«Эда» (1824) и другие поэмы

«Эда» (1824) и другие поэмы

В поэме «Эда» поэт намеренно ушел в сторону как от байронической «восточной» поэмы, так и от романтической поэмы Пушкина. Новаторство Баратынского заключалось в том, что он, следуя проблематике романтических поэм Байрона и Пушкина (столкновение человека цивилизованного общества и простодушной дочери непросвещенного народа), резко противопоставил автора герою. Повествователь у Баратынского по своему духовному строю далек от «гусара», лишенного каких-либо автобиографических черт. Баратынский избрал героем поэмы человека «низких» страстей. Гусар у него – светский обольститель, наделенный нравственными пороками света. Любовь его к Эде – еще одно приключение, рассеивающее скуку. Чувство же Эды вполне серьезно. Высокий романтический сюжет Баратынский перевел в обыкновенный план. Отсюда мотивировка пребывания гусара в Финляндии вполне проста. Она связана не со свободолюбивыми порывами души, не с презрением к светскому обществу или к ложной городской цивилизации, – гусар, как военный, подчиняется дисциплине и вынужден служить в Финляндии. Разрыв с Эдой также объяснен обычными обстоятельствами: гусару вскоре надоела «любовь тоскливая» Эды, и он только дожидался дня, чтобы вместе с полком уйти на войну. Тем самым Баратынский отказался от героя с мрачной, таинственной судьбой, окруженного сочувствием автора.

Избегнув лирического тона, поэт драматизировал содержание поэмы, построенной как драма в трех актах, где гибель героини заранее предрешена. Но драматический нерв поэмы не только в этом.

Баратынский написал стихотворную повесть о противоречиях страсти, о борьбе разных чувств в душах его героев. Его волновало их развитие, переданное через внутренний конфликт. В простоте истории он усмотрел необыкновенное, исключительное философско-эпическое содержание.

Несмотря на предупреждения отца, «крутого старика», разгадавшего «негодяя» и разумом усвоенные предостережения («Нам строго, строго не велят Дружиться с вами. Говорят, Что вероломны, злобы все вы, Что вас бежать должны бы девы, Что как-то губите вы нас…»), Эда полна любви к гусару. В ее сердце вошла страсть. Пылкое чувство Эды преодолевает свойственную ей природную стыдливость, и вскоре «гибельная страсть» торжествует над целомудренной наивностью, подавляет волю бедной Эды и губит простое сердце. Внутренняя борьба, происходящая в Эде, составляет драматическую пружину поэмы. При этом характер гусара при всей его ясности предстает героине сложным и необычным. Гусар коварен, зол, ветрен, но он обаятелен и обольстителен наружным блеском. Речь его насыщена «высокими», патетическими интонациями:

Лишь мраки ночи низойдут

И сном глубоким до денницы

Отяжелелые зеницы

Твои домашние сомкнут…

…Прильну в безмолвии печальном

К твоим устам, о жизнь моя,

И в лобызании прощальном

Тебе оставлю душу я.

Эту таинственную, притягательную мощь порока, его красивую оправу чувствует на себе Эда, называя гусара-демона «лукавым духом». Баратынский вскрывает зло в обличье добра, «низкое» в красивой оболочке, скудно-простое и заурядно-обыкновенное во внешне сложном. Так входит морально-философская тема в поэму, повествующую и о том, как переплетаются красота и безобразие, порок и добродетель, обыденное и исключительное. Пристальный интерес к обыкновенному привел Баратынского к открытию необыкновенного в простом. И это выступило у него заранее определенной закономерностью, независимой от конкретно-исторических условий, которые никоим образом не влияют на характеры героев, на развитие страсти, на противоречия души, формирующие и создающие их.

Подстать Эде героиня «Бала» Нина. Если Эда испытывает на себе влияние гусара, то Нина – жрица чувственной, огненной любви – олицетворяет демоническое начало, какое некогда открылось Эде в гусаре. Но в «Эде» оно было мнимым, в «Бале» же выступило в своем истинном свете, оказывая прямое воздействие на Арсения.

Оба героя – Нина и Арсений – полны страстей, добрых и злых, которые, вырываясь наружу, губят героиню, падшую, как и в «Эде», жертвой своей исступленной любви и влечения Арсения к Ольге.

В «Цыганке» Баратынский углубил трагическую коллизию: Елецкой пылает страстью к цыганке Саре, а потом к светской девушке Вере Волховской. В этот поворотный момент его судьбы открывается мятущаяся натура героя. Обе героини наделены исключительной силы страстями, но цыганка выражает их непосредственно и примитивно, Вера же соблюдает приличия и правила светского этикета. Коллизия завершается гибелью Елецкого, безумием Сары и душевной драмой, переживаемой Верой. Несмотря на мелодраматизм романтических поэм Баратынского, в них заключались и важные художественные открытия: спаянность в одном характере добра и зла, их перелив предвещали проблематику творчества Лермонтова, а зависимость поведения от социальной принадлежности предваряли психологизм реалистической литературы.

Особняком среди поэм стоят «Телема и Макар» (1827) и «Переселение душ» (1828). «Телема и Макар» – перевод сказки Вольтера (Баратынский пояснил в примечании, что Телема означает желание, а Макар – счастие).

Поэма «Переселение душ» обычно считалась анахронизмом в творчестве Баратынского и воспринималась «сугубо формалистической стилизацией под XVIII век». Однако эта поэма писалась одновременно с поэмой «Бал» и «представляет собой нечто вроде поэтического комментария к ней»[227]. Героиня поэмы «Переселение душ» Зораида напоминает героиню «Бала» княгиню Нину, прототипом которой являлась графиня Закревская, красавица, пренебрегавшая нормами светского поведения. У Баратынского, увлеченного одно время Закревской, укрепилось, вероятно, уже сложившееся тогда представление о любви как об опасной иррациональной и демонической силе. Подобно Нине, Зораида, влюбившаяся в молодого певца, узнает, что у нее есть соперница – «пастушка молодая» Ниэта.

Чтобы одержать верх над судьбой, Зораида решила поменять свой жребий на жребий пастушки Ниэты. Это ей удалось с помощью волшебного кольца. Зораида приобретает возлюбленного и вместе с ним скромную жизненную долю, но теряет красоту и царство. И тут происходит чудо: ее прекрасная душа, вселившись в грубое тело пастушки, одухотворяет его и преображает – «Во взорах чувство выражалось, Горела нежная мечта…». Зораида жертвует собой ради любви и одолевает судьбу, но тайна такого одоления недоступна другим – это тайна любящего существа. Любовь и счастье родственных душ отныне скрыты от посторонних глаз, и с тех пор о семейной жизни Зораиды ничего неизвестно.

Помимо уверенности Баратынского в том, что обыкновенное всегда утаивает исключительное, в этой поэме важна идея духовного преображения, согласно которой душевная красота побеждает физическую непривлекательность и заставляет не замечать ее[228]. Этот огонь внутренней красоты горит в глубине души. Он – дитя высокого уединения. Подлинно великое рождается, по мысли Баратынского, вне суеты и общежительных страстей, в аскетическом удалении от соблазнов города в природу, в родовое поместье, в замкнутый круг семьи. Именно там слышнее шум человеческого мира и явственнее нестройный хор его голосов. Жизнь лучше открывается и распознается, когда поэт находится вне непосредственного воздействия «толпы», когда он держится от мира на некоторой исторической и эстетической дистанции. Благодаря такому взгляду Баратынский стремился прозреть в частных и «случайных» лирических «событиях» их всеобщий и «вечный» смысл.