Капитуляция Парижа

Капитуляция Парижа

Так или иначе 17 (29) марта две союзные армии через Бонди и Бурже достигли города и 18 (30) марта штурмом овладели Бельвильскими высотами и Монмартром. Защитники города представляли собой достаточно пеструю картину: здесь были остатки корпусов маршалов Мармона и Мортье, прибывшие накануне вечером, отряды национальной гвардии, плохо вооруженные и слабо обученные, канониры–инвалиды, ученики Политехнической и Альфорской школ, а также добровольцы. Всего примерно 42 тыс. человек. Укреплений практически не было, но импровизированный гарнизон все же оказал упорное сопротивление, однако с потерей господствующих над городом высот Париж был обречен. Бой за город имел важнейший политический смысл, а с военной точки зрения это все–таки был боевой эпизод – штурм предместий и взятие города, правда, имевший стратегическое значение. И здесь главную роль, без всякого сомнения, сыграли русские войска. Основные силы штурмующих колонн составляли русские корпуса генералов А. Ф. Ланжерона, М. С. Воронцова, Н. Н. Раевского, Е. Вюртембергского. Как потом написал участник взятия Монмартра полковник М. М. Петров, что «когда шли на укрепления Парижа, или, лучше сказать, лезли на бодливое темя Франции, то каждый солдат пылал румянцем геройства, понимая важность совершавшегося окончательного подвига и отмщения, и каждый из нас не хотел умереть прежде покорения Парижа»[573]. К. Н. Батюшков свидетельствовал, что после взятия Бельвильских высот мимо проходили раненые русские офицеры и уже поздравляли с победой: «Слава богу! Мы увидели Париж с шпагою в руках! Мы отмстили за Москву! – повторяли солдаты, перевязывая раны свои»[574]. Об этом свидетельствуют и количество потерь, оборонявшаяся и наступавшая стороны имели примерно равный урон. Авторы обычно называют цифру – около 9 – 10 тыс. человек у союзников (у французов от 4 до 9 тыс.), из них на долю русских пришлось более 6 тыс. солдат, остальные на пруссаков, вюртембержцев и австрийцев. Немалая цена русской крови за достижение общего успеха.

Первоначально брат Наполеона Жозеф взял на себя функции командующего, но затем в полдень фактически сбежал в Блуа вслед за уехавшей императрицей Марией–Луизой с сыном, но перед этим дал письменное разрешение маршалам вступить в переговоры с Александром I. В 16 часов французы отправили парламентеров и огонь постепенно прекратился. На господствовавших высотах устраивались батареи, а город был как на ладони. Поэтому русские могли с полным основанием на переговорах заявить французским представителям, «что к вечеру не узнают места, где был Париж, если он через час не сдастся». Да, это был язык триумфаторов, диктовавший свои условия, поскольку союзные войска, «взирая на Париж, ожидали приказания истребить оный или вступить в него великодушными победителями». Весь вечер велись споры между переговорщиками, пока сторонам удалось выработать приемлемые условия капитуляции из восьми статей, но лишь ночью она была подписана. Французские войска маршалов Мармона и Мортье должны были покинуть Париж к утру, а город вверялся «на великодушие союзных государей»! Как написал позднее известный историк Н. К. Шильдер: «Покорение Парижа являлось необходимым достоянием наших летописей. Русские не могли бы без стыда раскрыть славной книги своей истории, если бы за страницей, на которой Наполеон изображен стоящим среди пылающей Москвы, не следовала страница, где Александр является среди Парижа»[575].

Памятник павшим воинам на Бородинском поле

Париж капитулировал! Это предмет отдельного исследования. Никто не сможет пересказать те чувства, которые испытывали русские офицеры и солдаты в тот момент. Например, будущий декабрист Н. И. Лорер, когда его товарищ сообщил, что «Париж сдался», бросился к нему на шею: «Нет! Перу не передать восторга и радости нашей. Колонны наши стояли молча; но когда наш почтенный начальник подъехал и поздравил их с победою, молодцы наши грянули восторженно: “Рады стараться, ваше превосходительство. Слава богу!”. Увлеченные общей радостью, и мы закричали вместе с ними: “Слава богу!”. Нельзя описать подобное зрелище, и впечатление от него и поныне живет в моем воспоминании. Каким восторгом опьянены наши солдаты! Какая награда за те два года трудов! Какой жар, какое доверие внушается армии подобным результатом!»[576] Все многочисленные воспоминания офицеров (тогда еще, как правило, молодых людей) передают ликование и торжество победы, наверно, один из самых славных дней российской армии! Подписавший капитуляцию с русской стороны флигель–адъютант полковник М. Ф. Орлов был произведен в генерал–майоры, а когда он вручал этот документ своему императору, тот сказал: «Поздравляя вас, что вы соединили имя ваше с этим великим происшествием»[577]. За взятие Парижа осуществлявший общее руководство войсками граф М. Б. Барклай де Толли получил под стенами Парижа от Александра I чин генерал–фельдмаршала. Такой же чин он хотел дать и графу А. А. Аракчееву, через которого происходило все бюрократическое управление войсками, но тот отказался, понимая, что, не имея боевого опыта, негоже принимать такое звание.

Отдельное исследование можно посвятить и торжественному входу русских войск в Париж. 19 (31) марта 1814 г. под стенами Парижа готовились войти в город войска европейских союзников, поставившие победную точку в войне с некогда грозным властелином континента императором Наполеоном. И привел эти разноплеменные войска в сердце Франции русский царь Александр I, повелитель жителей Севера, которые в воображении населения культурнейшего центра Европы представлялись чуть ли не ордой полудиких варваров. Парижане отлично помнили, что еще совсем недавно, в 1812 г., их император Наполеон во главе Великой армии посетил древнюю столицу России – Москву. Правда, после его почти месячного пребывания на месте этого города остались лишь сожженные руины и пепелища. Столица Франции слишком давно не являлась свидетелем чужих военных триумфов, и парижане с тревогой ожидали грядущих событий. И вот «силою вещей» наступило время ответного визита. Как поведут себя эти странные русские, а особенно их страшные казаки? Ведь о последних, пришедших во Францию из необъятных степных просторов полуазиатах– полускифах, об их жестокости и необузданности, рассказывали легенды. Воображение самых нестойких могло дорисовать в очень мрачных красках все остальное.

19/31 марта 1814 г. около 9 часов утра колонны союзных армий с барабанным боем, музыкой и распущенными знаменами стали входить через ворота Сент–Мартен в город. Безусловно, это был спектакль для публики. И такой искусный актер, как Александр I, не мог пропустить его, чтобы не сыграть главную роль. Стояла прекрасная весенняя погода. Одним из первых двигался лейб–гвардии Казачий полк, выполнявший тогда роль личного конвоя царя. Именно за ним в 11 часов утра во главе огромной блестящей свиты (свыше тысячи генералов и офицеров разных наций) в Париж на белом коне въехал российский император Александр I, прусский король и Шварценберг (австрийский император не захотел участвовать – на тот момент его дочь еще являлась французской императрицей). Специально или нет, но российский император ехал в тот день на лошади по кличке Эклипс, некогда подаренной ему Наполеоном. Потом последовали все остальные части, предназначенные для занятия города. Находившийся в царской свите в этот день атаман граф М. И. Платов в письме к российской императрице Елизавете Алексеевне по горячим следам, сразу после окончания военных действий, писал о входе союзных войск в Париж: «Торжества сего я не в состоянии описать; но верноподданейше доношу только, что в прошедших веках не бывало такого и едва ли будет в будущих. С обоих сторон было неизобразимое радостное восхищение, сопровождавшиеся восклицанием многочисленнейшего народа жителей Парижа: Да здравствует Александр! устроивший благоденствие и мир целой Европы»[578]. Большинство свидетелей этого события подтверждали восторженный прием толпой роялистов именно российского императора. Для примера приведем выдержку из рассказа Жильбера Стенже: «Самые бурные проявления чувств достались на долю императора Александра. Он улыбался толпе, выглядывавшим из окон молодым женщинам, махал им рукою… Прочие участники кортежа казались равнодушными к этому взрыву безумия, оставляя всю славу царю, ведь он вел самые многочисленные армии и более всех пострадал от наполеоновских войн… Мы увидели, как молодая и красивая графиня де Перигор с белым флагом в руке села на лошадь к какому–то казаку и последовала вместе с колонной»[579]. И как писал А. С. Пушкин:

Но бог помог – стал ропот ниже,

И скоро силою вещей

Мы очутилися в Париже,

И русский царь главой царей.

Затем во французской столице состоялся четырехчасовой парад контингентов союзных войск. Казачьи же полки разбили биваки прямо в городском саду на Елисейских полях, а своих коней купали в Сене, привлекая к себе любопытные взоры парижан. На Вандомской площади роялисты свергли с Вандомского памятника статую Наполеона и даже хотели в порыве своего монархического рвения разрушить сам памятник, чему воспрепятствовал император Александр I, приказавший поставить там русский пост. О событиях на Вандомской площади в своих мемуарах рассказывали многие русские офицеры, побывавшие в эти дни в Париже. Так, А. И. Михайловский–Данилевский писал: «На колонне сей, сооруженной в честь побед французских войск, поставлена была статуя Наполеона, над которою народ с самого вступления нашего в Париж ругался. Он привязывал неоднократно веревку к статуе и таким образом тащил ее вниз при ужасных криках; однажды один француз влез на плеча оной и бил ее по щекам». Он же приводит текст объявления, распространенного в те дни: «От полиции объявляется, что памятник, воздвигнутый на Вандомской площади, состоит под покровительством великодушия Его Величества Императора Всероссийского и союзников его. Находящаяся на верху статуя при теперешних обстоятельствах не может более там оставаться, почему ее заменить изображением мира»[580]. И. И. Лажечников так описал увиденное: «Мы стояли уже с час на площади Согласия и удовлетворяли любопытству парижан, как вдруг увидели толпы, бегущие на площадь Вандомскую. Увлеченные стремлением бегущих и желающих узнать, что было причиной народного волнения, мы туда же подошли. Что же нашли мы? – Несколько смельчаков влезло на вершину колонны великой армии (la colonne de la grande armee), и надев петлю на шею колоссальной статуи Буонапарта, бросили концы веревки народу, который с шумными радостными восклицаниями готовился уже тащить ее, но караул, присланный вскоре от государя императора, просил очень учтиво французов позволить занять пост свой около столпа. “До другого времени!” – закричал народ и в большом беспорядке разошелся»[581]. Сохранилось свидетельство и другого очевидца. Офицер–артиллерист И. С. Жиркевич так описал эти обстоятельства: «Я был свидетелем снятию статуи с аустерлицкой колонны на Вандомской площади… Новое же временное правительство распорядилось закрыть статую белым холщевым покровом, а через несколько дней начало устраивать блоки на верху площади колонны, с той целью, чтобы на них поднять статую с места, а потом спустить ее… Я пришел на площадь уже тогда, когда статуя была поднята и частью уже занесена на край колонны; народу собралось несколько тысяч, но такая была тишина, что слышно было каждое слово распорядителя работами; статую спустили и народ разошелся в безмолвии»[582].

Если отбросить в сторону пристрастное мнение русских мемуаристов, видевших в тот день происходящее в розовом цвете, восторженный прием победителям оказали лишь роялистски настроенные богатые кварталы. Пригороды встречали союзные войска хотя и с любопытством, но настороженно и без ликования. А. И. Михайловский–Данилевский, совершивший в тот день прогулку по городу, подтверждал разномыслие парижан в этот момент: «…19 марта дошел неприметно до Пале–Рояля, где увидел несколько тысяч народа, рассеянного в саду и галереях… Народ толпился в разных местах около ораторов, из коих одни говорили о прежней славе французского оружия, другие превозносили Бурбонов, третьи хвалили дарования Наполеона…»[583] Конечно же, среди парижан были не только роялисты, но и сторонники Наполеона, для которых происходящее было большим испытанием.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.