VIII. Отдельные сцены и факты «Обласкаю». Без вины виноватый. Зарезанный китаец. Чекисты на охоте. Проданные. Ссылка. Борющиеся
VIII. Отдельные сцены и факты
«Обласкаю». Без вины виноватый. Зарезанный китаец. Чекисты на охоте. Проданные. Ссылка. Борющиеся
«Обласкаю». «Обласкаю» – выражение чекистов-надзирателей. Оно, как и «дрыновать», означает бить палкой. «А ну-ка, ротный; веди этого шакала ко мне, я его обласкаю (или подрыную)», – каждый день услышите вы от надзирателей на слоновской командировке. Как они «ласкают», показывает случай, который хочу рассказать.
Дело это было ранней весной 1929 г. на командировке при станции Кандалакша. В 200 метрах от линии железной дороги там находится пересыльный пункт 3-го отделения СЛОН. Это вроде Кемьперпункта, что на Поповом острове. В 400 километрах от этого пункта на юг находится лесопильный завод «Кареллеса». При нем командировка с заключенными, проданными «Кареллесу». С нее носят на себе в мешках хлеб для пересыльных.
Возвращаясь раз вечером из Кандалакшского железнодорожного клуба, я проходил мимо барака, где жили чекисты-надзиратели и начальник пересыльного пункта Алексей Евстратов. Еще шагов за пятьдесят до барака я услышал душераздирающие крики. Захожу в комнату Евстратова и вижу: Евстратов и секретарь ячейки Роман Дернов бьют что есть сил одного заключенного – Евстратов увесистой доской с гвоздями, а Дернов плетью; все лицо заключенного сплошь было залито кровью. В тот момент, когда я вошел к Евстратову, он так хватил заключенного по голове, что тот упал без сознания.
– В чем дело? – спрашиваю Евстратова.
– Не видишь разве, шакала ласкаю.
– Чем он провинился? – спрашиваю, а у самого нервная лихорадка.
– Да как же!.. Так перетак его мать, Бога, Пресвятую Богородицу... Нес с лесопильного завода хлеб и умудрился чуть не полбуханки украсть, – и показывает на лежащий на столе хлеб. От хлеба был действительно отломан кусочек граммов в четыреста.
На следующий день избитый заключенный умер. После избиения, как я узнал, Евстратов раздел его и посадил в «крикушник», где на земляном полу лежал полуметровый слой снега. Заключенный, будучи в бессознательном состоянии, не мог проситься из «крикушника» в барак погреться и потому замерз. (По писаным правилам полагается выпускать на 10 минут в барак, когда заключенный совсем замерзает.) А может быть, Евстратов пробил ему доской голову – бог знает. Во всяком случае, человека не стало: погиб за 400 граммов слоновского хлеба. Я рассказал об этом случае начальнику ИСО 3-го отделения Штейну. Вечно пьяный Штейн ответил мне: «Ну и черт с ним, со сволочью: одним шакалом меньше».
Без вины виноватый. По всей Мурманской железной дороге, начиная от Мурманска и до самого Петрограда, имеются так называемые оперативные посты военизированной охраны СЛОНа. Расположены они на железнодорожных станциях и друг от друга находятся на расстоянии километров пятидесяти. На мелких станциях оперативный пост состоит из одного чекиста-надзирателя. На крупных станциях, как Кандалакша, Кемь, Сорока, Майгуба и других, пост состоит из трех чекистов. В функции оперативных постов входят розыск и задержание заключенных, совершивших побег. День и ночь чекисты лазят по железнодорожным вагонам (пассажирским и товарным), ища беглецов. На станциях, где имеется уполномоченный железнодорожного отдела ОГПУ, они вместе с ним проверяют у пассажиров документы.
Как они радуются, когда поймают беглеца, как они его бьют, как они о своем геройстве расписывают потом в своих стенных газетах и ежемесячных отрядных журналах, – трудно передать. Надо знать чекиста вообще, а слоновского в особенности, чтобы понять это. Я, пробывший с чекистами более 10 лет, и то не могу понять психологии слоновского чекиста-надзирателя. Он не может жить без страшных ругательств, без битья «в морду», без крови и человеческих слез – это его органическая потребность. Припоминаются слова Дзержинского, сказанные им в 1924 г. в Москве, на съезде начальников секретных отделов: «У меня одна школа находится на Лубянке, а другая на 65-м градусе северной широты и 36-м восточной долготы (Соловки. – Авт.). В этих двух школах самые лучшие чекисты...»
Один из «лучших» второй школы – чекист Курганов находился на службе в 3-м отряде военизированной охраны СЛОНа, на станции Кандалакша Мурманской железной дороги. В ночь на 26 марта 1930 г. он дежурил по Кандалакшскому взводу и по командировке «Кандалакша». Другой из «лучших» – Барсуков – дежурил по станции Кандалакша. Курганов расхаживал по командировке «Кандалакша» и дрыном наводил порядки, а Барсуков лазил по железнодорожным вагонам и искал сбежавших каэров. Труды его на этот раз дали результаты; он задержал одного. Набив ему «морду», Барсуков привел его к Курганову, как дежурному по командировке. Как Курганов встретил беглеца, я не видел, но уверен, что «банил» он его сильно: Курганов в грязь лицом не ударит, а сил физических у него много.
Возвращаясь ночью домой и проходя мимо помещения, где находился Кандалакшский взвод, я вздумал зайти к командиру взвода. Открыл дверь и попал на избиние: на полу, с окровавленным лицом лежал человек; сапоги с него стащили, верхнюю одежду тоже, и он лежал в одном белье; лицо закрыл руками и тяжело дышал. Курганов, видимо уставший бить кулаками, стоял около него и бил носками своих пудовых сапог.
– В чем дело? – спрашиваю я. – Кто дежурный по командировке?
– Дежурный по командировке стрелок Курганов, – представился мне Курганов, перестав бить беглеца.
– В чем дело? – повторяю вопрос. – Что это за человек лежит на полу?
– Это, товарищ уполномоченный, беглец. Задержан на станции стрелком Барсуковым.
– А это что за документы? – спросил я, заметив на столе целую пачку каких-то исписанных бумаг.
– Это обнаружено у беглеца при обыске.
– Какой же это беглец, если имеет документы? Кто вам сказал, что он беглец?
– Посмотрите, товарищ уполномоченный, на нем слоновская одежда! А документ он, наверное, украл.
Беру со стола бумаги и начинаю спрашивать «беглеца»:
– Назовите вашу фамилию.
– Можайлов Василий.
– Сколько вам лет? – Отвечает. – В каком году родились? – Отвечает правильно. – Какой губернии, какого уезда, села? – Отвечает правильно. Задал вопросов пятьдесят и на все получил правильные ответы.
– Это не беглец и не заключенный, – говорю Курганову, – а вольный гражданин, приехавший в Карелию на заработки. Отправьте его к дежурному по отделению.
Часа через два Можайлов был освобожден и направлен в распоряжение милиции. Та возвратила ему документы и отпустила на все четыре стороны.
Не думайте, читатель, что Можайлов жаловался кому-нибудь – нет! Он не дурак, он не хочет попасть в действительные заключенные СЛОНа. Если он пожалуется, а особенно если расскажет рабочим о том, что с ним случилось, он будет привлечен к уголовной ответственности за дискредитацию советской власти и получит лет пять СЛОНа.
Зарезанный китаец. УСЛОН «загибает» «злостных» каэров не всегда по рецепту коллегии ОГПУ: «содержать исключительно на тяжелых лесных работах». Применяются и другие способы.
В конце 1928 г. пришла из спецотдела ОГПУ бумажонка за подписью члена коллегии ОГПУ Глеба Бокия: «Заключенный вверенных вам лагерей такой-то (имени я не помню) по постановлению Коллегии ОГПУ подлежит расстрелу. Вам надлежит приговор привести в исполнение и об исполнении срочно донести мне. Глеб Бокий».
Приговоренный к расстрелу был китаец – пожилой, крупный, немного рябоватый человек. В СЛОН он был прислан на 10 лет за «шпионаж в пользу иностранных государств». На острове он занимал должность заведующего баней № 2, что стояла за кремлем. Получив бумажку, начальник ИСО Борисов призадумался, как его «шлепнуть» и где это сделать так, чтобы все было шито-крыто. Подумал и надумал: позвал к себе выводного «следизолятора» Алексеева.
– Алексеев, ты у меня парень на ять, верю тебе, как себе. Вот в чем дело: ты должен сегодня ночью зарезать заведующего баней № 2. Знаешь, этого толстомордого китайца.
– Слушаюсь, товарищ начальник. Все будет сделано. А вот только куда прикажете потом деть его?
– Гммм... Да... Вот куда его, правда, потом деть, – задумался Борисов.
– Товарищ начальник, а что, если его бросить в водосточную яму? Она метров пятнадцать глубины, и на дне тина.
– Правильно, бросай его туда. Но, Алексеев, смотри! Чтобы дело было без шухера (т. е. без шума).
– Будет сделано на ять, товарищ начальник!
И действительно, Алексеев зарезал китайца «на ять»: «без шухера» и следов. Ему в этом помогло, во-первых, то, что у него три лошадиные силы, а во-вторых, 250 граммов спирта, выданных ему Борисовым на «секретно-оперативные дела» (в УСЛОНе такая статья расхода спирта существует со дня его организации).
На другой день после того, как китаец был зарезан, появился приказ по 1-му отделению: «Вместо заключенного такого-то, исполнявшего обязанности заведующего баней № 2 и отправленного на работу на материк, заведующим баней № 2 назначаю заключенного Иванова Петра. Начальник 1-го отделения СЛОН ОГПУ Зарин».
ИСО стало следить: что будут говорить заключенные острова о скоропалительной отправке китайца на материк. «Стукачи» скоро донесли: «Заключенный такой-то не верит в то, что китаец отправлен на материк. В ту ночь ни один пароход и ни одна лодка из Соловков на материк не уходили: китаец, наверное, говорит он, отправлен на штрафную командировку «Овсянка». Таких «неверующих» по доносам «стукачей», набралось 102. Всех их ИСО отправило «для уверования» на командировку «Овсянка».
Почему китаец был зарезан, а не расстрелян, как это требовалось бумажонкой из спецотдела? Я могу объяснить так: ОГПУ всегда и настойчиво заботится о том, чтобы его дела делались «втихую», без шума и огласки; согласно этой норме Борисов и поступил.
Чекисты на охоте. Ежегодно осенью на остров Соловки, когда управление СЛОНа находилось там, из Москвы приезжала комиссия по обследованию хозяйственной деятельности СЛОНа. Свое «обследование» комиссия всегда начинала с пьянства. Для кухни и личного обслуживания членов комиссии из женского барака всегда вызывались самые красивые женщины из каэрок. Они должны были не только готовить кушанье и прислуживать им: они обязаны были удовлетворять и другие потребности важных посетителей. И они удовлетворяли, потому что иначе верный и скорый «загиб». После трех-четырех дней пьянства комиссия отправлялась на остров Анзер, где находилась инвалидная командировка, охотиться на зайцев. Чтобы охота была удачной, из смрадных анзеровских бараков выгонялись все заключенные и отправлялись в лес – гнать на комиссию зайцев. Голодные и оборванные заключенные шли цепью по лесу и аукали. Спугнутые их криком зайцы бежали на членов комиссии, а те стреляли...
В 1929 г. один из заключенных, нагонявших на своих «помещиков» зайцев, как-то ухитрился спрятать под лохмотья убитого зайца. Это заметили ротные командиры и донесли надзирателям. Те посадили вора на 30 суток в «крикушник», а предварительно, как это полагается по слоновским нравам, «обласкали» его и раздели до вшивого белья.
Проданные. Читатель уже знает, что в СЛОНе есть командировки с заключенными, проданными СЛОНом лесозаготовительным организациям «Кареллес» и «Северолес» для работы у них на лесопильных заводах, на погрузочно-разгрузочных работах, по валке и сплаву леса. СЛОН практикует, однако, продажу не только грубого физического труда, но и труда высококвалифицированного – главным образом труда разного рода инженеров и техников. ОГПУ поступает умно; чтобы заставить инженера и техника работать для «социалистического строительства» и для выполнения плана пятилетки бесплатно, оно нужных людей арестовывает, предъявляет им какое-либо обвинение и ссылает на сроки от 5 до 10 лет в СЛОН. Найти обвинение для инженера и техника – дело для чекиста простое. Часть таких заключенных СЛОН использует в своих собственных предприятиях, а другую часть, по директиве из ОГПУ, продает разного рода хозяйственным организациям Карелии, Мурманского края, Архангельской губернии и Мурманской железной дороги. Продажная цена на инженера колеблется от 300 до 800 рублей, а на техника – от 100 до 400 рублей в месяц; от СЛОНа же эти инженеры и техники получают немного и одинаково – 9 рублей 29 копеек в месяц, то есть «усиленный паек». И представьте себе – все эти инженеры и техники работают очень хорошо: они ведь знают, что в противном случае им грозит работа в лесу и смерть.
Ссылка. Как и за что крестьяне, в связи с коллективизацией сельского хозяйства, попадают на принудительные работы в СЛОН, а их семьи – в ссылку на поселение? Передам свои личные впечатления о том, как крестьян везут на поселение и как они там живут. Для примера беру ссыльных на Хибинских апатитовых залежах, что северо-восточнее разъезда Белый Мурманской железной дороги, примерно верстах в тридцати южнее Мурманска.
Ранней весной 1930 г. по Мурманской железной дороге было отправлено на Хибинские апатитовые залежи 18 эшелонов с крестьянскими семействами. Мне, как представителю ИСО, приходилось встречать эти эшелоны на станциях Кемь и Кандалакша и присутствовать при отправлении их дальше.
Представьте себе эшелон в 32 – 35 товарных вагонов. Все вагоны битком набиты стариками, женщинами и детьми – малолетними и грудными. Двери и люки вагонов наглухо закрыты, и на станциях, через которые эшелон проходит, никто не подозревает, какого рода груз перевозится в этих вагонах.
Когда наступает ночь, чекисты из ИСО с фонарями приходят к вагонам, лезут в них и начинают делать поверки. Сколько раз приходилось наблюдать: чекисты раскрывают двери вагона, а навстречу им несутся из вагона истерические крики и отчаянный плач женщин и детей. Случалось иногда, что в темноте и тесноте задавлен ребенок, мать рыдает, спрашивает, куда теперь ей деть ребенка; чекисты не обращают на нее никакого внимания.
В пути следования ссылаемые стоят на ногах, ибо такая теснота, что им нельзя ни лечь, ни сесть; едут в совершенной темноте без ламп и свечей; в холоде, так как печей в вагонах нет. На разъезде Белый, где из вагонов высаживают для отправки пешком на апатитовые руды, приходилось наблюдать, как чекисты-надзиратели 5-го отделения СЛОНа, расположенного в районе Хибинских апатитовых залежей, кричат всем этим женщинам, старикам и старухам: «Вылетай из вагонов пулей! Стройся в четверки!» Матери тщетно заявляют, что их дети или старики-родители остались в вагоне, потому что их в тесноте задавили. Как сейчас помню; заглянул в вагон и увидел на полу нескольких стариков, умерших в пути. На заявления крестьян о мертвых надзиратели отвечают страшной бранью и приказанием «не разговаривать». После отправки партии трупы умерших выбрасываются чекистами в какую-нибудь яму и зарываются... Выстроенная партия, с обычными предупреждениями о том, что «шаг влево – будет применено оружие», отправляются к месту поселения.
Кроме старой, изорванной одежды и таких же постельных принадлежностей, у ссылаемых ровно ничего нет, так как все остальное, что у них было прежде, все решительно – вплоть до лучшей одежды – конфисковано и переведено в собственность коллектива. Им не оставлено ни посуды, ни какой-нибудь другой утвари для устройства на новом месте. По прибытии к месту поселения ссыльных размешают точно в таких же бараках, как и заключенных в СЛОНе. Старушки, старики, матери и малые дети – все находятся в общем бараке, все спят вповалку на общих нарах. В бараке холод, грязь, сырость, вонь, вши и темнота.
Пища им дается еще хуже, чем заключенным Северных лагерей. За нее они должны работать на разработках апатитовых руд и в лесу. Режим их почти ничем не отличается от режима заключенных: их так же сажают в карцер, так же утром и вечером делают поверку, расстреливают, если они пытаются бежать.
Все эти условия порождают огромную смертность – особенно среди стариков и детей.
Борющиеся. Как ведут себя заключенные в СЛОНе? Как отвечают они на ежедневные издевательства над ними? Все покорно сносят, пассивно сопротивляются, активно борются?
Терпеливая покорность является типичной для подавляющего большинства заключенных: многотерпелив и вынослив русский человек! Нарушается этот фон чаще всего попытками «ловчить», чтобы избежать «загиба», да еще отчаянной и бессильной бранью, когда заключенный доведен до отчаяния. «Ловчат» заключенные подкупом (деньгами и вещами), доносами на сотоварищей, предельной угодливостью перед администрацией, телом – если речь идет о женщинах и тело у них еще привлекательно. Гораздо реже случаи пассивного сопротивления, когда заключенный прямо отказывается от действий, которые требует от него СЛОН. Самовредительство и самоубийство – главные формы этой пассивной борьбы. Случаи прямой и активной борьбы – чрезвычайно редки, но и они выражаются в таких негероических действиях, как побеги и «письма» на бревнах и досках. На побеги решаются немногие – вероятно, не больше двух-трех человек на тысячу заключенных. Бесконечно реже эти побеги кончаются удачей – обычно бегущие ловятся и гибнут от чекистских истязаний и пуль... За «письма» на бревнах и досках в 1927, 1928 и 1929 гг. в штрафном изоляторе «Секирка» было расстреляло примерно 125 человек. Все они работали по погрузке леса на иностранные пароходы и в своих необыкновенных «письмах» на лесных материалах, идущих за границу, то сообщали, что «этот лес облит кровью и слезами», то звали к бойкоту «этого леса», то просили о защите, то просто «рисовали» (чаще топорами) на бревнах и досках гробы и кресты... Борьбы «грудь с грудью» с топором или бревном в руках, вооруженной борьбы в порядке или отстаивании чести и достоинства, или мести за чекистское надругательство над ними – такой борьбы не было.
По крайней мере, я не знаю о ней. Доведенные до отчаяния заключенные рубили топором себе ноги и руки, вешались, бросались зимой в проруби, но никогда не убивали чекистов-надзирателей.
Пассивная борьба, как сказал, была. Иногда она отливалась в яркие формы и о нескольких случаях я хочу рассказать.
Первым среди них мне вспоминается героическая борьба Адольфа Георгиевича Немировского. Он служил в Москве, в Резинотресте. Лубянка решила завербовать его в число своих осведомителей и послать в Лондонское торговое представительство для шпионской работы. «Немировский когда-то жил в Лондоне, хорошо знает английский язык, имеет высшее образование, – рассуждала Лубянка, – и потому хорошо сумеет вести работу в Англии». Вербовкой Немировского занялся чекист Себергер. Я в это время был в Москве на съезде начальников секретных отделов. Себергер, знакомый мне по совместной работе в ЧК еще с Новороссийска, желая, видимо, похвастаться передо мною своим роскошным кабинетом, пригласил зайти к нему. Я пришел и попал как раз в тот момент, когда он «вербовал» Немировского в секретные сотрудники ОГПУ.
– Нет, товарищ Себергер, – взволнованно говорил Немировский, – вы меня извините, но я не могу работать у вас. Я с детства воспитывался так, что я не могу заниматься шпионской работой... Может быть, вам, товарищ Себергер, странно это, вы, может быть, не поймете моей психологии, но поверьте на честное слово: ей-богу, я не смогу работать на шпионском поприще...
– Я вас понимаю, товарищ Немировский. Но вы согласитесь с тем, что революция требует жертв, и, если вы не враг революции, если вы сочувствуете рабочему делу, если вы на нашей стороне, а не на стороне русской и мировой буржуазии, вы должны принять наше предложение. Вы знаете, что мы нейтральности по отношению к себе не признаем: или вы наш враг, или вы наш друг. Выбирайте одно из двух.
– Но, товарищ Себергер, я прошу вас освободить меня от этого дела!.. Я не способен к нему. Тем более что у меня жена, больная туберкулезом, и малолетний сын...
– Но вы все-таки, товарищ Немировский, подумайте и завтра скажите мне свой окончательный ответ.
– Товарищ Себергер! Я и так уже довольно хорошо обдумал. Я много думал над тем, что вы мне предлагаете, и в конце концов пришел к тому убеждению, что я никак не могу работать на этом поприще!
– Но вы ВСЕ-ТАКИ подумайте еще раз, товарищ Немировский, и завтра, в двенадцать часов, скажите мне ваш окончательный ответ.
– Нет, товарищ Себергер! То, что я вам сказал, – это мой окончательный ответ!..
– Ну, пока всего хорошего. А все-таки вы, товарищ Немировский, обдумайте хорошенько дело еще раз и постарайтесь завтра заглянуть ко мне и сказать, к какому конечному результату вы придете... Чтобы после не жалеть, – сказал на прощание Себергер. – Ну, я этого... (дальше шла площадная брань) каэра научу мыслить по-пролетарски! – сказал мне Себергер, когда Немировский, хлопнув дверью, ушел домой.
Это было в марте 1926 года, а в январе 1927 года я встретился с Немировским уже на Соловецком острове.
– За что вы попали на Соловки? – спросил я Немировского.
– По 117-й статье Уголовного кодекса: за разглашение сведений государственной важности, – ответил Немировский.
– А какой у вас срок?
– Пять лет.
Раз человек имел храбрость категорически отказаться от сотрудничества с ОГПУ, он не побоялся и поделился с кем-либо о том, чего от него хотело ОГПУ. В результате – 117-я статья и СЛОН.
В СЛОН Немировский прибыл, как и все не угождающие ОГПУ, с предписанием коллегии ОГПУ: «Держать исключительно на тяжелых заготовительных работах». Начальник ИСО Вальденберг, работавший до назначения в СЛОН в минском отделе ОГПУ, решил «скрутить» Немировского «в бараний рог». Позвал Немировского к себе и предложил ему «освещать» жизнь заключенных 10-й роты заключенных, работающих в канцеляриях Управления СЛОН (УСЛОН). Но сильную волю Немировского ничто не могло сломить – даже слоновский режим. Немировский Вальденбергу ответил: «Я пять лет Соловков получил за отказ шпионить, а вы опять предлагаете мне делать это!» Через 10 минут после этого Немировский был посажен на 30 суток в карцер. В приказе по 1-му отделению значилось: «Заключенного 1-го отделения Немировского Адольфа за некорректное обращение с начальником ИСО арестую на 30 суток карцерного содержания с выводом на работы».
После 30 суток карцера Немировского перевели в роту «отрицательного элемента». Там командир роты Воинов, известный в СЛОНе палач, два раза избил его до полусмерти за то, что Немировский не хотел стоять перед ним с вытянутыми по швам руками. Из отрицательной роты Немировского отправили на штрафную командировку «Овсянка». «Я тебе, Потапов, – сказал начальнику командировки «Овсянка» Вальденберг, – послал на командировку эту сволочь Немировского. Назад я его не ожидаю: такой сволочи Советской России не надо. Пусть идет на загиб».
Потапов сделал свое дело: двое суток подряд Немировский выполнял у него полуторный урок; двое суток он не выходил из леса; выполнить урока он не смог, но совершенно отморозил руки и ноги. Овсянковский лекпом отрезал ему обе ступни и обе кисти рук, перевязал грязными бинтами и дал ему НА ТРИ ДНЯ ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ РАБОТ...
Три дня освобождения от работ в СЛОНе редкое явление. Но бедному Немировскому не пришлось воспользоваться этой слоновской милостью, так как на другой день после «операции» он умер.
Такова участь тех советских «граждан», которые не могут бросить своего человеческого достоинства под грязные и окровавленные чекистские ноги. Немировский был не мочало, из которой кремлевско-лубянские палачи наделали петель для честных людей...
Вечная память тебе, славный Адольф!
Второй запомнившийся случай борьбы – голодовка мусаватистов, то есть членов национальной азербайджанской партии. Она вспыхнула из-за того, что все мусаватисты содержались на тяжелых физических работах. Мусаватисты требовали работы по специальностям. «Мы вам дадим работу по специальностям! На «Овсянку» нам надо много специалистов. Там Гусенко наспециализирует вас рубить баланы», – говорили в ИСО чекисты.
Однажды ночью к роте № 7, где помещались мусаватисты, подъехало 10 саней. Командиры рот, в присутствии чекистов из ИСО, вынесли на руках связанных по рукам и по ногам мусаватистов, положили их на сани, прикрыли сеном и вывезли из кремля. За кремлем их встретили чекисты-надзиратели и повезли дальше – на «Овсянку».
До «Овсянки» 22 километра, но мусаватистов на санях везли не более чем полтора километра. Как только их завезли в лес, начались истязания. «А! такие-сякие... Грамотные стали?! Голодовки научились объявлять?! Мы вас научим голодать. А ну-ка, вставай с саней!»
Вставших с саней чекисты били прикладами и после избиения погнали дальше уже пешком.
Мусаватисты на командировку «Овсянка» прибыли благополучно. Просили дать один день отдохнуть: «Слабые мы после голодовки». Просьбу не удовлетворили, а отправили в лес на работу.
В результате голодовки несколько человек мусаватистов умерло на «Овсянке», а 15 человек было отправлено на Конд-остров как окончательно потерявшие трудоспособность. А Конд – открытая дверь в могилу...
Сходную борьбу с теми же последствиями вели на Соловках грузины.
В 1927 г. группа из пяти грузин пыталась среди бела дня, на глазах у всех, бежать из Кемьперпункта. Двое грузин набросились на вооруженного чекиста-надзирателя, выхватили у него винтовку, вместе с остальными тремя грузинами выбежали из Кеми, сели в лодку и поплыли. Сами не зная куда, но поплыли. Через полчаса они были все расстреляны.
Грузин в СЛОНе много, но их держат так, что ни на одной командировке вы не встретите двух грузин вместе: они рассеяны по одному по всем командировкам. На Соловецком острове находятся наиболее видные из них. В 1923 г. случилось так, что 26 грузин оказалось на одном месте: в 7-й кремлевской роте. Все они находились на тяжелых физических работах, правда не лесных. По примеру мусаватистов грузины потребовали, чтобы им дали работу по специальностям. Когда получили отказ, они, как один, объявили голодовку.
С ними ИСО поступило немного иначе, чем с мусаватистами: мусаватистов только связали и повезли на санях на «Овсянку», а грузинам, кроме того, надели смирительные рубашки – большие грязные мешки из-под картофеля. Мусаватистов отправили на командировку «Овсянка», а грузин – в штрафной изолятор «Секирка». Мусаватистов хотя и избитых, но всех доставили живыми на «Овсянку», а грузин не всех: по дороге двоих чекисты-надзиратели застрелили.
«Двое голодающих грузин на пути на Секирку набросились на надзирателя и пытались обезоружить его. Принятыми мерами нападение было отражено. Нападавшие грузины из нагана № 768429 мною застрелены, о чем доношу на ваше распоряжение» – такой рапорт написал в ИСО командир 5-го взвода команды надзора. Из штрафного изолятора «Секирка» ни один из голодавших грузин не возвратился: все 24 человека там умерли. Эти 26 человек протестовали против нечеловеческого слоновского режима серьезно и до конца. Их воли не могли сломить чекисты. В слабом теле они носили сильный дух. Вечная память им!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.