Глава 7. «Монгольская эпоха» в истории Руси и истинный смысл и значение Куликовской битвы

Глава 7. «Монгольская эпоха» в истории Руси и истинный смысл и значение Куликовской битвы

В конце 1237 года монгольские войска вторглись в пределы Руси и к концу 1240 года, одержав победы во многих сражениях, фактически подчинили себе всю страну (хотя и отказались от похода на Новгород и Псков). К сожалению, до сего дня широко распространены поверхностные, подчас даже наивные представления о причинах победы монголов. Так, ее постоянно объясняют все той же «феодальной раздробленностью» Руси, не позволившей, мол, дать сокрушительный отпор завоевателям.

При этом как-то ухитряются «не заметить», что монголы за предшествующие их приходу на Русь двадцать шесть лет покорили почти весь Азиатский континент — от Тихого океана до Урала и Кавказа, — континент, на гигантском пространстве которого было немало мощных государств. Это неоспоримо свидетельствует об исключительных возможностях монгольского войска. Сами монголы были сравнительно небольшим народом, но, во-первых, весь его материальный и духовный потенциал был целиком и полностью претворен в военную силу (в частности, все мужское население с юных лет или непосредственно служило в войске, или обслуживало его), а во-вторых, монголы обладали редкостным умением использовать в своих целях покоренные ими страны, вовлекая их население в свое войско, заимствуя военную технику и т. д., и есть все основания утверждать, что в 1237 году на Русь обрушилась концентрированная мощь всей Азии.

Любое серьезное исследование подтверждает, что войско монголов далеко превосходило все тогдашние войска. Специально развиваемый в воинах боевой азарт сочетался с железной дисциплиной, бесстрашие — с хитроумной тактикой. В свою лучшую пору монгольское войско было заведомо непобедимо.

С другой стороны, Русь к 1237 году была не более раздробленной чем какое-либо развитое средневековое государство вообще. Здесь следует вернуться к Андрею Боголюбскому, который, перенеся центр Руси во Владимир, создал тем самым основу для нового объединения страны. В уже упомянутом исследовании Ю. А. Лимонова это убедительно показано. Историк делает вывод о положении Новгорода в 1170-х годах: «…никогда еще крупнейший торговый и экономический центр Древней Руси и Северной Европы не был в такой зависимости от великих князей. „Самовластец“ (так называли Андрея. — В. К.) владимирский буквально диктовал свои условия городу» (с. 69). И Киевская земля «постоянно ощущала влияние владимиро-суздальского князя… Киев… превратился в обыкновенный, совершенно заурядный объект вассального держания» (с. 72, 73).

Как уже говорилось, многие историки прямо-таки проклинают Андрея за его «самовластие», хотя вместе с тем возмущаются и предшествующей раздробленностью (словом, все безобразно в этой самой Руси!). Определенное единство страны, — несмотря на все противоречия и раздоры, — сохранялось и при младшем брате Андрея Всеволоде Большое Гнездо (правил во Владимире в 1176–1212 годах), и при его сыне Юрии (правил в 1212–1238 годах), погибшем в битве с монголами.

Действительный распад Руси произошел во времена монгольской власти, когда резко ослабились и политико-экономические, и — что не менее важно — нравственные устои бытия страны. Только такие люди высшего уровня, как Александр Ярославич Невский, не поддавались общему смятению.

Но понять судьбу и волю этого великого деятеля не так легко. Он был исключительно ценим на Руси, но в XIX–XX веках не раз подвергался весьма резким нападкам и за свои тесные взаимоотношения с монголами, и за бескомпромиссное противостояние католическому Западу. Ведь Александр Ярославич стал побратимом хана Сартака, сына самого Батыя (и, по тогдашним понятиям, считался поэтому сыном последнего!), а с другой стороны, отверг лестные предложения о союзе, выдвинутые в 1248 году в послании к нему римского папы Иннокентия IV.

Правда, образ Александра Невского, живущий в глубинах национальной памяти, был столь высоким и значительным, что историки, в сознании которых сохранялись народные нравственные устои, не пытались «обличать» Александра Ярославича, и, в общем и целом, представление о нем было «положительным», — кроме разве периода 1920 — начала 1930-х годов, когда, например, в энциклопедической статье его деятельность сводилась к следующему:

«Александр Невский (1220–1263) княжил в Новгороде, оказал ценные услуги новгородскому торговому капиталу победоносно отстояв для него побережье Финского залива… В 1252 году достает себе в Орде ярлык на великое княжение. Александр умело улаживал столкновения русских феодалов с ханом („феодалы“ эти, следовательно, в отличие от Александра, выступали против монголов! — В. К.) и подавлял восстания русского населения, протестовавшего против тяжелой дани» (Малая советская энциклопедия, т. 1, М., 1929, с. 216).

Нередко «критицизм» проявлялся в смягченной или уклончивой форме. Так, например, в широко известной сейчас книге эмигранта Георгия Федотова «Святые Древней Руси» (1931) подвергается «критике» как бы не сам Александр Невский, а «информация», предложенная в его житии: «Унижение ордынского поклона ханской власти искусно маскируется славой имени Александра… Об отношении Александра к русским князьям (то есть к тем же противостоявшим-де монголам „феодалам“ из советской энциклопедии. — В. К.), о татарской помощи в борьбе с соперниками, о наказании мятежных новгородцев, словом, о том, что могло бы омрачить славу национального героя… в повести-житии не говорится ни слова» (Федотов Георгий. Святые Древней Руси. — М., 1990, с. 100). И в подтексте таится: «национальный герой»-то сомнителен (как, по мнению Федотовых, и почти все в России, исключая разве курбских и герценов).

Объективно и доказательно выявить истинный смысл судьбы и воли Александра Невского непросто. И для этого выявления я обращусь к наиболее значительному (это, надо думать, неоспоримо) событию всей «монгольской эпохи» (с 1237 по 1480-й год) — Куликовской битве.

Такой «метод» может показаться неоправданным. Ведь это событие совершилось спустя почти 120 лет после кончины Александра Невского. Однако именно непосредственно перед Куликовской битвой была провозглашена святость Александра! (см. об этом: Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы — Л., 1978, с. 107). И в «Сказании о Мамаевом побоище», повествующем об этой битве, имя Александра Невского является неоднократно. Соратники Дмитрия Донского говорят ему: «…новый еси Александр!» Сам он молится: «Владыко Господи человеколюбче!..помози ми, яко же… прадеду (точнее, прапрадеду. — В. К.) моему великому князю Александру».

Дмитрий Донской не мог не знать, что его прапрадед никогда не воевал (и даже не имел намерения воевать) с монголами, а он, Дмитрий (что вроде бы бесспорно!), идет на смертельный бой с ними… Не странна ли эта обращенность праправнука к побратиму Сартака?.. Чтобы понять суть дела, обратимся к Куликовской битве.

Сражение, свершившееся 8 сентября 1380 года у реки Непрядвы, — одно из наиболее памятных и прославленных событий отечественной истории. Но вот характерный факт. Александр Блок, внимательно изучавший это сражение и создавший в 1908 году цикл стихотворений «На поле Куликовом», признанный самым значительным поэтическим воссозданием великой битвы, позже, в 1912 году, причислил ее к таким событиям, «разгадка» которых — «еще впереди». И поныне Куликовская битва остается во многом «загадочной». Чтобы показать это, уместно будет для начала обратиться к двум статьям последнего издания Большой Советской Энциклопедии, ибо энциклопедические статьи лаконично выражают более или менее общепринятые, господствующие представления о своем «предмете».

В одной из статей, «Куликовская битва», утверждается, что битва эта «имела большое историческое значение в борьбе русского и других народов с монгольско-татарским гнетом… на Куликовом поле был нанесен сильный удар по господству Золотой Орды, ускоривший ее последующий распад» (т. 13, с. 587). Однако в другой статье, «Золотая Орда», констатируется, что сам хан Золотой Орды Тохтамыш «в 1380 (в конце года, то есть уже после Куликовской битвы. — В. К.) разгромил войско Мамая», и именно потому «при хане Тохтамыше (1380–1395) прекратились смуты и центральная власть стала контролировать основную территорию Золотой Орды». Что же касается «распада», то здесь сообщается: «В начале 20-х гг. XV века образовалось Сибирское ханство… затем возникли Казанское ханство (1438) и Крымское ханство (1443)» (т. 9, с. 561, 562), — т. е. Золотая Орда действительно начала распадаться только спустя почти полстолетия после Куликовской битвы.

Словом, положение о том, что эта битва способствовала распаду Золотой Орды, едва ли основательно. Как раз напротив, обеспечив (или хотя бы всемерно облегчив) победу Тохтамыша над Мамаем, который ранее сумел отторгнуть от Золотой Орды весьма значительную часть ее территории, Куликовская битва способствовала преодолению распада, и, если уж на то пошло, именно прежние победы Мамая (а вовсе не его поражение в 1380 году) привели к временному распаду Золотой Орды!

Итак, две статьи БСЭ с очевидностью противоречат друг другу: в одной утверждается, что разгром Мамая ускоряет распад Золотой Орды, а в другой — что он как раз замедляет этот распад. И, пожалуй, особенно удивительно, что обе статьи принадлежат перу одного историка — В. И. Буганова. Подобное противоречие, естественно, требует «разгадки».

Или еще одно — правда, совсем иное по своему характеру противоречие. Автор целого ряда сочинений о борьбе Руси с Золотой Ордой, В. В. Каргалов, утверждал в связи с 600-летием Куликовской битвы, в 1980 году; «Трудно назвать какое-либо другое событие отечественной истории, о котором написано больше, чем о Куликовской битве»[522]. При этом автор под «написанным» имел в виду исследования историков, а не, скажем, повести и поэмы.

Однако выразившееся в этих словах представление является, по сути дела, совершенно иллюзорным — хотя его и разделяют многие. Характерно, что историк А. Д. Горский в 1983 году написал следующее: «Как это ни странно, несмотря на давний интерес исторической науки к Куликовской битве, до самого последнего времени не было работ по историографии, а также сколько-нибудь развернутой библиографии по самой Куликовской битве. В исторических трудах, даже специально ей посвященных, предшествующая литература, как правило, не рассматривалась… Специальные же библиографические указатели… крайне невелики по объему»[523].

Итак, работы о Куликовской битве вроде бы имеются, по мнению А. Д. Горского, в немалом количестве, но историки почему-то не обращают на них внимания… Правда, А. Д. Горский далее отметил, что к 600-летию великого сражения был, наконец, издан «обширный (более 450 названий) библиографический указатель… в который вошли… издания источников и исследования, относящиеся к Куликовской битве и ее эпохе» (там же). Но, во-первых, едва ли случайно историк употребил слово «относящиеся к» (вместо «посвященные» Куликовской битве), а во-вторых, он вряд ли оправданно воспользовался словом «исследования».

Ибо внимательное ознакомление с этим самым «обширным» библиографическим указателем убеждает, что преобладающее большинство перечисленных в нем сочинений либо имеет весьма косвенное «отношение» к Куликовской битве, либо представляет собой статьи и брошюры чисто публицистического характера, которые никак нельзя отнести к категории «исследований»[524].

Совершенно очевидно, что составители сего библиографического указателя, взявшись исполнять свою задачу, столкнулись с крайней немногочисленностью исследований, действительно посвященных великой битве, и решили выйти из трудного положения путем привлечения в свой указатель любых публикаций, имеющих хоть какое-либо «отношение» к событию на Куликовом поле. В результате в составленной ими библиографии оказались поистине курьезные «пункты» — как, например (привожу библиографические описания целиком):

«Кузнецов К. Из музыкального прошлого Москвы: этюд первый. — Сов. музыка, 1947, № 5, с. 35–41, с. 36: Свидетельство о музыке в „Задонщине“ (то есть — в древней повести о битве; притом этому „сюжету“ уделено всего несколько фраз на одной странице указываемой статьи! — В. К.)…

Котков С. И. Еще одно древнерусское свидетельство о „зегзице“. — Докл. и сообщ. Ин-та языкознания АН СССР, 1956, № 10, с. 81–83 (речь идет об употребленном в сказаниях о Куликовской битве слове „зегзица“, т. е. „кукушка“. — В. К.)…

Данилов В. В. Чешский славист Ян Фрчек — Труды Отдела древнерусской литературы. — Ин-т рус. лит. АН СССР, 1956, т. 12, с. 642–644» (этот славист, в частности, издал в Праге текст «Задонщины» — В. К.) и т. д. и т. п.

По-видимому, не надо доказывать, что названные публикации заведомо неправомерно введены в библиографию о Куликовской битве как таковой. Но, увы, абсолютное большинство указанных в ней сочинений не являет собой действительные исследования великого события. Из вошедших в указатель 430 публикаций 26 представляют собой различные библиографические справочники о Древней Руси и древнерусской литературе вообще, а 51 — издания исторических источников, так или иначе касающихся Куликовской битвы. Из остальных же 373 публикаций всего лишь 30–40 могут быть причислены к исследованиям великого сражения, да и то в большинстве своем с очень существенными оговорками.

Что же касается основной массы представленных в указателе сочинений, опубликованных почти за двести (!) лет — с 1781 по 1979 год, — это, во-первых, работы филологов, анализирующих язык, стиль, образность древнерусских сказаний о Куликовской битве, а вовсе не отраженную в них реальность самого исторического события (например: Виноградова В. П. Некоторые замечания по лексике «Задонщины»; Дмитриев Л. А. Описание рукописных списков «Сказания о Мамаевом побоище»; Котляренко А. Н. «Задонщина» как памятник русского языка конца XIV века, и т. д., и т. п.), либо, во-вторых, чисто публицистические статьи и брошюры, написанные в большинстве своем не историками, а журналистами (Головкин А. Куликовская битва. К 560-летию со дня сражения. — «Моск. большевик», 1940, 8 сентября; Котенко П., Семенов И. Письма с дороги: Здравствуй, Куликово поле! — «Правда», 1968, 14 ноября; Ивлев А. Куликовская битва. — М., Воениздат, 1938, 32 с. с илл., и т. п.).

Словом, если бы составители библиографии ограничились теми публикациями, которые действительно являются исследованиями историков о Куликовской битве, перечень получился бы предельно кратким.

(Стоит отметить, что в 1981 году в «Богословских трудах» был напечатан другой указатель — «600 лет победы на Куликовом поле. Библиография», — в котором представлено даже «свыше 1500 (!) наименований», но в него включена масса литературно-художественных произведений, в том числе все лирические стихотворения, в которых хотя бы только упомянута эта победа[525].)

Однако дело не только в этом. Даже и те немногочисленные появившиеся с конца XVIII века и до наших дней публикации, которые все же могут быть квалифицированы как исследования историков о Куликовской битве, чаще всего не имеют существенной научной ценности. Выше были приведены слова А. Д. Горского о том, что в нынешних исторических трудах о Куликовской битве «предшествующая литература, как правило, не рассматривается». Но причина здесь в том, что нет смысла ее «рассматривать».

Так, скажем, в 1880 году немало авторитетных историков (Н. П. Барсов, Н. И. Веселовский, Д. И. Иловайский, М. О. Коялович, Д. Ф. Масловский, П. П. Мельгунов, С. М. Соловьев и др.) выступили со статьями и брошюрами, посвященными Куликовской битве. Но перед нами, по сути дела, «юбилейные слова» в связи с 500-летием события, не опирающиеся на основательное изучение предмета. Конечно, эти «слова» правомерно введены в библиографию о битве, однако современный читатель, и тем более историк, не найдет в них содержательного анализа великого события (поэтому они и «не рассматриваются», как заметил А. Д. Горский, в современных работах о битве).

Далее, хотя это также странно, в фундаментальных трудах, воссоздающих взаимоотношения Золотой Орды с Русью, сражению на Куликовом поле уделено, как правило, очень мало внимания. Так, в ценном исследовании А. Н. Насонова «Монголы и Русь (история татарской политики на Руси)», изданном в 1940 году, это сражение, по существу, лишь упоминается на четырех (из 178) страницах книги; в объемистом трактате Б. Д. Грекова и А. Ю. Якубовского «Золотая Орда и ее падение» (1950) Куликовской битве посвящено всего лишь 8 (из 428) страниц; в труде М. Г. Сафаргалиева «Распад Золотой Орды» (1960) — 3 (из 276) страницы и т. д.

Исходя из всего вышеизложенного, нельзя не прийти к выводу, что процитированное утверждение В. В. Каргалова, согласно которому о Куликовской битве «написано больше», чем о каком-либо другом событии отечественной истории, явно не соответствует действительности. И сам тот факт, что оказалось возможным подобное иллюзорное представление, опять-таки являет собой «загадку»…

Впрочем, ее, пожалуй, не так трудно объяснить. Куликовская битва — что очевидно — занимает громадное место в русском сознании, составляет одну из немногих главнейших основ национально-исторической памяти. И потому как бы само собой возникает убеждение, что об этой битве сказано очень много или даже вообще «все», — хотя на деле это не совсем так, или даже совсем не так, и «загадки» подстерегают нас буквально на каждом шагу.

Считаю уместным сказать, что именно эта «загадочность» побудила меня уже сравнительно давно, в конце 1970-х годов, заняться внимательным изучением Куликовской битвы и самой исторической ситуации того времени, и должен признаться, что лишь после столь долгих разысканий и размышлений я решился написать нижеследующий текст (впервые я кратко высказал свои представления о Куликовской битве еще в 1981 году в ноябрьском номере журнала «Наш современник»).

* * *

Обратимся к самой, пожалуй, существенной из «загадок» Куликовской битвы. Монгольская армада окончательно покорила Русь в 1240 году, и выходит, что почти полтора столетия, до 1380-го, Русь не предпринимала попыток начать войну за освобождение. Отдельные «местные» бунты, вызванные обычно какими-либо злоупотреблениями представителей золотоордынской власти, не меняют общей картины; к тому же эти бунты нередко подавляли сами русские князья, не имевшие целью свергать власть Золотой Орды (впоследствии, в XIX–XX веках, Александра Невского, например, не раз клеймили за это как пособника врага…).

Авторитетнейший В. О. Ключевский стремился объяснить «покорность» Руси Золотой Орде фатальным «ужасом» народа перед грозными завоевателями, а Куликовская битва, с его точки зрения, свершилась потому, что к 1380 году «успели народиться и вырасти целых два поколения, к нервам которых впечатления детства не привили безотчетного ужаса отцов и дедов перед татарином: они и вышли на Куликово поле… Почти вся северная Русь под руководством Москвы стала против Орды на Куликовом поле и под московскими знаменами одержала первую народную победу над агарянством»[526], то есть исламом.

(Между прочим, процитированные две фразы — это все, буквально все, что сказано во 2-м томе «Курса русской истории» В. О. Ключевского, занимающем 398 страниц, о Куликовской битве — однако том этот все же введен в не раз упомянутый выше библиографический указатель…)

Допустим, что крупнейший историк — хотя он и не изучал специально Куликовскую битву — поставил верный диагноз, и столь длительная (с 1240 по 1380 год) покорность Руси золотоордынской власти была обусловлена этим самым непреодолимым, «безотчетным ужасом». Но почему же Русь и после Куликовской битвы продолжала терпеть свою вассальную зависимость еще целое столетие (до 1480 года) и не предприняла за такой долгий срок ничего подобного этой битве? Словом, предложенная Василием Осиповичем «разгадка» Куликовской «загадки» едва ли убедительна…

Целесообразно теперь же, еще до предоставления конкретных доказательств, выдвинуть тезис, объясняющий эту «загадку»: Русь сражалась на Куликовом поле вовсе не с Золотой Ордой. Это вполне очевидно, например, из краткого «отчета» летописи о действиях Руси сразу после победы на Куликовом поле, а также о последующих действиях тогдашнего хана Золотой Орды Тохтамыша.

Выше приводилось «общепринятое» положение из статьи БСЭ «Куликовская битва» о том, что-де «на Куликовом поле был нанесен сильный удар по господству Золотой Орды». А между тем, после победы, одержанной 8 сентября 1380 года, сообщает летопись, «на ту же осень князь великий (Дмитрий Иванович) отпустил (отправил) в Орду своих киличеев (послов) Толбугу да Мокшея (очевидно, предки известных впоследствии родов Толбузиных и Макшеевых. — В. К.) с дары и поминки» (податями); послы долго гостили у «царя» и «выидоша из Орды киличееве князя великого Толбуга да Мокшей к госпожину дни» (то есть они вернулись в Москву лишь 15 августа 1381 года. — В. К.). Но еще в конце 1380 (или в самом начале 1381-го) года «царь» Тохтамыш, как известно, окончательно добил Мамая «на Калках» (по-видимому, там же, где в 1223 году монголы впервые разбили русско-половецкое войско), «и оттуду послы своя отпусти… ко князю великому Дмитрию Ивановичю и ко всем князем русскым, поведая им… како супротивника своего и их врага Мамая победи (вернее, добил. — В. К.)… Князи же русстии послов его отпустиша с честью и с дары, а сами на зиму ту и на ту весну (уже 1381 года. — В. К.) за ними отпустиша… своих киличеев со многыми дары ко царю Тохтамышю»[527] (то есть это было уже второе посольство Руси к «царю»).

Общеизвестно, что впоследствии, в августе 1382 года, тот же самый хан Тохтамыш совершил неожиданный сокрушительный набег на Москву. Но об этом — достаточно сложном по своему смыслу — событии речь пойдет ниже. Сейчас же следует вдуматься в процитированные — запечатлевшие происходившее по горячим следам — летописные сообщения, которые историки, пишущие о Куликовской битве, почти никогда не приводят, ибо из них недвусмысленно явствует, что и великий князь Дмитрий Иванович, и хан (по-русски — царь) Тохтамыш отнюдь не полагали, что на Куликовом поле Русь сражалась против Золотой Орды.

Русь действительно самоотверженно сражалась с уже покорившими полмира монгольскими войсками почти на полтора века ранее, в 1237–1240 годах, непосредственно во время нашествия. Но затем она так или иначе вошла в состав Золотой Орды и никогда не преследовала цель выйти из нее посредством войны. Мне могут возразить, что Иван III в 1480 году все же выступил с мощной военной силой против хана Ахмата и заставил его удалиться. Однако к этому времени Золотая Орда уже не существовала: она уже сравнительно давно распалась на несколько то и дело воюющих между собой самостоятельных ханств — Сибирское, Казанское, Крымское, Астраханское и т. д. И Ахмат являлся ханом не оставшейся в былом Золотой, а просуществовавшей недолгое время так называемой Большой Орды, занимавшей сравнительно малую территорию между Днепром и Доном и подвергавшейся нападениям других ханов — и из Крыма, и с Волги.

В написанной почти через столетие после обретения Русью независимости, в 1364–1565 годах, «Казанской истории», как бы подводившей итоги взаимоотношений Руси и монголов, с полной ясностью утверждалось, что после разгрома и гибели в битве 1238 года на реке Сити великого князя Юрия Всеволодовича «покорился великий князь Ярослав Всеволодович Владимирский (брат Юрия и отец Александра Невского. — В. К.) и начал платить дань царю Батыю в Золотую Орду… И после него наши русские князья, сыновья и внуки его многие годы выходы и оброки платили царям в Золотую Орду, повинуясь им, и все принимали от них власть…»[528] (перевод Т. Ф. Волковой).

Многие патриотически настроенные публицисты и даже историки склонны не считаться с этим реальным положением дел и пытаются доказывать, что Русь в 1240–1480 гг. ни о чем ином и не помышляла, как только о свержении власти золотоордынских «царей»; главное доказательство сей точки зрения — конечно, та же Куликовская битва. И представление, согласно которому Русь все же «покорилась» Золотой Орде, гневно отвергается при этом как антипатриотическое, позорящее русский народ и его князей. Пытаясь рассматривать историю Руси XIII–XV вв. как постоянную борьбу с властью Золотой Орды, почему-то не замечают, что именно подобная точка зрения действительно дает основания для принижающего Русь вывода: сто сорок лет до 1380 года и еще сто лет — после него — прилагала она, мол, все свои силы для свержения власти монгольских «царей», но сумела осуществить это свое настоятельнейшее устремление лишь после полного распада Золотой Орды…

Безымянный автор, создавший 430 лет назад «Казанскую историю», предстает в ней как поистине пламенный патриот Руси, но он безоговорочно признал исторический факт ее длительного подчинения Золотой Орде.

Чрезвычайно показательна в этом отношении также и постановка вопроса о противоборстве Ивана III с ханом Ахматом в послании архиепископа Ростовского Вассиана (1480 год). Он резко осуждает великого князя, «смиряющуся и о мире молящуся». При этом Вассиан ясно предвидит возражение Ивана III: «Под клятвою есмы от прародителей, — скажет, мол, в ответ тот, — еже не поднимати рукы противу царя (Золотой Орды. — В. К.), то како аз могу клятву разорити и съпротив царя стати?» И Вассиан отвечает: «…не яко на царя, но яко на разбойника, и хищника…» И нечего «сему богостудному и скверному самому называющуся (т. е. самозванному. — В. К.) царю повиноватися тебе, великому Русских стран христьанскому царю!»

Архиепископ Вассиан был всецело прав в этой своей «характеристике» Ахмата, ибо тот, как уже сказано, не являлся ханом Золотой Орды, необратимо распавшейся к середине XV века и, следовательно, не принадлежал к тем «царям», которым клялись «повиноваться» прародители Ивана III, начиная с Ярослава Всеволодича и его сына — Александра Невского (Иван III был его прямым потомком в седьмом поколении).

«Прародители» отнюдь не ставили перед собой цель путем войны освободиться от власти золотоордынских «царей», хотя и не считали, что власть эта будет неизменной. В «духовной грамоте» прадеда Ивана III, героя Куликовской битвы Дмитрия Донского, составленной накануне его смерти, в апреле-мае 1389 года (великий князь скончался 19 мая), содержится уверенное предвидение: «А переменит (то есть — см. Словарь русского языка XI–XVII вв., вып. 14, с. 260 — „лишит мощи“. — В. К.) Бог Орду, дети мои не имут давати выхода (дани. — В. К.) в Орду» (здесь и далее — цит. по изданию: «Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв.», — М.-Л., 1950, с. 36). Итак, только Бог может освободить Русь от власти «царей». И эта «формула» повторяется в духовных грамотах сына и, далее, внука Дмитрия Донского; даже и в 1462 году этот внук — отец Ивана III Василий II, — умирая, завещает: «А переменит Бог Орду, и моя княгиня и мои дети возмут дань собе…» (с. 197).

Однако вскоре же после начала своего правления (1462), не позднее сентября 1464 года, Иван III дает в своей грамоте иную формулу: «А коли аз, князь великий, выхода в Орду не дам…» (с. 209).

Золотая Орда распалась уже в 1440-х годах, при Василии II, правившем в 1425–1462 годах; однако двухвековое «повиновение» сохранялось как бы в силу мощной инерции. И даже Иван III, в самом начале своего правления заявивший о том, что изменение сложившегося порядка находится теперь в его, а не Божьей воле, решился на действительное, практическое изменение не без колебаний, — чем и было вызвано весьма резкое послание к нему архиепископа Ростовского Вассиана.

И тщетные попытки историков доказать, что-де Русью неотступно владело стремление вырваться из-под власти золотоордынских «царей», начались лишь в XVIII и, особенно, XIX столетии, когда в России сложилось крайне негативное мнение о Монгольской империи.

Нетрудно показать, что мнение это было, по сути дела, внушено западноевропейской идеологией, которая в послепетровскую эпоху оказывала огромное воздействие на большинство идеологов России — о чем подробно говорится в главе этой книги «Византийское и монгольское „наследства“ в судьбе России».

Здесь напомню только об одном: о характернейшем двойном счете в отношении западноевропейских и, с другой стороны, азиатских и, в особенности, евразийских империй. Этот двойной счет, усвоенный когда-то из западной идеологии, совершенно очевидно выразился, например, в статьях того же новейшего издания БСЭ, посвященных западноевропейской империи, основанной Карлом Великим, и евразийской империи, которую основал Чингисхан.

Первая, согласно энциклопедической статье, представляла собой сложившееся «в ходе многолетних войн» великое государство, которое «в период наибольшего расширения охватывало всю Западную и часть Центральной Европы… Несмотря на то, что империя Карла Великого была непрочным политическим образованием, резкое ускорение в ее рамках процессов феодализации благотворно сказалось на экономическом и культурном развитии» и т. д. (т. 27, 1977, с. 621, 622).

Но вот энциклопедическая статья о другой — евразийской — империи: «Золотая Орда была искусственным и непрочным государственным объединением… После завоеваний, сопровождавшихся чудовищными разрушениями и человеческими жертвами, главной целью золотоордынских правителей было ограбление порабощенного населения» и т. д. (Т. 9, 1972, с. 361).

Кардинальное различие в «оценке» двух империй очевидно. В частности, нет и намека на те громадные «жертвы», которыми сопровождалось создание западноевропейской Империи…

Впрочем, идеологи Запада считают эти жертвы вполне оправданными и, более того, не без гордости говорят о целых народах, уничтоженных в ходе создания Империи! Вот, например, что писал на рубеже 1920–1930 гг. один из самых авторитетных представителей западноевропейской историософии Арнольд Тойнби (1889–1975)[529].

«Обратившись к рассмотрению нашей собственной западной цивилизации, — говорит он в своем знаменитом трактате „Постижение истории“, — мы обнаруживаем, что… уязвимым местом была граница с континентальными европейскими варварами (имеются в виду, как становится ясно из дальнейшего, кельтские, балтийские, славянские и даже восточногерманские народы. — В. К.). Вскоре западное общество обнаружило, что оно находится в контакте не просто с варварами, а с иной Цивилизацией (выделено мной — В. К.). Постоянное напряжение стимулировало жизненную силу западного общества… Мощь стимула… ярко выражена в достижениях Карла Великого. Восемнадцать саксонских кампаний Карла могут сравниться лишь с военными успехами Тамерлана (вот именно! — В. К.)… Оттон (правил Империей позднее, в X веке. — В. К.) уничтожил вендов (балтийских славян. — В. К.), как Карл Великий уничтожил своих собственных саксонских предков. Континентальные границы западного христианства неуклонно перемещались на восток — частично благодаря добровольному обращению варваров в христианство, частично (вернее, большей частью. — В. К.) с помощью силы… Саксонский форпост призван был продолжить борьбу против вендов, которые в упорных сражениях продержались два столетия, пока западное христианство не продвинулось с линии Эльбы на линию Одера. Окончательная победа была достигнута… уничтожением непокорных в Бранденбурге и Мейсене… Города Ганзы и походы тевтонских рыцарей обеспечили продвижение границы западного христианства от линии Одера до линии Двины… К концу XIV века континентальные европейские варвары, противостоявшие… развитым цивилизациям, исчезли с лица земли… Западное и православное христианство, ранее полностью изолированные друг от друга (их отделяли земли тех, кого Тойнби называет „европейскими варварами“. — В. К.), оказались в прямом соприкосновении по всей континентальной линии от Адриатического моря до Северного Ледовитого океана»[530].

(Уместно сообщить, что в упомянутом Тойнби — как месте «окончательного уничтожения непокорных» — городе Мейсен на Эльбе на стенах одного из главных залов воздвигнутого здесь в XIV–XV вв. грозного замка еще и сегодня красуются громадные средневековые гобелены, на которых отважные рыцари беспощадно убивают полабских славян, изображенных в виде неких злобных полузверей. Мой немецкий друг, уроженец Мейсена, видный филолог Эберхард Дикман, показывая мне лет пятнадцать назад свой любимый замок, хотел — в чем он потом признался — миновать этот зал, но я все же осмотрел его… Напомню еще, что Эльба и Мейсен — это онемеченные славянские названия Лаба и Мишен — как, впрочем, и почти все топонимы восточной части Германии…)

Вдумаемся в процитированное рассуждение Арнольда Тойнби. Имеет смысл, забегая вперед, отметить следующее: Тойнби или не знает, или — это правдоподобнее — не хочет признать, что западная цивилизация, продвинувшись с «тамерлановской» (по определению самого историософа) жестокостью на восток, вплоть до «линии», за которой начинались территории православной цивилизации (Византии и Руси), отнюдь не была намерена остановить свое движение на этой линии. Но об этом мы еще будем говорить подробно.

Сейчас же необходимо сосредоточиться на других сторонах проблемы. Арнольд Тойнби вполне прав, утверждая, что Империя Карла Великого (имея в виду, конечно, и его преемников) создала, сотворила западноевропейскую цивилизацию и культуру во всем объеме этого понятия. Об этом же сказано и в цитированной выше статье БСЭ; однако о евразийской империи Чингисхана, Батыя и их преемников в той же БСЭ говорится как о неком «искусственном» явлении, которое к тому же выразилось лишь в «разрушениях», «жертвах», «ограблении»…

Такой «приговор» вынес еще Гегель в своей «Философии истории», заявив, что Монгольская империя не привела «ни к каким иным результатам, кроме разорения и опустошения», что «движения народов под предводительством Чингисхана… все растаптывали, а затем опять исчезали, как сбегает опустошительный лесной поток, так как в нем нет жизненного начала»[531].

Надо прямо сказать, что эта характеристика ни в коей мере не соответствует действительности. Во-первых, Монгольская империя представляла собой высокоорганизованное государство, сумевшее установить единый и прочный порядок на гигантской, не имеющей прецедентов территории — от Тихого океана до Карпат. Сложнейшая социально-политическая структура этой империи очень существенно отличалась от структуры западноевропейской империи, но нет оснований «принижать» первую, сопоставляя ее со второй.

Здесь целесообразно сделать одно отступление. В настоящее время любое «позитивное» суждение о монголах, как правило, вызывает в сознании читателей имя Л. Н. Гумилева, чьи сочинения приобрели самую широкую популярность, — в отличие от трудов других выдающихся русских историков, изучавших Монгольскую империю. Господствует представление, что именно и только Лев Николаевич выступил против ходячей «негативной» оценки этой империи. Но такое представление объясняется элементарным незнанием основных предшествующих трудов об истории монголов. Еще в конце прошлого века один из крупнейших востоковедов мира академик В. В. Бартольд (1869–1930) решительно опроверг внедренный с Запада миф о государстве монголов как о некой чисто «варварской» и разрушительной силе.

Он вполне определенно констатировал: «Русские ученые следуют большею частью по стопам европейских и большей же частью принимают взгляды, установившиеся на Западе». В действительности же (и В. В. Бартольд конкретно доказал это в целом ряде своих тщательных исследований) «монголы принесли с собою очень сильную государственную организацию, которая, несмотря на все недостатки, была более стройно выражена, чем прежние государственные системы, и она оказала сильное влияние во всех областях, вошедших в состав Монгольской империи. Везде вы видите после монголов большую политическую устойчивость, чем до монголов».

В. В. Бартольд показал несостоятельность предшествующих — не основанных на подлинном изучении исторической реальности — сочинений, в которых о монголах говорили, как он отметил, «безусловно враждебно, отрицая у них всякую культуру, и о завоевании России монголами говорили только как о варварстве и об иге варваров… Золотая Орда… была культурным государством; то же относится к государству, несколько позднее образованному монголами в Персии… И если можно сказать, что Персия когда-нибудь занимала первое место по культурной важности и стояла во главе всех стран в культурном отношение, то это был именно монгольский период».

Верно, что собственно монгольская национальная культура не являлась высокоразвитой; однако монголы обладали редкостной способностью усваивать достижения культур покоренных ими народов. В. В. Бартольд особо подчеркивал присущую монголам «веротерпимость» и их стремление «править каждой областью сообразно национальностям и привычкам ее населения. С этой целью в канцелярию при дворе великого хана были приняты писцы из представителей всех религий и всех национальностей… Указы, обращенные к населению какой-нибудь страны, писались на местном языке и местными письменами»[532].

Ханы Золотой Орды, начиная с 1267 года, предоставляли, например, русской Церкви специальные «ярлыки», согласно которым, в частности, «за оскорбление церквей, хуление веры, уничтожение церковного имущества (книг и т. д.) полагалась смертная казнь» (Полубояринова М. Д. Русские люди в Золотой Орде. — М., 1978, с, 23; А. П. Григорьев доказывает, что дошедший до нас русский перевод ханских ярлыков значительно «ужесточал» меры в защиту Церкви, но это не отменяет самой сути дела).

Все это разительно отличалось от политики западноевропейской империи, которая — о чем ясно сказано в цитированном выше трактате А. Тойнби — не только не проявляла терпимости к людям «иной цивилизации», но попросту стирала их «с лица земли»…

В. В. Бартольд заложил основы действительного понимания высокоорганизованной монгольской государственности, и его исследования были так или иначе продолжены в трудах академиков Б. Я. Владимирцова «Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм» (1934), Г. А. Федорова-Давыдова «Общественный строй Золотой Орды» (1973) и др. Но эти труды, увы, известны, по сути дела, только специалистам, а в массовом сознании Монгольская империя по-прежнему предстает как нечто сугубо примитивное и способное-де только все рушить и грабить.

Одним из наиболее существенных последствий рождения Монгольской империи было создание исторического феномена Евразии, которая ранее являла собой только географическую — то есть чисто природную — реальность. Вспомним, что лишь после 1240 года европейцы впервые смогли добраться до восточной Азии и по пути были, между прочим, прямо-таки поражены целым рядом достижений евразийской цивилизации, например, ее транспортными и почтовыми коммуникациями.

Знаменитый венецианский путешественник Марко Поло, достигший в 1270-х годах дальних восточных пределов Империи, восхищенно писал, как «много дорог в разные области… и на всякой дороге написано, куда она идет… По какой бы дороге ни выехал… гонец великого хана, через двадцать пять миль (примерно 40 км. — В. К.) он приезжает на станцию, по-ихнему, янб (вошедшее в русский язык „ям“. — В. К.), а по-нашему — конная почта; на каждой станции большой, прекрасный дом, где гонцы пристают… на каждой станции от трехсот до четырехсот лошадей, всегда наготове для гонцов… Вот так-то ездят по всем областям и царствам великого хана… Такого величия, такой роскоши не было ни у какого императора, ни у одного короля… Еле под силу рассказывать или описывать это… Когда нужно поскорее доложить великому хану… гонцы… мчатся до тех пор, пока не проедут двадцать пять миль на станцию, тут им готовы другие лошади, свежие скакуны… Вот так-то… гонцы проезжают двести пятьдесят миль… а коли нужно и весть важная, так и по триста миль проезжают»[533] (то есть 500 км в сутки!).

Другой европейский «открыватель» Монгольской империи, Гильом Рубрук, поведал, что он со своим посольством (а не ханские гонцы) двигался в 1230-х годах по имперским дорогам со скоростью 80–100 км в день — но и это было для тех времен удивительным[534].

Однако Запад, несмотря ни на что, всегда был уверен, что, в принципе, только его цивилизация и созданные им империи представляют действительную ценность. Даже и современный, недавно скончавшийся, английский историк Джон Феннел в книге об эпохе монгольской власти над Русью (книга эта, кстати сказать, роскошно и массовым тиражом издана в 1989 году в Москве) заявил, что «находиться в вассальной зависимости от Золотой Орды было позорно и бессмысленно», и «осудил» Александра Невского за его тесное сотрудничество с монгольской властью[535]. Между тем, ни Феннелу, ни какому-либо другому западному историку никогда не пришло бы на ум назвать «позорной» и «бессмысленной» вассальную зависимость многих европейских народов от империи Карла Великого и его преемников, не только подчинявших себе громадную территорию, но и беспощадно уничтожавших непокорных представителей «иной цивилизации»…

И в России всегда признавали, что империя Карла Великого сыграла плодотворную роль, заложив основы цивилизации и культуры Запада, и готовы были понять (и, в каком-то смысле, «простить») все насилия и жестокости имперской политики. Но, как мы видим, западный историк, не утруждая себя аргументацией, объявляет долгий период бытия Руси в составе евразийской империи XIII–XV веков только «позором» и «бессмыслицей»… И с прискорбием приходится признать, что этот высокомерный «приговор» прочно внедрен в сознание множества русских людей.

Отсюда и проистекает настоятельная потребность безосновательно утверждать, что Русь будто бы с 1240 по 1480 год только к тому и стремилась, чтобы свергнуть монгольскую власть. Но, во-первых, такая цель была совершенно утопической. Никто не мог действительно противостоять этой власти до окончательного распада Золотой Орды в середине XV века. В. В. Бартольд писал о Чингисхане, что его «деятельность имела более прочные результаты, чем деятельность других мировых завоевателей (Александра Македонского, Тимура, Наполеона). Границы империи после Чингисхана не только не сократились, но значительно расширились, и по обширности Монгольская империя превзошла все когда-либо существовавшие государства»[536].

Во-вторых, Империя — в силу ее охарактеризованной выше «терпимости» — отнюдь не ставила задачи уничтожить культуру вошедших в нее стран, и в том числе Руси, которая в условиях вассалитета пережила один из наивысших своих взлетов, столь очевидно воплотившийся в личностях преподобных Сергия Радонежского и Андрея Рублева и целого ряда других их выдающихся современников.

Общеизвестно, что Русь платила Империи дань, но мало кому известны ее конкретные размеры. В исследовании С. М. Каштанова «Финансы средневековой Руси» показано (с опорой на предшествующие исследования), что дань составляла в XIV веке 5000 рублей, а в XV — 7000 рублей в год[537]. По тем временам, это, конечно, огромные суммы; так, на 1 рубль можно было купить тогда в среднем 100 пудов, то есть более 1600 кг хлеба. Но необходимо учитывать, что дань была весьма обременительна только для русских князей, которые, собрав с населения эти тысячи рублей, отдавали их «царю», вместо того чтобы вложить в собственные государственные дела. Что же касается народа, он не мог испытывать из-за этой дани особых тягот, ибо население Руси насчитывало тогда примерно пять миллионов человек, и на душу в XIV веке приходилась, следовательно, всего лишь 1/1000 тогдашнего рубля в год — то есть цена 1,6 кг хлеба (конечно, подушная подать в целом была намного более значительна; речь идет только о той ее доле, которая предназначалась именно для монгольской власти).

Поэтому весьма широко распространенное представление, согласно которому золотоордынская дань обрекала русский народ на нищету, явно не соответствует реальному положению вещей. Не следует сводить к крайней скудости и те денежные средства, которые оставались в руках князей после уплаты дани; известно, например, что великие князья Семен Гордый (правил в 1341–1353 гг.) и Василий I Дмитриевич (1389–1425), платившие дань ханам, тем не менее имели возможность выделять тысячные суммы для поддержки находившейся тогда в труднейших обстоятельствах Константинопольской патриархии, исполняя тем самым свой христианский долг (разумеется, по доброй воле).

* * *

Конечно, то, что было сказано выше о Монгольской империи и ее «ответвлении» — Золотой Орде, только намечает некоторые контуры темы. И, отсылая интересующихся читателей хотя бы к упомянутым выше специальным трудам историков, я перехожу непосредственно к Куликовской битве.

Противником Московского войска на притоке Дона реке Непрядве была — о чем уже сказано — не Золотая, а, как называет ее летопись, — Мамаева Орда, которая в целом ряде отношений кардинально отличалась от первой, и великий князь Дмитрий Иванович, вошедший в историю под именем Дмитрий Донской, как мы еще увидим, достаточно ясно осознавал это глубочайшее отличие.

Правда, такое осознание пришло к нему и его сподвижникам, вероятно, не сразу, а для многих современников и, в особенности, потомков осталось вообще недоступным — что отразилось и в тех или иных литературных произведениях о Куликовской битве, созданных в конце XIV — начале XVI века, хотя произведения эти, в общем и целом, содержат весомую «информацию», раскрывающую суть дела. Нельзя не отметить, что историки — хоть это и странно — словно не замечают — как говорится, в упор не видят — многие существеннейшие сообщения, имеющиеся в тех давних повестях и сказаниях о битве; впрочем, на то есть свои причины, о которых еще пойдет речь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.