Глава 32 Воссоединение

Глава 32

Воссоединение

Снежные бураны и ледяной холод дополнили общее тягостное впечатление от зимы. Русские перешли в наступление, а немецкая армия в Восточной Пруссии начала двигаться в юго-западном направлении, чтобы попытаться вырваться из окружения. Несмотря на все предписания, гражданское население также начало покидать свои дома. Поток беженцев возрастал с каждой неделей, а когда войска пришли в движение, разгорелось ожесточенное сражение.

Я вспомнил беженцев, которые в 1940 году убегали по дорогам Франции от наступавших немецких войск. Между Сеной и Луарой они были остановлены немецкой армией. Я был поражен контрастом между поведением крестьян, которые со спокойным достоинством ехали в своих громадных повозках, захватив с собой цыплят, скот и собак, и беспомощностью горожан, толкавших перед собой детские коляски, забитые доверху всяким скарбом, или печально сидевших в перегруженных машинах, у которых кончилось горючее. Но тогда всем больным мы оказали помощь. К тому же стояло лето. В конечном итоге все они вернулись домой.

Я подумал о своих болгарских друзьях, которые оставили родную деревню в степях Северного Крыма. Они так и не добрались до своей желанной цели; они никогда не вернутся обратно домой; но во всяком случае, и в горе и в радости они все были вместе. Мужчины из Восточной Пруссии уже в течение многих лет были на войне, и женщинам приходилось все проблемы решать самим; их энергия, выносливость и мужество были выше всяких похвал. Очень часто единственными представителями мужского пола среди бредущих по дорогам потоков беженцев были лишь французские военнопленные, которые работали на фермах у местных крестьян еще с 1940 года. Они могли бы и не трогаться с места. Для них приход русских означал освобождение из плена. Однако они не желали оставаться, добровольно деля вместе со всеми тяготы путешествия в тот момент, когда в их помощи больше всего нуждались те, кому они служили так долго. Они также были преданы идеалам гуманизма.

Первые же успехи русских вызвали настоятельную необходимость перевести госпиталь в более безопасное место, и мы получили приказ двигаться в направлении Кенигсберга.

Мы решили остановиться в одной деревне, единственным свободным зданием, которое смогла подыскать для нас квартирьерская служба, был большой холодный амбар. Когда я прибыл туда, мне стали рассказывать о слишком пронырливой медицинской роте, которая прибрала к рукам все свободные помещения. Как оказалось, это была наша «старая банда». Естественно, Германн тут же вызвался найти для нас теплые помещения в частных домах, и все руководство госпиталя было размещено наилучшим образом буквально через 5 минут. Мы как следует отметили нашу встречу.

После полудня я поехал в штаб дивизии, в последнее время мне часто приходилось это делать; тогда он располагался на территории монастыря всего в нескольких километрах от деревни. Какая радость вновь неожиданно встретиться со старыми друзьями! Я направился прямо к самому начальнику штаба. Варнхаген только мельком глянул на меня и сделал вид, что не заметил. Я сел на стул и сказал:

– Могу я здесь рассчитывать на стакан водки? Погода довольно зябкая.

– Ординарец! Водки для господина медика!

Затем мы похлопали друг друга по плечу; и вскоре Варнхаген поведал мне о совершенно секретном плане, предполагавшем прорыв в юго-западном направлении. В штабе армии не нашлось ни одного человека, который хотя бы словом обмолвился мне об этом плане, и, следовательно, вверенный мне госпиталь неизбежно попал бы в окружение. Количество автомобилей было сокращено до абсолютного минимума, поскольку для них просто не было горючего, русские перерезали пути его подвоза.

Варнхаген улыбнулся и сказал:

– Ты здесь, мой дорогой друг. Почему ты до сих пор не перевелся в тыловой госпиталь?

Должен ли я был это сделать? Я преодолел громадное расстояние от Владикавказа до Варшкейтена, но мне все еще хотелось добраться до Ораниенбургских ворот. Я их не видел ни разу в жизни.

Мы попросились на прием к аббату монастыря, и он принял нас с большой сердечностью. При монастыре находился дом для престарелых, но из-за холодной погоды было невозможно эвакуировать немощных и пожилых людей, поэтому он и его монахи решили остаться вместе с ними здесь. Этот набожный человек с большими, ясными и внимательными глазами, посаженными на испещренное тысячами морщинок пожилое и благородное лицо, был, как и подобает его сану, спокоен и приветлив. Он рассказал историю своего монастыря, которая насчитывала уже несколько веков. Он был уже не первым аббатом, который решил остаться на своем посту перед угрозой вторжения с востока, но, разумеется, в отличие от своих предшественников, принявших мученический сан, он не носил меч и понимал точно так же, как и мы, что его жертва будет напрасной.

Вскоре после нашего разговора монастырь был захвачен частью, состоявшей из одних азиатов, все монахи и находившиеся на их попечении пожилые люди были убиты.

В течение ночи состоявшая ранее под моим командованием медицинская рота вынуждена была уничтожить большую часть находившегося в ее распоряжении оборудования. В качестве подарка я получил три машины, которые, в соответствии с приказом, также следовало уничтожить. Я же, в свою очередь, передал роте значительную часть имевшегося в полевом госпитале запаса простыней, их можно было использовать в качестве камуфляжа на снегу. Я был уверен, что они больше нам не пригодятся.

Я остался с Германном, Самбо и другими членами моей бывшей операционной бригады и беседовал с ними до рассвета. Им предстояло двигаться в направлении Силезии, а мне еще предстояло решить, как я буду выводить свой полевой госпиталь из этого «котла».

При тусклом утреннем освещении рота скрылась в холодном тумане, все лошади и повозки были укрыты нашими простынями. Со стороны они больше всего напоминали китайскую погребальную процессию. Через 2 дня и мы получили приказ готовиться к прорыву. Хорошо, что рота передала нам машины – хотя мне удалось сохранить всего одну из них.

Приказ о подготовке к прорыву не успел дойти до одного из полков пехотной бригады из Хиршбергера. Они прошли походным порядком по коммуникациям русских без единого выстрела, не потеряв ни одного человека, и добрались до своих казарм в Хиршбергере. Как только они туда прибыли, срочно понадобились подкрепления, поэтому их перебросили в Свинемюнде, а оттуда на кораблях обратно в Восточную Пруссию. Итак, через 3 недели они вновь оказались там – и были встречены с некоторым недоумением, смешанным со злорадством.

Я опять поехал в штаб дивизии. Варнхаген представил меня высокопоставленному штабному офицеру, к нам также присоединился и офицер разведки. Собравшись вместе, мы обсудили все возможные варианты выхода из окружения. Судя по тому, как развивалась обстановка на фронте, можно было довольно ясно представить себе дальнейшие действия русских. Мы пришли к выводу, что Кенигсберг, по всей видимости, будет окружен; поэтому лучше всего эвакуироваться не в Кенигсберг, а в Розенберг, небольшой рыболовецкий городок на берегу залива Фришес-Гафф. На память мы все сфотографировались. Я был счастлив.

Мы получили приказ занять позиции в точке, расположенной на берегу Фришес-Гафф, примерно в 12 километрах к западу от Кенигсберга. Русские острие своего удара нацелили на побережье западнее Кенигсберга, чтобы рассечь восточнопрусский «котел» на две части. Большинство частей отходило в сторону Кенигсберга – несмотря на то что у них уже был достаточно большой и неудачный опыт обороны укрепрайонов, большой город всегда привлекает солдат. Во время перегруппировки войск русские танки появились в самых неожиданных местах, и в результате этого ситуация на несколько дней вышла из-под контроля. Больше никакие приказы до меня не доходили, поэтому я решил двигаться дальше на запад. Когда я узнал о том, что в Хейлигенбейле скопилось большое количество раненых и им не оказывают необходимую медицинскую помощь, я отправился туда. Мы нашли заброшенный авиационный завод и на его территории открыли наш госпиталь. Никто не задавал мне никаких вопросов.

Хотя авиационный завод больше не работал, на его территории находилось здание, построенное, судя по всему, совсем недавно и, как мы позднее выяснили, из огнеупорных материалов. Таким образом, несмотря на то что после начала боев здание сильно пострадало от нескольких прямых попаданий, мы, по крайней мере, могли не опасаться пожара.

В течение некоторого времени территория завода использовалась в качестве транзитного лагеря для русских военнопленных, они довели его до такого антисанитарного состояния, что никто не осмеливался заходить внутрь. В течение 2 дней мы очищали и отмывали ее и только после этого приступили к работе. Первым делом мы привели в порядок административное здание. В его подвалах были оборудованы бомбоубежища, которые произвели на нас сильное впечатление своей надежностью и безопасностью. Однако Хейлигенбейль находился в пределах досягаемости артиллерийских орудий русских, так что нам толком так и не пришлось воспользоваться этими помещениями.

В течение последующих нескольких дней относительно стабильная линия фронта была прорвана, и начался заключительный этап боев за Восточную Пруссию. Прошло еще много недель до того момента, когда последний немецкий солдат покинул ее территорию. Очень скоро выяснилось, что опытные специалисты по тактике из штаба дивизии, в которой я служил ранее, оказались правы; маленький порт Розенберг, расположенный в нескольких километрах к северу от Хейлигенбейля, даже не прямо на побережье, стал главным портом, через который производилось снабжение западной группировки войск, а также велась эвакуация раненых.

Имевшиеся в нашем распоряжении 80 коек были заполнены в первый же день после открытия госпиталя, а затем начался такой наплыв больных и раненых, с которым нам еще не приходилось сталкиваться за все годы войны. Затем мимо нас потянулся бесконечный поток беженцев, который не иссякал ни днем ни ночью. Через Эльбинг дорога на запад была все еще открыта, хотя русские уже начали продвигаться вперед и в этом районе. К нам доставляли больных женщин и детей, и опять сон стал для нас недоступной роскошью. Казалось, что наши медсестры не знают усталости, но мы были вынуждены расстаться с ними. Поначалу они отказывались покидать нас – сестра Оттилия объявила, что она срежет свои волосы и переоденется в солдатскую форму, – но приказ надо было выполнять. Их вывезли на самолете и доставили в штаб-квартиру их ордена, располагавшуюся в Галле.

Однажды меня посетил капитан Регау. В течение некоторого времени у него, как у психиатра, просто не было никаких дел, и он не очень уютно ощущал себя при штабе группы армий, к которому он был прикомандирован. Я предложил ему перевестись к нам. Я открыл в своем госпитале психиатрическое отделение, и нам удалось убедить начальника медицинской службы группы армий, чтобы он перевел туда Регау.

За первый месяц пребывания в Хейлигенбейле мы приняли в нашем госпитале – подумать страшно – 13 тысяч больных и раненых. 13 тысяч! Это означает, что ежедневно нам приходилось принимать от 200 до 400 человек. А затем их еще приходилось эвакуировать. Я до сих пор не могу понять, как нам удалось со всем этим справиться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.