Кронверкский проспект

Кронверкский проспект

1798. Современный Кронверкский проспект сформировался в середине XVIII века из двух проездов, из которых только один имел официальное название – Конный. Другой, дугой огибавший Петропавловскую крепость, формального названия не имел, а в просторечии назывался по-разному: «Дорога на эспланаду», «Гульбище для конных и пеших», «Дорога около Кронверка». Это была совершенно неблагоустроенная дорога, без какого-либо мощения, невские ветра гоняли над ней тучи пыли. Петербуржцы называли это место «Петербургской Сахарой». Только в 1798 году дорога получает официальное наименование: Вновь проложенная вдоль Кронверка улица.

1836. Улица приобретает статус проспекта и новое название – Кронверкский, по земляному укреплению, сооруженному в самом начале XVIII века для прикрытия Петропавловской крепости с севера. Улица проходила как раз между водным протоком – Кронверкским проливом, устроенным в тех же оборонительных целях, и земляным валом – Кронверком.

1932. В дни празднования 40-летия творческой деятельности пролетарского писателя Алексея Максимовича Горького, или «Великого Максима», как его называли современники, улицу переименовали в проспект Максима Горького. С 1914 по 1921 год он жил в доме № 23 по Кронверкскому проспекту.

Однозначный ярлык пролетарского писателя и личного друга вождя революции В. И. Ленина, присвоенный Горькому советской властью, заслонил в общественном сознании образ сложного и противоречивого человека, каким был на самом деле выдающийся русский писатель, критик и публицист, общественный и революционный деятель Алексей Максимович Пешков, взявший себе литературный псевдоним Максим Горький.

Он действительно всем своим творчеством, потенциал которого был, казалось, неисчерпаем, а возможности использования его в пропагандистских и агитационных целях безграничны, активно способствовал созданию революционной ситуации в России. Чего стоит один образ Пелагеи Ниловны в романе «Мать». Этот образ в советское время так нещадно эксплуатировался, что это не могло не сказаться на творческой репутации писателя. Достаточно вспомнить только одну эпиграмму:

Перечисляя вслух творения его,

Мы вспоминаем «Мать» – и больше ничего.

Между тем, подготовке революции он отдавал не только свой недюжинный талант писателя. Он лично участвовал в практических акциях большевиков, ходил на демонстрации, направленные против самодержавия, организовывал сборы подписей под воззваниями, принимал непосредственное участие в работе подпольных типографий. За это царские власти его не раз арестовывали, ссылали, а однажды он был даже заключен в Петропавловскую крепость.

Впрочем, очень скоро отношение к Горькому резко изменилось. Никакие революционные заслуги писателя не помешали части петроградской литературной элиты считать Горького человеком, прочно связанным с большевиками и потому глубоко чуждым русской интеллигенции. Даже известные легенды о личном ходатайстве Горького перед Лениным о помиловании великих князей и спасении приговоренного к расстрелу Николая Гумилева считались придуманными самим Горьким. Не случайно в этих легендах присутствует один и тот же сюжет: Горький заручился согласием Ленина на помилование, но московские чекисты узнали об этом и постарались, чтобы к возвращению писателя в Петроград приговор был уже приведен к исполнению.

Сразу после октябрьского переворота, особенно в 1918 году, Горькому стало ясно, что с революцией, лозунгами которой стали экстремистские призывы «Мир хижинам, война дворцам» и «Кто не с нами, тот против нас», ему не по пути. Горький начал издавать свои «Несвоевременные мысли», превратившиеся, по сути, в открытую полемику с Лениным по вопросам теории и практики революции. Он, пожалуй, был одним из первых, кто ясно увидел, что в пылу политической риторики о судьбе революции как таковой были проигнорированы отдельные судьбы сотен и тысяч лучших представителей того народа, ради которого революция якобы совершалась.

Прозрел Горький поздно, но просто полемикой не ограничился. Хорошо понимая долю своей вины за случившееся, он старался если и не искупить ее полностью, то, по возможности, как-то смягчить. По воспоминаниям современников, в то время Горький буквально помогал выживать многим петербуржцам. Сохранилась легенда, что в голодном Петрограде он выдавал справки самым разным дамам – знакомым и незнакомым – приблизительно одинакового содержания: «Сим удостоверяю, что предъявительница сего нуждается в продовольственном пайке, особливо же в молочном питании, поскольку беременна лично от меня, буревестника революции». Срабатывало будто бы безотказно.

Что бы ни говорили сегодня об этом, и в самом деле великом писателе, но силы духа от него не отнимешь. Он хорошо понимал свою роль в разжигании пламени революции. А самоирония была, видимо, простой и надежной гарантией самосохранения. От распада. Горькому это удалось. Хотя, как вспоминает один из собеседников писателя, в последние годы жизни на вопрос, каким он видит время, прожитое в большевистской России, писатель Максим Горький ответил печальным каламбуром: «Максимально горьким». Этот расхожий каламбур давно уже оброс многочисленными легендами. Согласно одной из них, в петроградской квартире Горького на Кронверкском проспекте существовала традиция: при посещении туалета каждый мог оставить свою подпись на стене. Рассказывают, что традиция оборвалась, когда Горький обиделся на кого-то из посетителей, который на самом видном месте написал: «Максим Гордый – звучит горько».

Фольклор о самом писателе естественным образом перерос в фольклор улицы его имени. Проспект Горького, как его чаще всего называли в повседневном обиходе, в народе был трансформирован в «Улицу Кой-кого», лексическое заимствование из языка бессмертного персонажа Аркадия Райкина, или «Пешков-стрит» – от подлинной фамилии писателя. Последний микротопоним пользуется исключительной популярностью в молодежной среде. Идет бабуля. Навстречу молодой человек. Бабуля спрашивает: «Скажите, пожалуйста, молодой человек, как пройти на проспект Горького». Тот отвечает: «Во-первых, не молодой человек, а чувак. Во-вторых, не пройти, а кинуть кости. В-третьих, не проспект Горького, а Пешков-стрит». Бабуля подходит к милиционеру и спрашивает: «Чувак, как кинуть кости на Пешков-стрит?» – «Хиппуешь, клюшка?!»

1991. Проспекту возвращено его историческое название – он вновь стал Кронверкским.