3. Огонь на поражение
3. Огонь на поражение
Итак, первыми из правительственных войск на площади показались кавалергарды. Благо их казармы находились рядом. Встав у ограждения строящегося Исаакиевского собора, они стали ждать распоряжений начальства.
Интересно, что в рядах кавалергардов стояли как минимум трое членов Северного общества – поручик Иван Анненков, корнеты Дмитрий Арцыбашев и Александр Муравьев[15]. К восставшим они не перебежали. Командовал кавалергардами Алексей Орлов[16], родной брат видного декабриста. Может, потому и атаковали они так вяло.
Около часа подходит Морской экипаж, потом и гренадеры. Гренадеры – в два этапа. Это был критический момент восстания. Именно тогда декабристы все-таки МОГЛИ победить.
Вот как об этом рассказывает Николай Павлович: «Сам же, послав за артиллерией, поехал на Дворцовую площадь, дабы обеспечить дворец, куда велено было следовать прямо обоим саперным батальонам – гвардейскому и учебному. Не доехав еще до дома Главного Штаба, увидел я в совершенном беспорядке со знаменами без офицеров Лейб-гренадерский полк, идущий толпой. Подъехав к ним, ничего не подозревая, я хотел остановить людей и выстроить; но на мое «Стой!» отвечали мне:
– Мы – за Константина!
Я указал им на Сенатскую площадь и сказал:
– Когда так, – то вот вам дорога.
И вся сия толпа прошла мимо меня, сквозь все войска, и присоединилась без препятствия к своим одинако заблужденным товарищам. К счастию, что сие так было, ибо иначе бы началось кровопролитие под окнами дворца, и участь бы наша была более чем сомнительна. Но подобные рассуждения делаются после; тогда же один Бог меня наставил на сию мысль.
Милосердие Божие оказалось еще разительнее при сем же случае, когда толпа лейб-гренадер, предводимая офицером Пановым, шла с намерением овладеть дворцом и в случае сопротивления истребить все наше семейство. Они дошли до главных ворот дворца в некотором устройстве, так что комендант почел их за присланный мною отряд для занятия дворца. Но вдруг Панов, шедший в голове, заметил лейб-гвардии саперный батальон, только что успевший прибежать и выстроившийся в колонне на дворе, и, закричав: «Да это не наши!» – начал ворочать входящие отделения кругом и бросился бежать с ними обратно на площадь. Ежели б саперный батальон опоздал только несколькими минутами, дворец и все наше семейство были б в руках мятежников, тогда как занятый происходившим на Сенатской площади и вовсе безызвестный об угрожавшей с тылу оной важнейшей опасности, я бы лишен был всякой возможности сему воспрепятствовать. Из сего видно самым разительным образом, что ни я, ни кто не могли бы дела благополучно кончить, ежели б самому милосердию Божию не угодно было всем править к лучшему».
А на площади стало шумно и людно. По периметру сгруппировались многочисленные зрители. Кроме кавалергардов, правительственных войск не было. Они только подтягивались. Зато появился генерал Милорадович. Он подлетел к манежу на санях, там пересел на кавалергардскую лошадь, подъехал к каре восставших и стал уговаривать их разойтись. Как мы помним, в период междуцарствия генерал занимал непростую позицию; он – возможно, в силу искреннего убеждения – сыграл на руку мятежникам, фактически вынудив Николая присягнуть Константину: «Император не может передавать власть по духовному завещанию». Другое дело, что эти мысли ему могли ненавязчиво внушить добрые люди…
Однако Милорадович был старым боевым генералом и привык подчиняться приказам. Вопрос решился: новая присяга принята. А мятеж – это непорядок, который он, как губернатор Петербурга, должен прекратить.
Милорадович обратился к восставшим с речью. Он знал, что в войсках его любят, и говорил с солдатами по-свойски. Упрекая их в измене, генерал, между прочим, сказал, что и сам предпочел бы видеть императором Константина, но что делать… Поэтому кончайте, ребята, свою волынку.
Первым к генералу бросился Оболенский, который, начав с предложения удалиться, внезапно перешел к активным действиям и легко ранил Милорадовича штыком в ногу. И тут грянул выстрел Каховского. Генерал зашатался, припал и начал сползать с коня. Его отнесли в манеж, где около четырех часов дня он умер. До самого конца он благодарил Бога за то, что смертельную пулю выпустил в него не солдат.
Вот так: всю жизнь говорил, что пуля для него не отлита, без единой царапины прошел десятки страшных сражений. И никак не ожидал погибнуть вот таким вот образом.
Между тем продолжали подтягиваться верные Николаю войска. В результате на площади встали следующие правительственные силы: Преображенский, Финляндский и Кавалергардские полки, а также оставшаяся верной часть Московского полка. Позже подошел и Семеновский полк. У императора было около девяти тысяч человек. Вполне достаточное соотношение сил для успешной атаки. Но Николай медлил…
Стандартное объяснение: царь не решался атаковать, поскольку не был уверен в надежности своих войск.
А с чего бы ему не быть уверенным? Он спокойно находился среди них с малолетним сыном на руках – будущим императором Александром II. К тому же Николая можно обвинять в чем угодно, но только не в отсутствии личного мужества. В 1831 году, во время «холерного бунта», он, стоя в открытой коляске без всякой охраны, успокаивал обезумевшую полупьяную толпу, наполовину состоявшую из воров и бомжей с Сенной площади[17].
Так что более правдоподобным выглядит объяснение, что он «не хотел начинать свое царствование с крови».
Так или иначе, Николай продолжал попытки решить дело миром. Для начала к нему послали Якубовича, который явился вроде бы каяться. Николай Павлович в своих записках вспоминал это так: «В сие время заметил я слева против себя офицера Нижегородского драгунского полка, которого черным обвязанная голова, огромные черные глаза и усы и вся наружность имели что-то особенно отвратительное. Подозвав его к себе, узнал, что он Якубовский, но, не знав, с какой целью он тут был, спросил его, чего он желает. На сие он мне дерзко сказал:
– Я был с ними, но, услышав, что они за Константина, бросил и явился к вам.
Я взял его за руку и сказал:
– Спасибо, вы ваш долг знаете.
От него узнали мы, что Московский полк почти весь участвует в бунте и что с ними следовал он по Гороховой, где от них отстал. Но после уже узнано было, что настоящее намерение его было под сей личиной узнавать, что среди нас делалось, и действовать по удобности».
Пытался успокоить мятежников и митрополит Серафим, но Каховский послал его чуть не матом.
Между тем продолжались попытки уговорить мятежников разойтись по-хорошему. Следующим «переговорщиком» был генерал от кавалерии Александр Воинов, командир гвардейского корпуса. Его попытки тоже были прерваны выстрелом. На этот раз стрелял Вильгельм Кюхельбекер, но он только ранил генерала.
Интересно все-таки складывалось: стоят люди, приведшие сюда откровенным обманом три тысячи солдат. Стоят, находясь, повторюсь, в безнадежной ситуации. И откровенно нарываются. Ну ладно: раньше было вранье «во имя великой цели». Но теперь-то зачем подставлять невинных людей? Представителей того самого народа, о счастье которого они столько болтали?
Как бы поступили восставшие, будь они и на самом деле благородными людьми? Они выговаривали бы приемлемые условия сдачи, например: делайте с нами, что хотите, но дайте слово, что солдат преследовать не будете, они не виноваты, мы их обманули (Николай дал бы такое слово. И сдержал бы его). Так ведь нет – жизнь нормально прожить не вышло, так решили хоть помереть с шумом.
А власти все пытались решить дело миром. Следующий «переговорщик» – полковник Стюрлер, командир Финляндского полка. Снова стреляет Каховский. И снова без промаха. Еще один убитый.
Заметим: среди декабристов жертв пока нет. Ни одного убитого или раненого.
Далее уговаривать мятежников едет сам великий князь Михаил. Он рвался и раньше, но Николай его не пустил. Теперь – позволил. Вот как это описывает барон А. Н. Корф: «Великий князь снова изъявил желание переговорить сам с мятежниками, и государь не мог сему более воспротивиться, но придал своему брату генерал-адъютанта Левашова. Подъехав к рядам Морского экипажа, великий князь приветствовал их обыкновенным начальничьим тоном, и из толпы мятежников раздалось дружное:
– Здравия желаем, ваше Императорское Высочество!
– Что с вами делается, и что вы это задумали? – спросил он. И люди стали объяснять, что две недели тому назад им объявили вдруг о смерти государя Александра Павловича, когда никто из них не слыхал еще и про его болезнь; потом заставили присягнуть государю Константину Павловичу, и они это исполнили безропотно; а наконец теперь, уверяя, будто Константин Павлович не захотел их присяги и отказался царствовать, заставляют их присягать опять другому государю. Великий князь напрасно усиливался уничтожить эти сомнения заверением, что Константин Павлович точно по доброй воле отрекся от престола; что он, великий князь, был личным тому свидетелем; что вследствие того и сам он присягнул уже новому государю и т. и.
– Можем ли же мы, Ваше Высочество, – продолжали они, – взять это на душу, когда тот государь, которому мы присягнули, еще жив, и мы его не видим? Если уж присягою играть, так что ж после того останется святого?
– Мы готовы верить Вашему Высочеству, – отвечали несчастные жертвы, ослепленные настойчивыми внушениями своих начальников, – да пусть Константин Павлович сам придет подтвердить нам свое отречение, а то мы не знаем даже, и где он».
Неизвестно, чем бы это все кончилось, но тут снова вылез убийца. На этот раз подошла очередь Кюхельбекера. Он стал целиться в Михаила. Но матросы выстрелить не дали.
Корф продолжает: «Что он тебе сделал? – закричали они, и один вышиб из рук Кюхельбекера пистолет, а оба другие начали бить его прикладами своих ружей. Имена этих людей – Дорофеев, Федоров и Куроптев. По настоятельному ходатайству самого великого князя преступник подвергнут был наказанию слабейшему, нежели какое следовало по закону, а избавители его и их семейства щедро были им упокоены и обеспечены…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.