Пощупать соседей штыками
Пощупать соседей штыками
Первый бой между российской и польской армиями произошел 16 февраля 1919 года на территории Белоруссии у местечка Береза Картуская. В плен тогда попали восемьдесят красноармейцев. Эту дату можно считать началом российско-польской войны.
После Первой мировой поляки получили возможность восстановить свое государство, территорию которого в свое время поделили соседние державы, в том числе Российская империя. Первый лидер Польши маршал Юзеф Пилсудский стремился расширить пределы страны и строил далеко идущие планы, что привело его к прямому столкновению с Советской Россией. Он ошибочно считал ее неспособной сопротивляться. 6 мая 1920 года польские войска под командованием генерала Эдварда Рыдз-Смиглы вошли в Киев. В Варшаве царила эйфория.
У Ленина тоже имелись причины для войны с Пилсудским. Владимир Ильич думал, что, если Красная армия через территорию Польши подойдет к Берлину, в Германии вспыхнет социалистическая революция.
Сейчас историкам ясно, что Германия не была готова к революции и даже появление Красной армии мало что бы изменило. Но тогда в Москве мечтали о соединении русской и немецкой революций. Две крупнейшие континентальные державы смогли бы решать судьбу всех остальных европейских стран, в первую очередь Франции, где революционные силы тоже находились на подъеме.
Потом Ленин откровенно объяснял: политбюро пришло к выводу, что оборонительный этап войны закончился, настало время наступать:
— Мы должны штыками пощупать, не созрела ли социальная революция пролетариата в Польше?
Еще 17 марта 1920 года Ленин писал Сталину, энтузиасту идеи мировой революции: «Только что пришло известие из Германии, что в Берлине идет бой и спартаковцы завладели частью города. Кто победит, неизвестно, но для нас необходимо максимально ускорить овладение Крымом, чтоб иметь вполне свободные руки, ибо гражданская война в Германии может заставить нас двинуться на Запад на помощь коммунистам».
Ответный удар Красной армии был настолько мощным, что польские части бежали, бросая оружие. 12 июня 1920 года поляков выбили из Киева. 11 июля Красная армия освободила Минск, 14 июля — Вильнюс.
Английское правительство предложило советскому правительству прекратить военные действия и вступить в переговоры с Польшей. Англичане готовы были играть роль посредников. Лорд Джордж Керзон, британский министр иностранных дел, провел на карте очень выгодную для России линию границы.
В Москве это понимали. Троцкий предложил подписать мир с Пилсудским. Но Красная армия наступала и, казалось, ничто не способно ее остановить.
Сталин телеграфировал Ленину:
«Польские армии совершенно разваливаются, поляки потеряли связь, управление, польские приказы вместо того, чтобы попасть по адресу, все чаще попадают в наши руки, словом, поляки переживают развал, от которого они не скоро оправятся. Это обстоятельство, очевидно, хорошо известно Керзону, который старается теперь спасти поляков своим предложением о перемирии…
Я думаю, что никогда не был империализм так слаб, как теперь, в момент поражения Польши, и никогда не были мы так сильны, как теперь, поэтому чем тверже будем вести себя, тем лучше будет и для России, и для международной революции».
У Ленина возникла надежда, что удастся свергнуть правительство Пилсудского, поэтому «ультиматум Керзона» высокомерно отвергли.
Британский министр ссылался на позицию Лиги Наций, созданной после войны. Советское правительство ответило пренебрежительно: «Российскому правительству так называемая Лига Наций никогда не сообщала о своем конституировании и существовании, и Советское правительство никогда не имело случая принимать постановления о признании или непризнании им этого сообщества».
В узком партийном кругу Ленин сказал проще:
— Что такое Лига Наций? Она плевка не стоит.
23 июля, когда Красная армия наступала на Варшаву, Ленин телеграфировал Сталину, находившемуся в Харькове: «Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может, также Чехию и Румынию».
24 июля Сталин, вдохновленный видениями мировой революции, ответил Ленину:
«Теперь, когда мы имеем Коминтерн, побежденную Польшу и более или менее сносную Красную армию, когда, с другой стороны, Антанта добивается передышки в пользу Польши для того, чтобы реорганизовать, перевооружить польскую армию, создать кавалерию и потом снова ударить, может быть, в союзе с другими государствами — в такой момент и при таких перспективах было бы грешно не поощрять революцию в Италии…
На очередь дня Коминтерна нужно поставить вопрос об организации восстания в Италии и в таких еще неокрепших государствах, как Венгрия, Чехия (Румынию придется разбить)… Короче: нужно сняться с якоря и пуститься в путь, пока империализм не успел еще маломальски наладить свою разлаженную телегу, а он может еще наладить ее кое-как на известный период…»
Вооруженное восстание в Германии было подавлено. Но в Москве надеялись, что польские рабочие и крестьяне только и ждут прихода Красной армии. Будущий маршал Михаил Николаевич Тухачевский командовал наступлением на Польшу под лозунгами «Даешь Варшаву! Даешь Берлин!».
Речь, разумеется, шла не о захвате этих европейских столиц, а об экспорте революции. В Москве говорили о «революционной войне в целях помощи советизации Польши».
Дневник польской войны оставил писатель Исаак Эммануилович Бабель, который проделал этот поход в качестве сотрудника газеты Первой конной армии «Красный кавалерист». Дневник опубликовали через много лет после его смерти:
«Белёв. 15 июля 1920 года.
Взяли воззвание Пилсудского — Воины Речи Посполитой. Могилы наши белеют костьми пяти поколений борцов, наши идеалы, наша Польша, наш светлый дом, ваша родина смотрит на вас, трепещет, наша молодая свобода, еще одно усилие, мы помним о вас, все для вас, солдаты Речи Посполитой. Трогательно, грустно, нету железных большевистских доводов — нет посулов, и слова — порядок, идеалы, свободная жизнь. Наша берет!»
«Новоселки — Мал. Дорогостай. 18 июля 1920 года.
Получен приказ из Югзапфронта, когда будем идти в Галицию — в первый раз советские войска переступают рубеж, — обращаться с населением хорошо. Мы идем не в завоеванную страну, страна принадлежит галицийским рабочим и крестьянам, и только им, мы идем им помогать установить советскую власть».
Советские войска подошли к Варшаве. Казалось, Польша вот-вот падет. Но поляки ловко воспользовались тем, что фронт Красной армии растянулся, и ударили в стык между армиями Западного фронта. В историю эта победа Юзефа Пилсудского вошла как «чудо на Висле». Красная армия покатилась назад. Боевые действия продолжались и в сентябре (перемирие заключили только 18 октября 1920 года), но исход войны решила варшавская битва.
Польская война была невероятно жестокой. С обеих сторон.
Один из сотрудников Пилсудского Казимеж Свитальский, будущий премьер-министр Польши, записал в дневнике 22 июня 1920 года: «Разложение боевого духа большевистской армии дезертирством на нашу сторону затруднено в результате остервенелого и безжалостного вырезания пленных нашими солдатами…»
Член Реввоенсовета Первой конной армии Клемент Ворошилов 4 сентября 1920 года писал старому другу Серго Орджоникидзе: «Мы ждали от польских рабочих и крестьян восстаний и революции, а получили шовинизм и тупую ненависть к «русским». Поляков истреблено нами изрядное количество. Одних пленных взяли до двадцати тысяч. Изрублено и уничтожено вообще больше двадцати тысяч. Вас может поразить и удивить большое количество истребленных панов по отношению к пленным, но этому удивляться не следует, так как «паны» дерутся зверски и наносят нам большой урон. Озлобление бойцов бывает доводимо упорством поляков до максимальных пределов, а в таких случаях наши ребята рубят беспощадно. Наши потери на белопольском фронте также огромны. Мы потеряли почти весь свой комсостав, военкомов и до десяти тысяч бойцов».
Неудачи на польском фронте привели к тому, что десятки тысяч красноармейцев попали в плен. О количестве пленных идет спор и по сей день. Цифры называют разные: от ста до ста шестидесяти тысяч. По польским данным, было сто десять тысяч пленных. Из них вернулись на Украину и в Советскую Россию от шестидесяти до восьмидесяти тысяч. А что же с остальными?
Поляки уверяют, что остальные либо предпочли остаться в Польше, либо скончались в лагерях от болезней и голода.
Но еще в сентябре 1921 года нарком по иностранным делам Георгий Чичерин, обращаясь к поверенному в делах Польши в России, назвал страшную цифру: «В течение двух лет из ста тридцати тысяч русских пленных в Польше умерли шестьдесят тысяч».
Действительно, это было время эпидемий. Тиф и дизентерия косили людей, а условия в лагерях были ужасными. Но это лишь часть правды. К пленным относились отвратительно. Некоторые историки полагают, что красноармейцев сознательно гноили в лагерях. Эта история и по сей день отягощает отношения двух стран.
При подписании мирного договора Юзеф Пилсудский стремился отодвинуть государственную границу как можно дальше на восток. Хотя Ватикан, чье мнение небезразлично для набожных поляков, призывал варшавских политиков к дальновидности (см. «Новая и новейшая история, № 1/1999).
Газета «Оссерваторе романа» в передовой статье указывала: «Святой престол со времени возврата Польши к национальной жизни не переставал призывать к умеренности в том, что касалось ее намерений, включая приобретение тех территорий, большинство населения которых составляют другие национальности».
На мирных переговорах папский нунций советовал польским дипломатам проявить «осмотрительность с тем, чтобы в будущем не поставить под вопрос безопасность Польского государства». Нунций прямо сказал, что призыв Ватикана к умеренности «не просто совет, а настойчивая рекомендация». Но польские политики к совету не прислушались, что еще больше ухудшило отношения двух стран.
В своем кругу Ленин откровенно говорил о «катастрофическом поражении» в польской войне:
— Россия сказала: а мы посмотрим, кто сильней в войне. Вот как встал вопрос. Это — перемена всей политики, всемирной политики. Каковы же были результаты этой политики? Конечно, главным результатом было то, что сейчас мы оказались потерпевшими громадное поражение.
Но Ленин мало огорчался по этому поводу и на IХ конференции РКП(б) заметил:
— Мы на этом будем учиться наступательной войне. Будем помогать Венгрии, Италии, рискнем…
По существу, проигранная война с Польшей наложила серьезный отпечаток на всю предвоенную советскую политику. Ленин в 1920 году говорил:
— Польша является опорой всего Версальского договора. Современный империалистический мир держится на Версальском договоре… Польша — такой могущественный элемент в этом Версальском мире, что, вырывая этот элемент, мы ломаем весь Версальский мир…
Ленин пытался объяснить партийным работникам, зачем он затеял неудачную войну с Польшей, то есть фактически оправдывался, и при этом невольно переоценивал значение Польши. Но эти преувеличенные представления о роли поляков в европейской политике прижились, и для сталинского руководства Варшава до самого 1939 года, до последнего ее раздела, все еще оставалась главным врагом.
Профессор Сэмюэль Харпер, американский исследователь России, рассказал, как в начале тридцатых годов он ехал в поезде Москва — Берлин вместе с курьером немецкого посольства, полковником в отставке. Когда они проходили досмотр в польской таможне, профессор Харпер сказал полковнику:
— Ну, вот мы и в Европе.
Немец буркнул:
— Пока еще нет.
Поведение польских таможенников, которые сочли заметки профессора советским пропагандистским материалом и пытались их конфисковать, как бы подтвердило слова полковника. Когда через двенадцать часов немецкие пограничники без проволочек пропустили профессора, полковник радостно сказал:
— Вот теперь, как видите, мы действительно в Европе.
Впрочем, и в советском руководстве как-то особенно не любили поляков. Уже во время Второй мировой войны, когда поляки стали союзниками в совместной борьбе против нацистской Германии, Максим Литвинов, одна из ключевых фигур в советской дипломатии, говорил американскому журналисту Эдгару Сноу в беседе, не предназначавшейся для печати:
— Неразумно ставить на одну доску интересы тридцати миллионов поляков и интересы ста восьмидесяти миллионов русских. Там, где интересы русских сталкиваются с интересами поляков, поляки должны отступить.
Литвинов сказал Сноу, что он, может быть, и не согласен со своим правительством «по многим вопросам, но в отношении Польши мы абсолютно правы. В сущности, мы были чрезмерно снисходительны к Польше».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.