Глава 6. Путь Руси из Киева во Владимир

Глава 6. Путь Руси из Киева во Владимир

В историографии, как уже было отмечено, широко распространено, даже господствует представление, согласно которому после правления Ярослава Мудрого в истории Руси наступает период — вернее, даже целая эпоха — так называемой «феодальной раздробленности, распадения страны на ряд самостоятельных княжеств, — то есть, в конечном счете, отдельных „государств“».

Между тем о действительном — и имеющем заведомо негативные последствия — распаде страны уместно говорить по отношению ко времени после монгольского нашествия. Что же касается периода второй половины XI — первой трети XIII века (можно указать и точные временные границы: 1054, год смерти Ярослава, и 1240-й — окончательное покорение Руси монголами), то едва ли Русь в самом деле перестала в это время существовать как определенная целостность. И мрачные диагнозы тех или иных историков по этому поводу нередко диктовались и диктуются тенденциозно «критицистским» отношением к отечественнои истории, о котором не раз шла речь выше. Вот, мол, каковы эти русские — разбегаются по своим углам и устраивают свары с верховной властью и соседями. И очевидный факт, что то же самое всецело присуще, например, средневековой истории всех основных стран Западной Европы, никак не смущает «обличителей».

Еще более показательно другое: с таким же рвением подобные историки, когда речь заходит о последующем прочном объединении страны (начиная со времени Ивана III), готовы «клеймить» Русь за деспотизм, за подавление самостоятельности, «вольности» отдельных ее частей! Словом, как сформулировал в приведенном выше высказывании Лев Толстой, «все было безобразие» в этой самой Руси…

Те, кто всячески «осуждают» период «феодальной раздробленности», совершенно упускают из виду, что на определенном этапе развития в любой стране происходит более или менее значительное обособление отдельных ее областей, и, хотя этот процесс обычно ведет к тем или иным негативным или даже трагическим последствиям, он в то же время имеет и безусловно плодотворные результаты.

Русь, как и каждая страна, складывалась вокруг центра, столицы, которая вбирала в себя материальную и духовную энергию, тем самым неизбежно обделяя составляющие ее земли. И в какой-то момент в этих землях возникало упорное стремление к самостоятельному историческому творчеству во всех его сторонах — от экономики до культуры, что, в конечном счете, неизбежно приводило к определенным конфликтам с центральной властью.

Едва ли можно оспорить утверждение, что без самостоятельного исторического творчества в Новгородской, Псковской, Тверской, Рязанской, Ростовской, Черниговской и других землях не смогло бы создаться материальное и духовное богатство Руси. Но эта самостоятельность неизбежно порождала и определенную политическую обособленность, становившуюся нередко «чрезмерной», приводившей к острым коллизиям и так называемым усобицам.

И историки, бичующие тех или иных князей за эти усобицы, исходят, в сущности, из чисто умозрительного «идеала», который, если вдуматься, являет собой убогую, примитивную моральную пропись, совершенно неуместную при изучении драмы Истории. Да, великие князья Руси были правы, подавляя «сепаратизм» отдельных княжеств; но по-своему были правы и «державшие» те или иные самобытно развивавшиеся земли Руси «удельные» князья. И те, и другие — полноценные герои русской истории, хотя, конечно же, многие из них несут на себе печать вины перед своими собратьями и самим народом Руси.

Нельзя не сказать и о том, что едва ли не большинство историков безосновательно усматривает начало «распада» Руси в первых же десятилетиях после кончины утвердившего прочную государственность Ярослава Мудрого, — то есть после 1054 года. Между тем определенное единство страны сохранялось так или иначе в течение почти столетия после этой даты (можно даже указать год действительного начала «смуты» точно — 1146-й), а позднейшее очевидное и резкое ослабление центральной, киевской власти было, главным образом, обусловлено не «сепаратизмом» отдельных княжеств, а как бы исчерпанностью общерусской роли самого Киева (о чем еще будет сказано подробно).

В продолжение шести десятилетий — с 1054 по 1113 год — на Руси соблюдался строгий порядок наследования киевской власти по принципу «старейшинства», который обеспечивал «легитимность» власти, ибо не зависел от чьих-либо субъективных решений. После кончины Ярослава один за другим правили (по старшинству) его сыновья Изяслав, Святослав и Всеволод[490]. Правда, возникали временные конфликты, но в целом этот порядок не был существенно нарушен. Далее, после смерти старшего из сыновей Ярослава — Святополк Изяславич, — до своей кончины в 1113 году.

В этом году порядок наследования киевской власти впервые (после 1054 года) нарушается: по «старшинству» должны были друг за другом править сыновья Святослава Ярославича — Давыд, а затем Олег и Ярослав, но киевским князем стал сын Всеволода Ярославича (младшего брата Святослава) — Владимир Мономах.

Известно, что его избрало и призвало киевское вече. Здесь уместно сказать, что до сих пор, к сожалению, широко распространено ложное представление о вече (новгородском, киевском и других) как о некоем народном «соборе», в котором-де участвовало все население города. Между тем еще в 1960-х годах виднейший исследователь истории Новгорода, В. Л. Янин, показал, что вече «не было общим собранием всех свободных горожан, а было сословным, представительным органом… включало в свой состав бояр и наиболее зажиточную верхушку». Сама «вечевая» площадь в Новгороде имела размер всего лишь «30?60 м, т. е. около 1800 кв. м, что приближается к величине средней боярской усадьбы. Принимая во внимание наличие на площади… трибуны и скамей (на вече сидели, как это явствует из летописного сообщения…), ее емкость возможно определить в 400–500 человек». И заведомо ошибочно «сложившееся еще со времен Н. М. Карамзина представление о всеобщности веча, якобы включавшего в свой состав все многотысячное (по крайней мере все свободное) население Новгорода»[491].

Помимо прочего, пропагандируемый до сего дня «прогрессивными» историками миф о «всенародном» вече в Древней Руси несостоятелен с чисто практической точки зрения, ибо общее собрание многочисленного и многообразного населения не могло быть «дееспособным», могущим принимать ответственные и взвешенные решения. И, конечно, Владимира Мономаха призвали в Киев немногочисленные верхние слои населения города. Летопись сообщает, что Владимир сначала отказался, не желая нарушить давно установленный порядок престолонаследия, и лишь после вторичного призвания прибыл в Киев.

Считается, что Владимир Всеволодович был «внеочередно» призван к верховной власти за свои высокие личные достоинства. Он в самом деле был человеком высочайшего уровня (о чем еще будет речь), но едва ли уместно полагать, что именно это сыграло определяющую роль как в его избрании, так и в отсутствии прямого сопротивления (во всяком случае, сведений о таком сопротивлении не имеется) вокняжению Владимира в Киеве со стороны «законных» претендентов на этот пост — Давыда, Олега и Ярослава Святославичей (хотя ранее чрезвычайно воинственный Олег не раз предпринимал атаки на многих князей, и в том числе Владимира и его сыновей).

Дело, по-видимому, не только (или, вернее, не столько) в личных качествах Владимира Мономаха, но прежде всего в той мощи, которой он обладал ко времени своего избрания киевским вечем. Уясняя происхождение этой мощи, мы тем самым выявим исключительно существенную проблему истории Руси в XII веке.

Отец Владимира Мономаха, Всеволод, был, как уже сказано, одним из младших (пятым по счету) сыновей Ярослава Мудрого, и потому получил от отца не столь уж значительный основной удел — Переславскую землю (ее центр — Переславль-Русский, ныне — Хмельницкий — расположен в 80 км к юго-востоку от Киева) — землю, во-первых, малую по площади и, во-вторых, наиболее доступную набегам степняков. Но, помимо того, Всеволоду досталась северо-восточная земля — Ростово-Суздальская. Она, напротив, была обширнейшей, ее пределы терялись в заволжских лесах, однако земля эта тогда являлась самой «неразвитой» и малоосвоенной и имела небольшое и редкое русское население.

История этой земли тщательно исследована в труде В. А. Кучкина «Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв.», где показано, в частности, что даже город Ростов, существование которого многие возводят еще к IX веку, в действительности был основан только в самом конце X или даже в начале XI века[492].

Но в течение второй половины XI — первой половины XII века совершается очень интенсивное развитие этой земли. Если в середине XI века в ней имелись, по-видимому, только три заметных города — Ростов, Суздаль и Ярославль, то к середине XII уже существовали Владимир-на-Клязьме, Переславль-Залесский, Тверь, Звенигород, Устюг, Углич, Юрьев-Польской, Дмитров, Москва и т. д.

Как общепризнано, Владимир Мономах был отправлен в Ростов своим отцом Всеволодом Ярославичем еще в юном возрасте, в 1068 году, и позднее постоянно возвращался сюда и «сажал» здесь своих сыновей — Мстислава и затем Юрия по прозванию Долгорукий. Но быстрое и плодотворное развитие Ростовской земли, конечно, нельзя объяснить только деятельностью Владимира и его сыновей; деятельность эта, надо думать, лишь подкрепляла и «оформляла» широкое освоение и заселение Ростовской земли, которая ко времени призвания Владимира в Киев (1113 год) была уже совсем иной, чем в 1054 году, когда ее получил после смерти Ярослава отец Владимира — тогда еще молодой — Всеволод.

К 1113 году Владимир Мономах явно был наиболее сильным на Руси князем, чему, разумеется, способствовало не только резкое усиление Ростовской земли, но и сама личность Владимира как государственного деятеля, полководца и человека высокой культуры.

Владимир Всеволодович Мономах — один из наиболее выдающихся правителей Руси-России за всю ее историю. Этому утверждению нисколько не противоречит сказанное выше о необходимом для возвышения роли Владимира интенсивном развитии его удела — Ростовской земли, ибо, не имея опоры на быстро возраставшую мощь этой земли, Владимир и не сумел бы во всей полноте осуществить себя в качестве исторического деятеля. В его судьбе счастливо слились личные достоинства и объективный ход дела в Ростовской земле.

Помимо всего прочего Владимир Мономах — первый правитель Руси, сочинения которого дошли до нас. В них предстает поистине покоряющий духовный облик достигшего своего высшего уровня русского человека конца XI — начала XII столетия. К этому времени прошло более столетия после Крещения Руси, и в написанном, по всей вероятности, в начале 1097 года послании Владимира к его двоюродному брату Олегу Святославичу воплотилось проникновенное православно-христианское самосознание будущего правителя Руси (в 1093–1113 годах в Киеве правил, как мы помним, сын старшего сына Ярослава — Святополк Изяславич).

В 1095 году завязалась распря между сыновьями Святослава Ярославича — Давыдом и Олегом, — и, с другой стороны, сыном Владимира Мономаха, Изяславом. Распря эта не затрагивала центральную власть Руси; речь шла об особенных уделах названных князей. Давыд и Олег «законно» претендовали на уделы, принадлежавшие их отцу Святославу, — Смоленск и Муром. Но Давыду — по всей вероятности, как второму по старшинству (после Святополка) внуку Ярослава был предоставлен Новгород, и тогда сын Владимира Мономаха, Изяслав, взял себе Давыдов Смоленск. Однако вскоре новгородцы «изгнали» Давыда (причины этого не вполне ясны), и он вернулся в Смоленск, изгнав оттуда, в свою очередь, Изяслава, который отправился в Муром. Но для Олега Святославича Муром являл собой отцовское наследство, и 6 сентября 1096 года около Мурома произошло сражение Олега и Изяслава, во время которого сын Владимира Мономаха погиб…

Олег затем, в самом конце 1096 года, вторгся еще и в Ростовскую землю (о чем упомянуто в послании Владимира), но был разбит и изгнан обратно в Муром старшим сыном Владимира, Мстиславом.

Казалось бы, Владимир, уже обладавший тогда немалой силой мог и должен был отомстить Олегу за гибель сына и за набег на Ростов и Суздаль. Он даже написал, напоминая о междоусобицах при Ярославе Мудром и его сыновьях: «Были ведь войны при умных дедах наших и при блаженных отцах наших…» И признался, что его «сердце» зовет его к мести… Но «душа» призывает к иному, борясь с «сердцем».

Вглядимся в это его послание к Олегу, написанное ровно девять столетий назад, но принадлежащее к вечным творениям русского Слова (для большей ясности ниже дан перевод, сделанный Д. С. Лихачевым):

«О многострастный и печальны аз! Много борешися сердцем, и одолевши, душе, сердцю моему, зане тленьне сущи, помышляю, како стати пред Страшным Судьею, каянья и смеренья не приимшим между собою.

Молвить бо иже: „Бога люблю, а брата своего не люблю, ложь есть“. И пакы: „Аще не отпустите прегрешений брату, ни вам отпустить Отець вашь Небесный“…

Господь бо нашь не человек есть, но Бог всей вселенеи, иже хощеть, в мегновеньи ока вся створити хощеть, то сам претерпе хуленье, и оплеванье, и ударенье, и на смерть вдася, животом владея и смертью. А мы что есми, человеци грешны и лиси? — днесь живи, а утро мертвы, днесь в славе и чти, а заутра в гробе и бес памяти, ини собранье наше разделять.

Зри, брате, отца наю: что взяста?.. но токмо оже еста створила души своей…

Дивно ли, оже мужь умерл в полку ти? Лепше суть измерли и роди наши. Да не выискывати было чюжего — ни мене в сором, ни в печаль ввести. Научиша бо и паропци, да быша собе налезли, но оному налезоша зло… несм ти ворожбит, ни местьник. Не хотех бо крови твоея видети… понеже не хочю я лиха, но добра хочю братьи и Русьскей земли…

Не по нужи ти молвлю, ни беда ми которая по Бозе, сам услышишь; но душа ми своя лутши всего света сего.

На Страшней При бе-суперник обличаюся».

То есть: «О я, многострадальный и печальный! Много борешься, душа, с сердцем и одолеваешь сердце мое; все мы тленны, и потому помышляю, как бы не предстать перед Страшным Судьею, не покаявшись и не помирившись между собою.

Ибо кто молвит: „Бога люблю, а брата своего (Олег — двоюродный брат Владимира. — В. К.) не люблю“, — ложь это. И еще: „Если не простите прегрешений брату, то и вам не простит Отец ваш Небесный“…

Господь наш не человек, но Бог всей вселенной, — что захочет, во мгновение ока все сотворит, — и все же Сам претерпел хулу, и оплевание, и удары, и на смерть отдал Себя, владея жизнью и смертью. А мы что такое, люди грешные и худые? — сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня в славе и чести, а завтра в гробу и забыты, — другие собранное нами разделят.

Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили?…Только и есть у них, что сделали душе своей…

Дивно ли, если муж (сын Владимира. — В. К.) пал на войне? Умирали так лучшие из предков наших. Но не следовало ему искать чужого и меня в позор и печаль вводить. Подучили ведь его слуги, чтобы себе что-нибудь добыть, а для него добыли зла… И не враг я тебе (Олегу. — В. К.), не мститель. Не хотел видеть крови твоей…

Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии и Русской земле… Не от нужды говорю я это, ни от беды какой-нибудь, посланной Богом, сам поймешь, но душа своя мне дороже всего света сего.

На Страшном Суде без обвинителей сам себя обличаю».

Прежде всего стоит сказать, что это послание, по-видимому, произвело громадное впечатление на Олега. Осенью того же, 1097 года, Олег прибыл в принадлежавший Владимиру Любеч, где состоялся знаменитый съезд князей во главе со Святополком Киевским. На Любечском съезде, по летописному сообщению, было провозглашено: «…почто губим Русьскую землю, сами на ся котору (распрю, раздор) деюще?.. ноне отселе имемся в едино сердце, и блюдем Рускые земли». И с этого времени Олег, который прожил до 1115 года, не предпринимал никаких значительных «котор» («татищевские» сведения о его нападении на Ростовскую землю в 1113 году[493] явно недостоверны; они попросту «перенесены» из 1096 года), — хотя ранее, до 1097 года, Олег «Гориславич» был, самым безудержным «которщиком» на Руси. В частности, Олег не стал оспаривать призвание Владимира на киевский престол, — несмотря на то, что «по старейшинству» он имел больше прав на этот престол, чем Владимир.

Но, конечно, значение послания Владимира отнюдь не исчерпывается этой стороной дела. Слово Владимира Мономаха воплотило в себе своего рода нравственную, духовную основу самого бытия Руси, — Руси, которая, невзирая на самые тяжкие испытания и конфликты, пережила позднее и монгольское нашествие, и Смутное время начала XVII века, и все последующее… В глубине русского бытия всегда светилось — пусть подчас только как еле заметная свеча — то, что столь сильно и ярко выражено в этом бесценном послании одного из ее великих правителей.

Личность Владимира Всеволодича — как и сама Русь к середине XI века — словно бы вобрала в себя тогдашний мир: внук Ярослава Мудрого, он одновременно был правнуком прославленного шведского короля Олафа (на чьей дочери Ингигерде был женат Ярослав) и внуком византийского императора Константина Мономаха (его дочь была матерью Владимира); сам он обручился с Гитой — дочерью последнего собственно английского (англского) короля Гаральда II, убитого в 1066 году завоевавшими Англию норманнами. И, конечно, все эти идущие с Запада и Юга «нити» как-то сплелись в личности Владимира. Старшего своего сына, Мстислава, он женил (в конце XI века) на дочери очередного шведского короля, Христине, однако позже, в начале XII века, выбор супруг для младших сыновей был совсем иным: Ярополка Владимир женил на осетинской княжне, а Андрея и Юрия Долгорукого — на дочерях знатных половецких ханов. В этом выборе, надо думать, проявилось осознание «евразийской» судьбы Руси.

Главное же, стержневое значение в духовном мире Владимира Мономаха имело то православно-христианское начало, которое так проникновенно запечатлелось в его цитированном послании.

Вглядываясь в жизненный путь Владимира Мономаха, можно испытать чувство удивления той «заминкой», которая случилась в 1113 году: князь ответил отказом на призыв киевского веча… Правда, как уже говорилось, его смущало нарушение принципа «старейшинства», но позволительно предположить, что была здесь и иная, более существенная причина.

Почти все предшественники Владимира на Киевском престоле — Владимир Святославич и Ярослав Мудрый (а также и Святополк Окаянный) — добивались его в жестокой борьбе; несмотря на утвержденный порядок наследования пришлось побороться за Киев и сыновьям Ярослава — Изяславу и Святославу. А Владимир Мономах соглашается принять власть над всей Русью лишь после второго — и, между прочим, «отчаянного» — призыва киевских верхов.

И есть основания полагать, что Владимир так или иначе сознавал исчерпанность государственной роли Киева. Ведь всего через треть столетия после 1113 года этот великий город оказался в состоянии полнейшей — даже прямо-таки неправдоподобной — «анархии», а спустя еще десятилетие столицей Руси практически стал Владимир-на-Клязьме — город, основанный самим Владимиром Мономахом полувеком ранее, в 1108 году.

После смерти Владимира, свершившейся 19 мая 1125 года, в Киеве правили поочередно (по старшинству) до кончины каждого из них его сыновья Мстислав (1125–1132) и Ярополк (1132–1139); затем престол занял младший сын, Вячеслав, но всего через две недели его изгнал из Киева и сел на его место Всеволод Ольгович — сын того самого Олега Святославича, который был «незаконно» заменен в 1113 году Владимиром Мономахом. Этим как бы была восстановлена справедливость по отношению к княжеской ветви Святославичей, и Всеволод правил в Киеве до своей кончины 1 августа 1146 года.

Однако вслед за тем начался беспрецедентный кризис киевской власти. Родной брат Всеволода, Игорь Ольгович, сменивший его на престоле, на тринадцатый день был свергнут и 19 сентября убит, а на его место сел Изяслав Мстиславич — внук Владимира Мономаха. Но это было только начало «смуты».

То, что представляла тогда собой киевская власть, со всей наглядностью явствует из простого перечня сменявших друг друга на протяжении трех десятилетий — с 1146 по 1176 год — правителей — причем перечень этот не полон, так как есть основания полагать, что летописи не смогли точно зафиксировать некоторые стремительные смены князей.

1. VIII. 1146. Внук Святослава Ярославича Игорь Ольгович.

13. VIII. 1146–1149. Внук Владимира Мономаха Изяслав Мстиславич.

27. VIII.1149–1151. Сын Мономаха Юрий Долгорукий.

1151–1154. Изяслав (во второй раз) совместно с сыном Мономаха Вячеславом.

8. XII.1154. Внук Мономаха Ростислав Мстиславич совместно с Вячеславом.

Конец 1154–1155. Внук Святослава Ярославича Изяслав Давыдович.

Весна 1155–1157. Юрий Долгорукий (во второй раз).

21. V. 1157–1159. Внук Святослава Изяслав (во второй раз).

12. IV.1159–1161. Ростислав (во второй раз).

1161. Внук Святослава Изяслав (в третий раз).

1161–1167. Ростислав (в третий раз).

14. III.1167–1169. Правнук Мономаха Мстислав Изяславич.

20. III.1169–1171. Внук Мономаха Глеб Юрьевич.

15. II.1171. Внук Мономаха Владимир Мстиславич.

30. V.1171. Внук Мономаха Михаил Юрьевич.

1171–1172. Правнук Мономаха Роман Ростиславич.

1172. Внук Мономаха Всеволод Юрьевич.

1173–1175. Правнук Мономаха Ярослав Изяславич.

1175. Правнук Святослава Ярославича Святослав Всеволодович.

1175. Ярослав (во второй раз).

1176. Роман (во второй раз).

Итак, за тридцать лет власть сменялась в Киеве по меньшей мере двадцать раз! Едва ли можно усомниться, что эта — повторю, беспрецедентная — «анархия» означала исчерпание той великой роли, которую играл в истории Руси Киев начиная с правления Олега Вещего; то есть в продолжение более четверти тысячелетия.

И в 1155 году, когда прошло уже десять лет с начала этой «анархии», сын захватившего тогда власть в Киеве Юрия Владимировича Долгорукого, Андрей (вошедший в историю с именем Боголюбского) совершил неожиданный поступок. Ранее он энергично помогал отцу прийти к власти в Киеве, а Юрий Долгорукий видел в нем — старшем (к тому времени) и «любимом» сыне — своего высоко ценимого советника и наилучшего преемника; став князем Киевским, Юрий «посадил» Андрея в ближайшем Вышгороде, так что фактически сын уже был, в сущности, соправителем отца.

Но вскоре же после вокняжения Юрия в Киеве Андрей уходит туда, где началась его деятельность, — в совсем еще юный город Владимир. Летопись сообщает, что «отец же его негодоваше на него велми».

Поскольку не было никаких сомнений в том, что Андрей после кончины уже пожилого отца (Юрию было тогда не менее шестидесяти лет) займет киевский престол, его поступок сам по себе был необыкновенен: впервые прямой наследник правителя Киева отказывался от своей высокой доли. Но уход Андрея из Киева во Владимир имел и неизмеримо более масштабный и глубокий смысл.

Русские историки давно осознали судьбоносное значение этого события, но до самого последнего времени оно, это осознание, не было развернуто и доказательно выражено.

Еще С. М. Соловьев в своей «Истории России с древнейших времен» писал об уходе Андрея Боголюбского из Киева: «Этот поступок Андрея был событием величайшей важности, событием поворотным (курсив С. М. Соловьева. — В. К.), от которого история принимала новый ход, с которого начинался на Руси новый порядок вещей»[494].

Позднее В. О. Ключевский говорил о времени Андрея Боголюбского: «Историческая сцена меняется как-то вдруг, неожиданно, без достаточной подготовки зрителя к такой перемене. Под первым впечатлением этой перемены мы не можем дать себе ясного отчета ни в том, куда девалась старая Киевская Русь, ни в том, откуда выросла Русь новая, верхневолжская»[495].

Приходится признать, что ни С. М. Соловьев, ни В. О. Ключевский, сознавая грандиозность «поворота», «перемены», вместе с тем не раскрыли конкретно сам ход дела. Это впервые, пожалуй, было осуществлено в исследовании Ю. А. Лимонова «Владимиро-Суздальская Русь» (1987), посвященном, главным образом, деятельности Андрея Боголюбского (стоит отметить, что ранее, еще в 1967 году, Ю. А. Лимонов опубликовал первое в историографии обстоятельное исследование Владимиро-Суздальского летописания). Здесь показано, как (цитирую) «северовосточный регион, неизвестный, по сути дела, нашим летописцам до второй половины XII века, менее чем за сто лет превратился в крупнейший центр Руси, в одно из наиболее мощных государственных образований Восточной Европы… Июнь 1157 г. (начало самостоятельного правления Андрея Боголюбского после кончины Юрия Долгорукого. — В. К.) — дата исключительно важная в истории Руси. Она знаменует также официальный акт создания самостоятельного государственного образования на северо-востоке, очага будущего политического центра всей русской нации»[496].

Сейчас уже просто невозможно представить себе русскую историю без земель, расположенных между Окой и верхней Волгой — территории, в центре которой — Москва. Но подлинное историческое бытие этой части страны началось достаточно поздно — когда собственно Киевская (то есть южная) Русь и ее северная часть (земли вокруг Полоцка и Витебска, Новгорода и Пскова и, наконец, Ладоги) уже имели за плечами долгую и содержательную историческую жизнь. В связи с этим нельзя не сказать, что в составленных позднее летописях воплотилось стремление «удревнить» историю северо-восточной Руси: так, согласно летописным сообщениям, город Ростов существовал будто бы уже в середине IX века, а Владимир-на-Клязьме был основан не Владимиром Мономахом, а еще Владимиром Святославичем (ныне эта давно отвергнутая легенда снова безосновательно оживлена).

Нет сомнения, что Волга и Ока с древнейших времен находились в сфере интересов и деяний Руси, ибо по этим рекам шел имевший в свое время большое значение путь на Восток; по нему двигались и русские купцы, еще в IX веке доставлявшие северные меха до самого Багдада, и воины Святослава, сокрушившие в 960-х годах Хазарский каганат. Но нет оснований полагать, что здесь имелись тогда сколько-нибудь значительные русские поселения.

Как уже говорилось, начало энергичному развитию этих земель положил Владимир Мономах; до его времени в них даже еще не утвердилось по-настоящему христианство, и, скажем, в 1070-х годах ростовские «язычники» убили (или, по другим сведениям, жестоко избили) пришедшего из Киева епископа Леонтия, причисленного впоследствии, в 1164 году, к лику святых[497]. С другой стороны, согласно археологическим исследованиям, до Владимира Мономаха в Ростовской земле не было сколько-нибудь значительного градостроительства[498], а затем здесь всего за несколько десятилетий вырастают многочисленные города.

Выше было показано, что при Ярославе Мудром Русь как бы вошла в прочные берега и сосредоточилась на «внутренних» делах. Но этому, если вдуматься, не соответствовало размещение ее центра, ее столицы, ибо Киев находился не столь уж далеко от южной границы Руси. Это было совершенно уместно или даже необходимо в эпоху «странствий», и закономерно, что другой важнейший город Руси IX–X веков, Ладога, также размещался на пограничье и был как бы северным «филиалом» Киева (все это убедительно доказано в целом ряде новейших трудов историков и археологов).

Своего рода завершение государственного формирования Руси и ее воля к внутреннему сосредоточению, в сущности, предопределяли перенос ее «центра» в глубь страны. Правда, во времена Ярослава Мудрого едва ли кто-либо думал о том, что величественнейший Киев перестанет быть столицей. Однако в 1157 году, всего через сто лет (срок для истории не очень уж долгий) после кончины Ярослава, столицей Руси фактически стал совсем еще молодой город Владимир-на-Клязьме.

Широко распространено представление, согласно которому это перемещение столицы Руси объясняется прежде всего и главным образом набегами на Киев кочевников южнорусских степей, в особенности половцев. Правда, при углублении в суть дела неизбежно возникает вопрос: почему же Русь так убоялась степняков именно в XII веке, а не, допустим, в IX, когда с юго-востока на Киев также нападали многочисленные враги, а страна была, без сомнения, гораздо менее развитой и могучей? Но еще существеннее другое: ведь именно в начале XII века набеги половцев (не говоря уже о других кочевых племенах) почти полностью прекратились!.

Выдающийся специалист по истории «кочевых» народов С. А. Плетнева, опираясь на исчерпывающее исследование источников, составила выразительную таблицу, демонстрирующую хронологию и интенсивность половецких набегов на Русь[499]. Из таблицы явствует, что наибольший половецкий натиск приходится на 1090-е годы, затем имеет место постоянное снижение «показателей», а между 1120 и 1150-м годами не было ни одной атаки половцев, нанесшей сколько-нибудь значительный ущерб Руси! В этом нет ничего удивительного, ибо Владимир Мономах сумел нанести половцам такие сокрушительные удары и в то же время проводил по отношению к ним столь взвешенную политику, что немалая их часть в 1018 году предпочла вообще удалиться на тысячу верст от границы Руси, на Кавказ, где половецкие воины, в частности, стали своего рода наемниками правителя Абхазского царства[500] Давида Строителя, а оставшиеся у границ Руси половцы всецело «замирились». И нападения половцев на Южную Русь вновь становятся нередкими и наносящими ущерб только с 1160-х годов, — то есть тогда, когда «центр» Руси уже находился в недосягаемом для них Владимире.

Величие Киева имело к этому моменту в большей мере исторический, нежели живой современный смысл. Мощь и действенность Руси как бы перелились к северу. Это, кстати сказать, со всей ясностью выразилось позже в «Слове о полку Игореве», где после рассказа о вызванном набегами половцев «золотом слове со слезами смешанном» тогдашнего киевского (уже, в сущности, «областного»…) князя звучит обращение к князю Владимирскому Всеволоду Большое Гнездо (внуку Владимира Мономаха):

«Великий князь Всеволод! Не помыслишь ли ты прилететь издалека, отцовский золотой престол поберечь? Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать»… и т. д. (перевод Д. С. Лихачева). То есть Киев предстает уже только как «отцовская» реальность (отец Всеволода Юрий Долгорукий в самом деле правил в Киеве), а сыновья уже перенесли в далекий северный край наследное могущество.

Один из крупнейших русских историков новейшего времени Д. Н. Насонов полагал, что уже Владимир Мономах замышлял перенести центр Руси к северу[501], хотя окончательно осуществил это в 1157 году его внук, старший брат Всеволода Большое Гнездо Андрей Боголюбский, вполне сознательно и добровольно ушедший в 1155 году из Киева во Владимир, где он (беру только одну сторону дела) за кратчайший срок выстроил монументальный собор Успенья Богоматери (1160) и церковь Покрова Богородицы на Нерли (1165), которые не только не уступали зодческим достижениям Киева, но и в определенных отношениях далеко превзошли их и принадлежат к величайшим творениям мировой архитектуры.

Создание новой столицы — и это, конечно, имело исключительно важное значение — было неразрывно связано с традицией Киева. Начать с того, что сам тот ландшафт, в котором Мономах основал город Владимир, был во многом схож с киевским (это отмечено целым рядом исследователей), особенно если учитывать, что Клязьма в XII веке являла собой могущую быть сопоставленной с Днепром, гораздо более полноводную реку, чем ныне. Нет оснований усомниться, что Владимир Мономах избрал место для строительства города-крепости, исходя именно из этого. Но и его внук Андрей Боголюбский предпочел сделать своей столицей этот совсем еще юный город (хотя поблизости находились существовавшие уже не менее полутора веков крупные города — Ростов и Суздаль), основываясь, по-видимому, и на этих соображениях.

В 1164 году Андрей создал монументальные Золотые ворота Владимира, с очевидностью соотнесенные с киевскими. А киевские Золотые ворота, в свою очередь, восходили к цареградским, константинопольским. Нельзя переоценить и тот факт, что, отправляясь в 1155 году навсегда во Владимир, Андрей Боголюбский взял с собой, как сказано в Лаврентьевской (составленной, кстати, уже именно во Владимире) летописи, «икону святую Богородицю, юже принесоша в едином корабли с Пирогощею из Царя-града… и украсив ю и постави и в церкви своей Володимери».

Речь идет об одной из двух (вторая — «Богородица Пирогощая») наиболее ценимых на Руси икон византийского происхождения, — так называемой «Богородице-Умиление» («Елеуса»). Известнейший искусствовед В. Н. Лазарев (1897–1976) отметил: «Можно было бы многое сказать… о той колоссальной роли, которую Владимирская икона сыграла в развитии русской государственности и культуры… Фигурируя почти во все критические моменты русской истории (впоследствии, в 1480 году, она была перенесена из Владимирского Успенского собора в Успенский собор Московского Кремля. — В. К.), Владимирская икона неизменно оставалась одной из наиболее почитаемых святынь России»[502]. Нельзя не сказать и о том, что в Древней Руси эта икона считалась (хоть безосновательно) творением евангелиста Луки и, таким образом, символизировала связь Владимира не только с Константинополем, но и с древнейшим, первоначальным христианством.

Исследователь, посвятивший жизнь культуре и истории Владимирской Руси, Н. Н. Воронин, писал, что в деятельности Андрея Боголюбского выразилось стремление «всеми средствами поднять и укрепить значение своей новой столицы и доказать ее равноправие с „матерью градов русских“ Киевом и самим „восточным Римом“ — Царьградом»[503].

Вместе с тем в новом центре Руси возникают и совершенно новые черты государственности, культуры, духовности. Так, именно здесь складывается столь существенный для последующего русского бытия проникновенный культ Богородицы: «…Андрей Боголюбский установил во Владимире особое почитание Богоматери. Ей ставились храмы, ей организован был новый праздник — Покрова… Летопись времени Андрея Боголюбского и строилась как цепь чудес Богоматери. Летописцы стремились доказать, что Владимир и владимирские князья находятся под особым покровительством Богоматери… Это настойчивое восхваление Богоматери начинается в летописи приблизительно с 1160 г. — года построения во Владимире собора Успения Богоматери…»[504]

Разумеется, это только одно из выражений новой эпохи русского исторического бытия. Но нам сейчас важнее задуматься о другом — о том, что новое бытие в глубине Руси создавали, в основном, люди, пришедшие из собственно Киевской, южной Руси.

Как уже сказано, начало Владимирской Руси положил — вполне осознанно или, быть может, без такого прямого осознания (но это в определенном смысле еще более значительно, ибо свидетельствует о непосредственном проявлении в действиях личности воли самой Истории) — один из величайших киевских князей Владимир Мономах.

Что же касается его сына, Юрия Долгорукого, то он почти всю свою жизнь провел во Владимирской Руси, — хотя и не в самом Владимире (где он, правда, выстроил княжеский двор и — в 1128 году — храм, посвященный его небесному покровителю святому Георгию), а в тридцати верстах от него к северу, в Суздале. Но он все же еще тянулся к Киеву и в самом конце жизни стал князем Киевским; само его прозвание «Долгорукий» объясняют стремлением и способностью владеть и Владимирской, и Киевской землями.

Но, как сказано в одной из летописей, «князь великий Андрей Юрьевич приде ис Киива на великое княжение и отселе бысть великое княжение в Володимере»[505].

Возможно, эта запись выразила более позднее осмысление совершившегося, и общепризнанным, «официальным» великим князем Руси, правящим уже не в Киеве, но во Владимире, стал не сам Андрей, а его младший брат и преемник Всеволод Большое Гнездо, чье правление во Владимире началось в 1176 году. Но, по существу, эта запись верно оценивает событие.

Вглядываясь в ход русской истории, мы видим, что великие или подлинно выдающиеся государственные деятели X–XI веков — Ольга, Святослав, Владимир, Ярослав — нераздельно связаны с Киевом. Следующий крупнейший правитель, Владимир Мономах, закладывает первый камень новой, северо-восточной Руси. А его действительно выдающиеся преемники — Андрей Боголюбский, его брат Всеволод Большое Гнездо, Александр Невский (внук Всеволода) — это уже деятели Владимирской, а не Киевской Руси.

Но вполне понятно, что во Владимирскую Русь переместились отнюдь не только князья и их ближайшее окружение. Дело шло о самом широком, поистине народном переселении. Это с полной очевидностью выразилось, например, в переносе во Владимирскую Русь целого ряда названий городов и даже рек (что является своего рода исключительным фактом в истории и свидетельствует с несомненностью о «массовом» переселении). Едва ли не первым осмыслил эти явления В. О. Ключевский. Приведя дошедшие до нас гордые слова Андрея Боголюбского о Владимирской Руси, которую он «городами и селами великими населил и многолюдной учинил», Ключевский ставит вопрос о том, «откуда шло население, наполнявшее эти новые суздальские (то есть, иначе говоря, владимирские. — В. К.) города и великие села», и говорит следующее:

«Надобно вслушаться в названия новых суздальских городов: Переславль, Звенигород, Стародуб, Вышгород, Галич, — все это южнорусские названия, которые мелькают чуть ли не на каждой странице старой киевской летописи… Имена киевских речек Лыбеди и Почайны встречаются в Рязани, во Владимире-на-Клязьме, в Нижнем Новгороде. Известна речка Ирпень в Киевской земле… Ирпенью называется и приток Клязьмы во Владимирском уезде… В древней Руси известны были три Переславля: Южный, или Русский… Переславль-Рязанский (нынешняя Рязань) и Переславль-Залесский… Каждый из этих трех одноименных городов стоит на реке Трубеже. Это перенесение южнорусской географической номенклатуры на отдаленный суздальский Север было делом переселенцев, приходивших сюда с Киевского Юга… Наконец, встречаем еще одно указание на то же направление колонизации… в народной русской поэзии. Известно, что цикл былин о могучих богатырях Владимирова времени сложился на юге, но теперь там не помнят этих былин и давно позабыли о Владимировых богатырях. Зато богатырские былины с удивительной свежестью сохранились на далеком севере. О Владимировых богатырях помнят и в центральной Велико России… Как могло случиться, что народный исторический эпос расцвел там, где не был посеян, и пропал там, где вырос? Очевидно… эти поэтические сказания перешли вместе с тем самым населением, которое их сложило…» В. О. Ключевский обращает внимание и на тот факт, что уже «Юрий Долгорукий, начав строить новые города в своей Суздальской волости, заселял их, собирая людей отовсюду и давая им „немалую ссуду“…»[506]

Нельзя усомниться и в том, что во Владимирскую Русь переселялись из Киевской люди наиболее деятельные и, пользуясь современным определением, культурные. Об этом безусловно свидетельствуют уже хотя бы те великолепные храмы, которые были воздвигнуты за краткий срок, начиная с середины XII века, во Владимире и рядом на Нерли, в Переславле-Новом (как его нередко в те времена называли), Юрьеве-Польском (город, основанный в честь своего небесного покровителя Юрием Долгоруким), Суздале и т. д.

Но вернемся к вопросу о причинах этого перемещения центра Руси во Владимир. Как уже было сказано, оно реально совершилось именно тогда, когда набеги степняков на Южную Русь почти полностью прекратились (и возобновились, и нарастали именно по мере того, как основные силы Руси перетекали во Владимирскую землю). Вообще (об этом также шла речь выше) к 1120-м годам половцы оказались совершенно бессильными в борьбе с Киевской Русью, и значительная часть их даже удалилась на Кавказ. В содержательной работе А. И. Попова отмечено «несомненно верное указание летописи на то, что в первой четверти XII в. половцы были почти полностью вытеснены русскими за пределы этих (южнорусских. — В. К.) степей»[507]. Речь идет при этом о «воинственных» половцах; «мирная» же их часть, в сущности, вошла тогда в состав Руси. Поэтому популярное, как это ни странно, и до сих пор объяснение «переноса» столицы Руси на север половецкой опасностью лишено сколько-нибудь серьезных оснований.

Есть и гораздо более масштабное истолкование «ухода» Руси подальше от Степи: «предчувствие» монгольского нашествия, которое началось через сто тридцать лет после того, как Владимир Мономах приступил к закладке фундамента Владимирской Руси, и спустя восемьдесят лет после того, как Андрей Боголюбский перенес центр Руси из Киева во Владимир. И хотя приход неведомых до того монголов был, как известно из многих источников, полнейшей неожиданностью для современников, в этом толковании, пусть даже не лишенном мистического оттенка, есть свой смысл, — но смысл, раскрывающийся только во всей целостности истории Руси. Исходя из знаменитого шлегелевского определения историка как пророка, обращенного вспять, есть все основания утверждать, что если бы главная мощь Руси осталась ко времени монгольского нашествия вблизи Степи, судьба государства и культуры была бы, без сомнения, существенно иной и, возможно, вообще не создалась бы великая держава по имени Россия…

Говоря об этом, я отнюдь не присоединяюсь к столь модным ныне «альтернативным» рассуждениям об истории. Никакой «альтернативы» не было и не могло быть, так как, начиная еще с Владимира Мономаха, шло последовательное и неуклонное перемещение Руси на север. Это явно был единственный исторический путь страны. Но те, кому это интересно, вправе видеть в движении Руси на север судьбоносный смысл, связанный с грядущим нашествием монголов.

На мой же взгляд, важнее и плодотворнее другой аспект проблемы: в начальной истории Руси ее «центр» находился близко к южной границе (от Киева до притока Днепра реки Рось, которая так или иначе была пограничной, всего лишь полтораста верст); на границе располагался и другой, северный «центр» Руси — Ладога. Днепр выводил Русь в Черное море, а Ладожское озеро и вытекающая из него Нева — в Балтийское. И в этом заключалось глубокое и богатое историческое содержание: для созидающейся великой государственности и культуры необходима была эта прямая открытость в мир. Само собой напрашивается естественное сопоставление: Петр Великий в 1703 году перенес столицу из глубины страны на морскую границу с Западом. А в XII веке осуществился как раз обратный исторический ход: перенос центра в глубь страны, в ее условный «центр».

Этот перенос, это поистине великое переселение было, без сомнения, чрезвычайно нелегким делом: ведь даже по прямой линии Владимир отстоит от Киева на тысячу километров; к тому же на водных, речных путях приходилось преодолевать тяжкие волоки, а по дорогам через могучие девственные леса (напомню, что Владимирская земля называлась и «Залесской») нужно было не только проезжать, но и в прямом смысле прокладывать путь. И тем не менее переселение свершилось.

Как отмечает современный украинский историк, из южной Руси во Владимирскую «шли в плодородные районы ополий[508] земледельцы, градостроители, ремесленники, художники-иконописцы, зодчие, книгописцы»[509].

Стоит упомянуть еще об одной точке зрения, присущей русской историографии: Киев, мол, потерял первенствующее значение потому, что половцы и другие степные племена перерезали столь важные для этого города торговые пути на юг и юго-восток; именно потому Киев и «захирел». Но это умозаключение имеет заведомо поверхностный характер. Во-первых, как показал еще выдающийся востоковед А. Я. Якубовский (1886–1953) в своей работе «Дешт-и-Кыпчак (Половецкая степь) в XI–XIII вв. до прихода монголов», «было бы глубочайшим заблуждением считать, что между русскими… и кочевой половецкой степью отношения сводились только к постоянной вражде… отношения между русскими князьями и половецкими ханами не мешали нормальному ходу торговли. Купцы со своими товарами свободно проходили с одной стороны на другую, нисколько не рискуя подвергнуться нападению… Ипатьевская летопись под… 1184 г. сообщает… „Едущим же им и устретоста гости, идущь… ис Половець, и поведома им, яко Половци стоять на Хороле“. Приведенный факт — не случайное явление. Свобода прохода караванов через враждебные лагери весьма характерна»[510].

Во-вторых, совершенно верно говорится в очерке Р. М. Мавродиной «Киевская Русь и кочевники» (здесь дан обзор изучения проблемы, начиная с XVIII века) по поводу сокращения торговли Киева с югом в XII веке: «…во времена господства половцев в Причерноморье торговые пути уже не играли такой большой политической роли… иначе в Русском государстве нашлись бы силы для защиты этих путей, как было, например, в X–XI вв.»[511].

И в самом деле: торговля с Византией, Закавказьем, Хорезмом, Багдадом, которая на ранних этапах истории Руси была одним из существеннейших проявлений необходимого тогда «выхода» в мир, во всю евразийскую Ойкумену, в XII веке уже не имела прежнего — первостепенного, в определенном смысле даже решающего для развития русской государственности и культуры — значения. И торговая роль Киева ослабела вовсе не по воле половцев, а по внутренней «воле» самой истории Руси.

Разумеется, торговля — лишь одна из сторон того «выхода» в мир, о котором идет речь. Роль Киева как «центра», находящегося тем не менее — как ни странно — очень близко к тогдашней границе Руси, снизилась к XII веку не только в этом плане, но и в целом ряде отношений. И именно поэтому стал и возможен, и необходим перенос столицы в «действительный» центр Руси.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.