласно ПВЛ, являлся боярином Рюрика и не принадлежал к княжескому роду, что указывает на вторичность Киева по отношению к Новгороду. Эта вторичность подтверждается ПВЛ, достаточно только вспомнить характеристику Киева данную Нестором: «И поидоста (Олег. — К.П.) по Днепру и узреста на горе градок мал (выделено мной. — К.П.)» (Пискаревский летописец).
Киев, как торговый центр, явно уступал Новгороду, который являлся северным терминалом Волжского торгового пути. Последний же был главнейшей внешнеторговой артерией, соединяющей во времена Средневековья русские княжества с Ираном и даже с Индией. По словам И. В. Дубова, автора монографии «Великий Волжский путь»: «Новейшие данные подтверждают заключение Б. А. Рыбакова, согласно которому первым важнейшим направлением древнерусской торговли было арабо-иранское, а… главную роль в нем играла Волжская система»{259}.
Что касается пути «из варяг в греки через Киев», то им пользовались преимущественно поляне. Вот как выглядит описание пути «из варяг» и далее в изложении Лаврентьевской летописи: «Поляномъ же жившимъ особе (выделено мной. — К.П) по горамъ симъ, бе путь изъ Варягъ въ Греки и изъ Грекъ по Днепру». Т. е. «полянам же, жившим отдельно по горам этим, был путь «из варяг в греки» и «из грек» по Днепру».
Реальный маршрут торговли Варяжского Поморья с Константинополем «давно и хорошо известен археологам и историкам. Речь идет об основном трансевропейском торговом пути, известном с глубочайшей древности. По воде этот путь в античное время начинался в дельте Дуная, где еще в VII в. до н. э. милетскими колонистами был основан большой город, получивший название Истрос/Истрия, и шел вверх по реке до знаменитых дунайских порогов… Этот маршрут известен еще с раннего неолита (IX–VIII тысячелетие до н. э.) и хорошо изучен археологами, которые находят вдоль него изделия из раковин Spondylus, а также сами раковины, которые распространены только в Черном, Мраморном и Эгейском морях… Это был кратчайший, наиболее удобный путь из Северной Европы в Византию и в Святую Землю, которым пользовались все без исключения торговцы и путешественники европейского Севера, а также стремившиеся в Царьград европейские и скандинавские авантюристы»{260}.
Впрочем, и это еще не все. Историкам XIX века была достаточно хорошо понятна вся шаткость официальной «прокиевской» исторической конструкции. Так, В. О. Ключевский писал: «Около половины XII в. начинает понемногу (выделено мной. — К.П.) прокладываться и прямоезжая дорога из Киева на отдаленный суздальский Север. Владимир Мономах, неутомимый ездок, на своем веку изъездивший Русскую землю вдоль и поперек, говорит в Поучении детям с некоторым оттенком похвальбы, что один раз он проехал из Киева в Ростов «сквозь вятичей». Значит, нелегкое дело было проехать этим краем с Днепра к Ростову» («Курс русской истории»). Таким образом, русский Северо-восток развивался самостоятельно и самобытно и не являлся какой-то киевской провинцией. Более того, есть все основания утверждать, что и основная масса русского населения проживала именно во Владимиро-Суздальском княжестве, а не на Киевщине, причем проживала здесь издревле, задолго до явления полумифического Рюрика.
Первое упоминание о Ростове Великом в ПВЛ относится к тому же времени, что и упоминание о Киеве, т. е. к 862 году. Тогда же называется Полоцк, Муром, Белоозеро, Новгород, Изборск. Утверждать о том, что великороссы есть потомки киевских мигрантов нет никаких оснований. Так почему же тогда российские историки выводят великороссов из Киева, а не из того же Новгорода? Естественно, поскольку в Ростове, согласно ПВЛ, в 862 году проживала меря, то меря может быть только финно-угорским народом и никак иначе, тем более, что в ПВЛ сказано: «А се суть инии языци, иже дань дають Руси: Чюдь, Меря, Весь, Моурома, Черемиси, Мордва, Пермь, Печера, Емь, Литва, Зимьгола, Кореи, Морава, Лубь» (Типографская летопись). Тот факт, что меря проживала в городе с вопиюще славянским названием Ростов, мало кого из российских историков смущал и смущает, поскольку они еще и не такими фактами успешно пренебрегали.
Справочная литература (БСЭ) утверждает прямо: «Язык меря относился к финно-угорской семье». Но почему? ПВЛ не сообщает, на каком конкретно языке или диалекте общались «инии языци». В вышеприведенном списке, к примеру, присутствует литва, но литва не относится к финно-уграм. Корсь это кургии, они являются балтами, к последним относятся земгалы и латгалы.
Антропологические данные мерянцев в XIX веке были уже хорошо известны. В словаре Брокгауза сказано вполне определенно: «По форме черепа у Мери преобладала долихоцефалия, особенно в Тверской, Ярославской, Московской и Владимирской губерниях». Между тем, если находка брахицефального черепа на территории Северо-востока Европы дает основания говорить о присутствии здесь финно-угров, то получается, что и находка сугубо долихоцефального черепа позволяет утверждать о том же? Таким образом, согласно методике, избранной российской исторической наукой, находка любого черепа дает основания утверждать, что территорию будущей Великороссии в древности заселяли финно-угры. Зачем вообще, в таком случае, проводить какого-либо рода антропологические исследования в России, если и так известно кому принадлежат все найденные здесь кости?
Более того, первый комплексный анализ субстратной дорусской топонимии всей лесной зоны Европейской России с привлечением данных прибалтийско-финских, саамского, поволжских финских, пермских, балтских, славянских, иранских языков был проделан М. Фасмером и только в работах 1934; 1935; 1936; 1941 гг.{261}, причем я даже не смею думать, насколько он был тенденциозен в данном вопросе. Совершенно непонятно, как могли утверждать историки XIX и начала XX вв. о заселении в древности центра Русской равнины финно-уграми. На чем они основывались, на гениальных научных озарениях или правительственных инструкциях?
Тенденциозность при освещении ранней этнической истории Северо-восточной Европы настолько велика и настолько явно бросается в глаза, что в конце 50-х годов XX века акад. П. Н. Третьяков вынужден был урезонивать не в меру ретивых коллег: «В нашей литературе, посвященной древней археологии и древней истории финно-угров, установилась одна традиция, с которой необходимо вести борьбу. Любая гипотеза или любой факт, касающиеся вопросов этногенеза, скажем, восточных славян, или скифов, или фракийцев, обычно сразу же берутся под придирчивый обстрел критики. От автора гипотезы требуются доказательства, которые далеко не всегда бывают. Что же касается финно-угорской проблематики, то здесь господствует относительное спокойствие. Считается аксиомой, что на севере в лесной полосе издавна жили финно-угры, что этногенетические процессы протекали здесь автохтонно и что здесь, собственно говоря, и спорить не о чем. Это, конечно, далеко не так»{262}.
Это действительно далеко не так, а возможно, и вовсе не имеет никакого отношения к действительности.
Посмотрим на археологическую картину Волго-Окского междуречья (исторический центр великорусской народности), начиная с неолита и заканчивая ранним средневековьем. Почему с неолита? Потому, что в конце неолита на смену присваивающему хозяйству приходит производящее, начинает появляться разделение труда, обмен, социальная структура и именно с этих времен можно говорить о появлении этнической организации.
Неолит
Верхневолжская культура. Носители этой культуры распространяются в Центре Русской равнины на рубеже VI и V тыс. и бытуют здесь до конца V тыс. до н. э. (7240–5430 л.н.){263}.
Культура с ямочно-гребенчатой керамикой. Ее существование относится к последней четверти V — середине III тыс. до н. э.
Волосовская культура. Носители волосовской культуры проживали в Центре Русской равнины в эпоху позднего неолита и энеолита — с последней четверти IV до первой четверти II тыс. до н. э. (5065–3840 л.н.){264}.
Кроме того, в эпоху среднего и позднего неолита примерно со второй четверти IV-ro и до начала III тыс. до н. э., а в отдельных районах Центра Русской равнины — до конца III тысячелетия бытовали группы населения с редкоямочной и редкоямочной тонкостенной керамикой{265}.
Бронзовый век
Фатьяновская культура. Данная культура на разных территориях существовала в разное время. Этим временем для Верхней Волги был период от 1800 г. до н. э. до 1300 г. до н. э, а на Средней Волге — от 1700 г. до н. э. до начала I тысячелетия до н. э.
Абашевская культура. Ее памятники отмечены на территории современной Московской, Воронежской областей, Марийской, Чувашской и Башкирской республик. Датируется 2-й половиной II тыс. до н. э.
По мнению некоторых исследователей абашевская и фатьяновская культуры связаны по своему происхождению со среднеднепровской культурой племен бронзового века, обитавших в Среднем и Верхнем Поднепровье во 2-й половине III-го — 1-й половине II тыс. до н. э{266}. Существуют и другие мнения. Так, Д. А. Авдусин указывает: «Для лесной полосы Восточной Европы наибольший интерес представляют племена среднеднепровской и фатьяновской культур, близость которых объясняют общим происхождением. Но указать «общего предка» не удается»{267}.
Железный век
Дьяковская культура. Данная археологическая культура раннего железного века, существовала в VII в. до н. э. — VII в. на территории Московской, Тверской, Вологодской, Владимирской, Ярославской и Смоленской областей.
Особо следует отметить следующее.
Археологическая культура и этническая общность это нетождественные понятия. Археологической культурой называется совокупность материальных памятников, которые относятся к одной территории и эпохе и имеют сходные черты, а именно: общность керамики, погребального комплекса, вооружения, устройства жилища, предметов культа и т. д. Однако сходные материальные памятники, которыми характеризуется археологическая культура, не всегда принадлежат этнически однородному обществу, а различный набор материальных памятников — различным этносам. К примеру, эстонцы и латыши за время многовекового соседства выработали очень сходную материальную культуру, но разговаривают на совершенно различных языках, эстонский относится к финно-угорской языковой семье, а латышский — к индоевропейской.
Смена археологической культуры на той или иной территории вовсе не означает, что носители предыдущей культуры подверглись какому-то геноциду и были начисто уничтожены. Известно, что на территории Волго-Окского междуречья, к примеру, за период II тысячелетия нашей эры поменялось множество материальных культур, но народ, который населяет данную территорию сегодня, является потомком народа населявшего эту территорию и тысячу лет назад. Так, в 20-е годы XX века великорусский этнос шагнул в новую технологическую эпоху, в результате чего его материальная (впрочем и духовная также) жизнь поменялась кардинально. Тем не менее, мы имеем дело с одним и тем же этносом, только претерпевшим культурную трансформацию. Те же соображения, надо полагать, будут справедливыми и в отношении ко временам значительно более ранним.
К примеру, хотя генезис упомянутой выше волосовской культуры является дискуссионным (некоторые археологи связывают ее с уральско-камскими племенами), есть основания и для мнения о ее местном развитии на основе верхне-волжской и ямочно-гребенчатой культур. Как указывает член-корр. РАН Т. И. Алексеева, «благодаря исследованиям последних лет… в центре Русской равнины, выявлена определенная последовательность в смене культур, которая заставляет склоняться к мысли о местном развитии волосовской культуры (выделено мной. — К.П.). Так, непосредственно над мезолитическими слоями залегают культурные остатки верхневолжской ранненеолитической культуры, над ними располагаются комплексы с ямочно-гребенчатой керамикой. В верхних горизонтах этого слоя появляется тонкостенная редко-ямочная керамика с фигурным ямочным орнаментом и гребенчатым узором, относимая к протоволосовскому этапу позднего неолита. Над этим культурным слоем располагается ранневолосовский комплекс с круглодонной керамикой с раковинной примесью, затем идут слои с развитой поздневолосовской керамикой. Верхневолжскую и волосовскую культуры сближают общие элементы в орнаменте сосудов, сходство форм костяных и каменных орудий»{268}.
Нет сомнений и в преемственности фатьяновской культуры с более поздним населением региона. По словам Д. А. Авдусина, «фатьяновцы не исчезли бесследно, а в соединении с населением местных культур явились основой населения следующей эпохи (выделено мной. — К.П.)»{269}.
Коротко напомню, что этноопределяющими признаками материальной культуры в археологии считаются:
1. Обряд погребения.
2. Лепная керамика, изготовленная для внутреннего употребления, а не на продажу.
3. Характер жилища.
Лингвистическая принадлежность племен, составлявших какую-либо археологическую культуру, определяется по данным топонимики, в первую очередь гидронимики. Выдающийся специалист в области индоевропейского языкознания В. Георгиев (1908–1986) писал в свое время, что географические названия являются самым важным источником для определения этногенеза данной области. «В отношении устойчивости эти названия неодинаковы, наиболее устойчивы названия рек, особенно главных».
Расовую принадлежность носителей той или иной культуры определяют согласно данным краниологических измерений (т. е. измерений черепов) и по результатам реконструкции внешнего облика, к примеру, по методу М. М. Герасимова. Монголоиды, как правило, являются брахицефалами (короткоголовыми), а европеоиды — долихоцефалами (длинноголовыми, если смотреть на череп сверху). Впрочем, это слишком общее описание. За более конкретной информацией я советую читателю обратиться к специальной литературе по этому вопросу.
Как ни странно, но, прежде чем продолжить разговор об этногенезе великорусского народа, нам следует прояснить некоторые моменты этногенеза древнейших угро-финнов. Прояснить их мы должны по следующим причинам.
1. В тохарских языках (существуют два их диалекта) наличествует субстратная финно-угорская лексика{270}.
2. Мифология авестийских ариев и финно-угорская мифология обнаруживают целый ряд соответствий, позволяющих утверждать об их общем происхождении{271}.
Для читателя должен быть легко объясним интерес автора к авестийской мифологии, однако тохарская проблема может показаться ему сугубо локальной и касающейся только Китайского Туркестана и Средней Азии. Между тем географически тохарский вопрос выходит далеко за рамки данной территории. Как отмечают акад. В. В. Иванов и акад. Т. В. Гамкрелидзе, кельто-италийские, иллирийские, германские, балтийские и славянские языки обнаруживают ряд лексических изоглосс{272} общих с тохарскими{273}.
Тохарский вопрос, как я понимаю, является одной из ключевых проблем глобальных этнических процессов происходивших в древности на просторах Евразийского континента.
Итак. Предками финно-угров являются древнейшие уральцы, прародина которых современной наукой локализуется в период с V по III тыс. до н. э. в северной части Западной Сибири, в районе между нижней Обью и Уральскими горами{274}. После распада уральской общности финно-угорская ветвь мигрировала на запад и в дальнейшем, как следует полагать, заняла некоторую территорию к западу от Уральских гор{275}. Этой миграции способствовало то обстоятельство, что Уральский хребет, в средней своей части, не представляет каких-либо трудностей для перехода через него.
Что представляли из себя древнейшие уральцы в расовом отношении?
По словам Р. Я. Денисовой{276}, существуют две принципиально отличные теории о происхождении уральской расы. Согласно первой (Г. Ф. Дебец{277} и др.), она является результатом смешения европеоидных и монголоидных групп на границе их соприкосновения. В пользу данной теории свидетельствует расположение народов относимых к уральской расе и явное нарастание монголоидных признаков с запада на восток. Согласно второй теории (В. В. Бунак{278} и др.), уральская раса унаследовала черты древнейшего антропологического комплекса, существовавшего еще до разделения человечества на европеоидный и монголоидный расовые разделы. В пользу позиции В. В. Бунака свидетельствует своеобразное сочетание европеоидных и монголоидных признаков, к примеру, сочетание светлой пигментации волос и глаз, наряду с уплощенностью лица. Как считает Т. И. Алексеева, данные полученные ею, в результате обработки антропологического материала Сахтышских стоянок Тайковского района Ивановской области, свидетельствуют в пользу теории Г. Ф. Дебеца{279}.
Нельзя не заметить, что на проблему происхождения уральской расы существует еще и точка зрения А. Н. Багашева и А. И. Дубова, которые предполагают, что формирование сходного европеоидного комплекса признаков у различных групп европеоидного и монголоидного населения имело, прежде всего, типологическое сходство, а не генетическое, поскольку происходило в сходных экологических условиях и имело адаптивный характер{280}. Говоря проще, возможно, что некая группа монголоидов прибывшая из какого-то южного района на территорию прародины уральцев (между Нижней Обью и Уральским хребтом), прибыла сюда настолько давно, что под действием условий окружающей среды приобрела ряд европеоидных признаков, т. е. светлые волосы и глаза. Их цвет, как известно, определяется типом и количеством вырабатываемого организмом меланина.
Очевидно, что читателя, прежде всего, будет интересовать, во-первых, лингвистическая принадлежность племен проживавших в Волго-Окском междуречье в древнейшие времена, во-вторых, их антропологическая характеристика.
Итак. Что касается топонимики… На этот счет существуют различные мнения. Согласно официозной доктрине, принятой еще в XIX веке без какой-либо критики и поддержаной современной наукой, территорию Волго-Окского междуречья, до прихода сюда славян, занимали финно-угры. Отсюда следует, что ее топонимика (в первую очередь гидронимика) является финно-угорской.
Однако мнение некоторых видных финно-угроведов России, к примеру Б. А. Серебренникова, оказалось довольно жестким — топонимика Волго-Окского междуречья при помощи финно-угорских языков необъяснима. «Несколько тысяч волго-окских топонимических названий, фигурирующих на карте Европейской части СССР, не могут быть объяснены при помощи ныне существующих финно-угорских языков… Древняя топонимика Карело-Финской, Мордовской и Марийской республик явно свидетельствует, что никаких угро-финнов на этих территориях раньше не было»{281}. Последнее заявление представляется мне излишне категоричным, однако что есть, то есть.
Видный специалист в области индоевропеистики и мастер этимологического анализа проф. Ю. В. Откупщиков придерживается того же мнения, что и Б. А. Серебренников: «В бассейне Оки — сотни гидронимов балтийского происхождения{282}. Причем, в этом ареале практически нет финно-угорских гидронимов, если не считать отдельных случайных совпадений»{283}.
Дело осложняется тем, что вопросы этимологии топонимов требуют проработки огромного количества материала относящегося к различным языкам (зачастую различных языковых семей и групп) и потому весьма и весьма трудозатратны. Гораздо легче в этой области работать, что называется «на слух». Однако качество такой работы зачастую сравнимо с рейхсэтимологиями типа «Slawica это производное от cloaca» и этимологиями небезызвестного знатока русской грамматики А. Шлецера, который выводил славянское дева от нижнесаксонского tiffe (сука), слово князь от knecht (холоп), а слова боярин, барин и баран объявлял однокоренными{284}. Следует отметить, что А. Шлецер был большой «ученый» и его «теории» до сих пор имеют хождение в исторической науке.
Что же мы наблюдаем в реальности? Увы, в суровой реальности мы наблюдаем причисление гидронимики Волго-Окского междуречья к финно-угорской лингвистической среде или без всяких на то оснований или гадательно, основываясь исключительно на созвучии. Тогда как известно, что, основываясь на созвучии, этимологию топонимов любого региона можно вывести чуть ли не из любого языка. В качестве иллюстрации приведу один пример из этимологии географических названий Пензенской области.
М. С. Полубояров в книге «Древности Пензенского края в зеркале топонимики»{285} предлагает следующую этимологию названия Коровья дорожка. По его мнению, топоним Коровья дорожка выводится «от искаженного татарского названия, восходящего к термину карау — «смотреть, караулить», каравлы — «караульная», то есть «сторожевая дорога», по которой ездили в степные дозоры татарские мурзы»{286}. Таким образом оказывается, что по данной дорожке не коровы ходили, а ездили татарские мурзы. Скажу больше, подобным образом русское слово дорога можно легко вывести от «монголо-татарского» даруга. Были такие чиновники в Золотой Орде. В результате получается не коровья дорожка, а «караул, даруги (грабят)!», так очевидно кричали купцы, призывая на помощь караул, когда ордынские даруги вымогали с них слишком большую мзду на таможне.
Еще один пример. Какова этимология гидронима Пенза, от которого получил свое наименование город, основанный русскими поселенцами в 1663 году в качестве пограничной крепости? М. С. Полубояров полагает наиболее вероятной его происхождение от мордовского имени Пъянза. Все возможно, но для обоснования данного происхождения было бы желательно указать на личность конкретного исторического Пьянзы, дабы не гадать в очередной раз на лингвистической гуще. Дело в том, что в переписных книгах мордвы XVIII века имя Пъянза так и записывалось, и писцы не путали его с Пензой.
Короче говоря, подобными гадательными этимологиями можно заполнить не одну книгу академика А. Т. Фоменко, которого так не любят профессиональные историки. Более того, в случае какой-либо необходимости, этимологиями подобного рода можно объяснить чуть ли не половину той же китайской лексики, вплоть до китайского hui (так ханьцы называют тюрков). Возможно именно от этого созвучия пошло достаточно странное поверье, будто бы ругаться матом русских научили татаро-монголы.
Любопытно, что Э. Р. Тенишев указывает на возможное происхождение Пензы от иранской формы *Пенджяп — «пятиречье» (в черте города Пензы ранее протекало пять рек, собственно Пенза, Мойка, Кашаевка, Тумолга и Шелоховка). Дж в результате палатализации переходит в з, отсюда пензяп > пензя. Конечное п утрачивается как глухой согласный, находящийся в слабой позиции, остается пензя, отсюда — пензяки и Пензятка, левый приток Пензы{287}. Что касается иранской этимологии, то Пенза может быть выведена еще и от *Pansava — «песчаная».
Между прочим, в финно-угорских языках отмечается наличие иранских заимствований, свидетельствующих о древнейших контактах носителей иранских и финно-угорских языков.
Так, один из крупнейших финноугроведов современности В. В. Напольских в книге «Введение в историческую уралистику»{288} указывает на следующее: 1. древние индоиранские заимствования распределены в финно-угорских языках более или менее равномерно, «по количеству собственно иранских (староиранских, среднеиранских) заимствований первенствуют пермские языки». 2. наибольшее количество позднейших заимствований содержится в пермских, угорских и марийском языках. 3. наибольшее количество среднеиранских заимствований среди угорских языков содержится в венгерском, затем в языке манси, после — в хантийском. 4. из западных финно-угорских языков интенсивные связи со среднеиранскими языками поддерживал только марийский. 5. в мордовском языке отмечены поздние иранизмы, их меньше, чем среднеиранских заимствований.
Откуда в той же в Пензенской области могли взяться индоиранские топонимы?
Но откуда здесь появились топонимы финно-угорские, если прародина уральцев находится к востоку от северного Урала? Откуда здесь появились славянские, если прародина славян помещается одними учеными в области Вислы, другими — между верховьями Западного Буга и средним течением Днепра и т. д.? В конце концов, откуда здесь взялись топонимы тюркские, если прародина тюрков локализуется на Алтае?..
Дело в том, что, как утверждает видный языковед Д. И. Эдельман, «совершенно очевидно, что в отличие от славянских и других индоевропейских языков Европы, о прародине которых ведутся дискуссии, но которые все же распространены в относительно компактном ареале — Европе, иранские языки ни в одном из регионов их нынешнего бытования не являются автохтонными (выделено мной. — К.П.)»{289}.
Но если дело обстоит так, как утверждает Д. И. Эдельман, то возникает следующий резонный вопрос: откуда пришли первичные носители иранских языков на земли, где ныне говорят на иранских языках? Вполне возможно, что они пришли в Среднюю Азию и Иран с территории, занимаемой в древности абашевской культурой, к которой причисляется тот же Аркаим. На территории Волго-Окского междуречья присутствуют ее памятники, в частности, захоронения.
Так или иначе, но после выхода в 1972 году работы акад. В. Н. Топорова «Baltica Подмосковья»{290} постулат о преобладании финно-угорской лексики среди субстратной топонимики Волго-Окского междуречья был опровергнут. Работа В. Н. Топорова получила свое продолжение{291}, в результате чего сегодня прочно установлено распространение гидронимов балтского происхождения по линии: северная граница Латвии — Псков — Торопец — Тверь — Москва — Калуга — Орел — Курск — Чернобыль{292}, а также предполагается балтское происхождение некоторых названий и гораздо дальше на восток — вплоть до низовьев Оки и верхнего течения Мокши{293}.
Лингвистическую картину, которая ныне предстает перед глазами исследователей, можно охарактеризовать следующим образом. По словам В. В. Напольских: «Из известных сегодня языковых групп в I тыс. до н. э. на территории Центра Европейской России можно с большей или меньшей степенью вероятности предполагать присутствие балтов (при этом речь идет не о собственно восточнобалтийских языках — литовском и латышском — и не о древнепрусском языке, а о не зафиксированных документально и известных лишь по топо- и отчасти по этнонимике периферийных языках балтского ареала) и носителей западных финно-угорских языков (языковых предков прибалтийских финнов, мери, мордвы и марийцев). Соседи названных групп на юге (в степной и лесостепной зоне) могли говорить на восточноиранских языках (к этому же языковому ареалу относился и язык-предок современного осетинского языка), на западе (Прибалтика, Белоруссия) — на индоевропейских языках балто-славянского ареала и (на берегах Балтики) на германских языках, на севере (от Ладоги до Северной Двины) можно предполагать присутствие древнесаамского (или, в наиболее осторожной формулировке, парасаамского) языкового элемента, на востоке (в Прикамье) население, видимо, говорило на диалектах пермского праязыка. Эта весьма общая и приблизительная картина представляет собой во многом несколько скорректированный данными топонимики результат простой экстраполяции средневековой (а то и современной) лингвистической карты в прошлое и ни в коей мере не претендует на историческую достоверность; она необходима лишь как стартовая площадка для начала реального исследования»{294}.
Соответственно, на данный момент, нельзя утверждать, что лингвистическая ситуация, касающаяся древностей Центра Европейской России, прояснена окончательно и хоть сколько-нибудь определенно даже в общих чертах. Посему утверждения подобного рода, как то: «до прихода славян на территории Волго-Окского междуречья проживали финно-угры» следует относить к категории домыслов и гипотез, но никак не достоверных фактов.
Еще один вопрос, на который следует дать ответ, это вопрос терминологии и хронологии. Лингвисты говорят о «балтской» топонимике, кого они имеют в виду под «балтами»?
Дело в том, что «балтская» топонимика только лишь выводится из балтеких языков. Это не означает, что в древности на землях Подмосковья проживали предки современных литовцев, вполне вероятно, что это были предки современных великороссов. Почему так? Потому, что распадение балтославянской общности на балтские и славянские языки произошло во временном интервале от середины II тыс. до н. э{295}. до, что наиболее вероятно, середины I тыс. до н. э{296}. Литовский и латвийский языки, волею исторических судеб, оказались на положении языков-изолянтов и сохранили исконную индоевропейскую архаику.
Как указывает академик В. Н. Топоров, в настоящее время выкристаллизовывается новая теория о характере древнейших связей между балтийской и славянской группами. Суть данной теории, выраженной такими лингвистами, как Т. Лер-Сплавинский, В. Пизани, Л. Оссовский, В. Мажюлис, В. В. Мартынов, Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров и др., состоит в том, что славянские языки представляют собой более позднее развитие периферийных балтийских диалектов находившихся в южной части первоначального балтийского (или западнобалтийского) ареала. К выделению праславянских диалектов привели миграции древних племен из центра этнообразования, изменение исторических условий и, соответственно, связей (в частности ориентация на более южные центры). По словам В. Н. Топорова, протославянский (прабалтийский периферийный диалект) преобразуется в праславянский около V в. до н. э., который еще в течение довольно долгого времени сохраняет «балтоидный» облик, хотя уже и живет особой самостоятельной жизнью{297}.
Таким образом, т. е. при том условии, что балтские языки являются осколком от исходной формы славянских языков, причем последние представляют из себя окраинные диалекты балтийских, индоевропейскую прародину, возможно, следует локализовать где-то в районе нынешней Белоруссии, Латвии и Литвы. К примеру, М. Гимбутас отмечает, что «распространение балтийских названий рек, типов погребений и физического типа ограничивается границами Белоруссии»{298}. Похоже на то, что М. Гимбутас несколько преуменьшает ареал распространения «балтизмов».
Однако, как это часто бывает, действительность оказывается несколько сложнее наших представлений о ней.
Б. А. Серебренников, столкнувшись с тем, что основная масса гидронимов Волго-Окского междуречья на — ма, — га, — ша не объясняется из современных языков (не только финно-угорских, но и славянских и балтских) предположил, что в бассейне Волги и на Русском Севере обитал некий неизвестный и ныне исчезнувший народ, названный им создателем Волго-Окской топонимии{299}. В состав территории проживания данного народа Б. А. Серебренников включил территории Московской, Ивановской, Горьковской, Ярославской, Костромской, Рязанской, Вологодской, Кировской и Архангельской областей, Марийской и Мордовской республик, а также частично Смоленской области и Удмуртии.
На проблему этнической принадлежности создателей Волго-Окской топонимии существует две точки зрения. Первая точка зрения состоит в том, что данные создатели принадлежали к Фатьяновской культуре{300}, которая, в свою очередь, являлась частью целого круга культур шнуровой керамики (КШК, второе название — культуры боевых топоров). В. А. Сафронов относит территорию, на которой была распространена данная общность, к поздне-индоевропейской прародине{301}.
Вторая точка зрения была выражена акад. П. Н. Третьяковым{302}, который сомневался в особой древности субстратной топонимики Центра Европейской России. По его мнению, к числу создателей Волго-Окской топонимии принадлежали носители дьяковской культуры, а язык дьяковцев являлся индоевропейским диалектом, испытавшим некоторое влияние древней финно-угорской речи. Очевидно во второй половине I тысячелетия нашей эры, на западе своего ареала обитания индоевропейцы-дьяковцы были ассимилированы раннесредневековыми славянами-мигрантами, а на востоке — поволжскими финнами.
Здесь следует вспомнить некоторые положения, озвученные еще историками позднего средневековья, к примеру, Я. Рейтенфельсом, который утверждал «Как бы ни было, но имя мосхов, сохранившееся в названии одного древнейшего божества и реки Москвы в небольшом уголке Европы, начало в позднейшие века после долгого забвения все шире и шире распространяться, ибо моксами (выделено мной. — К.П.) стали уже называться народы за Казанью»{303}. Во-первых, в славянском пантеоне действительно присутствует древнейшее женское божество Мокошь, которое упоминается в числе языческих богов в Киеве при князе Владимире Святославиче. Память о Мокошь в России и на Украине сохранялась вплоть до XIX века, отчасти слившись после принятия христианства с образом Параскевы Пятницы. Во-вторых, что касается «моксов за Казанью», то следует напомнить, что с Рязанской областью на востоке граничит Мордовия, а мордва имеет два раздела: эрзя и мокша. Там же протекает река Мокша, правый приток Оки.
Наконец, самое любопытное (я об этом упоминал в книге «Арийская теорема») состоит в том, что мокша (санскритское moksa) есть одно из центральных понятий индийской философии и религии индуизма, высшая цель человеческих стремлений, состояние «освобождения» от бедствий существования с его бесконечными перевоплощениями (сансара) и т. д. Таким образом, если слово moksa является финским, то вполне понятно, из какого региона арии пришли в Индию, тем более, что в языке коми m?sk это еще и корова, а в Индии корова является животным священным. Если же слово moksa принадлежит к индоевропейскому корнеслову, то вполне возможно, что народ мокша изначально являлся индоевропейским по происхождению и только затем оказался «финноугризирован», вследствии того, что продвинулся на восток и оторвался от основной массы мосхов.
Так или иначе, но ни одна из вышеприведенных точек зрения о том, кто является создателем Волго-Окской топонимии (фатьяновцы или дьяковцы) не противоречит другой, особенно с учетом того, что «фатьяновцы не исчезли бесследно, а в соединении с населением местных культур явились основой населения следующей эпохи»{304}. Т. е. дьяковцы, как следует понимать, в большинстве своем, являлись потомками фатьяновцев, освоившими металлургию железа.
С. Ухов в интереснейшей статье «История Вятки как часть этнической истории Восточной Европы» (WWW) предлагает при этимологизации вышеупомянутых гидронимов на — ма, — га, — ша и др. применить аппарат таких языков, как хеттский или же тохарский; последний, как известно, имеет точно установленные соответствия со славянскими, балтскими и германскими языками.
Наконец, в связи с вопросом о лингвистической принадлежности народов населявших в древности территорию лесной полосы Восточной Европы нельзя не затронуть весьма острого вопроса о возможном пребывании здесь предков индоиранцев. Определенную остроту ему придает все та же политика, вернее некоторые параноидальные тенденции в политике, связанные со словом арии. Очевидно, что, после нацистских упражнений в области древней истории, сегодняшним ученым за каждым кустом в Европе мерещится по штандартенфюреру СС. В связи с чем всякая гипотеза о начальной точке миграции ариев где-нибудь в Вологодской области принимается некоторыми современными учеными в штыки, что называется, a priori. Причем, что интересно, иногда данная априорная точка зрения сопровождается сугубо нацистским подтекстом, дескать, славяне все монголоидные недочеловеки и не могут претендовать на благородное арийское наследство.
Тем не менее, попытки обнаружить на территории Волго-Окского междуречья иранскую гидронимику предпринимались неоднократно, предпринимаются они и сейчас. Общую точку зрения современной науки на этот счет можно выразить словами В. В. Напольских: «Возможно, имеется некоторое количество иранских топонимов в верховьях Днепра и Дона{305}, но, в общем, вне пределов степной и лесостепной зоны не обнаружено каких-либо значительных (выделено мной. — К.П.) их ареалов. Хотя, следует заметить, что тема поисков иранской топонимии в лесной зоне в значительной мере дискредитирована очень слабыми работами А. И. Соболевского{306}»{307}.
Здесь я позволю себе не согласиться с уважаемым ученым по поводу значительности или незначительности индоиранской гидронимии в лесной зоне. Данные собранные C. B. Жарниковой (см. ниже) весьма впечатляют. Их игнорирование вызывает определенное недоумение. Кроме того, некоторая «незначительность» иранской гидронимики может быть истолкована ее выдающейся древностью. Так или иначе, данная гидронимика существует и требует внятного объяснения. Любопытно, что многочисленные безапеляционные и бездоказательные утверждения о финно-угорском происхождении субстратной топонимики Волго-Окского междуречья научной профанацией не объявляются.
Попробуем посмотреть на некоторые аспекты древней истории Восточной Европы непредвзятым взглядом. На территории Волго-Окского междуречья к концу 60-х годов XX века были открыты пять курганных могильников принадлежащих абашевской культуре: Кухмарский, оз. Плещеево, Шуя, Огубь, Земское (см. карту памятников абашевской культуры, К. В. Сальников, «Очерки древней истории Южного Урала»){308}. В непосредственной близости от них, как продолжение ареала распространения, находятся курганные могильники по верхнему и среднему течению Дона: Тюнино, Никольское, Частые курганы, Нижняя Ведуга, Кондрашевка, Мастюгино, Марки, Новый Кулак, Немеричи, Замарайка, Н. Реутца, Верхний Псел. Еще одна группа располагается в районе реки Белой (приток Камы) — верхнего Урала — верхнего Уя (приток Тобола). Здесь же найдены абашевские селения, клады, местонахождения керамики. На Средней Волге обнаружено большое количество бескурганных захоронений с абашевской керамикой и два скопления абашевских памятников открыты по Волге, после впадения в нее Суры и до впадения Камы, и на территории Волго-Вятского междуречья. Отдельные абашевские памятники обнаружены на Сухоне (Галичский, клад), в верховьях Вятки (Коршуновский, клад), в районе Вишеры (Писаный камень, украшения), в районе Тобола (Царев курган, курганный могильник). Как мы можем убедиться, география памятников абашевской культуры весьма обширна. Какова этническая принадлежность данной культуры?
В общем случае можно смело утверждать, что данная культура принадлежит индоевропейцам, и в этом отношении у исследователей особых разногласий не возникает. Что касается ее происхождения, то здесь, как это часто бывает, мнения ученых разделились. Одни усматривают в ней родство со средне-днепровской, другие видят в ней синтез фатьяновской, срубной и местной, третьи рассматривают абашевскую как продолжение фатьяновской и т. д. Так, по мнению К. В. Сальникова, «абашевцы продолжили движение своих предков — фатьяновцев — в восточном направлении, достигли Башкирии, перешли через Урал и в начале I тыс. до н. э. дошли до берегов р. Тобола, а в дальнейшем были поглощены андроновскими племенами»{309}.
Абашевскую культуру сегодня вполне определенно связывают с предками индоиранцев.
К примеру, И. В. Денисов в статье «Некоторые проблемы археологии бронзового века Волго-Уралья и ведийско-авестийские сказания» утверждает: «Выборка вещевых наборов богов и героев из текстов «Ригведы» и «Авесты» и совмещение их с материалами конкретных комплексов эпохи бронзы показало: во-первых, саму возможность такого подхода; во-вторых, наличие нескольких территорий локализации протоиндоариев и протоиранцев на карте Волго-Уралья. Так, протоиндоариями, вероятно, являлись племена абашевской культуры Дона и синташтинской — Южного Зауралья и Притоболья. С протоиранцами следует связывать покровское (раннесрубное) население Низкого Заволжья»{310}.
В этой же статье приводятся некоторые данные имеющие прямое отношение к теме данной книги. Дело в том, что на керамике раннего этапа куро-аракской культуры Южного Кавказа, обнаружены элементы орнамента аналогичные федоровским{311}. Напомню, что в 1-й части книги мы упоминали о куро-аракской культуре, население которой говорило на хуррито-урартских диалектах и в сложении которой приняли участие индоевропейцы. Более того, как утверждает И. В. Денисов, «некоторые прототипы форм абашевской посуды выявляются в древностях протоколхской культуры конца Ш — первой четверти П тыс. до н. э.{312}».
В свете сведений о присутствии памятников абашевской культуры на территории Волго-Окского междуречья, нет ничего удивительного в том, что C. B. Жарникова обнаруживает здесь гидронимы соответствующие наименованиям криниц в «Махабхарате»: (Криница/Река в Поочье) — 1. Агастья/Агашка, 2. Акша/Акша, 3. Апага/Апака, 4. Арчика/Арчиков, 5. Асита/Асата 6. Ахалья/Ахаленка 7. Вадава/Вад 8. Вамана/Вамна 9. Ванша/Ванша 10. Вараха/Варах 11. Варадана/Варадуна 12. Кавери/Каверка 13. Кедара/Кидра 14. Кубджа/Кубджа 15. Кумара/Кумаревка 16. Кушика/Кушка 17. Мануша/Манушинской 18. Париплава/Плава 19. Плакша/Плакса 20. оз. Рама/оз. Рама 21. Сита/Сить 22. Сома/Сомь 23. Сутиртха/Сутерки 24. Тушни/Тушина 25. Урваши/Урвановский 26. Ушанас/Ушанец 27. Шанкхини/Шанкини 28. Шона/Шана 29. Шива/Шивская 30. Якшини/Якшина{313}.
Между тем, вышеприведенный список индоарийских гидронимов на территории Северо-Восточной Европы далеко не полон, в чем читатель может наглядно убедиться рассмотрев Приложение 3. Замечу, что приведеные в приложении гидронимы относятся только к Русскому Северу. Таким образом, нет ничего невозможного или случайного в том, что гидроним Яуза мог быть образован от авестийского yaoza.
Сейчас мы должны сделать одно небольшое, но очень важное замечание.
Как уже, очевидно, читатель понял, на территории Восточной Европы присутствует ряд субстратных слоев древней индоевропейской топонимии: иранской, балтской и славянской. Иранская топонимия, большей частью, концентрируется в районе степной и лесостепной полосы, балтская располагается на северо-западе Восточной Европы. Славянская, она считается более поздней, разбросана достаточно широко и характеризуется, как это обычно предполагается, миграционным движением славян (точнее словен) с территории гипотетической славянской прародины.
При всем этом следует отметить, что письменность у балтов, а следовательно, и достаточно обширный материал для изучения их лингвистических древностей, появилась только в середине XVI века{314}. Начало славянской письменности обычно относится ко временам Кирилла и Мефодия, т. е. к IX веку (863 г.). Представления о языке древних иранцев можно почерпнуть из «Авесты»{315} (бесспорно кодифицирована не ранее IV в.){316}, древнейшие части которой складывались в Средней Азии{317}. Достоверно известно, что иранский язык пришел в Перейду в I тыс. до н. э., но был ли он всеобщим, государственным языком или только языком социальной верхушки, это, к сожалению, неизвестно{318}. До нас дошли слова Дария (р. ок. 550 г. до н. э., правил 522–486 гг. до н. э.) утверждавшего, что он «первый приказал писать по-арийски»{319}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.