ГЕНРИХ VIII — КРОВАВОЕ ПЯТНО В ИСТОРИИ АНГЛИИ
ГЕНРИХ VIII — КРОВАВОЕ ПЯТНО В ИСТОРИИ АНГЛИИ
Сын и наследник Генриха VII — Генрих VIII (1509 — 1547 годы) принадлежит к числу монархов, мнения о которых как при их жизни, так и в последующие века резко расходились. Этому не приходится удивляться: при Генрихе V11I произошла Реформация в Англии, и изображение его то в нимбе святого, то в обличье дьявола или по крайней мере преступного многоженца и кровавого тирана зависело обычно от того, кто его характеризовал — протестант или католик. Однако и далекий от католических симпатий Диккенс именовал Генриха VIII «самым непереносимым мерзавцем, позором для человеческой природы, кровавым и сальным пятном в истории Англии». А реакционные историки типа Д. Фроуда (в книге «История Англии») превозносили Генриха как народного героя. Видный исследователь А. Ф. Поллард в монографии «Генрих VIII» утверждал, будто Генрих никогда не имел «страсти к излишним убийствам», не давая себе, впрочем, труда уточнить, что следует здесь считать «излишеством». Мнение Полларда сильно повлияло на новейшую западную историографию. Даже полемизирующий с апологетической оценкой Генриха VIII известный историк Д. Р. Элтон уверял: «Он (король. — Е.Ч.) не был великим государственным деятелем на троне, каким его считал Поллард, но он был и больше, чем кровавый, похотливый, капризный тиран народной мифологии». «Слишком много историков рисовало Генриха воплощением добра и зла», — вторит Элтону другой новейший биограф Генриха VIII, Д. Боул, и добавляет, что пришло время для более хладнокровной оценки этого английского монарха. О том же пишет Д. Скерисбрик в своей книге «Генрих VIII».
Что же способствовало превращению Генриха VIII, которого в его молодые годы Эразм, Мор и другие выдающиеся мыслители эпохи принимали за долгожданного короля гуманистов, в трусливого и жестокого деспота? Автор новейшей книги на эту тему «Становление Генриха VIII» Мария Луиза Брюс пытается найти ответ в семейных условиях и особенностях воспитания Генриха, подыскивает малоубедительные фрейдистские объяснения…
Споры давно уже вызывала каждая составная характера короля: умен он или глуп, талантлив или бездарен, искренен или лицемерен. Его новейший биограф Г. А. Келли в работе «Матримониальные судебные процессы Генриха VIII» приходит к выводу, что король был «наполовину лицемером, а наполовину совестливым человеком». (Неясно только, какая из этих «половин» монарха больше выходила боком его подданным.) Некоторые историки, отказывая Генриху во всех хороших качествах, признавали за ним по крайней мере одно: физическую слабость и твердость в достижении поставленной цели.
Секретная служба, созданная основателем династии Тюдоров, пришла в упадок в начале правления его сына. Для Генриха VIII, крепко сидевшего на престоле, услуги разведки первоначально показались не очень нужными. Исчезли реальные претенденты на престол, борьба с которыми была главным занятием тайных агентов Генриха VII. Однако растущая международная роль Англии побудила кардинала Уолси — фактического главу правительства в первые десятилетия царствования Генриха VIII — использовать секретную службу для достижения внешнеполитических целей.
А потом пришла Реформация с ее ожесточенной борьбой партий, находивших поддержку извне: у Карла V — испанского короля и германского императора, у французского короля Франциска I, у германских князей, у римского престола. В ходе этой борьбы господствующая партия широко использовала против своих противников секретную службу английской короны. А те в свою очередь создавали собственную разведку, не раз сложно переплетавшуюся через агентов-двойников с «официальной» секретной службой.
Как правило, поражение в тайной войне приводило руководителей побежденной стороны на плаху. Правда, этому предшествовала формальность судебного процесса по обвинению в государственной измене. Но судьи — обычно тайный совет, т.е. группа лордов, принадлежавших к стану победителей (или перебежавших в него), — лишь оформляли результаты тайной войны. Присяжные, участвовавшие в менее значительных процессах, фактически назначались шерифами — верными слугами короны. Редко тайная война с таким постоянством сочеталась с судебными процессами об измене. Дело в том, что они были очень во вкусе Генриха VIII. Его каприз нередко решал долгую скрытую борьбу, которую вели соперничавшие группировки. Путь к цели шел через завоевание или сохранение его благосклонности, неудача обычно стоила головы.
Английский историк М.Юм (в книге «Жены Генриха VIII») в 1905 году писал: «Генрих был что гроб повапленный… Подобно многим людям такого физического облика, он никогда не был в моральном отношении сильным человеком и становился все слабее по мере того, как его тело обрастало вялым жиром. Упрямое самоутверждение и взрывы бешенства, которые большинство наблюдателей принимали за силу, скрывали дух, всегда нуждавшийся в руководстве и поддержке со стороны более сильной воли… Чувственность, исходившая целиком из его собственной натуры, и личное тщеславие были свойствами, играя на которых честолюбивые советники один за другим использовали короля в своих целях, пока уздечка не начинала раздражать Генриха. Тогда его временный хозяин сполна испытывал месть слабохарактерного деспота».
Юстиция вообще не отличалась склонностью к милосердию в этот кровавый век, когда, по известному выражению Мора, «овцы пожирали людей» и вся государственная машина была направлена на подавление недовольства обезземеленных крестьян. Считалось, что не менее 72 тыс. человек (около 2,5% всего населения!) было повешено за годы правления Генриха VIII. Закон редко обращал внимание на смягчающие вину обстоятельства даже в деле о мелкой краже. За время правления Тюдоров было издано не менее 68 статутов об измене (в 1352 — 1485 годах только 10 статутов). Понятие измены было очень широким. В 1540 году на Тауэр-хилле казнили некоего лорда Уолтера Хэнгерфорда за «государственную измену мужеложства». Статут, принятый в 1541 году, предусматривал смертную казнь и для сумасшедших, «уличенных» в государственной измене.
Причины для казни придворных могли быть самые различные: некоторых из них превращали в козлов отпущения, другие были слишком знатны и близки (по рождению) к трону, третьи не успевали покорно следовать за переменами в церковной политике короля или просто молчанием выражали свое несогласие с ней. Наконец, многие шли на плаху, невольно вызвав каким-то неосторожным поступком королевский гнев. Порой правительство было заинтересовано в том, чтобы не дать подсудимым слова для оправдания. Тогда, если речь шла о влиятельных людях, прибегали к принятию обвинительного акта парламента. Чаше, напротив, власти хотели превратить суд в спектакль с пропагандистскими целями. В этих случаях, даже если подсудимый с самого начала признавал себя виновным и по закону оставалось только вынести приговор, все же устраивали комедию судебного разбирательства.
Как известно, формальным предлогом для начала Реформации послужили семейные дела «защитника веры» — титул, который имел Генрих VIII в качестве верного сына католической церкви, лично занявшегося опровержением ереси Лютера. Все изменилось после того, как римский папа отказался узаконить развод Генриха, увлекшегося придворной красавицей Анной Болейн, с его первой женой — Екатериной Арагонской. Неожиданная принципиальность папы Климента VIII и его преемника Павла III определялась весьма вескими мотивами: Екатерина была сестрой испанского короля и германского императора Карла V, во владения которого входила и большая часть Италии.
Даже самые рьяные защитники сохранения связи Англии с папством признавали опасность того, что Ватикан будет действовать как орудие Испании. Однако Реформация имела изначально более глубокие социально-экономические, политические и идеологические причины. Они определялись возникновением и развитием новых, капиталистических отношений, утверждение которых происходило в борьбе против феодального строя. Безусловно, большую роль в происхождении Реформации и борьбе между протестантскими и католическими государствами играли и династические мотивы, но не выдерживают критики попытки некоторых западных ученых выдать эти мотивы за основную причину разрыва с Римом, к чему прибегают буржуазные историки, тщетно пытаясь опровергнуть материалистическое понимание истории. Развод короля стал лишь поводом для давно назревавшего конфликта с главой католической церкви. Когда Генрих VIII сам развелся с Екатериной Арагонской, а в 1534 году умер Климент VIII, отказывавшийся утвердить развод, король резко отверг предложения договориться с Римом. Генрих заявил, что он не будет уважать папу больше, чем любого самого последнего священника в Англии. Разрыв был ускорен Анной Болейн, особо заинтересованной в нем и сумевшей использовать для этого своих сторонников и свою секретную службу.
Анна, проведшая юные годы при французском дворе и основательно ознакомившаяся там с искусством придворных интриг, начала упорную борьбу против кардинала Уолси. Королевская фаворитка подозревала, и не без основания, что кардинал, внешне не возражая против развода Генриха с Екатериной, на деле вел двойную игру. Фактически Анна сумела создать свою собственную разведывательную сеть, руководителями которой стали ее дядя, герцог Норфолк, председатель тайного совета, и другие лица, в том числе английский посол в Риме Фрэнсис Брайан. Посол, являвшийся кузеном Анны, сумел добыть письмо Уолси, в котором тот умолял папу не удовлетворять просьбу Генриха. После этого король не пожелал слушать оправдания кардинала. В ответ он лишь выташил какую-то бумагу и издевательски спросил:
— Э, милорд! Не написано ли это вашей собственной рукой?
Лишь смерть спасла Уолси от ареста и эшафота.
В 1531 году Генрих VI11 объявил себя верховным главой церкви в своих владениях. Для расторжения брака короля с Екатериной Арагонской теперь уже не требовалось разрешения папы. В 1533 году король отпраздновал свадьбу с Анной Болейн; имя Екатерины Арагонской после этого стало знаменем всех противников Реформации. В их числе был и Томас Мор, блестящий писатель-гуманист, автор бессмертной «Утопии», которого Генрих VIII больше кого-либо другого стремился перетянуть в лагерь сторонников развода. Выдающийся юрист и государственный деятель, Мор занимал пост лорд-канцлера. Исследователи по-разному объясняют действительные причины, побудившие Мора отказаться от одобрения Реформации и нового брака короля. Мор, вероятно, опасался, что Реформация приведет к полному церковному расколу, распадению западного христианства на враждующие секты. Кто знает, может быть, взору проницательного мыслителя уже виделись те бедствия, которые вследствие Реформации обрушатся на английские народные массы, поскольку она создала удобный предлог для конфискации богатых монастырских владений и для сгона с этих земель бедняков-арендаторов .
В 1532 году Мор, к крайнему неудовольствию Генриха, попросил освободить его от должности лорд-канцлера. Уйдя в отставку, Мор не критиковал королевской политики. Он просто молчал. Но его молчание было красноречивее слов. Особенно ожесточена против Мора была Анна Болейн, которая не без основания полагала, что явное неодобрение со стороны человека, пользовавшегося всеобщим уважением, является весомым политическим фактором. Ведь новая королева отнюдь не пользовалась популярностью: в день коронации ее встретили на улицах бранью, криками «шлюха». Генрих VIII вполне разделял ярость жены, но не рискнул, да это было и не в его манере, расправиться с бывшим канцлером, минуя обычную судебную процедуру.
В 1534 году Мор был вызван в тайный совет, где ему предъявили различные лживые обвинения. Опытный юрист, он без труда опроверг эту не очень умело придуманную клевету.
Тайный совет должен был на этот раз отступить, но Мор слишком хорошо знал Генриха, чтобы питать иллюзии. Король собирался было провести осуждение бывшего канцлера палатой лордов, но потом решил дождаться более удобного случая. «То, что отсрочено, не оставлено», — сказал Мор своей дочери Маргарет, когда она первая сообщила ему о том, что против него выдвинуты дополнительные обвинения.
Правда, даже среди членов тайного совета находились люди, которые либо из политических соображений, либо под влиянием известной симпатии к Мору делали попытки предостеречь его. В их числе был и герцог Норфолк, особыми сентиментами отнюдь не отличавшийся. При встрече с Мором он сказал по-латыни: «Гнев короля — это смерть». Мор спокойно ответил:
— Это все, милорд? Тогда поистине разница между вашей милостью и мной только в том, что мне предстоит умереть сегодня, вам — завтра.
Новое обвинение возникло в связи с парламентским актом от 30 марта 1534 года. По этому закону был положен конец власти папы над англиканской церковью, дочь короля от первого брака Мария объявлялась незаконнорожденной, а право наследования престола переходило к потомству Генриха и Анны Болейн. Король поспешил назначить специальную комиссию, которой было предписано принимать клятву верности этому парламентскому установлению.
Мор был вызван одним из первых на заседание комиссии. Он заявил о согласии присягнуть новому порядку престолонаследия, но не вводимому одновременно устройству церкви (а также признанию незаконным первого брака короля). Некоторые члены комиссии, включая епископа Кранмера, руководившего проведением церковной реформы, стояли за компромисс. Их доводы заставили заколебаться Генриха, опасавшегося, как бы суд над Мором не вызвал народных волнений. Главному министру Томасу Кромвелю и королеве удалось переубедить трусливого короля. Они внушили Генриху, что нельзя создавать столь опасный прецедент: вслед за Мором и другие попытаются не соглашаться со всеми пунктами исторгаемой у них присяги. (Возможно, немалую роль сыграл здесь и канцлер Одли.) 17 апреля 1534 года после повторного отказа дать требуемую клятву Мор был заключен в Тауэр.
Суровость тюремного режима была резко усилена в июне 1535 года, после того как было установлено, что заключенный переписывался с другим узником — епископом Фишером. Мора лишили бумаги и чернил. Он уже настолько ослаб от болезни, что мог стоять, только опираясь на палку. 22 июня был обезглавлен Фишер. Усилилась подготовка к процессу Мора.
При дворе очень надеялись, что тюремные лишения подорвали не только физические, но и духовные силы Мора, что он будет уже не в состоянии использовать свой талант и остроумие в судебном зале. Продолжались и лихорадочные поиски улик, доказывающих «измену». А поскольку таковых не было в природе, пришлось их спешно изобретать и создавать.
12 июня в камере Мора неожиданно появился в сопровождении ещё двух лиц генеральный прокурор Ричард Рич, одна из наиболее бессовестных креатур короля. Рич формально прибыл, чтобы изъять книги Мора, ещё сохранившиеся у него в тюрьме. Однако в действительные намерения Рича входило совсем другое — побудить Мора в присутствии свидетелей к высказываниям, которые можно было бы представить как носящие изменнический характер.
Провокатор задал первоначально, казалось бы, невинный вопрос: если его, Рича, парламент провозгласит королем, признает ли Мор за ним этот титул? Узник с готовностью дал утвердительный ответ. Ну а если, не унимался прокурор, парламент сделает его, Рича, папой, согласится ли Мор и с этим решением? Во втором вопросе уже заключалась ловушка, в которую, впрочем, Рич и не надеялся поймать Мора. Королевский приспешник рассчитывал лишь так исказить слова заключенного, чтобы как-то можно было подвести их под понятие государственной измены. Мор ответил, что парламент имеет право заниматься статусом светских государей, и добавил:
— Допустим, парламент примет закон, что Бог не должен являться Богом, признаете ли вы, мистер Рич, что Бог это не Бог?
— Нет, — испуганно ответил генерал-прокурор, — я откажусь признать это, поскольку парламент не имеет права принимать такие законы.
Мор после этого уклонился от продолжения беседы, да и Рич счел ее слишком опасной для самого себя. Он решил не рисковать и пустить в ход надежное оружие — лжесвидетельства…
Генрих не желал больше медлить с началом процесса. Этот суд должен был стать орудием устрашения, демонстрацией того, что все, даже наиболее влиятельные лица в государстве обречены на смерть, если только они перестают быть беспрекословными исполнителями королевской воли.
Босым в наряде арестанта Мор был пешком приведен из темницы в залу Вестминстера, где заседали судьи. Обвинение включало «изменническую» переписку с Фишером, которого Мор побуждал к неповиновению, отказ признать короля главой церкви и защиту преступного мнения относительно второго брака Генриха. Виной считалось даже само молчание, которое Мор хранил по важнейшим государственным вопросам.
Обвиняемый был настолько слаб, что суду пришлось дать ему разрешение отвечать на вопросы, не вставая с места. Но в этом немощном теле по-прежнему был заключен бесстрашный дух. Мор не оставил камня на камне от обвинительного заключения. Он, между прочим, заметил, что молчание всегда считалось, скорее, знаком согласия, а не признаком недовольства.
Чтобы как-то укрепить позиции обвинения, был вызван в качестве свидетеля Рич, изложивший свой разговор с Мором. Королевский клеврет уверял, что после его ответа на вопрос Мора, может ли парламент объявить, что Бог не является Богом, заключенный добавил: «Тем более парламент не может сделать короля верховным главой церкви». Такова была главная «улика», единственная легальная зацепка, на основании которой суд мог вынести обвинительный приговор.
Прямо смотря в глаза негодяю, после того как тот сообщил суду эту якобы произнесенную Мором фразу, обвиняемый сказал:
— Если то, что вы изложили под присягой, мистер Рич, — правда, тогда пусть мне никогда не лицезреть лика Божьего. Этого я бы не сказал, будь дело по-иному, за все сокровища мира. По правде говоря, мистер Рич, меня больше огорчает ваше лжесвидетельство, чем моя собственная погибель.
Вызванные по просьбе Рича два его спутника поостереглись чрезмерно отягощать свою совесть. По их словам, они были целиком поглощены разбором книг арестованного и ничего не слыхали из слов, которыми он обменялся с Ричем. Для всех было очевидно, что Рич лжет. Но это мало что могло изменить. Просто судьям, которые больше всего ценили королевские милости и опасались монаршего гнева, пришлось еще более бесцеремонно обойтись с законами.
— Вы, Мор, — кричал канцлер Одли, — хотите считать себя мудрее… всех епископов и вельмож Англии.
Ему вторил Норфолк:
— Ваши преступные намерения стали теперь ясными для всех.
Послушные присяжные вынесли требуемый вердикт. Впрочем, даже участники этой судебной расправы чувствовали себя как-то не совсем в своей тарелке. Лорд-канцлер, стараясь побыстрее покончить с неприятным делом, стал зачитывать приговор, не предоставив последнего слова обвиняемому. Сохранивший полное присутствие духа Мор добился, чтобы ему дали возможность высказать убеждения, за которые он жертвовал жизнью. Так же спокойно выслушал он приговор, обрекавший его на варварски жестокую казнь, которая была уготована государственным преступникам.
Впрочем, именно это исключительное самообладание и спасло Мора от дополнительных мучений. Король больше Мора опасался предстоящей казни, точнее, того, что скажет, по обычаю, осужденный с эшафота, обращаясь к толпе. Генрих поэтому всемилостивейше заменил «квалифицированную» казнь простым обезглавливанием, приказав передать Мору, чтобы тот не «тратил много слов».
— Боже, сохрани моих друзей от такой милости, — со своей обычной спокойной иронией заметил Мор, узнав о королевском решении. Впрочем, он без возражений согласился не произносить предсмертной речи. Твердость духа ни на минуту не изменила Мору и 6 июля, когда его повели к месту казни. Уже на эшафоте, беседуя с палачом, осужденный шутливо бросил ему за мгновение до рокового удара:
— Постой, уберу бороду, ее незачем рубить, она никогда не совершала государственной измены.
Воткнутая на кол голова «изменника» еще много месяцев внушала лондонцам «почтение» к королевскому правосудию…
Узнав о гибели Мора, его друг, известный писатель Эразм Роттердамский сказал: «Томас Мор… его душа была белее снега, а гений таков, что Англии никогда больше не иметь подобного, хотя она и будет родиной великих людей».
Католическая церковь позднее причислила Мора к лику святых. Известный английский историк справедливо заметил в этой связи: «Хотя мы сожалеем о казни святого Томаса Мора как одной из мрачных трагедий нашей истории, нельзя игнорировать того факта, что, если бы Генрих не отрубил ему голову, его (вполне возможно) сожгли бы по приговору папы».
Казнь Мора вызвала немалое возмущение в Европе. Английскому правительству пришлось подготовить и разослать иностранным дворам подробные разъяснения, призванные оправдать этот акт. Текст объяснений очень разнился в зависимости от того, кому они предназначались: протестантским князьям или католическим монархам.
Первое известие о том, что палач сделал свое дело, застало Генриха и Анну Болейн за игрой в кости. Король остался верным себе и при получении этой давно желанной новости:
— Ты, ты причина смерти этого человека, — с неудовольствием бросил Генрих в лицо жене и вышел из комнаты. Он уже решил мысленно, что Анна, родившая девочку (будущую Елизавету I) вместо желанного наследника престола, последует за казненным канцлером. Повода долго не пришлось ждать.
Дело о «заговоре» было поручено вести канцлеру Одли, который, видимо, решил заодно объявить злоумышленниками всех своих личных врагов. Король разъяснял придворным, что Анна нарушила «обязательство» родить ему сына (у королевы родилась дочь, а в другой раз — мертвый ребенок). Здесь явно сказывается рука Божья, следовательно, он, Генрих, женился на Анне по наущению дьявола, она никогда не была его законной женой, и он волен поэтому вступить в новый брак. Генрих всюду жаловался на измену королевы и называл большое число ее любовников. «Король, — не без изумления сообщал Шапюи Карлу, — громко говорит, что более ста человек имели с ней преступную связь. Никогда никакой государь или вообще никакой муж не выставлял так повсеместно своих рогов и не носил их с столь легким сердцем». Впрочем, в последнюю минуту Генрих опомнился: часть посаженных за решетку была выпущена из Тауэра, и обвинение было выдвинуто только против первоначально арестованных лиц.
В обвинительном акте утверждалось, что существовал заговор с целью лишить жизни короля. Анне инкриминировалась преступная связь с придворными Норейсом, Брертоном, Вестоном, музыкантом Смитоном и, наконец, ее братом Джоном Болейном, графом Рочфордом. В пунктах 8 и 9 обвинительного заключения говорилось, что изменники вступили в сообщество с целью убийства Генриха и что Анна обещала некоторым из подсудимых выйти за них замуж после смерти короля. Пятерым «заговорщикам», кроме того, вменялись в вину принятие подарков от королевы и даже ревность по отношению друг к другу, а также то, что они частично достигли своих злодейских замыслов, направленных против священной особы монарха. «Наконец король, узнав о всех этих преступлениях, нечестиях и изменах, — говорилось в обвинительном акте, — был так опечален, что это вредно подействовало на его здоровье».
При составлении обвинительного акта Одли и генерал-прокурору Гэлсу пришлось решить немало головоломок. Например, стоит ли приписывать Анне попытку отравить первую жену Генриха Екатерину и его дочь от этого брака Марию Тюдор? После некоторых колебаний от этого обвинения отказались: не хотелось смешивать покушение на короля с намерением отравить «вдовствующую принцессу Уэльскую», как официально именовали теперь первую жену Генриха. Очень деликатным был вопрос о «хронологии»: к какому времени отнести воображаемые измены королевы? В зависимости от этого решался вопрос о законности дочери Анны — Елизаветы, имевший столь большое значение для порядка престолонаследия (сторонники «испанской» партии рассчитывали после смерти короля возвести на трон Марию). Однако здесь решили без хозяина. Генрих в конце концов сообразил, что неприлично обвинять жену в неверности уже во время медового месяца, что его единственная наследница Елизавета будет в таком случае признана дочерью одного из обвиняемых — Норейса (поскольку брак с Екатериной был аннулирован, Мария не считалась законной дочерью короля). Поэтому Одли пришлось серьезно поработать над датами, чтобы не бросить тень на законность рождения Елизаветы, и отнести мнимые измены ко времени, когда Анна родила мертвого ребенка. В конце концов удалось обойти все эти хронологические рогатки, хотя и не без явного конфликта со здравым смыслом. Поскольку обвинительный акт приписывал подсудимым совершение их преступлений на территории Кента и Мидлсекса, было собрано большое жюри присяжных этих графств. Они без предоставления каких-либо доказательств послушно проголосовали за предание обвиняемых суду.
Уже 12 мая 1536 года начался суд над Норейсом, Брертоном, Вестоном и Смитоном. Против них не было никаких данных, не считая показаний Смитона, принужденного к этому угрозами и обещаниями пошады в случае, если он оговорит королеву (но и Смитон отрицал существование намерения убить Генриха). Однако это не помешало суду, состоявшему из противников Анны, приговорить всех обвиняемых к квалифицированной казни — повешению, снятию еще живыми с виселицы, сожжению внутренностей, четвертованию и обезглавливанию.
Отсутствие каких-либо реальных доказательств вины было настолько очевидным, что король отдал приказание судить Анну и ее брата Рочфорда не судом всех пэров, а специально отобранной комиссией. Это были сплошь главари враждебной королеве партии при дворе. Помимо «преступлений», перечисленных в обвинительном акте, Анне ставилось в вину, что она вместе с братом издевалась над Генрихом и поднимала на смех его приказания (дело шло о критике ею и Рочфордом баллад и трагедий, сочиненных королем). Исход процесса был предрешен, Анну приговорили к сожжению как ведьму или к обезглавливанию — как на то будет воля короля.
Еще быстрее был проведен суд над Рочфордом. Разумеется, все обвинения в кровосмешении и заговоре против короля представляли собой чистейшую фантазию. Единственной «уликой» был какой-то вольный отзыв обвиняемого о короле, который даже по тогдашнему законодательству трудно было подвести под понятие государственной измены. На суде Джордж Болейн держался с большим достоинством. Норфолк и другие судьи, придя в камеру осужденного, надеялись добиться признания. Но Болейн был непреклонен, отрицал все обвинения. Он напомнил судьям, что, быть может, скоро настанет и их очередь, ибо он, так же как они теперь, был могущественным, пользовался влиянием и властью при дворе. Не удалось добиться никаких признаний и от Анны.
Генрих поспешил с казнью, назначив ее через два дня после суда над Рочфордом. Подсудимые даже не успели подготовиться к смерти. Впрочем, всем дворянам «квалифицированная» казнь по милости короля была заменена обезглавливанием.
Сначала казнили всех шестерых мужчин (Смитона тешили надеждой на помилование до самой последней минуты, но, так как никто не подтвердил его оговора, он был повешен после остальных осужденных). Первым положил голову на плаху Рочфорд. Его предсмертная речь дошла до нас, может быть, в не совсем точном пересказе сторонника «испанской» партии. «Я пришел сюда, — заявил Джордж Болейн, — не для того, чтобы проповедовать. Закон признал меня виновным, я покоряюсь закону и умру по воле закона. Умоляю вас всех надеяться только на Бога, а не на суету; если бы я так поступал, то остался бы в живых. Взываю также к вам: исполняйте волю Божью. Я старательно и ревностно изучал слово Божье, но если бы я сообразовывал свои поступки со словом Божьим, то не был бы на плахе. Поэтому умоляю вас, не только читайте слово Божье, но и исполняйте его. Что касается моих преступлений, то не для чего их перечислять, и я надеюсь, что буду для вас спасительным примером. Прошу вас от глубины души молиться за меня и простить меня, если я кого обидел, как я прощаю всем своим врагам. Да здравствует король!» Только в таком обрамлении осмелился Рочфорд сказать о невиновности своей сестры. Утвердившийся королевский абсолютизм привел к формированию соответствующей психологии у своих подданных.
У Анны мелькнула надежда на спасение. Удалось раскопать какое-то юношеское увлечение королевы задолго до ее знакомства с Генрихом. Если Анна дала слово при этом выйти замуж, то ее последующий брак с королем становился недействительным. Можно было также объявить этот брак кровосмесительным на том основании, что старшая сестра Анны Мария Болейн была любовницей Генриха. В таком случае не была бы подсудной и «измена» Анны с пятью уже казненными заговорщиками, отпадало «преступление», даже если оно было совершено. Архиепископ Кранмер торжественно провел церемонию, на которой брак короля на основе «дополнительно открывшихся новых обстоятельств» (подразумевалась связь Генриха с Марией Болейн) был объявлен не имеющим силы и необязательным. Однако вместо изгнания, на которое рассчитывали друзья Анны, вместо высылки за границу, во Францию, король предпочел отправить свою разведенную жену на плаху. Никто, разумеется, и не осмелился упомянуть, что Анна, если даже считать доказанными предъявленные ей «обвинения», теперь стала невиновной. Через 12 часов после провозглашения развода в Тауэр прибыл королевский приказ обезглавить бывшую королеву на следующий день. Отсрочка на двое суток была явно вызвана только желанием дать архиепископу Кранмеру время расторгнуть брак.
В своей предсмертной речи Анна сказала лишь, что теперь нет смысла касаться причин ее смерти, и добавила: «Я не обвиняю никого. Когда я умру, то помните, что я чтила нашего доброго короля, который был очень добр и милостив ко мне. Вы будете счастливы, если Господь даст ему долгую жизнь, так как он одарен многими хорошими качествами: страхом перед Богом, любовью к своему народу и другими добродетелями, о которых я не буду упоминать».
Казнь Анны была отмечена одним новшеством. Во Франции было распространено обезглавливание мечом. Генрих решил также внедрить меч взамен обычной секиры и первый опыт провести на собственной жене. Правда, не было достаточно компетентного эксперта — пришлось выписывать нужного человека из Кале. Палач был доставлен вовремя и оказался знающим свое дело. Опыт прошел удачно. Узнав об этом, нетерпеливо ожидавший казни король весело закричал: «Дело сделано! Спускайте собак, будем веселиться!» По какому-то капризу Генрих решил жениться в третий раз — на Джен Сеймур — еще прежде, чем остынет тело казненной. Брак был заключен в тот же день.
Оставалось теперь немногое, Генрих любил поступать по закону. И законы необходимо было быстро приноравливать к желаниям короля. Кранмер, выполняя приказ Генриха о разводе с Анной Болейн, формально совершил акт государственной измены. По действовавшему акту о престолонаследии 1534 года государственной изменой считалось всякое «предубеждение, оклеветание, попытки нарушить или унизить» брак Генриха с Анной. Немало католиков лишилось головы за попытку «умалить» любым способом этот брак, ныне объявленный Кранмером недействительным. В новый акт о престолонаследии 1536 года была включена специальная статья, предусматривавшая, что те, кто из лучших мотивов недавно указали на недействительность брака Генриха с Анной, невиновны в государственной измене. Однако тут же была сделана оговорка, что аннулирование брака с Анной не снимает вины с любого, кто ранее считал этот брак не имеющим законной силы. Вместе с тем было объявлено государственной изменой ставить под сомнение оба развода Генриха — и с Екатериной Арагонской, и с Анной Болейн. Теперь уж действительно все было в порядке.