Глава седьмая Тучков

Глава седьмая

Тучков

1

О чём думает человек, когда знает, что скоро умрёт? Видимо, у каждого свои мысли, свои воспоминания. Евгений Александрович, например, частенько вспоминал своё прошлое, пытаясь его как-то осмыслить… Его видная роль в борьбе с церковью, практически незаметно стала второстепенной, малозначимой. Почему? Разве так бывает?

«Ходатайство начальника СПО ОГЛУ Я. С. Агранова о награждении Е. А. Тучкова.

^{Секретно.}

Тучков Евгений Александрович происходит из семьи крестьянина бедняка. Член партии с 1917 года. В органах ВЧК-ОГПУ работает с 1918 года.

В настоящее время состоит в должности Начальника III Отделения Секретно-Политического Отдела ОГПУ.

Участвовал в 1919 г. в подавлении и ликвидации Мензелинского восстания в Башкирии.

Под руководством тов. ТУЧКОВА и его непосредственном участии была проведена огромная работа по расколу православной церкви (на обновленцев, тихоновцев и целый ряд других течений). В этой работе он добился блестящих успехов.

При его непосредственном участии проводилась в 1921 году работа по изъятию церковных ценностей в пользу голодающих.

В 1923–25 гг. им были проведены два церковных собора (Всесоюзные съезды церковников), на которых был низложен патриарх Тихон и вынесено постановление об упразднении монастырей, мощей, а также о лояльном отношении церкви к Соввласти.

На протяжении ряда лет тов. ТУЧКОВЫМ проводилась серьёзная работа по расколу заграничной православной русской церкви.

Блестяще проведена работа по срыву объявленного папой Римским в 1930 г. крестового похода против СССР.

Под непосредственным руководством и при участии тов. ТУЧКОВА была проделана серьёзнейшая работа по признанию сектантами службы в Красной Армии с оружием в руках, им ликвидирован ряд нелегальных к. р. организаций действовавших под флагом сектантских организаций.

Благодаря энергичной работе тов. ТУЧКОВА была раскрыта и ликвидирована в конце 1930 г. Всесоюзная к. р. монархическая организация церковников «Истинно-православная церковь», опиравшаяся в своей а/с деятельности на черносотенно-клерикальные круги. Организация имела множество своих филиалов — 300 повстанческих ячеек, огнестрельное и холодное оружие.

Стоящий во главе этой организации церковно-политический центр, возглавлявшийся профессором ЛОСЕВЫМ, НОВОСЁЛОВЫМ, епископом Иосифом и др. — ставили задачей объединение под флагом церкви всех к. р. сил для свержения Советской власти и реставрации монархии. Целый ряд филиалов, как например филиалы на Северном Кавказе, ЦЧО, Никольском районе Сев. Края и др. — превратились в ряд к. р. выступлений с лозунгами борьбы с коллективизацией, и ликвидацией кулачества и т. д.

Ликвидированная в 1929 г. на Сев. Кавказе повстанческая организация так наз. «имяславцев» работала под руководством церковно-политического центра «Истинно-православная церковь».

Под руководством тов. ТУЧКОВА за последние 2–3 года было ликвидировано несколько сотен крупных антисоветских организаций и группировок церковников повстанческого и террористического характера.

В деле борьбы с к. р. движением среди церковников и клерикально-монархических кругов, группирующихся вокруг церкви, ТУЧКОВ проявил огромную энергию, инициативу, решительность и находчивость. Ходатайствую о награждении тов. ТУЧКОВА Евгения Александровича орденом «Красное Знамя».

НАЧ. СПО ОГПУ Агранов

^{1 сентября 1931 года».}

Первыми наградами Тучкова за борьбу с церковью стали грамота и золотые часы, «за арест и «дело» митрополита Петра, создание смуты, связанной с митрополитом Агафангелом (Преображенским), окончательное оформление раскольничьей группы архиепископа Григория (Яцковского) и опубликование «декларации» митрополита Сергия (Страгородского)». В 1931-м году он уходил на другую работу, и хотелось хоть какой-то заслуженной оценки. Но никому уже не было до него дела. Поэтому пришлось быть понастойчивее. Решили банально просто: представление на себя напишет сам Тучков.

Как утверждает С. Бычков (автор статьи о «Чекистском «игумене» Евгении Тучкове») в архиве Е. Тучкова «сохранились страницы, где слово в слово повторяется представление Агранова: «Тучков Евгений Александрович происходит из семьи крестъянина-бедняка».

Однако ордена Красного Знамени (имеется в виду Боевого Красного Знамени) ему не дали. В конце октября 1931 года ВЦИК наградил Евгения Александровича орденом Трудового Красного Знамени. С. Бычков пишет: «В сопроводительной справке к представлению перечислены прежние награды Тучкова — «револьвер, чекистский почётный знак, грамота с золотыми часами и благодарностью по приказу». Чекистский почётный знак — это знак «Почётного работника ВЧК-1 II У» с римской цифрой «V» приказом по ОГПУ. Второй такой знак — знак «Почётного работника ВЧК-I II У» с римской цифрой «XV» он получит позднее. До почётного же звания «Заслуженного работника НКВД», установленного при Л. П. Берия, Тучков в этом ведомстве не доживёт…

2

«Пользуясь методами, общими для всего ГПУ, Тучков кстати и некстати применяет ко всем арестованным епископам, священникам и верующим общую для всех 72-ю статью уголовного кодекса: «Несоблюдение декретов об отделении церкви от государства».

Казалось бы, статья эта имеет определённый, узкий смысл, точно характеризующий преступление — несоблюдение декретов. Однако предъявляется она лицам, совершенно не противодействующим декретам об отделении Церкви от советского государства. Под 72-ю статью ГПУ подводит, что ему угодно.

В делах находящихся на Соловках духовных лиц, присланных в лагерь по 72-й статье, я видел такие обвинения:

Противодействие изъятию церковных ценностей.

Монархическая пропаганда.

Церковная контрреволюция.

Воспитание детей в религиозном духе.

Натравливание одной части верующих на другую и многое другое», — рассказывает в книге «Записки бежавшего (Соловецкая каторга)» Александр Клингер.

Как мы помним, Тучков был на приёме у товарища Сталина дважды: 18 и 26 февраля 1930 года. Кстати сказать, в постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 года «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизацию) в восьмом пункте говорилось: «Срочно пересмотреть законодательство о религиозных объединениях в духе полного исключения какой бы то ни было возможности превращения руководящих органов этих объединений (церковные советы, сектантские общины и пр.) в опорные пункты кулачества. Поручить оргбюро ЦК дать директиву по вопросу о закрытии церквей». Комментируя этот документ, Д. А. Волкогонов в книге о Ленине подчёркивает: «По инициативе Совета Труда и Обороны, одобренной, разумеется, Политбюро, началось снятие церковных колоколов. Каждый год спускался специальный план (как на добычу руды), сколько тонн бронзы получить на печальной ниве обезглавленных церквей.

Политбюро, например, 11 мая 1933 года утверждает «в целях обеспечения автотракторной промышленности колокольной бронзой… увеличить годовой план бронзы с 5200 до 6300 тонн…». И дальше даётся разнарядка по областям:

Московская область — 670 тонн колокольной бронзы;

Ленинградская — 335;

Северный Кавказ — 120;

Средняя Волга — 130;

Ивановская область — 200 и т. д.

Церкви постепенно закрывались и после массового погрома. Пустели соборы. Скорбно стояли на сельских пригорках обезображенные, без куполов, храмы. Теперь уже безмолвно, печально, обречённо. Правда, иногда откуда-то из глубин поруганного национального и религиозного сознания, а может, просто от безысходности выплёскивались мятежные протесты.

В сентябре 1938 года тогда ещё заместитель народного комиссара внутренних дел Берия доложил Сталину, что Некрасовским райисполкомом Ярославской области было принято решение о закрытии церкви и снятии колоколов в селе Чёрная Заводь. Приехали руководители района. Собралась толпа, стали раздаваться крики: «Караул!», «Грабят!», «Пьяные бандиты приехали». Церковники установили круглосуточное дежурство у церкви. Руководители района растерялись…

Сталин, недочитав донесения до конца, размашисто набросал в углу листа: «Т. Маленкову. Прошу проверить и доложить. Арестовать организаторов. И. Сталин».

Так всё же, что произошло в феврале 1930 года, заставившее Сталина вызвать Тучкова?

Именно в феврале, а точнее в начале февраля, папа римский Пий XI «заявил о начале «крестового похода молитв» против СССР, где совершаются гонения на религию и верующих. Одновременно он призвал европейские государства поставить условием признания СССР уважение им принципов свободы религии» (М. И. Отдельский (М. И. Одинцов). Ватикан и Советская Россия: поиск компромисса. 1920–1928 гг.).

А позднее, в ходатайстве начальника СПО ОГПУ Я. С. Агранова о награждении Е. А. Тучкова, будет написано: «Блестяще проведена работа по срыву объявленного папой Римским в 1930 г. крестового похода против СССР».

3

О том, как работал Евгений Александрович Тучков и его помощники, рассказывает Александр Мазырин, иерей, магистр богословия, кандидат исторических наук, доцент кафедры Истории Русской православной церкви ПСТГУ («Сто дней Русской Православной Церкви под управлением Ярославского викария (комментарий в свете веры)»?): «Жесточайшие гонения, которые претерпела Русская Православная Церковь в 1920–1930-е годы, не могли не отразиться на положении её высшего управления. С лета 1922-го по лето 1923 года, после ареста святых Патриарха Тихона и его Заместителя митрополита Ярославского Агафангела (Преображенского), управление Православной Российской Церкви было фактически обезглавлено. Ситуация могла повториться в конце 1926 года, после того как в заключении оказались Патриарший Местоблюститель священномученик митрополит Крутицкий Пётр (Полянский) и два его Заместителя: митрополиты Нижегородский Сергий (Страгородский) и Петроградский Иосиф (Петровых). Тоща, ввиду крайнего оскудения высшей православной иерархии, во главе церковного управления на сто дней должен был встать даже не правящий архиерей, а всего лишь викарий Ярославской епархии, не имевший, к тому же, высшего богословского образования. Этим архиереем стал архиепископ Угличский священномученик Серафим (Самойлович)».

В то время органы Госбезопасности активно вели поиски высшего иерарха, который бы принял условия легализации церковного управления, выдвигаемые властью. Весьма красочное описание действий начальника VI («церковного») отделения Секретного отдела ОГЛУ можно найти в очерке Б. В. Апушкиной «Крестный путь преосвященного Афанасия (Сахарова)»: «Перед тем как митрополит Сергий стал заместителем Местоблюстителя, его роль Тучков предлагал тем архиереям, имена которых стояли в завещании Патриарха, т. е. митрополитам Агафангелу и Кириллу. Рассказывали, что митрополиту Агафангелу запретила идти на это одна блаженная (слепая Ксения) из г. Рыбинска, которую он очень почитал, сказав: «Если согласишься, то потеряешь всё, что раньше приобрёл». Когда же Тучков вызвал митрополита Кирилла, последний дал согласие на занятие этой должности, но не принял предложенного условия. «Если нам нужно будет удалить какого-нибудь архиерея, вы должны будете нам помочь», — сказал Тучков. «Если он будет виновен в каком-либо церковном преступлении, да. В противном случае я скажу: «Брат, я ничего не имею против тебя, но власти требуют тебя удалить, и я вынужден это сделать». — «Нет, не так. Вы должны сделать вид, что делаете это сами и найти соответствующее обвинение!» Владыка Кирилл отказался. Говорят, он ответил: «Евгений Александрович! Вы не пушка, а я не бомба, которой вы хотите взорвать изнутри Русскую Церковь!»

Конечно, труд Е. В. Апушкиной является скорее агиографическим, чем историческим. Однако факт ведения Тучковым переговоров со священномучеником Кириллом о судьбе высшего церковного управления в начале 1927 года сейчас уже подтверждён документально, равно как и факты давления на высшую церковную власть, с тем чтобы она расправилась с неугодными ОГЛУ иерархами.

Не добившись желаемого от митрополита Агафангела и Кирилла, Тучков вновь обратился к архиепископу Серафиму. В составленном в 1930 году неизвестным автором «Обзоре главнейших событий церковной жизни России за время с 1925 года до наших дней» об этом эпизоде было сказано так: «В это время архиепископ Серафим Угличский вызван был в Московское ГПУ, где Тучков предложил ему принять известные условия «легализации». На это архиепископ Серафим ответил отказом, мотивируя его тем, что не считает себя полномочным решать основные принципиального характера вопросы без находящихся в заключении старших иерархов. После трёх дней содержания архиепископа Серафима в ГПУ Тучков отпустил его в Углич (…)»

Сейчас уже стало возможным восстановить некоторые детали тех переговоров Тучкова с архиепископом Серафимом. Интересные подробности в своих воспоминаниях (дошедших, правда, через небеспристрастного посредника) сообщил келейник Угличского архиепископа М. Н. Ярославский: «Владыка мне говорил, что ему, как главе Церкви, власти тогда предложили Синод… И указали кого — членами Синода. Он не согласился… И сразу получил три года Соловецких лагерей… Но он Церковь никому не передал, а написал или сказал, что объявляет автокефалию каждой епархии… Так как глава Церкви — лишний кандидат в тюрьму… И его после этого тут же освободили… А вскоре был освобождён митрополит Сергий… И им был создан Синод из тех членов, которые власти предлагали владыке Серафиму… Но когда они это ему предлагали, владыка Серафим выдвинул своих всех членов… Я знаю, что он называл митрополита Кирилла… «Так он же, — говорят, — сидит». «Так он же у вас сидит, освободите его…»

Недавно было открыто письмо архиепископа Серафима, которое, в целом подтверждая свидетельство М. Н. Ярославского, позволяет внести в него некоторые уточнения. Из этого письма следует, что предложение Тучкова об учреждении Синода или Совета епископов действительно имело место. Как видно, святитель Серафим в связи с этим предложением претерпел внутреннее борение. Письмо от 7/20 марта 1927 года «дорогому о. Архимандриту» (Неофиту (Осипову), по нашему предположению) было написано в момент, когда решение архиепископом Серафимом было окончательно принято. «Я давно прозревал, — писал он, — что Совет Епископов — это гибель для Церкви и моя гибель. Я поставил точку. — Когда я дойду до точки, тогда уже никакие адские силы не могут поколебать меня. Ибо эта точка внушена промыслительной Десницей Божией, поддержана страданием и кровью наших страдальцев и верным решением Вашим и многих, подвижников слова и дела. Слава Богу».

Далее архиепископ Серафим описывал свою беседу с Тучковым. «Разговоров больших не было. Я сказал, что без совещания старейших иерархов не может быть авторитетным и наш Синод. «Кого Вы называете старейшими иерархами?» — «Всех местоблюстителей, всех заместителей — итого 9, а именно: Митрополита Арсения, Никандра и др.».

Можно заметить, что митрополит Кирилл здесь прямо не назван, но, как известно, в списке кандидатов в местоблюстители он был первым. Очевидно, он здесь также имелся в виду, и Тучков это понял. Реакция была незамедлительной. «Что было! — писал далее святитель Серафим. — Это был выстрел из большой пушки. «Как смотрит Митрополит Агафангел?» — «Он такого же мнения». И ещё пуще и больше. «У нас есть дела (неразборчиво) части». Я только махнул рукой на его угрозы всё пропечатать, я мог ему сказать, что всё пустое — дутое. И снова понижение тона — хотел, видимо, запугать. Но запугивать-то нечем. «Подумайте». «Отправьте в комнату», — обращается к чиновнику.

Думал я до 4 часов дня, вернее, читал Св. Евангелие. Понятное настроение. Решение принято. В 4 часа вызывают. «Ну что, передумали?» — «Что же мне передумывать, я сказал, больше говорить нечего». «Иван Васильевич, — обращается к чиновнику, — знаете ли, что нам предлагает архиепископ Серафим? Собрать чёрную сотню. Это открытая контрреволюция. Нет, нужно, видно, послать его в Соловки. А сейчас приготовьте бумагу в приём арестованных». Как они мне показались жалкими людьми».

Иван Васильевич, к которому обращался Тучков, — это его заместитель и будущий преемник в должности начальника VI отделения СО ОПТУ И. В. Полянский. Как видно, угроза отправить архиепископа Серафима в Соловецкий лагерь, о которой писал его келейник, действительно имела место. В тот раз она, однако, осталась нереализованной. Пробыв день в камере, архиепископ Серафим снова был вызван к Тучкову. Далее в письме шло описание продолжения разговора. «Ну, что же, передумали?» — «Нет». — «Ну, мы не злопамятны — мы освобождаем Вас и даём местожительство в Угличе, можете служить, где угодно, но управлять — ни-ни. Ни назначать, ни перемещать, ни увольнять, ни награждать». — «А как же запросы с мест, по делам текущим. Жизни не остановите — она потребует своего». — «Ну, можете отписываться. Что же Вам нужно? Ведь Вы не оставили после себя заместителей. Так и действуйте — бумаг о новом порядке управления отнюдь не рассылать. Можете писать на места, что «т. к. я, мол, лишён управления, то управляйте на местах». А если что вздумаете написать — то с верным человеком пошлите ко мне, а я посмотрю и передам Вам своё мнение. А быть может, Вы ещё увидитесь с Митрополитом Агафангелом и передумаете, и надумаете открыть совет. А пока — до свидания. Мы купим Вам билет, проводим до вокзала, а там — уезжайте в Углич и сидите спокойно». Разговор кончен. Разве ещё только добавить, что во всех разговорах я упирал на то, что я занят решением только текущих дел, я человек маленький и исполняю то, что мне поручено. «А кто же у Вас большой человек?». — «Митрополит Пётр». Снова пушка выпалила. Я больше молчу и больше слушаю. Снова в камере и, скажу Вам, что было жаль расставаться с ней — такой покой — завещание написано, дело совершено. Можно было бы своим страданием ещё более закрепить его, на всё воля Божия. Жду вечера. Но, вот, 10 часов, и часовой подаёт знак снимать сапоги и ложиться спать. Значит, думаю, Тучков надул. Ну, что же! Так, видно, нужно. Ложусь спать и спокойно засыпаю. Только что задремал, как слышу поворот ключа: «С вещами!». И я снова в приёмной. Со мной говорит уполномоченный Тучкова Иванов: «Владыка, Вы помните разговор с Тучковым?» — «Помню». — «Бели помните, то больше нечего Вам говорить, пожалуйте». Мы в автомобиль и скоро на вокзале, в комендатуре ГПУ, уполномоченный подал билет, проводил до вагона, подождал, пока тронется поезд, вежливый поклон, и я покатил до Ростова, откуда на лошадях благополучно добрался до Углича, где вчера служил вечерню при громадном стечении народа. Надолго ли? Думается, будут — это начало терзаний и мучений. А им, видимо, обезглавить Церковь рискованно».

Архиепископ Серафим не ошибался. Задача ОГПУ тогда действительно состояла не в том, чтобы оставить Патриаршую Церковь вообще без руководства, а в том, чтобы это руководство подчинить себе. Угличский архиепископ подчиняться диктату Тучкова не хотел, отговариваясь тем, что он «человек маленький». В итоге из-за грубейшего вмешательства ОГПУ во внутрицерковные дела наличный Заместитель Патриаршего Местоблюстителя фактически был лишён возможности управлять Церковью. Далее в письме святитель Серафим размышлял, как ему действовать в столь непростой ситуации: «Запрещение управлять, конечно, дутое — тут может быть и провокация. Если я напишу, что я не моту решать дела, по ч.(?) мне запрещено, то он может сказать: «Кто запретил? Что вы врёте». Могут создать дело. А посему придётся снова как-нибудь приспосабливаться. Там, где нужно писать «утверждается», можно написать «читал», где пишется «удостоить» — можно написать «на усмотрение правящего епархией». Это будет уже отписка по выражению Тучкова, а для наших будет моё согласие и санкция».

Результат беседы Тучкова с архиепископом Серафимом нашёл отражение в очередном обзоре политического состояния СССР (за февраль), датированном 7 апреля 1927 года: «В последнее время Серафим отказался от мысли образовать синод из второстепенных (главным образом викарных) епископов, разрешил оставить церковь на прежнем положении и даёт указания местам о «самоуправлении на самых широких основах», т. е. фактически предоставляет места самим себе».

4

Евгений Александрович Тучков любил иногда пройтись пешочком по своему Большому Комсомольскому переулку.

До 1932-го и после 1993-го он назывался и называется Большой Златоустинский. В честь Иоанна Златоуста. Название же возникло в XVIII веке и было дано по Златоустовскому монастырю. Начинается переулок от Мясницкой улицы напротив Фуркасовского переулка, проходит на юг, пересекает Лучников переулок справа, Малый Златоустинский переулок слева и заканчивается на Маросейке напротив Большого Спасоглинищевского переулка.

И вот он идёт в новенькой форме по тротуару, недавно пошитая гимнастёрка туго перетянута командирским ремнём, сверкают до блеска начищенные сапоги, фуражка надвинута почти до бровей. И очень хорошо на душе, потому как редко ему доводилось вот так вот запросто пройтись по городу, который пленил однажды и навсегда…

Вернувшись в Москву с Урала, Тучков не мог налюбоваться красавицей, в которой он стал большим человеком — вершителем судеб иерархов Русской православной церкви.

Тридцатые годы в столице были особенными. Строилась канализация, улицы стали убирать с помощью техники. Работали подметальные машины и поливомоечные агрегаты. Росло количество больниц, детских садов и библиотек. По улицам города уже привычно проезжали троллейбусы, автобусы и такси. Работали более двух тысяч государственных и кооперативных магазинов, более четырёх тысяч палаток, более трёх тысяч лотошников и десятки официально зарегистрированных рынков. Что и говорить, выросло и население златоглавой аж до четырёх миллионов человек.

Всё радовало, всё придавало некую весёлость и хорошее настроение. О прошлом не думалось, потому что оно было беспорочно правильным. По крайней мере, так казалось тоща…

Работа, ничего не поделаешь. Не до сентиментальностей. Есть свои, а есть чужие. Враги они однозначно чужие…

Как тут не вспомнить Виктора Некрасова: «Читая последнюю книгу Абрама Терца (он же Андрей Синявский), я живо рисую себе образ следователя, ведущего следствие. Диалог презанятнейший, и чуть ли не со слезами на тазах у этого самого следователя.

«Ах, Андрей Донатович, Андрей Донатович! Вы думаете — мы не люди? Думаете — не больно? У меня у самого маленький ребёнок. Чуть побольше вашего. Звать Наташей. Знаете, утром или вечером подойдёшь к кроватке. «Наташа, говорю, Наташа, папка пришёл с работы». А она смеётся, прыгает на своих тоненьких ножках. «Папка! — говорит. — Папка!»

Этой, первой, встрече следователя и подследственного посвящено много страниц и в диалоге, очевидно, много сочинённого уже впоследствии, для развития и углубления художественного образа (право писателя), но с интересом читая эти страницы, я невольно вспоминаю своих следователей и некое, весьма существенное, высказывание самого Андрея Донатовича:

— Знай, дорогой Вика, что теперь у них не в моде бить по рылу и выкручивать руки. Сейчас они все интеллигентные, образованные, всё про Чехова да Пушкина, ужом в душу к тебе заползают, по имени-отчеству называют. И ты попадаешь на удочку.

И другой, тоже весьма достойный человек, Иван Дзюба, вернувшись из тюрьмы, говорил мне:

— Главное, В. П., не ищите в следователе человека. Может, дома, с женой, с детьми он человек, а здесь он на работе. Не поймёте этого, и вам конец».

5

«Обвинительное заключение по делу граждан: Белавина Василия Ивановича, Феноменова Никандра Григорьевича, Сгадницкого Арсения Георгиевича и Гурьева Петра Викторовича по 62 и 119 ст. ст. Уголовного Кодекса» было напечатано отдельной брошюрой в 1923 году. Уже в наше время его переиздали в «Актах Святейшего Патриарха Тихона», сохранив абсолютно все пометы, сделанные его рукой при ознакомлении со своим делом.

Как утверждают исследователи, «в следственном деле патриарха Тихона в архиве ФСБ собраны материалы, послужившие источником для создания обвинительного заключения — протоколы допросов обвиняемых и свидетелей (в том числе — первый допрос патриарха Тихона 5 мая 1922 г., не учтённый в нумерации допросов патриарха в «Актах Святейшего Патриарха Тихона…»), а также специально запрошенные для составления обвинения следователем Я. С. Аграновым документы целого ряда судебных дел о сопротивлении изъятию церковных ценностей — дела трибуналов Новгородского (Старая Русса), Иваново-Вознесенского, Ростовского (Донского), Смоленского, Петроградского, Московского, Шуйского, Тульского, Витебского, Череповецкого, Чувашского, Рыбинского, Костромского, Астраханского, Гомельского, Ярославского, Екатеринбургского. Далеко не все собранные следствием материалы нашли хоть какое-то отражение в обвинительном заключении. Достоверно судить об этом можно будет лишь тоща, когда учёным, изучающим историю Русской Православной Церкви, станет известен весь объём следственного дела патриарха Тихона — за пределами традиционно упоминаемых сегодня 28 томов».

И тем не менее после прекращения дела патриарха Тихона, по словам Тучкова, работа его отделения с патриархом осложнилась. Как пишет кандидат исторических наук Н. А. Кривова, «будучи под следствием, Тихон «всецело находился под влиянием» ГНУ, а обновленчество имело главный аргумент своей агитации против него — то, что он не свободный, а подсудимый человек. «Амнистированный Тихон, по мнению Б. А. Тучкова, стал значительно смелее и наши советы для него стали не обязательны. Обновленческое течение значительно упало духом, имея в лице Тихона весьма сильного и освобождённого от суда противника». Именно это, вероятно, заставило чекистов буквально через месяц после данного признания Е. А. Тучкова начать новую кампанию против патриарха Тихона.

В это время патриарх был уже тяжело болен. Ещё в январе 1925 г. консилиум врачей посчитал опасным для здоровья Тихона нахождение его в занимаемом помещении и рекомендовал переселиться в другое. Но просьба патриарха к Е. А. Тучкову о выделении ему помещения в Богоявленском монастыре на Никольской улице осталась безответной. Патриарха поместили в частную лечебницу Бакуниных на Остоженке. 21 марта 1925 г. находящегося в лечебнице Тихона допросил помощник начальника VI отделения СО ОПТУ М. Д. Соловьёв. Вопросы касались составления патриархом списков архиереев канонических и находящихся в живоцерковном расколе с отметками о репрессиях со стороны властей и отправки этих списков за границу для печати, а также подготовки Вселенского Собора и связей патриарха с зарубежьем.

Вероятно, сразу же после допроса патриарха М. Д. Соловьёв оформил постановление об избрании меры пресечения Тихону. Планировалось предъявить ему 73-ю статью Уголовного кодекса и инкриминировать составление сведений о репрессиях, применяемых советской властью по отношению к церковникам с целью её дискредитации. Однако графа об избрании меры пресечения М. Д. Соловьёвым не была заполнена, очевидно оставлена до решения вопроса на более высоком уровне. Не проставлена и дата, кроме «марта 1925 г.», когда ОГЛУ собиралось предъявить патриарху новое обвинение.

Таким образом, за несколько дней до смерти патриарха ОПТУ вновь открывает следственное дело в отношении него. Но смерть не позволила свершиться ещё одному акту беззакония. Только 19 июня 1925 г. Особое Совещание при Коллегии ОПТУ постановило в связи со смертью патриарха Тихона дело № 32 530 по обвинению Белавина Василия Ивановича по 59-й и 73-й статьям Уголовного кодекса прекратить».

История сохранила и два случая покушения на патриарха Тихона. В первом некий «сумасшедший» набросился на вышедшего из алтаря епископа, но когда увидел, что это не патриарх, не нанёс ему повреждений.

Во втором, а произошло это 9 декабря 1923 года, поздно вечером, был убит келейник патриарха Яков Полозов. Как свидетельствовал очевидец, во время убийства патриарх находился в той же комнате, сидя в кресле, но убийца его не видел.

«В следственном деле, — рассказывает Дмитрий Сафонов, — имеется целая подборка документов по этому убийству. Как следует из агентурной записки, направленной Е. Тучкову, 9 декабря в 19 часов 30 минут в приёмную Патриарха проникли два человека, которые убили Якова Полозова двумя выстрелами в голову и грудь». По Москве сразу же стали распространяться слухи о том, что целью нападения был сам Патриарх, а келейник был убит; защищая его. Как вспоминала жена убитого, после убийства «моментально приехали сотрудники ПТУ во главе с Тучковым, который сразу же заявил, что здесь дело рук белогвардейцев. На следующий день Патриарх направил Тучкову записку, в которой сообщал, что обнаружилась пропажа двух его шуб, и просил посодействовать похоронам келейника на кладбище Донского монастыря. Б. Тучков сам подготовил для «Известий» текст заметки под названием «Убийство в квартире Тихона». Официальной версией случившегося стала версия ограбления…»

Сегодня можно лишь предположить, что убийство келейника планировалось лишь с одной целью — оказать давление на патриарха.

Келейник (секретарь и доверенное лицо) Яков Полозов познакомился с патриархом Тихоном в самом начале XX века, когда приехал на заработки в Америку и устроился сторожем в православном храме Нью-Йорка. В это время Тихон как раз был архиепископом Алеутским и Северо-Американским. В 1902 году Якову Полозову предложили занять освободившееся место келейника. Предыдущий был рукоположен в священство. С тех самых пор они не расставались…

13 января 1925 года патриарх решил переехать в клинику доктора Бакунина на Остоженке.

Из воспоминаний врача частной лечебницы на Остоженке Эмилии Бакуниной: «О том, что патриарх Тихон очень болен, в Москве было известно; его положение стало серьёзным после того, как в Донском монастыре, в одной из комнат отведённого ему помещения, неизвестными лицами был убит его келейник, как говорили — по ошибке, вместо самого патриарха. Патриарх ещё не был очень старым, в нашей лечебнице ему исполнилось шестьдесят лет, но жизнь в постоянной тревоге, домашний арест в монастыре, которому он был подвергнут, и в особенности толпа посетителей, отказывать которым в приёме он не хотел и не мог, тяжко отзывались на его сердечной болезни. Было важно подвергнуть его больничному режиму и создать часы обязательного отдыха, который был ему необходим, и внимательному наблюдению и лечению, которое единственно могпо продлить его жизнь. Кроме давнего хронического воспаления почек и общего склероза, за последнее время у него появились припадки грудной жабы, особенно участившиеся после происшедшего у него на глазах убийства.

Привезли патриарха на следующий день. Высокого роста, прямой, седой, очень худой, на вид гораздо старше своих лет. Несмотря на плохое состояние, он хорошо собой владел, ни на что не жаловался, хотя видно было, что очень нервен и возбуждён. Приехал он на своём постоянном извозчике; с ним прибыли два его келейника, один — бесцветный монашек, другой — светский, сын его друзей.

Постоянными врачами патриарха были профессор К. и его ассистент доктор П. Оба продолжали навещать его и в лечебнице. После их консультации с врачами лечебницы патриарху был предписан полый покой, ванны и укрепляющее лечение.

Мы поместили его в небольшой светлой комнате, которая ему понравилась, придав ей, по возможности, «домашний» вид. Комната белая, с окном, выходящим в сад, с видом на Зачатьевский монастырь. Белая тюлевая занавеска, покойное кожаное кресло, небольшой письменный стол. Было воспрещено пускать к больному посетителей без разрешения врачей.

Больной был особенно доволен, что его окно выходит в сад. Когда наступила весна, он любовался видом на монастырь и говорил:

— Вот хорошо! И зелени много, и птички.

Были у него свои иконы, стоявшие на маленьком столике, покрытом скатертью, и перед ним лампадка. На стене висела единственная картина: два мальчика смотрели с моста вдаль.

Когда он чувствовал себя лучше, то много читал, сидя в кресле у кровати. Читал Тургенева, Гончарова и «Письма Побеносцева».

В облачении, белом клобуке и с посохом патриарх казался очень видным и торжественным. Обычно его водили под руки, делая это не столько ввиду его слабости (он был ещё достаточно бодр), сколько как бы для почёта. Честь выводить его приняли на себя одна из сиделок и муж кастелянши, относившиеся к нему с величайшим вниманием и исключительной заботливостью. Но когда патриарх лежал или сидел в кресле в своей комнате, он сразу превращался в больного и жалкого старичка. Здесь он надевал старый и потёртый зеленоватый подрясник, устраивался поудобнее и, видимо, радовался возможности посидеть одному и воспользоваться столь редким для него досугом.

Из наших врачебных предписаний труднее всего было соблюсти самое главное и важное — покой для больного. Со дня переезда его в лечебницу не было отбоя от посетителей, одни из которых приходили по делам, другие — навестить патриарха. Были такие, «не пустить» которых было очень трудно. На другой же день явился в лечебницу Тучков, заведующий отделом ГПУ, за которым числился патриарх. Вызвал меня и потребовал свидания с «гражданином Белавиным». Тучков — среднего роста, плотный, крепко скроенный и сшитый полуинтеллигент, обходительный и достаточно развязный. Я сказала ему, что видеть больного сейчас нельзя, так как врачами предписан ему полный покой; всякое волнение для него опасно.

— А что, разве патриарх опасно болен?

— Грудная жаба всегда опасна, а кроме того, у него болезнь почек.

— Так что, он может у вас скапутиться?

Я ответила, что при такой болезни патриарх может умереть от сердечного припадка.

— Как же вы не побоялись принять его в лечебницу? Ведь если он у вас умрёт, фанатики могут обвинить вас в том, что вы способствовали его смерти.

Объяснила Тучкову, что смерть пациента всегда тяжела и что нередко близкие винят в смерти не болезнь, а лечивших врачей. И всё-таки мы должны принимать в лечебницу всех, кому нужны медицинская помощь и уход. Впрочем, нам не приходится опасаться таких обвинений со стороны лиц, близких к патриарху; наша лечебница достаточно в Москве известная.

— А чем вы его кормите?

— Даём то, что предписано врачами.

— Ну а со стороны ему ничего не приносят?

— Со стороны мы разрешаем ему принимать только фрукты.

— А, это хорошо, что вы со стороны не принимаете.

Не знаю, насколько была искренна такая заботливость Тучкова: боялся ли он возможных случайностей или только хотел знать, насколько бережно охраняется патриарх в лечебнице.

На этот раз на немедленном личном свидании он не настаивал и приехал снова только через два дня, когда патриарх мог его принять».

Перед каждым визитом Тучкова патриарх старался скрыть своё волнение шуткой и непременно говорил:

— Вот завтра приедет ко мне «некто в сером».

Бесконечные «беседы» патриарха с чекистами, их принудительное «вождение» его рукой превратились в непрестанные моральные пытки. Не потому ли, как отмечают очевидцы, «он будучи по природе спокойным человеком дрожал от волнения и раздражения, когда ему докладывали о приезде» чекиста.

Перед смертью патриарха врач Эмилия Бакунина застала его в припадке грудной жабы. «Он был очень бледен, уже не мог говорить и только показывал рукой на сердце. В глазах был смертельный ужас. Пульс ещё был, но тотчас же стал исчезать. Впрыскивания камфоры и кофеина не произвели никакого действия.

Через несколько минут патриарх скончался». Было около 12 часов ночи.

Тут же послали за митрополитом Петром и позвонили в Донской монастырь. Но «едва появился Пётр, как вслед за ним приехал Тучков и с ним два человека». «Когда кто-то из врачей спросил Тучкова, как узнал он о смерти патриарха, Тучков только улыбнулся и ничего не ответил».

«7 апреля в 23 часа 45 минут умер в лечебнице Бакунина (Остоженка, 19) бывший патриарх Тихон в присутствии постоянно лечивших его врачей: Е. Н. Бакуниной, Н. С. Щелкана и послушника Тихона Пашкевича.

Смерть произошла от очередного приступа грудной жабы. Кроме перечисленных врачей, Тихона консультировали профессора: Кончаловский В. П., Шервинский, Плетнёв К. К. и ассистент — доктор Покровский (бывавший у Тихона ежедневно). В день смерти у Тихона была консультация специалистов по уху, горлу и носу…

Утром 8 апреля Тихон был, после предварительного обряда, доставлен архиереями на свою квартиру в Донском монастыре, где и предположены похороны», — сообщат «Известия» 9 апреля 1925 года (№ 081, стр. 4).

«Патриарх умер во вторник шестой седмицы Великого поста, — пишут А. Левитин и В. Шавров. — В среду, 8 апреля 1925 года, гроб с телом патриарха был установлен в Соборном храме Донского монастыря. Тотчас потянулись к монастырю длинные очереди, начались самые многолюдные в истории Русской Церкви похороны.

Год и три месяца назад, в январе 1924 года, Москва видела другие похороны — похороны В. И. Ленина. Аналогия напрашивается сама собой: в похоронах патриарха приняло участие не меньше людей, чем в похоронах Ленина. Прощание с покойным продолжалось и в том, и в другом случае в течение пяти суток — и в том, и в этом случае ни на минуту не прекращался нескончаемый поток народных масс к гробу. Очередь к Колонному залу Дома союзов протянулась от Охотного ряда к Страстной площади, очередь к Донскому монастырю тянулась к Калужской заставе. Каждый желающий проститься с покойным должен был в обоих случаях посвятить пять или шесть часов. И в январе 1924 года, и в апреле 1925 года многие москвичи проводили в очереди бессонные ночи. Следует отметить, что и социальный состав провожающих обоих покойных деятелей в последний путь не был столь различен, как это могло бы показаться на первый взгляд: многие участники похорон патриарха отмечают большое количество «бывших», как тогда любили выражаться, в очереди, тянущейся к Донскому монастырю. Однако нельзя забывать и о большом количестве рабочих, подмосковных крестьян, советских служащих».

Как утверждал лечащий врач патриарха, «за три месяца пребывания в лечебнице у него не было припадков грудной жабы, но организм был совершенно расстроен, и надеяться было можно лишь на некоторое продление его жизни, а не излечение».

И всё-таки по утверждению настоятеля храма Ильи Пророка в Обыденном переулке в Москве отца Александра Толгского, умершего в 1962 году, после признаний, сделанных ему во время исповеди одного из врачей больницы Бакунина, у него не было ни малейших сомнений в том, что патриарх Тихон был отравлен…

6

Из письма Е. А. Тучкова из Ростовской области сыну зимой 1940 года:

«Нахожусь сейчас в совхозе, в 60 км от железной дороги. Это поездка не то, что первая в Ивановскую область очень трудная. Мне надо обслуживать лекциями 7 совхозов, а они друг от друга находятся на расстоянии 20–40 км. Здесь всё время стояли морозы и снежные бураны. И вот в такую погоду приходится ездить на подводах, т. е. быть по 4–5 часов в открытом поле. Ночевать приходится так же — где попало. В избах холод, столовых нет, а где проходят лекции помещения не отоплены. Словом, очень всё неважно. Хорошо, что я взял с собой хлеба, а то здесь совсем его нельзя купить. Жаль, что не взял валенок… Через час пойду в клуб читать лекцию «Наука и Религия». Народ антирелигиозными лекциями не особенно интересуется, всё приходится звать и звать. Сейчас очень интересуются международным положением. Меня прямо закидали об этом вопросами. Меня просили прочесть на эту тему лекцию, но я отказался, провёл беседу…»

7

В отличие от патриарха Тихона жизнь Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского) оказалась ещё более мученической…

Когда в ноябре 1926 года его приговорили к трём годам ссылки, ему это наказание ещё не казалось таким страшным…

11 марта 1931 года митрополит Пётр (Полянский) пишет письмо Ивану Васильевичу Полянскому, бывшему заместителю Тучкова, а теперь его сменившего на посту начальника отделения: «Многоуважаемый тов. Иван Васильевич!

Пользуясь дозволением, решаюсь беспокоить вас настоящим письмом. Уполномоченный ПП ОГПУ по Уралу тов. Костин сообщил мне, что к Евгению Александровичу отправлено на распоряжение дело по расследованию о ведении мною якобы пораженческой агитации среди населения села Абалак и села Хэ. В протоколах допроса даны показания относительно клеветнического характера этого обвинения. О чём и перед вами заявляю со всей решительностью и добавляю, что моя ссыльная жизнь протекала в большой сфере неприязни трёх обновленческих священников Абалакского, Хэнского, поначалу скрывавшего своё обновленчество, и Абдорского. В данном случае, надо полагать, прежде всего фигурировала материальная сторона дела. В их храмы я не ходил, а глядя на меня, уклонялись от посещения и верующие, которых и без этого было незначительное количество. Абдорский священник между прочим стремился в Хэ, но потерпел поражение, приписав последнее, конечно, моему влиянию, хотя я стоял совершенно в стороне. Та листовка от имени старосты Вятской епархии, которая, как я слышал, была распространена и по Москве, говорят, дело его рук. В обвинении указаны и предметы агитации: близкая война и падение советской власти, а также упоминается о том, что я руководил будто бы церковниками для активной борьбы с нею. Какая наглая ложь, даже слышать неприятно. (…)

Очень прошу Евгения Александровича и вас проявить ко мне советскую справедливость. Не откажите в ускорении выяснения моей дальнейшей участи и дайте мне возможность испытать чувство свободного человека. Всёж-таки, Иван Васильевич, не теряю надежды, что в конце концов мы протянем друг другу руку взаимного доверия. Одно только жаль, что конец-то мой уже у дверей. Седьмой месяц сижу и положительно задыхаюсь без пользования наружным воздухом (только 20 минут поздним вечером). Не имею также подходящего питания и испытываю лишения со стороны ухода, столь необходимого вследствие моей крайней слабости и начинающих появляться обмороков. И в моральном отношении нахожусь в каком-то безвыходном тупике…» (Акты Святейшего Патриарха Тихона).

В заявлении от 27 марта 1931 г. он уже пытается всё объяснить самому председателю ОГПУ В. Р. Менжинскому: «Решаюсь просить у Вас милостливого отношения к моему настоящему положению. Мне была назначена пятилетняя ссылка, которую я отбывал на далёком севере среди жесточайших морозов, постоянных ветров-буранов, скупого примитива во всём и голи во всём. (Я постоянно стоял на краю могилы. [Я постоянно был лицом к лицу со смертью].) Но годы прошли, оставалось до конца ссылки 4 месяца, и снова началось для меня повторение задов — я снова подвергаюсь аресту и препровождаюсь в тюрьму при ПП ОГПУ по Уралу. Спустя некоторое время меня посетил здесь тов. И. В. Полянский и предложил отказаться от местоблюстительства. Но такого предложения я принять не мог по следующим основаниям, имеющим для меня решающее значение. Прежде всего я нарушил бы установленный порядок, по которому местоблюститель остаётся на своём посту до созыва поместного собора. Собор, созванный без санкции местоблюстителя, будет считаться неканоническим и постановления его недействительными. В случае же моей смерти местоблюстительские полномочия перейдут к другому лицу, которое довершит то, что не сделано его предшественником. Далее, моя смена должна повлечь за собою и уход моего заместителя Митрополита Сергия, подобно тому как, по заявлению последнего, с оставлением им заместительства прекращает своё существование и учреждённый им Синод. К такому обстоятельству я не могу отнестись равнодушно. Наш одновременный уход не гарантирует церковную жизнь от возможных трений, и, конечно, вина ляжет на меня. Поэтому в данном случае необходимо наше совместное обсуждение, равно как и совместное разъяснение вопросов в связи с моим письмом Митрополиту Сергию, датированным декабрём 1929 г. Наконец, моё распоряжение, вышедшее из тюрьмы, несомненно, [вызовет разговоры, догадки] будет истолковано как вынужденное, с разными нежелательными выводами. Если вспомните, подобные распоряжения уже имели место при аналогичной обстановке, но одни из них не прошли в жизнь, а другие оказались неудачными и лишь были аннулированы, однако до сих пор не перестают нарушать церковный мир. Откровенно скажу, что лично о себе я не хлопочу: дней моей жизни осталось немного, да и, кажется, я уже потерял интерес к жизни, скитаясь в общем более 8 лет по тюрьмам и ссылкам. Я только опасаюсь, что распоряжением, с деланием наобум, могу нарушить свой долг и внести смуту в среду верующих…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.