ГИПЕРБОРЕЯ ЦАРИЦЫ САВСКОЙ

ГИПЕРБОРЕЯ ЦАРИЦЫ САВСКОЙ

Пришла пора сделать попытку если не объяснить некоторые упоминавшиеся в этой книге лапландские находки 1990–2000?х гг., то по крайней мере предложить весьма впечатляющую параллель к ним — почти парадоксальную, поскольку она связана вроде бы не с Севером, а с Югом. Царицу Савскую, упоминаемую в Библии, в святоотеческой литературе и народных преданиях разных стран, — даже в Святой Земле Палестины, — называли именно Царицей Южной. Впрочем, Сава (Саба), Сабейское царство Южного Йемена — это все же один из регионов Северного полушария, тесно связанный историческими судьбами и древними путями с Евразийским континентом. А значит, и с Севером.

Образ легендарной Царицы Савской по крайней мере с библейских, ветхозаветных времен олицетворяет прежде всего мудрость — тайную, сокровенную, доступную непосвященным лишь в притчах. Такого рода представления обычно указывают на инициатическую, мистериальную традицию. И она действительно прослеживается в доныне плохо изученной, загадочной религии месопотамских сабиев (мандеев-гностиков), связанной с древнеаравийскими культами; в наследии гностико-неоплатонической школы Харрана (в Месопотамии), просуществовавшей с позднеантичных времен до эпохи Крестовых походов. За последнее столетие наукой убедительно доказано, что именно через Харран латиноязычная Европа восприняла наследие арабской алхимии (в свою очередь, питавшейся истоками греко-египетскими и индийскими, а возможно, отчасти и даосскими). Алхимики Харранской школы говорили о путях обретения сокровенного Камня; а ведь согласно европейским сказаниям о Святом Граале наиболее достойные рыцари-странники обрели взыскуемую святыню в городе Саррасе — большинство исследователей Граалианы считает, что это и есть Харран, в латинизированном произношении. И Грааль в одной из версий (возможно, наиболее архаичной) представляет собой именно сокровенный небесный Камень. И если вспомнить то, что уже говорилось в этой книге о сакральной инициатической модели, полагавшей в качестве высшей ценности символ Камня, то допустимо осторожно предположить: сабейская мудрость, сабейская посвятительная традиция была не только духовно-алхимической, но еще и мегалитической по своему происхождению, связанной с Гиперборейскими мистериями, сохраняшимися на протяжении тысячелетий в окраинном регионе Евразии, в стороне от путей массовых переселений, охвативших континент после так называемой «неолитической революции».

В свете сказанного уже не покажутся столь парадоксальными те сопоставления, к которым привел ход исследований ряда памятников Русского Севера, выше определявшихся как протодруидические. Обратимся теперь к их южному «ракурсу».

Одна из дискуссионных находок экспедиции «Гиперборея» — это вертикальные борозды, выбитые на стенах скальных галерей. И почти такие же архитектурные элементы сопровождают оформление стен сабейских храмов и жилых зданий, возводившихся в Южной Аравии два — два с половиной тысячелетия назад. Раскопки выявили облицовочные каменные плитки и остатки стен с вертикальными бороздами прямоугольного профиля^{224}, задающими четкий пространственный ритм, — как в лапландских галереях. Разумеется, сходство может быть формальным и случайным, хотя, несомненно, производит впечатление.

Этот пример — не единственный. Уже не жители южно-аравийской Сабы, а сабии-мандеи Месопотамии почитали святые места, характер которых вызывает ассоциации с лапландскими памятниками. «Повсюду, где из-под земли бьет вода, будь то родник или исток реки, мандеи чтут templum в древнем латинском смысле, то есть святое место, и только в более позднюю эпоху, по мере усложнения таинств под влиянием христианства, стало необходимым возводить здание для их совершения. Так, в “Книге Иоанна Крестителя”, 230, 10–11, слово masknia (т. е. скиния. — Е.Л.) означает храм в новом значении слова, тогда как прежде оно означало обитель, место, святое место, место собрания, где верующие собирались для совершения таинств»^{225}. Речь идет о ландшафтных сабейских святилищах текучих вод (именно проточная вода священна и ритуализирована в мандеизме); вспомним скальные галереи — каналы талых вод на лапландской горе Нинчурт…

В конкретно-историческом отношении этого недостаточно для каких бы то ни было выводов. Но не будем забывать, что мы рассматриваем сабейский Гнозис целокупно, в ретроспекции, — таким, каким он представлялся, скажем, авторам латинских богословских и алхимических трактатов, где также присутствует образ Царицы Савской. У Иоганна Грассеуса (Грассхофф) в трактате «Ковчег Тайны» («Arca Arcani», 1617), со ссылкой на книгу монаха-августинца Дегенхарда «Об Универсальном Пути» («De Via Universali»), сказано: «Есть некая вещь, которая обретает подобие внутри всех вещей, и в ней также сокрыты все вещи земные, а именно подлунные. Тинктура ее превыше всех Тинктур. Достоинство ее противостоит всем болезням. Она есть дар Святого Духа. В ней скрыто таинство прохождения к Сокровищнице Мудрых. Это Свинец Философов, который называют свинцом меди^{226}, в котором пребывает блистающая белая Голубка (Сolumba alba), именуемая Солью металлов, в котором состоит Магистерий Делания. Это чистая, мудрая и богатая Царица Савская, облаченная белым покровом (velo albo), которая никому, кроме как Царю Соломону, не желала подчиниться. Во все это не может в достаточной мере проникнуть ничье сердце человеческое…»^{227}

В трактате Бернарда Пенота (XVI в.) «Философические вопросы и ответы» («Questiones et Responsiones Philosophicae») Царица Савская, «облаченная в прекраснейшие белые одежды», сравнивается с «нашим Меркурием»^{228} — женственным Меркурием Философов. А у латинского богослова, святого Гонория Отунского (XII в.) в работе «Зерцало Церкви» («Speculum Ecclesiae») есть совсем уж удивительное и загадочное место, где сказано о евхаристии Царицы Южной: «Когда же Царица Южная тело и кровь свою ученикам своим отдала (tradidit), Иоанн к груди Иисуса припал и испил тогда из этого источника Премудрости, и потом возвестил миру тайну Слова, а именно, [Слова], сокрытого в Отце, ибо в груди Иисуса скрыты все сокровища Премудрости и знания» (Patrologia Latina, 172, 834).

Разумеется, это можно рассматривать как аллюзию на библейскую «трапезу Премудрости»: «Премудрость построила себе дом, вытесала семь столбов его, заколола жертву, растворила вино свое и приготовила у себя трапезу» (Притч. 9: 1–2). Можно констатировать христологичность образа Софии-Премудрости у Гонория Отунского. И все же евхаристия Царицы Южной выглядит как самостоятельный, сокровенный мотив в этом описании Тайной Вечери. А если учесть сближение образов Софии-Премудрости и Зари Восходящей («Aurora Consurgens»), огненноликой Шехины, то возникают уверенные ассоциации с алхимическим полярным мифом, тем более, что в нем преисполнение человеческого сердца «Солью Духа» создает тот Магнит, который позволяет отправиться в мистическое peregrinatio к Полюсу Мира — обители Сердца Меркурия. А ведь, как утверждают алхимики, Царица Савская и есть и «Соль металлов», и Меркурий Философов…

Август Шписс. Благословляющая Белакана. Роспись 1882?г. в замке Нойшванштайн (Бавария). Белакана, персонаж Граалианы, отождествлялась с Балкис, Царицей Савской

Впрочем, алхимический полярный миф — это еще не достаточное обоснование того тезиса, что заявлен в названии этой главы. Тогда, может быть, апеллировать к сравнительному языкознанию?

Да, с высоты «Вавилонской Башни» С. А. Старостина открывается впечатляющая картина. В поисках протолексемы *SB, которая могла бы послужить глубинным истоком для названия сабиев, обнаруживаем ностратические слова *sVbV, чистый; *[s] VpV, испытывать, пробовать; *[s] abV, знак, слово. Они образуют семантическое поле, безусловно коррелирующее с целокупным образом сабейского Гнозиса. Идеи чистоты, очищения (а основной ритуал сабиев-мандеев — это как раз крещение, погружение в текучую воду); познания, невозможного без проб и испытаний; и, главное, понятие знака (как раз у этого ностратического корня более поздние дериваты дают формы sab-) как основы любого посвящения в таинства…

Промежуточным звеном между ностратическим, палеолитическим, неосязаемым на уровне исторических реалий протосабейством и зафиксированным в источниках сабейским Гнозисом, наверное, можно считать фрако-фригийских сабов. Это слово (?????, ?????), восходящее, по-видимому, к палеоевропейской древности, отразилось в эпиграфике Фригии, во фракийском эпитете Диониса (или самостоятельном теониме) — Сабазий, в личных именах и географических названиях. Лингвисты допускают, что речь может идти не о самостоятельном племени, а о жрецах-сабах, имеющих отношение к Дионисийским (Сабазийским) мистериям. Тем более, что возглашение неофита в честь Диониса-Вакха звучало как Е??? ?????! (или Е??? ?????!)^{229}.

Фрако-фригийский регион, в соответствии с выводами, сформулированными в этой книге, а также с традицией александрийской алхимии, можно рассматривать как промежуточное звено между реконструируемой гипотетически гиперборейской алхимией и алхимией греко-египетской. А в связи с северным «вектором» в историческом сабейском Гнозисе можно добавить, что ведь мандеев-сабиев, кроме всего, по праву именуют последователями религии Полярной звезды. Этот южный народ чтит Полярную звезду как врата Мира Света. Мандеи молятся, обратив свое лицо к северу. Внятного объяснения этому обычаю нет.

Что касается сопоставления религиозно-мифологических реалий сабейства (в расширительном, инициатическом значении этого слова) и нордической, палеоарктической традиции, то нельзя забывать об одном исключительно важном открытии выдающегося исследователя сибирских древностей Л. Р. Кызласова — о доказанной им в конце XX века манихейской интерпретации ряда археологических находок в Хакассии, на севере Центральной Азии и об осмыслении им северного манихейства как сибирского варианта сабейской традиции^{230}. Таким образом, вырисовывается еще одно вполне реальное, конкретно-историческое связующее звено между, с одной стороны, сабиями Харрана и Сабы, а с другой — верованиями некоторых народов Российского (Сибирского) Севера. Согласно выводам Л. Р. Кызласова (в кн.: «Сибирское манихейство»), реликты северного манихейства прослеживаются у тюрков Саяно-Алтайского региона (алтайцев, хакасов, тувинцев, тофаларов и других этнических групп), у эвенков (народ тунгусо-маньчжурской языковой принадлежности), у говорящих на языках уральской языковой семьи хантов и селькупов, а также у енисейских кетов.

Благодаря включению северного манихейства в сферу сабейской инициатической традиции особый смысл приобретают ассоциативно-семантические аналогии сабейского (мандейского) космогонического понятия «Танна» и центральноазиатского теонима Тэнгри, во всем комплексе их аллитерационно-символических отображений. Танна — образ загадочный и не имеющий академической этимологизации; это нечто подобное космогоническому Яйцу, мистический пламенный Тигель; растворение Танны маркирует рождение мира. В ностратическом дискурсе в качестве этимонов для этого понятия можно предложить лексемы *tV?nV, жемчужина (с алтайскими и уральскими дериватами), *tV?V, твердый, плотный: убедительная субстратная основа для сабейского понятия. Идея растворения твердой Жемчужины-Яйца вполне космогонична.

А очень похожее ностратическое слово *tVngV, полный, изобильный проецируется и на еще более древний борейский уровень, в форме TVNKV: палеолитический праобраз гностической Плеромы? От этой же праформы может происходить и теоним Тэнгри; его ауслаут предположительно сопоставим с ностратическим *rVx.wV, веять, дуть (понятие духа, божества?). По-видимому, и в южном сабействе, и в тэнгрианстве севера Центральной Азии мистериальные архетипы ностратической эпохи, связанные с Танной как Матрицей творимого бытия и с Тэнгри как Великим Небом, как Богом по преимуществу, тысячелетиями существовали в качестве глубоко осознанной, структурирующей основы посвятительного опыта и самого религиозного мироощущения. Наверное, и шумерское dingir, бог, и полинезийский теоним Тангароа при внимательном диахроническом рассмотрении укладываются в обозначенную здесь схему.

Не случайно ассоциативные ностратические коннотации, формирующие символическое пространство исходного прообраза сабейской Танны, лучше всего сохранились (как показывает этимологическая база данных С. А. Старостина) не в индоевропейских и не в афразийских языках, а в лексике алтайской и уральской языковых семей. Именно регионы, населенные этими народами, на первый взгляд, во всех отношениях далекими от реалий месопотамского Харрана и аравийской Сабы, в Средние века восприняли сабейскую религию в ипостаси северного манихейства, вероятно, распознавая в ней нечто близкое родному для них тэнгрианству — его же собственную изначальную инициатическую основу. Сибирские народы, приобщившиеся сабейской вере, как отмечает Л. Р. Кызласов, не отказались даже от имени собственного древнего божества, Тэнгри — имени, включенного, как мы видим, в широчайший культурологический и мистериальный контекст.