Глава 1 СОСЛОВИЕ РУССКИХ ЕВРОПЕЙЦЕВ
Глава 1
СОСЛОВИЕ РУССКИХ ЕВРОПЕЙЦЕВ
Мы не поступимся своим священным правом владеть людьми!
Князь Щербатов
Идеология императорского периода
В идеологии петровской и послепетровской эпохи Россия была государством, оторванным от Европы коварными монголами. То она была частью Европы, а потом ее оторвали от Европы, и она «нахлебалась татарщины». Вполне официально ставилась задача «вернуться в Европу».
В этой идеологии дворянство оказывалось «европеизированным» слоем. Так сказать, теми, кто уже в Европу вернулся. Получается, что сама их принадлежность к Европе не столько уже дело факта, сколько дело официальной идеологии.
Всегда и везде после модернизации все люди нового европейского общества становились просто самыми обычными, немудрящими европейцами – без особых идей. Нет ведь ничего особенно выдающегося в том, чтобы быть европейцами – так же, как очень трудно гордиться тем, что ты северянин или южанин, блондин или брюнет. Потомки норманнов – норвежцы, бывшие дети волка из рейнских лесов, немцы, осознавали себя частью Европы. Ну, часть и часть… «Я – европеец», и все тут. Такое же самоопределение, описание себя, как «я – блондин». Дальше что?
Конечно, в умениях и талантах есть нечто и возвышающее. Быть образованными и умелыми почетно. Европейцы среди необразованных крестьян выделяются и входят в верхушку общества – особенно пока их мало.
Так могут сливаться два типа самосознания: нейтральный, цивилизационный, и уже не очень нейтральное самосознание «лучших людей». Пока идет рывок модернизации, европейцы и правда как-то «лучше» остальных. Но это имеет и обратную силу: можно считать себя лучше окружающих просто потому, что ты – европеец.
К тому же в Российской империи (недавней Московии) быть европейцем – это значит выделяться идеологически. Европеец – это звучит гордо. Просвещенный человек лучше непросвещенного не потому, что умеет читать и получает новые возможности. А потому, что быть просвещенным человеком лучше и правильнее, ритуально чище, чем непросвещенным.
В этом была и чисто европейская идеология. И нечто очень, очень русское…
Ведь в средневековой Московии XVI–XVII веков Русь считалась святой землей, в которой все было абсолютно священно и праведно. Любая мелочь, включая обычай класть поясные поклоны, спать после обеда или сидеть именно на лавке, а не на стуле, была не просто так, а священным обычаем. Отступиться от него значило в какой-то степени отступиться и от христианства. Дмитрия Ивановича, «Лжедмитрия», осуждали, в частности, за бритье бороды, за то, что не спал после обеда.
Когда Василий III по просьбе второй жены сбрил бороду (1515), специально по этому поводу собрался церковный Собор. И постановил: бороду немедленно отпустить!
В эти священные установки нельзя было вносить никаких изменений. Внести означало не просто отойти от заветов предков, но и усомниться в благодатности Святой Руси.
А все остальные страны, и восточные, и западные, рассматривались как грешные, отпавшие от истинной веры. Конечно, русские цари организовывали новые производства, заводили «полки нового строя» и, нанимая немецких и шотландских инженеров и офицеров, ставили их над русскими рабочими и солдатами – просто потому, что они владели знаниями, которых у русских еще не было. Но даже в конце XVII века прикосновение к «инородцу» опоганивало; входить к нему в дом и есть его пищу было нельзя с религиозной точки зрения.
Немцы оставались теми, кто используется, но у кого почти не учатся. А русское общество бешено сопротивлялось всяким попыткам его хоть немного изменить.
В спорах о реформах Петра I, обо всей петровской эпохе совершенно справедливо отмечается, что Россия должна была учиться у Европы и сама становиться Европой – если не хотела превратиться в полуколонию и погибнуть в историческом смысле. Но совершенно не учитывается этот важнейший факт: для того чтобы учиться у Европы, надо было разрушить представление о странах «латинства» как о грешных странах, религиозно погибших землях. А одновременно надо было разрушить представление о России как совершенной стране, в которой все свято и ничего нельзя изменять.
Петр поступил так же, как тысячелетием до него поступил князь Владимир: силой заставил принять новую систему ценностей! Владимир «перевернул» представления древних россов: свое родное язычество объявил признаком дикости, а веру в Перуна и Мокошь – неправильной верой в бесов. А чужую веру, веру врагов-византийцев, чьи храмы было так весело грабить, объявил истинной верой, которую хочешь не хочешь, а придется теперь принимать.
Так же все перевернул и Петр I: Святую Русь объявил отсталой и дикой, несовершенной и грубой. Грешные западные страны, населенные чуть ли не бесами, объявил цивилизованными и просвещенными, источником знания и культуры. В такой перевернутой системе ценностей само собой получалось, что грешная, ничтожная Русь просто обязана перенимать мудрость у праведного ученого Запада. Теперь как раз немецкая одежда повседневна на обритых дворянах, на свадьбе же бородатых шутов их одевают в русскую народную одежду, а в гимназиях XVIII века русскую одежду будут заставлять надевать лентяев и двоечников. В НАКАЗАНИЕ – как столетием раньше надевали немецкую.
Когда А.В. Суворов решил вместе с женой принести церковное покаяние, в Георгиевскую церковь села Началова они с женой явились: «он в солдатском мундире, она в крестьянском сарафане» [10. С. 124].
В Саранске архимандрит Александр принял Пугачева с крестом и поминал во время молитвы «государыню Устинью Петровну». С него сняли ризы, обрезали волосы, надели мужицкий армяк и сослали на вечное заточение. «В указе было велено вывести Александра в одежде монашеской. Но Потемкин отступил от сего, для большего эффекта» [11. С. 357].
Петр I и не думал отменять противопоставление Россия – Запад, давно существовавшее в сознании россиянина; он только поменял знаки на противоположные. То, что было со знаком «плюс», стало восприниматься со знаком «минус», и наоборот.
Раздвоение сознания (а по-научному – шизофрения)
А было и не только возвеличивание Запада до пределов просто неприличных. Было и прямое кощунство.
Петр женится на Екатерине Скавронской, крестным отцом которой при перекрещивании в православие был его сын Алексей (потому она и стала «Алексеевной»). И получилось, что женится-то он не только на публичной девке, но еще и на своей духовной внучке…
Петр I присвоил себе титул «отец отечества», а в религиозной традиции «отцом» может быть только духовное лицо, «отцом отечества» – только глава всей Русской православной церкви.
Петр I допускал называть себя «богом» и «Христом», к нему постоянно относили слова из Священного Писания и церковных песнопений, которые относимы, вообще-то, только к Христу. Так, Феофан Прокопович приветствовал Петра, явившегося на пирушку, словами тропаря: «Се Жених грядет во полунощи», а после Полтавской битвы 21 декабря 1709 года Петра встречали словами церковного пения, обращенного к Христу в Вербное воскресенье: «Благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних, Бог Господь и явися нам…»
Священников из восставших стрелецких полков вешали на специальной виселице в виде креста, и вешал их палач, одетый священником, и казнь оборачивалась из – девкой над самой христианской верой, кощунством, сатанинским хихиканьем.
Петр I основал Всешутейный и Всепьянейший собор, который мог восприниматься только как кощунственное и притом публичное глумление над церковью и церковной службой.
Доходило до удивительных совпадений, о случайности которых я предоставляю судить читателю…
Пришествие Антихриста ожидалось в 1666 году, а когда оно не исполнилось, стали считать 1666-й не от рождения Христа, а от его воскресения, то есть в 1699 году. За несколько дней до наступления этого года, 25 августа 1698 года (следует помнить, что год начинался 1 сентября), Петр вернулся из своего заграничного путешествия, и его возвращение сразу же ознаменовалось целой серией кощунственных преобразований: борьба с русской национальной одеждой, с бородами, перенос празднования Нового года на 1 января (как в неправедных западных странах).
Не случайно же именно в это время пошли нелепые, но закономерные слухи – что настоящего Петра за границей немцы подменили, «заклали его в Стекольне (в Стокгольме. – А. Б.) в столб», а вернулся на Русь вовсе не Петр, а немец-подменыш, не человек, нелюдь…
Получалось, что Петр прекрасно вписывался в образ Антихриста и, по сути дела, ничего не имел против этого образа. И правда, неужели Петр не знал, как воспринимаются эти его действия? Несомненно, он просто не мог этого не знать.
Многие поступки Петра и не могли восприниматься иначе! Своими поступками Петр провозглашал, что он Антихрист, так же верно, как если бы он это о себе заявлял!
Понимал ли он, у кого, по представлениям его подданных, изо рта и носа исходит дым, когда с дымящейся трубкой шествовал по улицам Москвы?
Если бы Петр шел по улицам Москвы и громко кричал: «Я Антихрист!» – и тогда эффект был бы не больше.
Да и сами офицеры и солдаты – в мундирах иноземного образца, с бритыми физиономиями… Ведь бесов на иконах XVII века изображали обритыми и в немецких сюртуках и кафтанах! Так что когда солдаты (да еще под командой немца-офицера) тащили в Преображенский приказ одетого по-русски, бородатого старообрядца, это могло восприниматься только так: бесы волокут христианина в преисподнюю. Ведь чудовищная жестокость следствия, пытки огнем были повседневной, обыденной практикой. Без особенного напряжения фантазии современники могли представить себе застенки Преображенского приказа своего рода земным филиалом ада, в который бесами ввергаются православные, и за что?! За христианскую веру….
У обритого офицера в немецком мундире, даже предельно лояльного к царю, династии Романовых и к Российской империи, не мог не возникать вопрос: кого же мы защищаем, кому подчиняемся и за кого, за что в бой идем… А сами мы, получается, кто?! Защитник и слуга отечества оказывался, мягко говоря, в довольно сложном и весьма неясном положении.
Многие «нажитки» петровского времени оказались потрясающе живучи: например, на века стало хорошим тоном ругать эту «дикую» Россию и находить в ней самые невероятные недостатки (даже и те, которых нет).
Стало хорошим тоном сквернословить, кощунствовать, все подвергать эдакому ироническому сомнению.
Самый верный России, самый приличный и нормальный человек начинал жить как бы в двух разных мирах одновременно. Он осознавал себя русским человеком… Но одновременно все русское считалось диким и отсталым, худшим, чем европейское. Дворянин был православным – но глумился над православием и вообще над верой в Бога. Он был частью русского народа – и в то же время чем-то вроде французского или немецкого эмигранта.
«Черт меня судил родиться в России с умом и с талантом!»
«Клянусь, я не хотел бы иметь других предков, и никакой другой истории, кроме истории моих предков!»
Оба эти высказывания принадлежат одному и тому же человеку – Александру Сергеевичу Пушкину – и сделаны на протяжении двух недель одно от другого. Типичный признак раздвоения сознания, как и было сказано.
Другие последствия этого «петровского перевертыша» аукались странно, причудливыми соединениями, казалось бы, несоединимого: то пудовыми веригами под кружевами светского вертопраха времен Екатерины, то судорожным церковным покаянием Григория Потемкина сразу же после дичайшего загула; то стремлением часто богохульствовавшего и постоянно ругавшегося матом Суворова на старости лет уйти в монастырь.
Идеология лучших людей
Дворянство традиционно считало себя «лучшими людьми», кастой избранных. По мнению все того же А.С. Пушкина, цель дворян, не обреченных бороться за кусок хлеба и обладающих множеством привилегий, именно такова: стать лучшими людьми в государстве. Самыми культурными, самыми порядочными и честными.
Читатель вправе не согласиться, но во многом так оно и было. В дворяне мог попасть человек не особенно умный и культурный. В конце концов, плохое знание французского не делает человека умнее. Но определенными личными качествами он вынужден был обладать. Дворянин получал свои привилегии за службу. Или за гражданскую – за образованность, умение организовывать и управлять. Или за военную – то есть еще и за храбрость. Если он даже рождался дворянином, он должен был проявлять высокие нравственные и деловые качества – или исторгался из рядов дворянства.
Информация к размышлению: во время бунта Пугачева больше трехсот дворян, мужчин и женщин, были повешены за отказ признать Пугачева своим законным государем, Петром III, и присягнуть ему.
Как это делалось, очень хорошо описал А.С. Пушкин в своей «Капитанской дочке». Люди стояли под виселицей и прекрасно понимали, что их ожидает. Очень часто здесь же стояли их жены и дети; человек видел, что они разделят его участь. Были случаи, когда пугачевцы вешали или расстреливали детей на глазах отцов и матерей: как тех брата и сестру, которые после залпа сползлись и умерли, обнявшись. А родители? Так вот – не было случая, чтобы родители спасли детей, присягая бунтовщику. В том числе родители этих брата и сестры.
Женщины тоже могли спастись, согласившись признать самозванца. Кто им мешал отречься от мужа, даже если он не присягал? Вроде бы все склоняло как раз к «присяге» Пугачеву. Но сотни русских женщин умерли так же, как капитанша Миронова в «Капитанской дочке».
За всю историю пугачевщины только один потомственный дворянин пошел служить Пугачеву. Настоящая фамилия его – Шванвич, а у Пушкина это Швабрин. Отец этого Шванвича «прославился» тем, что во время дуэли с Алексеем Орловым Алексея окликнули, и Шванвич нанес ему удар саблей. До конца его дней правая сторона лица Алексея Орлова вечно «улыбалась» – шрам шел от уха до уголка рта. Пушкин как бы «слепил» два поколения Шванвичей.
Судя по всему, Шванвич предал не потому, что рассчитывал что-то получить от Пугачева. Сначала испугался смерти, всего-навсего, а потом пути обратно уже не было. Причем простолюдины не раз присягали Пугачеву, служили у него, а потом возвращались обратно. Под виселицей солдаты или дворовые люди, слуги помещиков, пугались и отрекались. Потом они бежали обратно, и их, что характерно, принимали. Потому что слуге можно было быть немного животным, чуть-чуть дикарем, было позволительно трусить и подличать для спасения жизни. А барину было нельзя, ему такое не прощалось. В том числе не прощалось и женщинам. Убитые Пугачевым дамы глубоко уважались обществом, но никому в голову не приходило, что они могут вести себя иначе. У Пушкина ведь тоже обе Мироновы, мама и дочка, выведены очень сочувственно, но без запредельных восторгов. А вот Швабрин совершенно омерзителен.
Шванвич сохранил тело, он пережил убитых Пугачевым. Но для всего своего сословия он безнадежно погиб социально, политически, психологически, духовно. Трудно описать всю меру отвращения, которую испытывали к нему буквально все. Во время процесса на его вопросы не отвечали даже солдаты. Дамы старались не коснуться его даже краем платья.
Шванвича сослали в Туруханск, и он там умер уже в 1830 годы, прочно всеми забытый. Не знаю, успел ли он прочитать «Капитанскую дочку» с собой в качестве персонажа.
Поколения поротые и непоротые, или Когда дворяне стали европейцами?
Общество, которое создавал Петр, только очень условно можно назвать европейским. Да, внешне дворяне становятся похожи на европейцев – манерами, одеждой, едой, утварью. Но образ жизни дворян не имеет ничего общего с жизнью европейского дворянства. Никакого разделения общественной и частной жизни, никакой частной собственности, никакого верховенства закона над произволом отдельных лиц или группировок!
Петр вовсе не давал дворянам свободу. Он сделал их еще более страшными рабами государства, чем крестьян. Во времена Петра дворянин служил всю жизнь, с 15 лет до полной дряхлости. Он должен был начинать служить с солдата или матроса и только постепенно получал офицерские чины.
Именно поэтому дворяне «записывали в службу» только что родившихся детей: пока мальчик войдет в надлежащие лета, он уже «отслужил» сколько надо и может начать службу не с рядового.
Дворяне постоянно подвергались унизительным наказаниям. История России знает такие удивительные события, как порка придворной дамы или порка боевого офицера.
В 1724 году, в очередной раз почувствовав недомогание, Петр решил, что сифилис «подарила» ему последняя любовница, жена его офицера, Прасковья… И велел мужу выпороть «негодную Фроську» за то, что одарила гадкой болезнью царя-батюшку. По мнению Петра, муж плохо порол Прасковью; мужа прогнали, а приговор привели в исполнение солдаты у дворцового крыльца.
Олимпий (Евлампий) Бутаков служил во флоте с 1688 года, с первой потешной флотилии на Переяславльском озере. Во время Северной войны Бутаков стал капитаном 18-пушечной шнявы. Однажды он на своей шняве заблудился в тумане, опоздал на 10 дней в Кронштадт, и за это был запорот почти насмерть. Во всяком случае, много лет спустя у Олимпия тряслись колени, и ходил он только с палкой[3].
Многим памятен Дмитрий Овцын, штурман Беринга. А был у него родной брат Лаврентий Овцын, и после совершения такого же «преступления», что и Бутаков – заблудился в тумане, – Лаврентий Овцын, родной брат Дмитрия, был запорот не до полусмерти, а НАСМЕРТЬ.
В этих случаях речь идет о крупных полководцах; о людях, лично известных Петру. Что же говорить о самых обычных, «рядовых» дворянах или тем более о «худородных» служилых людях, без больших богатств и без обширных связей при дворе?!
Еще в 1755 году царица Елизавета собственноручно выпорола одну из своих фрейлин: юная княжна Гагарина очень уж рано стала порхать из постели в постель, от одного гвардейского поручика к другому. Поймав блудливую княжну за ухо, царица разложила ее на диване, вооружилась розгой и порола «паршивку», «пока рука не притомилась».
С точки зрения своего общества, Елизавета Петровна не совершила ничего из ряда вон выходящего, наоборот: покарав «негодницу» «из своих царственных ручек», она проявила себя как Богом данная императрица, вторая мать; как заботливая пожилая дама, которой только и оставлять на попечение дочерей. А что?! Позаботилась о нравственности княжны, вот и наказала, молодец.
Спустя полгода эту же княжну царица с помпой выдала замуж, так что княжна в свои 15 лет вовсе не была ребенком по понятиям своего общества. Порка взрослой девицы, невесты, только что вернувшейся с интимного свидания, считалась делом нормальным.
Примерно в те же годы знаменитый своими гнусностями маркиз де Сад угодил в тюрьму за то, что пытался выпороть бродячую торговку. Так сказать, перейти от теории к практике, осуществить то, о чем писал в своих опасных и глупых книжонках.
В России пока нет ничего даже отдаленно похожего.
Естественно, если человек и сам себя считает холопом государства и монарха, и все окружающие о нем такого же мнения – при чем же тогда европейство?!
Реальная европеизация дворян велась не через надевание портков немецкого покроя и не через питье кофе, а путем получения привилегий.
«Подлинная эмансипация дворянства, развитие его дворянского (в европейском смысле этого слова) корпоративного сознания происходили по мере его раскрепощения в 1730–1760 годы XVIII века…» [12. С. 212].
Манифест о вольности дворянской «заканчивал почти трехсотлетний период обязательной военной службы землевладельцев и превращал их из служилого в привилегированное сословие» [13. С. 298].
Дворяне весь XVIII век осознавались европейцами на официальном уровне и все чаще считали самих себя европейцами, судьба которых – руководить диким народом и нести свет в дикий народ, чахнущий вдали от источников европейского просвещения.
Но фактически они начали становиться европейцами лишь к концу XVIII века. И показателем этого стало: дворян перестали пороть. После подавления пугачевского бунта «замечательна разность, которую правительство полагало между дворянством личным и дворянством родовым. Прапорщик Минеев и несколько других офицеров были прогнаны сквозь строй, наказаны батогами и пр. А Шванвич только ошельмован преломлением над головою шпаги. Екатерина уже тогда готовилась освободить дворянство от телесного наказания» [11. С. 355–356].
Освобождение от телесных наказаний и вообще полное раскрепощение дворян завершает Манифест 18 февраля 1762 года «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству».
В этом знаменитом Манифесте всем дворянам дается право служить или не служить вообще, а находясь на службе, в любой момент ее покидать, и в числе прочего – свободно уезжать за границу и служить иностранным государям. Ограничения невелики: правительство оставляет за собой право не отпускать в отставку офицеров во время войны и за три месяца до срока начала войны вызывать дворян из-за границы, «когда нужда востребует», и «заставлять их служить», когда «особливая надобность востребует». В остальное же время, вне особых ситуаций, дворяне могут быть вполне свободны от службы.
Учиться молодые дворяне теперь могли в России или в европейских державах, в казенных заведениях или дома.
Манифест гарантирует дворянству, что к нему не будут применяться телесные и иные позорящие наказания.
При этом Манифест возглашает, «чтоб никто не дерзал без учения пристойных благородному дворянству наук детей своих воспитывать под тяжким нашим гневом», и дворян, не служащих без оснований и не учащих своих детей, повелевал всем истинным сынам отечества «яко нерадивых о добре общем, презирать и уничижать, ко двору не принимать и в публичных собраниях не терпеть».
Но это все – уже только морализаторство, только выраженная вслух надежда, что дворяне и без побуждений со стороны закона исполнят свой общественный долг – долг служилого сословия, станового хребта государства. Но государство отпускает дворянство «на волю». И хотя эта бумага стала документом, текстом закона только тогда, когда утомленный бурной ночью император ее подписал, подготовили-то бумагу русские дворяне из Комиссии Петра Шувалова, с 1754 года готовившие такой, или по крайней мере похожий на него, документ.
Сбылась мечта российского дворянства: оно стало свободно настолько, насколько может быть свободно привилегированное сословие в феодальной стране.
И как нетрудно догадаться, в Манифесте не было сказано ни слова о крепостном праве и о праве дворян на свои имения-вотчины. Эти права как были, так и остались незыблемы.
В феврале 1762 года дворянство получает все права, все привилегии, не поступаясь абсолютно ничем. Так завершается процесс, шедший всю эпоху Дворцовых переворотов, от смерти Петра в 1725 году до воцарения Екатерины II в 1762 году. В 1785 году Екатерина II в своей «Грамоте на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства» («Жалованной грамоте дворянству»), подтверждает все, данное Манифестом 1762 года: свобода от обязательной службы, избавление от подушной подати, телесного наказания, от постоя войск. Судить дворянина мог только дворянский суд, а его имение за любые преступления не могло быть конфисковано. Только дворяне могли владеть землей и крепостными, они же владели недрами в своих поместьях, имели право разрабатывать недра, заводить заводы и торговать.
Дворяне получали право на самоуправление; в губерниях и уездах дворянские собрания созывались каждые три года, избирая уездных и губернских предводителей дворянства, судебных заседателей и капитан-исправников, возглавлявших уездную администрацию.
Правительство Екатерины II собиралось, вообще-то, дать жалованную грамоту и городам, и крестьянству, но в конце концов дало ее только горожанам. Крестьян было попросту нечем «жаловать» – дворянство получило фактически все ресурсы государства в свое, и только свое, пользование…
Всего за тридцать семь лет, прошедших со смерти Петра, дворянство приобрело несколько без преувеличения исключительных выгод, которые сформировали совсем другое, неожиданное и не предвиденное Петром положение этого сословия.
1. Потомственное дворянство сложилось как особый класс, отделенный от остальных служилых людей, и даже от службы вообще. Дворяне имеют привилегии независимо от того, служат они или нет.
2. Дворянство получает ряд гражданских прав, которых нет ни у каких других групп населения Российской империи.
3. Дворяне получают право свободно распоряжаться своими земельными владениями, и тоже независимо от того, служат они или нет.
4. Кроме того, дворяне получают:
– право продавать крестьян без земли, то есть фактическое превращение их в рабов дворянства;
– расширение судебной и полицейской власти над крепостными, почти равной власти государства, вплоть до права ссылать и отправлять их на каторгу;
– получение дешевого государственного кредита, который держит на плаву помещичьи владения независимо от их реальной доходности.
Дворянству даются огромные и все большие привилегии; все больше прав не служить, продолжая владеть имуществом, данным именно за службу; все больше власти над крепостным крестьянством. Всего за тридцать лет произошло раскрепощение дворянства: превращение его из самого забитого и бесправного сословия в самое сильное и привилегированное.
Первое непоротое поколение
К 1780 годам выросло первое непоротое поколение. Характерна история одного из Плещеевых… Парень учился в Кадетском корпусе, в Петербурге, и не привык держать язык за зубами. Несколько раз он нехорошо отзывался о царице Екатерине и ее любовниках… Парня вызвали к знаменитому Шешковскому, главе тайного сыска. Все бы и обошлось, Плещеев, скорее всего, отделался бы «отеческим внушением», но и тут язык его подвел: он нахамил Шешковскому, презрительно отозвался о его кнутобойных занятиях. Ну, и был жестоко выпорот.
Придя в казарму корпуса, парень лег лицом к стене и только глухо стонал: явно не столько от боли, сколько от лютого унижения. Товарищи поступили правильно: влили в Плещеева столько водки, что она только из ушей не вытекала, и послали за его любимой девушкой, Машенькой.
Машенька была дворянкой – но незаконнорожденной. Она училась в Епархиальном училище, для дочек священников и мещан, и у нее явно был совсем другой жизненный опыт, чем у непоротого и от того слишком впечатлительного Плещеева. То есть парню она, судя по всему, сочувствовала, помочь ему хотела, но был в ее поведении и оттенок откровенного непонимания. Что?! Здоровенный парень из-за такого пустяка еще на себя руки накладывает?!
Подхватив юбки, Машенька вихрем понеслась разбираться с любимым мальчиком. По отзывам свидетелей, с ее появлением в казарме Кадетского корпуса сделалось исключительно шумно.
– В окно выкинусь! Стеклом зарежусь! – орал пьяный Плещеев, очень жалея себя.
– Кидайся, если дурак! – орала Машенька.
Слушатели тоже хохотали и орали, веселью товарищей не было никакого предела.
Плещеев из окна не выкинулся, и правильно сделал. С Шешковским он счеты не свел – что уже куда хуже. На Машеньке он женился, и от них пошли полчища новых Плещеевых – что самое лучшее в этой истории.
Что характерно – первое непоротое поколение дворян стало и первым образованным поколением. Петр мог сколько угодно строжиться, требуя от дворян хотя бы элементарной грамотности. Одно время он даже запретил венчать неграмотных жениха и невесту. Ну, и многого ли добился? В 1780 году в Пензенской губернии были неграмотны 20 % дворян и почти 50 % дворянок – в основном старшее поколение. К поколению их детей принадлежал и незабвенный Митрофанушка – герой пьесы Фонвизина [14]. Болван Митрофанушка с его вошедшим в анналы «не хочу учиться, хочу жениться» – персонаж откровенно комедийный. По времени создания пьесы (1782) Митрофанушка – примерный современник Плещеева.
Последнее поротое и полуграмотное поколение дворян дожило до начала XIX века и покинуло сей мир в силу естественных причин: вымерло от старости.
Дети и внуки этих людей уже были по крайней мере грамотны, а многие и образованны. Можно сколько угодно смеяться над людьми, знавшими французский язык лучше русского, но это ведь тоже дворяне первого непоротого поколения.
Знание европейских языков русскому европейцу требовалось для многого – но едва ли не в первую очередь из соображений идеологии: какой же ты европеец без французского и немецкого! Но еще в эпоху Елизаветы, в 1740–1750 годы, иностранцы жаловались на «ужасный французский, который бьет как палкой по уху». Действительно, все эти «фрыштыки на пятьдесят кувертов», «заняться амуром», «делать плезир», «сотворение мемории», «творить баталию» и так далее показывают как раз чудовищно плохое знание языков.
«Смешенье языков, французского с нижегородским» – это из «Горя от ума» А.С. Грибоедова. Тогда же М.Ю. Лермонтов напишет свое:
И предков скушны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат [15.C. 32].
Как видно, для поэта 1840-х годов деды – как бы немного наивные, забавные в этой наивности полудети. Так же точно, как и в юношеском «Упыре» А.К. Толстого, предки времен войн с турками и Рымникского сражения – забавны. Бабушка главной героини, сожалеющая о старых временах и изменениях мод, помимо всего прочего, персонаж еще и откровенно комедийный [16. C. 7—69].
В те же 1840 годы несколько хулиганящих юнцов – будущий поэт и писатель А.К. Толстой, братья В.М. и А.М. Жемчужниковы – создали Козьму Пруткова. От имени этого вымышленного поэта они написали множество сатирических произведений, в том числе и «Гисторические материалы Федора Кузьмича Пруткова (деда)» [17. C.137–146]. В них они веселились как раз по поводу этих «кувертов» и «баталий». Интонация – какая и подобает внукам, резвящимся над «дедушкой из деревни».
Что делать! Для второго и третьего непоротых и образованных поколений деды, жившие в эпоху «Капитанской дочки», были уже такими патриархальными, милыми и наивными дедушками и бабушками из деревни. В том числе и потому, что второе-третье поколения говорили правильно и по-русски (без «оные на малой бумажке русскими литерами исписавши»), и по-французски.
Сколько было европейцев?
Петр I взошел на престол страны, где жило примерно 11 миллионов человек. «Примерно» – потому что точно никто не считал, не было переписей.
Когда Екатерина II вступала на престол, население Империи составляло примерно 20 миллионов человек. К концу ее царствования… впрочем, тут возникают серьезные противоречия. Н.Я. Эйдельман называет «около сорока миллионов», но в другом месте начинает говорить о «33 с небольшим». С.Г. Пушкарев называет цифру 34 миллиона. В.О. Ключевский ведет речь о 36 миллионах. Дело в том, что и тогда империя не вела переписей всего населения.
Регулярные переписи проводились в США с 1790 года, в Швеции – с 1800-го; в Британии – с 1801-го, в Норвегии – с 1815-го, во Франции – с 1831-го. Но в Российской империи первая (и последняя) перепись состоялась в 1897 году.
Ревизий же было проведено всего десять: 1719, 1744–1745, 1763; 1782; 1795; 1811; 1815; 1833; 1850; 1857-й. Но целью ревизий было не пересчитать и переписать все население, а выявить «ревизские души»: податное мужское население. Эти души включали в списки – ревизские сказки, и каждая ревизская душа считалась наличной, даже в случае смерти, до следующей ревизии (именно эти-то «мертвые души» и скупал Чичиков).
Но ревизии не проводились в Польше, Закавказье и Финляндии.
Ревизиями не охватывались дворяне, чиновники, наличный состав армии и флота, а также неподатные: отставные солдаты, ямщики, духовенство.
Старообрядцы, относившиеся к переписям агрессивно, как к попытке антихриста наложить на них диавольскую печать. Эти старались вообще никаких сведений о своем числе «антихристу» не сообщать.
В ходе ревизий учитывались только мужские души, и численность населения теперь устанавливается приблизительно, простым умножением на два. Но и число ревизских душ по V ревизии 1795 года Н.Я. Эйдельман называет 18,7 миллиона, а С.Г. Пушкарев и В.О. Ключевский – 16,7 миллиона. Даже эти «податные» души империя знала весьма приблизительно.
Мораль? Ни современные ученые не знают, ни правительство Российской империи не знало тогда, сколько же людей жило в России в XVIII веке. Оценки колеблются от 33 до 40 миллионов, а для получения точных данных нужно не только изобрести «машину времени» и «полететь» на ней в прошлое, но и организовать в Российской империи вполне современную перепись населения…
Из 34–40 миллионов треть жила в Нечерноземье – в историческом центре Великороссии, 10–12 миллионов душ – население присоединенной только что Западной Руси – современных Украины и Белоруссии; не менее 3 миллионов – население черноземной полосы, вообще-то мало освоенной из-за набегов татар. Эти набеги кончились только в 1780 году, с покорением Крыма, и русские не успели освоить черноземные лесостепи и степи. Во всей Сибири от Урала до Америки, на территории Тобольского и Иркутского генерал-губернаторств – примерно 1 миллион человек, не больше. Еще меньше на новых землях в Причерноморье, в Крыму – к 1800 году порядка 200 тысяч человек.
Из всего этого населения только 5 %, 700 тысяч, ревизских душ живет в городах, коих при «матушке Екатерине» насчитывается 610. Из менее чем 2 миллионов городского населения не больше 50 тысяч записаны в купечество. Остальные – мещане, такие же нищие и бесправные, как и крестьянство.
Деревень побольше – примерно 100 000, и получается, что в среднем в деревне живет по 300–340 человек. На юге и западе деревни побольше, с населением человек в 500, в 1000, и встречаются почаще. А Север и Сибирь совсем малолюдные, глухие, там много деревень с числом жителей в 20, в 30 человек.
62 % крестьян – крепостные, собственность помещиков, и получается, что наиболее типичный русский человек конца XVIII века – крепостной мужик; их порядка 57–58 % всего населения.
Священников в Российской империи в 1795 году было 215 тысяч человек. Но никто не скажет, сколько же было в ней протестантских пасторов, раввинов, мулл, католических ксендзов, буддистских лам и архатов в Бурятии, шаманов у «ясачных инородцев». Этих священнослужителей империя не признавала и не считала.
Даже численность образованного сословия, дворянства, приходится высчитывать приблизительно. В конце XVIII века записано в столбовые книги порядка 224 тысяч человек… Но записывали порой еще не родившихся детей, чтобы к совершеннолетию они уже успели почислиться в полках и «выслужили» бы себе право вступать в службу офицерами. А других, имеющих право на дворянство по выслуге чинов, но не успевших оформить дворянство, сосчитать не удается.
Не говоря о том, что 224 тысячи человек – это мужчины, юноши, мальчики. Чтобы получить численность сословия, опять же умножаем на два…
Чиновников в Российской империи порядка 14–16 тысяч, в том числе 4 тысячи старших, заслуженных – с I по VIII класс по Табели о рангах.
Число офицеров тоже приходится рассчитывать приблизительно, исходя из числа генералов, оно известно – 500 человек, и традиционного для русской армии соотношения 1 генерал к 30 офицерам. Итак, российский офицерский корпус конца XVIII века не превышал 14–15 тысяч.
Имеет смысл, право, учитывать это малолюдство: всей колоссальной империей с ее астрономическими расстояниями и многомиллионным населением управляет, в сущности, горстка людей. Дворяне если и не знакомы все поголовно друг с другом, то уж во всяком случае всякий выдающийся, чем-то интересный, яркий чиновник – всегда на виду. Всякий дворянин с необычными убеждениями, обширным умом, большой библиотекой, особенностями поведения сразу же выделяется, отмечается обществом.
По нынешнему миру ходит анекдот, что каждый из нас через десятого знакомого может выйти на президента США. В мире российского чиновничества и дворянства всякий всегда мог найти приятеля, родственника, знакомого, который знаком с практически любым видным лицом. Искать протекции – нетрудно.
История «капитанской дочки», Маши Мироновой, совершенно реальна. Одна из двухсот тысяч дворянок вполне могла найти влиятельную родственницу при дворе. Могла встретиться лично с царицей, просить у нее милости.
Петруша Гринев и Маша Миронова – из первого непоротого поколения дворян, жившего уже после Манифеста о вольности дворянской. Их уже можно назвать русскими европейцами.
Но и в конце XVIII века дворяне, русские европейцы, составляют исчезающее меньшинство: меньше полумиллиона человек из то ли тридцати трех, то ли «около сорока» миллионов жителей империи. То есть 1,2–1,5 % всего населения. Кучка лично знакомых членов особой корпорации привилегированных, отобранных, считающих себя солью народа, – а в чем-то и являющихся этой солью.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.