Глава XIII

Глава XIII

Беспорядки в стане князя Трубецкого. Осада Москвы. Межаков переходит к князю Пожарскому. Примирение князей Трубецкого и Пожарского. Донцы выгоняют короля Сигизмунда из Московского царства. Земский собор 21-го февраля 1613-го года. Участие атамана Межакова в выборе царя Михаила Феодоровича Романова.

Ни князь Димитрий Трубецкой, ни Заруцкий не могли справиться с набранным ими ополчением. Беглые холопы, равнодушные к судьбам Российским, тупые и жадные, не понимали величия совершавшегося вокруг них. Они могли только пьянствовать и грабить население. Они называли себя — «казаками». И это было оскорбительно для Донцов Межакова. Донцы старались держаться в стороне от этой рати Трубецкого.

Оттесненный от Москвы к Ярославлю князь Пожарский, 20-го августа 1612-го года подошел к Москве и остановился в пяти верстах от города, на реке Яузе.

Князь Трубецкой, стоявший под Москвой, послал гонцов к Пожарскому звать князя к себе, чтобы вместе идти на Москву.

Из стана Пожарского ответили: «Отнюдь не бывать тому, чтобы нам стать вместе с ворами казаками».

Трубецкой и его «казаки» обиделись и остались стоять неподалеку от Пожарского по другую сторону реки Яузы, наблюдая за его действиями, но не принимая участия в боях.

Князь Пожарский приступил к осаде Москвы.

Польский гетман Ходкевич спешил на помощь полякам, засевшим в Москве. Вечером 21-го августа Ходкевич занял Поклонную гору, на рассвете 22-го перешел через Москва реку и атаковал ополчение князя Пожарского. С восхода солнца, в продолжение семи часов, поляки бились с ополченцами.

Князь Трубецкой, его начальники и Межаков, наблюдали за боем. Они смеялись над неудачами Пожарского.

— Так им и надо. Богаты пришли из Ярославля! Отстоятся и одни от гетмана.

Солнце перевалило за полдень. Полки Пожарского отступали к стенам Москвы. Польские конные латники понеслись в атаку на мужицкую конницу Пожарского. Та не приняла атаки и стала покидать коней для пешего боя. Поляки врубились в мужицкие ряды.

Возмущенный видом этого избиения Русских поляками, Межаков подошел к князю Трубецкому и сказал:

— От вашей нелюбви к Московскому государству пагуба становится!

Вскочив на коня, он помчался к своим донским полкам и понесся с ними на поляков.

Атакованные сзади поляки смешались, повернули и ушли за Поклонную гору. На другой день Ходкевич, силы которого были потрепаны в бою, пошел от Москвы.

Перед Пожарским были лишь небольшие силы поляков, крепко засевшие в Кремле. Они ожидали помощи от короля Сигизмунда.

Пристыженный Межаковым, князь Трубецкой примирился с князем Пожарским, и оба ополчения пошли на Москву.

У Волоколамска король Сигизмунд был разбит донскими казаками атаманов Маркова и Епанчина и бежал до самой границы Польши, неотступно преследуемый Донцами. В эту пору сложилась поговорка: «Пришли казаки с Дона — погнали ляхов к дому…»

22-го октября войска князя Пожарского приступом взяли предместье Кремля Китай-город. Вскоре над Кремлем показалось белое знамя — поляки сдавались Пожарскому. В Кремле нашли поруганные святыни церкви, котлы с человеческим мясом и изголодавшихся поляков. Мерзость запустения была в Москве.

Нужно было приступать к строительству Москвы. Князь Пожарский, Трубецкой, прибывшие из Троице-Сергиевой Лавры монахи архимандрит Дионисий и келарь Авраамий выпустили воззвание, призывая поместных людей на Московский Земский Собор для решения государственных дел.

Келарь Авраамий приехал к атаману Межакову и привез ему золотую и серебряную церковную утварь в награду за помощь Московскому ополчению. Атаман Межаков отказался принять церковное достояние.

— Донцы, — сказал он, — почитали своею обязанностью и долгом помочь Москве. Не ради награды шли они на бранный труд. Они поклялись, не освободивши Москвы, не идти на Дон.

Среди полков Московского ополчения донские казаки были самою лучшею, верною и дисциплинированною частью. Они стали в ту пору первыми людьми в Москве. Боярский сын Иван Философов в конце ноября 1612 года показывал полякам: «Бояре и лучшие люди хотят на царство Владислава, но прямо говорить не смеют, боясь казаков. А казаки-де говорят, чтоб обрать кого из Русских бояр и примеривают Филаретова сына и Воровского Калужского. И во всем — де казаки бояром и дворяном сильны, делают что хотят…»

21-го февраля 1613 года Земский Собор собрался в Москве. Первым делом было приступлено к избранию Царя. Между боярами было большое волнение — каждый имел своего ставленника. Многие тянули к польскому королевичу. Стали подавать голоса. Первым выступил Галицкий дворянин и сказал, что «быть на царстве Михаилу Феодоровичу Романову».

Раздались в собрании сердитые голоса:

— Кто принес?

— Откуда?

— Молодший помеж боярских родов. Есть и познатнее, и постарше.

В разгар этих пререканий из рядов выборщиков вышел донской атаман Межаков и подошедши к столу, за которым сидел князь Пожарский положил записку.

— Какое это писание ты подал, атаман? — спросил Пожарский.

— О природном царе Михаиле Феодоровиче Романове, — громко ответил Межаков.

Летописец, записавший действия и постановления Собора отметил: «Прочетше писание атаманское, бысть у всех согласен и единомыслен совет…»

Иначе и не могло быть. В тогдашней разнузданной и разноголосой Москве, полной всякой преступного сброда, единственной силой, с которой считались и которой боялись, были донские казаки. Так много они в ту пору сделали для спасения земли от поляков. Поляки же прямо уверяли, что «Михаила выбрали не бояре, а взбунтованное казачество».

После выборов Царя Собор не разъехался, но приступил к решению многих дел, возникших в пору смутного времени. Между ними была и жалоба донских казаков на то, что «казаками» называют всяких воров и разбойников и этим порочат имя казака.

Собор разобрал эту жалобу, и в сентябре 1613 года вынес постановление: «К атаманам и казакам, которые стоят в уездах и Государеву землю пустошат послать людей от Собора и предложить тем атаманам и казакам, которые хотят отобратися от воров, имен своих списки прислать к Государю и идти на Государеву службу, за которую царь пожалует их денежным жалованьем. Верным казакам стоять за один и над ними промышлять для того, что они пуще и грубнее Литвы и немец и „казаки“ тех воров не называть, чтобы прямым атаманам, которые Государю служат, тех воров казачьим именем безчестья не наносить…»

В Москве на Красной площади, стоял прекрасный памятник князю Пожарскому и Козьме Минину, спасителям Москвы.

Памятника Феофилакту Межакову и его Донцам Москва нигде не поставила.

Историк В. Ключевский пишет: «…Повернувшись лицом на запад к своим колониальным богатствам, к своей корице и гвоздике, Европа чувствовала, что сзади, со стороны Урало-алтайского востока, ей ничего не угрожает и плохо замечала, что там идет борьба, что переменив две главные боевые квартиры на Днепре и Клязьме, штаб этой борьбы переместился на берега Москвы, и что здесь в XII веке образовался центр государства, которое, наконец, перешло от обороны в наступление на азиатское гнездо, спасая европейскую культуру от татарских ударов. Так мы очутились в арьергарде Европы, оберегали тыл европейской цивилизации. Но сторожевая служба везде неблагодарна и скоро забывается, особенно, когда она исправна; чем бдительнее охрана, тем спокойнее спится охраняемому, и тем менее расположены они ценить жертвы своего покоя…»

Эти слова историка Ключевского в полной мере можно отнести к отношениям Московского государства к Донскому войску. «Самодурью» образовавшееся на юге России казачье государство стало прочной охраной и защитой России, не раз являлось спасителем ее, но «сторожевая служба везде неблагодарна и скоро забывается…» Москва очень скоро забыла жертвы и подвиги охранителей своего степного юга.

Войско же Донское в ближайшие годы показало, на какие величайшие подвиги способно оно ради спокойствия, тишины и неприкосновенности Русских рубежей.