Адмирал Колчак, или Злой рок

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Адмирал Колчак, или Злой рок

В начале октября 1919 года в Омске в доме верховного правителя России адмирала Колчака случился пожар. А жил он в купеческом особняке на Иртышской набережной, который охраняли британские солдаты. Трудно представить себе худший день, вспоминали очевидцы, чем тот, когда случился пожар. Резкий ветер, холод, пронизывающий до костей, отвратительная осенняя слякоть… И в этом аду — огромное зарево.

Это был уже второй несчастный случай в доме адмирала. 25 августа 1919 года бомба разнесла караульное помещение и прачечную. Из дверей одно за другим выносили окровавленные тела солдат караула, во дворе лежало несколько трупов. Адмирала, на его счастье, в тот день не было.

Теперь, во время пожара, адмирал стоял на крыльце мрачный и неподвижный с видом фаталиста, которого уже ничто не способно удивить. Что за злой рок? Уже пошли разговоры, что адмирала преследуют несчастья. Взрыв в ясный день, пожар в ненастье… Словно перст свыше указывал его судьбу. И верно, адмирал довольно быстро лишился власти, хотя имел все шансы на успех.

19 сентября 1918 года в порту Владивостока сошел на землю человек, который давно не был в России. О том, что происходило на родине, охваченной Гражданской войной, он узнавал из газет. Но считал, что твердо знает, что нужно делать и как. Звали его Александр Васильевич Колчак. Профессия — военный моряк. Звание — вице-адмирал. Последняя должность — командующий Черноморским флотом. А в тот момент — безработный.

«Среднего роста, несколько сутулый, с худым, нервным, резко очерченным лицом, глубоко впавшими щеками, заостренным орлиным носом и быстрым взглядом, — таким его увидел во Владивостоке один из белых генералов. — Казалось, что адмирал был физически очень утомлен, что я объяснял себе его материальной необеспеченностью, тем более что его штатский серый костюм выглядел довольно поношенным».

Адмирал давно ходил в штатском и соскучился без дела. Рвался в бой. «Перед его глазами, — как выразился один из соратников Колчака, — уже белели стены Кремля и сияли купола московских церквей».

При этом его появление во Владивостоке прошло незамеченным. Он никого не представлял. За ним не стояла никакая сила. И никто не мог предположить, что всего через два месяца имя Колчака узнает каждый в России. Ему предстояло сыграть ключевую роль в той трагедии, которая разворачивалась на обломках Российской империи. И от него в значительной степени зависело будущее всей России.

Колчак уже пробовал себя в большой политике.

В феврале 1918 года в китайском городе Харбине появился Дальневосточный комитет защиты родины и Учредительного собрания. В комитет вошли адмирал Колчак и генерал-лейтенант Дмитрий Леонидович Хорват, управляющий Китайско-Восточной железной дорогой.

Город Харбин был основан в 1898 году на берегу реки Сунгари (приток Амура) как штаб-квартира Китайско-Восточной железной дороги. Власть правления КВЖД распространялась еще и на полосу отчуждения длиной две тысячи километров и шириной восемьдесят. Харбин стал столицей Русской Маньчжурии. В основном это был город железнодорожников.

Генерал Хорват объявил себя Временным правителем России. Его программа напоминала деникинскую, но включала пункт об автономии Сибири. Однако же, ощущая свою слабость, генерал согласился признать власть Временного Сибирского правительства. В качестве ответного жеста его назначили верховным уполномоченным на Дальнем Востоке. Задача: «сохранение русских интересов на Дальнем Востоке путем непосредственных сношений с российскими представителями в соседних государствах и иностранными представителями, находящимися на Дальнем Востоке».

И адмирал Колчак тоже пытался найти самостоятельное место в российской политике. Но во Владивостоке адмиралу ничего интересного не предложили. У него не сложились отношения с японскими военными, а без них в Приморье ничего не делалось. Вообще-то адмирал два с половиной месяца провел именно в Японии. Пытался поладить с военными, многозначительно говорил им:

— Япония играет решающую роль на Дальнем Востоке, только Япония может помочь воссозданию нашей боеспособности.

Но в Токио Александру Васильевичу предпочли другие фигуры, на которые опирались. Так что в основном адмирал отдыхал на японском курорте с любимой женщиной, поправлял здоровье.

Принято считать, что адмирал Колчак намеревался добраться до Юга России, чтобы присоединиться к Добровольческой армии генерала Антона Ивановича Деникина. Но путь туда был слишком дальним, долгим и опасным. А тут, совсем рядом, в Сибири, сформировалась крепкая антибольшевистская власть.

Из Владивостока Колчак поехал в Омск, который превратился в столицу Сибири. Там размещалось правительство, которое некоторые историки считают самой законной властью на земле в истории России после осени 1917 года. Временное сибирское правительство управляло обширной территорией от Зауралья до Забайкалья, а фактически подчинило себе и Дальний Восток. Население Омска за два года, с 1917 по 1919 год, увеличилось почти в шесть раз и составило шестьсот тысяч.

«В Омске я был поражен: базар был завален овощами, мешками муки, бочонками масла, тушами скота. Это обилие еды, — вспоминал современник, — потрясало. Россия поднялась с веками насиженных мест, встала на колеса, села на сани, вышла на рельсы, на снег и побежала из краев, охваченных огнем кровавой борьбы, стремясь достигнуть тех мест, где еще сохранялся мир… В Омске стихийно, само собой, образовался первый табор этого небывалого в истории исхода целого народа из своей страны».

Колчак ехал в Омск долго, с остановками, добирался семнадцать дней. Зато прибыл вовремя: 13 октября 1918 года, когда шло формирование нового состава правительства. Поначалу Колчак жил прямо в вагоне. А в соседнем разместился главком Сибирской армии генерал Василий Георгиевич Болдырев.

«Болдырев узнал о моем приезде, — рассказывал Колчак, — и через адъютанта попросил зайти к нему в вагон».

Сказал:

— Вы здесь нужнее, я прошу вас остаться.

Колчак:

— А что же мне здесь делать, здесь же нет флота?

Болдырев:

— У меня в отношении вас далеко идущие планы.

Через два дня Болдырев вновь пригласил к себе Колчака и предложил ему войти в Сибирское правительство в роли военного и морского министра.

Более проницательные люди отмечали, что адмирал «производит впечатление неуравновешенного человека». Но какое это имело значение в сравнении с блеском его эполет! Это на Юге России генералов и адмиралов было хоть отбавляй, а в Сибири — считаные единицы. Во время Первой мировой это был глубокий тыл. Откуда здесь крупные военачальники? За Колчака ухватились еще и потому, что здесь его никто не знал. Все эти месяцы яростной междоусобной борьбы, когда все друг друга возненавидели, его не было в России. Новый человек!

4 ноября 1918 года сформировали правительство. Колчак получил пост военного и морского министра. Все поражались тому, что человек, который всего три недели назад приехал сюда, в Омск, занял ключевой пост. А ему самому должность министра была маловата.

На следующий день после формирования кабинета министров в Коммерческом клубе председатель Временного правительства устроил прием. Он продолжался пять часов. Александр Васильевич сидел одиноко в углу. Его соседи по столику не пришли, и места пустовали. В конце приема председатель правительства провозгласил тост:

— За наше блестящее прошлое и, надеюсь, блестящее будущее. За адмирала Колчака!

Можно только поражаться наивности этих людей! Адмирал вошел в состав социалистического и демократического правительства, которое презирал. На заседаниях кабинета министров угрюмо молчал. Колчак и не собирался работать в этом правительстве. Да оно и двух недель не просуществует, потому что очень многие прониклись мыслью, что Россию спасет только диктатура.

В Сибири против большевиков первыми восстали демократические силы — эсеры, народные социалисты, беспартийные областники. Власть взяло Временное Сибирское правительство — с помощью чешско-словацких войск, неожиданно вмешавшихся в российскую политическую жизнь. В те месяцы чешско-словацкие войска были единственной реальной военной силой от Москвы до Владивостока.

Чехи и словаки жили под властью австрийского императора. Но в Первую мировую переходили на сторону России, чтобы воевать на стороне Антанты. Однако Советская Россия подписала сепаратный мир с Германией и Австро-Венгрией. Тогда будущий первый президент Чехословакии Томаш Масарик договорился с союзниками, что чешско-словацкие части продолжат войну на Западном фронте. Это была плата за будущее самостоятельное государство.

Масарик говорил: «Надо верить себе и своей звезде!» И ему невероятно везло. Он в последний момент сошел с парохода, который будет потоплен немецкой подводной лодкой. Когда он приехал в Киев, в соседнюю комнату попал снаряд, но не разорвался. Когда он направлялся в Москву, его вагон буквально разнесло. Он остался невредим.

Высший военный совет Антанты принял декларацию № 25 «Переброска чешских войск из России». Имелось в виду сосредоточить чешско-словацкие части в Мурманске, Архангельске и Владивостоке, откуда их эвакуируют. Большевики, подчиняясь требованию Германии, настояли на том, чтобы эвакуация шла только через Владивосток.

Весной восемнадцатого года сорокапятитысячный чешско-словацкий корпус двинулся в сторону Тихого океана. Составы растянулись от Пензы до Владивостока. Но тут Германия предъявила Москве ультиматум: Россия обязана демобилизовать все воинские формирования на своей территории.

Томаш Масарик не желал, чтобы его люди ввязывались во внутрироссийскую борьбу. Отказывал белым в поддержке: «Я не позволю, чтобы чешская армия пошла на службу контрреволюции». Но когда большевики занервничали и попытались силой разоружить чехов и словаков, они восстали и без труда заняли основные города по трассе великой Транссибирской магистрали.

Первые эшелоны с чешско-словацкими войсками прибыли во Владивосток 30 апреля 1918 года. В ожидании пароходов они размещались в военных казармах. К концу мая в городе уже находилось шестнадцать тысяч солдат и офицеров. В ночь на 29 июня они свергли большевиков и взяли власть в городе. По этому случаю был устроен парад. Вслед за союзническими войсками шла наскоро сформированная из местных жителей дружина.

Выступление чехов и словаков стало сигналом для всех антибольшевистских сил, которые только и ждали момента, чтобы сквитаться за поражение в октябре семнадцатого. Чешско-словацкие войска встречали тогда — без преувеличения — как Богом посланных избавителей.

Временное Сибирское правительство 30 июня 1918 года обратилось к «Доблестным чехо-словацким эшелонам»:

«Братья чехи и словаки!

Война забросила вас в далекую от вашей родины Сибирь, где значительная часть населения связана с вами узами национального родства. Судьба объединила нас в борьбе против общего врага… Временное Сибирское правительство с искреннею и глубокою признательностью отмечает ваши крупные заслуги в истории не только Сибири, но и всего славянства, и выражает твердую уверенность, что и предстоящие совместные наши действия будут сопровождаться таким же выдающимся успехом…»

Все радовались, но это было лишь начало Гражданской войны.

Временное Сибирское правительство обратилось к населению: «Граждане! Сибирь очищается от большевиков; они бегут, унося с собой все, что можно захватить. Ярмо нового самодержавия уничтожено, Сибирь вновь свободна… Согласно постановлению Чрезвычайного Сибирского областного центра устанавливаются цвета — белый и зеленый — флага автономной Сибири — эмблема снегов и лесов сибирских».

4 июня 1918 года Временное Сибирское правительство приняло декларацию «О государственной самостоятельности Сибири»:

«Российской государственности как таковой уже не существует, ибо значительная часть территории фактически оккупирована Германией и Австро-Венгрией, а другая захвачена узурпаторами — большевиками. Характер дальнейших взаимоотношений между Сибирью и Европейской Россией будет определен Всесибирским и Всероссийским Учредительными собраниями».

Аннулировали декреты советской власти. Объявили полную свободу экономической деятельности. Запретили военно-полевые суды. Либерально-демократическое правительство имело все шансы получить народную поддержку.

14 июля 1918 года в помещении омской биржи открылся первый сибирский съезд торгово-промышленных организаций. По поручению правительства на съезде выступил министр юстиции Григорий Борисович Патушинский (юрист по профессии, он добровольцем ушел на фронт, воевал в составе 19-го Сибирского полка, орденоносец):

— Мы восстановим все пути, воздвигнем новые мосты взамен разрушенных, пророем вновь тоннели. Ценой неимоверных усилий, ценой жизней наших доведем наш государственный поезд до конечного пункта, до станции, над фронтоном которой горят огненные слова: «Возрождение Великой России, свобода и счастье народов автономной Сибири и лучезарные начала народоправства».

Газета «Омский вестник» писала:

«Г. Патушинский от имени правительства мужественно бросил в глаза политически наивным участникам этого съезда самую подлинную правду. За всю многоглаголивую русскую революцию более искренней речи от представителя правительства, подобно речи г. Патушинского, как будто бы невозможно и припомнить…

Ошарашенные этой речью торгово-промышленники не могли, конечно, не только оценить, но даже и просто понять всей политической глубины неожиданно искренней и правдивой речи представителя правительства. При такой весьма смелой и в государственном отношении единственно правильной тактике Сибирского правительства невольно как-то приходится думать, что подлинно демократическое правительство по образцу американского вполне возможно и в странных русских условиях».

Но демократические силы оказались слабы в политических интригах, в борьбе за власть. Представителей демократических сил постепенно выдавили из аппарата управления. Верх брали сторонники единоличной власти, сильной руки. И казалось, будто в условиях Гражданской войны иное и невозможно. В Омске повторяли:

— Не доросла Сибирь до демократии!

В сентябре 1918 года собравшиеся в Уфе представители разных антибольшевистских политических партий и организаций образовали Всероссийское Временное правительство. На французский манер его называли Директорией.

Председателем избрали правого эсера Николая Дмитриевича Авксентьева. Европейски образованный, доктор философии, он был председателем исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов, министром внутренних дел во Временном правительстве, депутатом Учредительного собрания, членом Петроградского совета. После Октябрьской революции большевики его три месяца продержали в Петропавловской крепости.

Военные не приняли Авксентьева. Считали вторым Керенским — прекраснодушным говоруном, требовали заменить его сильной личностью. В переполненном Омске для правительства не нашлось места, и оно расположилось в вагонах прямо на железнодорожной ветке. Поэтому о Директории презрительно говорили:

— Воробьиное правительство, уселось на ветке — на него дунешь, оно слетит.

«Омск, — вспоминал лидер эсеров Виктор Михайлович Чернов, — был набит «до отказу» офицерами, у которых солдаты на фронте сорвали погоны, фабрикантами, которых рабочие вывезли на тачке, помещиками, чьи земли поделили… В этой бытовой и политической тесноте и давке царила спертая атмосфера лихорадочной борьбы разочарованных честолюбий, горечи обманутых надежд, интриг и подвохов. Здесь кишмя кишели просто спекулянты вперемежку со спекулянтами политическими, бандиты просто и бандиты официальные. Здесь неудобные люди исчезали среди бела дня бесследно, похищенные или убитые неизвестно кем…»

Главу Директории предупреждали, что, отправившись в Омск, они сунут голову в волчью пасть.

— Ничего, — хладнокровно отвечал Авксентьев, — надеюсь, волк подавится.

Чешские офицеры предлагали ему предварительно провести полную расчистку города от переворотчиков и атаманов. Авксентьев отказался, нелюбезно заметив:

— Я не хочу заводить собственных латышей.

Латышские полки в ту пору играли роль кремлевской гвардии, и в антибольшевистском лагере их ненавидели.

Офицерский корпус Сибири не принял Директорию, не желал подчиняться либеральным демократам. Демократическая власть казалась слабой, безвольной. Не только военные, но и политики пришли к выводу, что страной должен править диктатор до полного наведения в России порядка. Идея демократической контрреволюции сгорела в пламени Гражданской войны.

«Заговорщикам, — вспоминал Виктор Чернов, — недоставало человека, который бы мог послужить, так сказать, «живым знаменем» русского бонапартизма».

И тут в Омске появился адмирал Колчак.

Задача военного министра состояла в том, чтобы комплектовать, обучать и снабжать действующую армию. Александр Васильевич желал командовать войсками. Но действующая армия подчинялась не министру, а главнокомандующему генерал-лейтенанту Василию Георгиевичу Болдыреву. А с Болдыревым они не сошлись.

«Я редко видел человека, столь быстро загоравшегося и так же быстро гаснувшего после спокойного отпора его натиску, — таковы были впечатления генерала от встречи с адмиралом. — Очень нервный и неустойчивый. Хлопот с ним будет немало».

Колчак предложил генералу взять на себя всю полноту власти, Болдырев отказался:

— Власть принадлежит правительству, а мое дело командовать армией.

Ответ Колчака устраивал. Все бросив, он внезапно отправился на фронт. Это была идея его сторонников. Они решили показать адмирала солдатам и устроить ему встречу с офицерами определенных взглядов — с таким расчетом, чтобы под влиянием услышанного и увиденного на фронте он принял на себя роль диктатора.

Адмирала привезли в штаб корпуса, которым командовал младший брат одного из главных заговорщиков, Виктора Николаевича Пепеляева — молодой генерал-майор Анатолий Пепеляев, который освободил Иркутск от большевиков.

Колчак произвел сильнейшее впечатление на командира британского экспедиционного отряда полковника Джона Уорда. Познакомившись с адмиралом, полковник констатировал:

— Несомненно, Россия может быть спасена только установлением единой верховной власти, цель которой — создание национального правительства. И у России есть человек, способный спасти ее от анархии.

Союзники с первых дней существования Сибирского правительства имели здесь большое влияние.

На банкете с участием иностранных представителей в начале сентября 1918 года предшественник Колчака на посту военного министра молодой генерал Алексей Николаевич Гришин-Алмазов, раздраженный ироническими замечаниями английского консула, выпив, сказал:

— Русские менее нуждаются в союзниках, чем союзники в русских, потому что только одна Россия может сейчас выставить свежую армию, которая в зависимости от того, к кому она присоединится, решит судьбу войны.

Дипломаты заявили протест. Глава Сибирского правительства потребовал от Гришина-Алмазова подать в отставку. Генералу пришлось уйти.

Положение правительства, как ни странно, ухудшилось из-за того, что Первая мировая закончилась. Когда в конце октября 1918 года пришло известие, что кайзеровская Германия капитулирует, глава Директории Авксентьев сразу понял, чем это грозит Белому движению.

— Вот тебе и на! — только и мог он выговорить.

«Поражение кайзеровской Германии оказалось роковым для дела борьбы с большевизмом, — говорили тогда в Омске. — С этого момента помощь приходила нерешительная, как будто исподтишка. Продержись Германия дольше, помощь союзников вылилась бы в иные формы».

А так чешско-словацкий корпус сразу утратил интерес к участию в боевых действиях против Красной армии. 6 ноября генерал Болдырев сказал на заседании правительства, что на фронте сражаются только русские войска, чешские части ушли на отдых. Они больше не горели желанием поддерживать демократические силы России. Для них война закончилась, и они хотели только одного — поскорее вернуться домой.

«Дальний Восток, откуда могла и должна была прийти смерть большевизму, становится для большевиков все менее опасным, ибо здесь гноится все то, что должно было создать сибирскую белую военную силу, — с горечью писал генерал-лейтенант барон Алексей Павлович Будберг. — Все это было бы очень смешно, если бы не было так бесконечно печально; вся судьба России на Дальнем Востоке болтается в таких дряблых, бесхарактерных, увертливых или ненормально бурных руках…»

Сопротивление большевикам целиком зависело от поддержки союзников.

Директория обратилась к Вудро Вильсону: «Россия не погибнет. Она больна, но не мертва… К президенту Великой Северо-Американской республики, признанному бескорыстному апостолу мира и братства среди народов, обращен первый призыв Временного Всероссийского правительства. Вся прежняя помощь России со стороны ее союзников окажется напрасной, если новая помощь придет слишком поздно и в недостаточно широких размерах. Каждый час промедления грозит неисчислимыми бедствиями для России, для самих союзников и для всего мира».

14 ноября в здании гарнизонного собрания устроили праздничный обед по случаю прибытия в Омск французских офицеров. Оркестр, как и положено по дипломатическому протоколу, исполнил гимн Франции — «Марсельезу». Пьяные офицеры во главе с атаманом Иваном Николаевичем Красильниковым потребовали сыграть «Боже, царя храни». И, угрожая револьверами, заставляли всех встать. Французские и американские консулы в знак протеста покинули зал — после Февральской революции Россия стала республикой, и прежний гимн отменили.

Вечером 15 ноября товарищ министра внутренних дел Евгений Францевич Роговский, дворянин, член ЦК партии эсеров и член Учредительного собрания, предупредил правительство: правые готовят переворот.

Главком Болдырев подписал приказ: «Армия вне политики, публичное выявление своих политических симпатий совершенно недопустимо со стороны представителей армии». Но через сутки главком срочно отбыл на Уфимский фронт, а Колчак, которому сообщили, что генерал Болдырев покинул город, напротив, утром 17 ноября вернулся в Омск. Приказ действовать был отдан. И к ночи свершился военный переворот.

Три сотни казаков разоружили батальон государственной охраны, подчинявшийся заместителю министра внутренних дел Евгению Роговскому. Член Директории Владимир Михайлович Зензинов, эсер по политическим взглядам, вспоминал, как они сидели у Роговского и пили чай. Вдруг открывается дверь, и врываются несколько десятков офицеров с криком:

— Руки вверх!

Почти все были пьяны. Свергнутых членов Директории держали в сельскохозяйственном училище, которое занял под свой штаб казачий атаман Красильников. Потом выслали из Омска. Сопровождали их британские солдаты, дабы министров по дороге, как водится, не расстреляли при попытке к бегству.

Председатель совета министров Петр Васильевич Вологодский узнал об арестах в половине четвертого утра. Телефонными звонками подняли с постели остальных членов правительства: Директория арестована, назначено чрезвычайное заседание кабинета министров. Когда собрались, настроение было подавленное. Вологодский был потрясен, расплакался, потребовал арестовать организаторов переворота.

Но его никто не поддержал, напротив, все заговорили:

— Сделано то, что нужно!

Директория всем надоела. Правые министры уверенно говорили, что необходимо сосредоточить всю власть в руках одного человека, верховного правителя.

— Значит, диктатура, — утвердительно сказал один из министров.

А кто же в таком случае диктатор? Прозвучали три имени: генерал Болдырев, генерал Хорват и вице-адмирал Колчак. Один из министров проголосовал за Болдырева. Выходец из крестьянской семьи, он храбро воевал, придерживался демократических убеждений, но был мало известен в армии. Остальные отдали голоса Колчаку.

На том же заседании правительства Александра Васильевича произвели в полные адмиралы. Через несколько дней он встретился с журналистами, с чувством превосходства сказал:

— Меня называют диктатором — пусть! Я этого слова не боюсь.

— Очевидно, что это будет очень скверный диктатор, — меланхолически заметил один из министров, — для диктатуры одной импульсивности и вспыльчивой решительности очень недостаточно…

По всему городу были развешаны листовки с обращением к народу России. Омичи первыми узнали, что Всероссийское Временное правительство (то есть Директория) низвергнуто и власть перешла к Колчаку. А сам он принял присягу на верность государству и законам страны. В Успенском соборе архиепископ Омский Сильвестр благословил Колчака на службу России.

Военный переворот есть военный переворот. По всему городу начались аресты. Озлобленные офицеры расправлялись с политическими противниками. Заодно сводили счеты с неугодными. Через месяц после военного переворота, 22 декабря, отряд большевиков поднял в городе восстание. Оно было жестоко подавлено, но большевики успели напасть на тюрьму, желая освободить заключенных. Выпустили двести человек.

Несколько десятков эсеров, в том числе члены Учредительного собрания, которых бросили за решетку после взятия власти Колчаком, не захотели бежать, считая это недостойным поступком, и вернулись в тюрьму… Это было роковое решение. На следующий день группа офицеров из отряда атамана Красильникова забрала из тюрьмы наиболее известных заключенных (не хотели, чтобы они вышли на свободу). Их отвезли на берег Иртыша и прямо на льду расстреляли или зарубили.

Так началось колчаковское правление. Александр Васильевич Колчак — историческая фигура, его деяния нуждаются в справедливом и объективном освещении, но что было, то было. В те дни колчаковские офицеры совершали убийства по всему городу.

Дмитрий Федорович Раков, член ЦК партии эсеров, тоже был арестован, но выжил. «Разыскивать трупы убитых было чрезвычайно трудно, — вспоминал он, — убитых было бесконечное множество, не меньше 1500 человек. Целые возы трупов провозили по городу, как возят зимой бараньи и свиные туши».

Историки отмечают, что, приняв участие в государственном перевороте, Колчак совершил измену, что по тем временам каралось смертной казнью. Но не это главное — поразительно, с какой легкостью отвергались все попытки переустроить жизнь на демократических началах! Призывы действовать спокойно, медленно, обдуманно, осторожно не находили отклика. Шансы были только у радикалов. Как избавить страну от хаоса? Самим взять власть.

Адмирал Колчак вышел на авансцену в исключительно благоприятный для себя момент. Рушился кайзеровский рейх. В Москве большевики ожидали немецкой революции. Им было не до Колчака. И у адмирала появился шанс. Его поддержало Белое движение на Юге России. 30 мая 1919 года генерал Деникин объявил, что подчиняется Колчаку как верховному правителю Русского государства и верховному главнокомандующему русскими армиями.

В начале июня 1919 года знаменитый в начале века прозаик Леонид Андреев писал: «Получил неожиданное и радостное известие: телеграмму от брата-офицера, с осени пропавшего, что он жив и здоров. И знаете, откуда? Из Омска… Значит, брат добрался и устроился у Колчака, чему я очень рад. Может быть, это от плохой жизни, но в Колчака я твердо верю…»

Сергей Ауслендер, драматург и литературный критик, осенью 1918 года оказался в Омске. Познакомился с Колчаком. В начале 1919 года в Омске появились две его брошюры «Верховный правитель адмирал А. В. Колчак» и «Верховный правитель на фронте». С восхищением писал он об Александре Васильевиче: «Острый, четкий, тонко вырезанный профиль… Гордый с горбинкой нос, твердый овал бритого подбородка, тонкие губы, глаза, то вспыхивающие, то потухающие под тяжелыми веками… Небольшого роста, худощавый, стройный, с движениями гибкими и точными, с ликом, навсегда сохранившим загар далеких морей, то почти юноша, когда вспыхнет что-то там внутри, то вдруг усталый смертельно, измученный всем, что было и что предстоит еще; голос негромкий, глуховатый, но такой, что услышишь среди самого яростного гула орудий; и такая сила чувствуется в этих маленьких загорелых пальцах…»

Омские историки и краеведы составили двухтомный труд, посвященный жизни города при Колчаке, когда «небольшой провинциальный город на Иртыше приобрел всемирную известность». Спасаясь от советской власти, в город устремилась художественная интеллигенция. Жестокость колчаковской контрразведки не шла в сравнение с тем, что творилось под властью большевиков. В те годы, цитируя поэта Георгия Маслова, Омск именовали «Приютом благородных муз».

В армии Колчака художником служил Борис Иогансон, будущий классик социалистического реализма, Герой Социалистического Труда и дважды лауреат Сталинской премии. Он писал правителя России с натуры в его салон-вагоне. Этот портрет потом развешивали в государственных учреждениях.

Поэт Александр Вощакин опубликовал в сентябре 1919 года в «Нашей газете» стихи:

Так едешь долго до вокзала.

Пыхтят, ревут, трещат автомашины,

А всюду в окнах и витринах

Видны портреты Адмирала.

Редактором фронтовой колчаковской газеты был путешественник и исследователь Востока Василий Григорьевич Янчевецкий. Впоследствии он станет писать популярные исторические романы под псевдонимом В. Ян.

Вячеслав Всеволодович Иванов служил наборщиком в колчаковской фронтовой газете. Через два года он написал повесть «Бронепоезд 14–69», превращенную в пьесу, которая была восторженно встречена советской властью. В 1932 году Иванов был одним из немногих писателей, с которыми встречались Сталин и другие советские руководители на квартире Горького.

Максим Дормидонтович Михайлов, служивший протодьяконом в Омске, своим невероятным басом профундо придавал значимость службам владыки Сильвестра, который поддерживал Колчака. В 1924 году Михайлова перевели в Москву. Он стал солистом Большого театра, народным артистом СССР, лауреатом Сталинских премий.

В городе собралось немало талантливых актеров и художников, бежавших из Москвы и Питера. В кружке литературы и искусства «Единая Россия» выступал будущий крупный советский скульптор Иван Шадр (Иванов). Омичи наслаждались музыкой в исполнении оркестров и хоров чешских легионеров. Будущий ректор Московской консерватории дважды лауреат Сталинской премии Виссарион Яковлевич Шебалин, тогда студент Омского сельскохозяйственного училища, рассказывал: «Первым по-настоящему хорошим симфоническим оркестром, который я слышал в своей жизни, был чешский оркестр. В Омске он дал два концерта. Впечатление осталось очень сильное и глубокое».

В Омске выступал «отец российского футуризма» поэт Давид Бурлюк. Он вспоминал: «Март 1919 года я провел в Омске, являвшемся тогда столицей колчаковского государства. Там выходило несколько газет, были высшие учебные заведения, правда, постепенно превращавшиеся в женские — вследствие непрерывных призывов».

Бурлюк написал в 1919 году стихотворение «Омское». Город назвал «скукотундрой»:

Где скукотундру режет властно

Сырое тело Иртыша,

Где ране было Оми устье, —

Теперь событий новых шок

Крушит Сибири захолустье.

Георгий Андреевич Вяткин, поэт и прозаик, работал в отделе печати управления делами верховного правителя. Он опубликовал отчет о поездке Колчака по Иртышу на Тобольский фронт. Воспроизвел беседу с одним из офицеров, который вспоминал, что до появления адмирала армия была раздета и разута:

— Ну а теперь, слава богу, одеты, обуты до самой весны. И разумеется, настроение совсем другое. Кабы все наши армии были одеты и обуты — давно бы в Москве были. Дайте солдату ласку, а победу он вам даст.

«Для поездки адмирала в Тобольск был реквизирован самый большой пароход, — рассказывал управляющий делами правительства Георгий Константинович Гинс. — Он должен был отойти в Семипалатинск. Уже проданы были билеты, и публика начала занимать каюты, когда пришло приказание: «Всем пассажирам выгружаться». Шел дождь. Другого парохода не было, а публику гнали с парохода.

Я видел, с каким удовольствием уходит адмирал к себе в каюту читать книги. Вождь армии и вождь флота — люди совершенно различные. Бонапарт не может появиться среди моряков. Корабль воспитывает привычку к комфорту и уединению каюты… Что же читал адмирал? Он прямо зачитывался «Протоколами сионских мудрецов». Голова его была полна антимасонских настроений. Он уже готов был видеть масонов и среди окружающих, и в Директории, и среди членов иностранных миссий…»

Первые несколько месяцев армия Колчака наступала. Но адмирал недолго одерживал победы. Словно предчувствуя его скорое поражение, покинувший Петроград поэт Георгий Владимирович Маслов написал в Омске стихи «Пир во время чумы»:

А завтра тот, кто был так молод,

Так дружно славен и любим,

Штыком отточенным приколот,

Свой мозг оставит мостовым.

«Политическая пестрота омского общества была просто неимоверной, это был настоящий клубок ожесточенных людей, боровшихся между собой, — рассказывал один из сотрудников пресс-службы Колчака. — Провинциальная, казачья глушь с шумной межпартийной враждой, возней и руганью, с интригами отдельных политиков… Ссоры между молодыми сановниками, считавшими Омск за первую ступень своей карьеры…

Никто в этом шумном Омске не знал, что же следует, собственно, вложить в уста этим самым колчаковцам, чтобы те могли объяснить, за что они борются, льют кровь и свою и чужую, чего хотят теперь и какие планы имеют на будущее…»

Большевики считали важнейшим Южный фронт и там сосредоточили основные силы. Одолев Деникина, всей мощью повернулись против Колчака, и его войска не выдержали напора Красной армии.

Адмирал принял на себя ответственность, справиться с которой не смог. Военный моряк Колчак не был подготовлен ни к политической работе, ни к командованию сухопутными силами.

Особое значение приобретал пост начальника штаба Верховного главнокомандующего. Колчак отдал его полковнику Дмитрию Антоновичу Лебедеву. Полковника прислал для связи Деникин, чтобы объединить силы белого Юга и белой Сибири.

«Лебедев, — писал начальник британского экспедиционного корпуса в Сибири Джон Уорд, — стал центром группы отчаянных людей, которым недоставало только холодного рассудка, чтобы сделаться страшными».

Лебедев получил генеральские погоны. Но ему, как и Колчаку, не хватало опыта и знаний для руководства войсками на таком огромном театре военных действий. Никто не думал тогда, заметил один из его министров, что назначение Лебедева могло быть результатом неумения адмирала разбираться в людях.

«Колчак, — вспоминал один из близких ему людей, — чувствовал себя беспомощным в сухопутных операциях гражданской войны, где психология значила больше, чем что-либо другое. Оттого, когда он видел генерала, он сейчас хватался за него, как за якорь спасения. Каждый генерал казался ему авторитетом…»

Колчак наступал тремя армиями.

Западной армией командовал генерал-лейтенант Михаил Васильевич Ханжин, последняя должность в царской армии — генерал-инспектор артиллерии при Верховном главнокомандующем. Он взял Уфу. Немного не дошел до Волги и покатился назад. 6 ноября 1919 года его заменил начальник штаба армии генерал-лейтенант Константин Вячеславович Сахаров, которого в училище именовали «бетонной головой».

Оренбургская армия наступала на Юге. Командующий — генерал-лейтенант Александр Ильич Дутов. Полковник царской армии, он в 1917 году был избран атаманом Оренбургского казачества и членом Учредительного собрания. В лагере белых его считали человеком посредственных способностей, а вот Троцкий ценил выше. Колчак одарил Дутова генеральскими погонами, но Александр Ильич предпочитал называть себя «походным атаманом всех казачьих войск».

Сибирской армией командовал генерал-лейтенант Радола Гайда. Его именуют чехом. В реальности его отец — австриец, мать — черногорка, женился он на албанке. Гайда, фармацевт по образованию, прапорщик австро-венгерской армии, в сентябре 1915 года попал в плен и перешел на сторону России. Гайда командовал чешско-словацкими эшелонами, растянувшимися между Новониколаевском (ныне Новосибирск) и Байкалом. Он пошел на службу к Колчаку, который произвел его в генералы.

Войска Гайды дошли до Казани. Но в начале мая он отказался выполнить приказ Колчака приостановить наступление и перебросить части на помощь Западной армии. В результате Западная армия потерпела поражение. Покатилась назад и Сибирская армия. Гайду отстранили от командования и уволили, лишив звания и наград.

Руководители правительства говорили:

— Без материальной помощи союзников нам не обойтись. Ежедневно мы расходуем пятнадцать миллионов рублей на содержание войск, а предприятия стоят или мало работают, и поступление доходов ничтожно.

Положение белых осложнялось тем, что в Сибири не было военных заводов и армейских запасов. Все три российских оружейных завода — Ижевский, Сестрорецкий и Тульский — находились на территории, которую контролировали большевики. Так что снабжение колчаковской армии полностью зависело от помощи союзников.

Генерал-майор Михаил Александрович Иностранцев, генерал-квартирмейстер при Верховном главнокомандующем, говорил:

— Не будь у Сибирской армии снабжения союзниками, она совершенно не смогла бы бороться.

Но Колчак не получил той помощи, на которую рассчитывал. «Поражение кайзеровской Германии оказалось роковым для дела борьбы с большевизмом», — вспоминали его соратники. Адмирал винил в своих неудачах союзников — мало помогали.

От американцев ждали оружия и боеприпасов. США соглашались продать Колчаку армейские излишки — обмундирование, патроны, пулеметы, тяжелые орудия, аэропланы и танки. Но все делалось слишком медленно… А признание со стороны Соединенных Штатов было бы важно политически и экономически.

Но Колчак воспринимался американцами как реакционер, сторонник возврата к прошлому. А президент Вильсон хотел поддержать демократию в России и войска посылал на Дальний Восток со скрипом. Меньше всего ему хотелось оказаться в роли защитника реакционеров.

В январе 1919 года президент Вильсон заметил:

— Воюя с большевиками, союзники, в сущности, помогают распространению большевизма. Союзники дают возможность утверждать, что империалистические и капиталистические правительства стремятся к эксплуатации страны и к возвращению земли помещикам и таким образом поддерживают реакцию.

Американский посол в Токио Роланд Моррис писал в Вашингтон, что «предпочел бы отсрочить признание правительства Колчака до тех пор, пока оно не продемонстрирует большую готовность определить свои цели и политику и меньшее подчинение реакционному влиянию».

Генерал Уильям Грейвс, командующий американскими экспедиционными силами в Сибири и на Дальнем Востоке, отказывался помогать адмиралу Колчаку. 13 декабря 1918 года докладывал военному министру США: «Представители демократических слоев общества сообщили мне, что адмирал Колчак применяет те же методы управления, которые использовались при царизме. Русские войска в Сибири арестовывают и убивают людей. Реакционные российские группировки хотят воспользоваться нашим присутствием для реставрации автократической формы правления, вследствие чего престиж США падает».

26 мая 1919 года правительства Англии, Франции, США и Италии заявили, что готовы признать правительство Колчака, только если он проведет демократические выборы и признает права различных национальностей на самоопределение.

Американский консул во Владивостоке считал, что США должны «либо вовсе вывести свои войска, либо начать оказывать реальную помощь Омскому правительству». Союзники склонялись к признанию Колчака в качестве главы российского правительства.

Французское правительство обещало Колчаку: «Глубоко веря в будущее России, единой и свободной, мы будем продолжать оказывать вам материальную и моральную поддержку, достойную того дела, на защиту которого вы встали».

28 мая Высший совет Антанты (обращение подписали Вильсон, Клемансо, Ллойд Джордж) обещал оказать помощь правительству Колчака, «чтобы оно утвердилось в качестве правительства России, при условии получения четких гарантий, что цель этого правительства будет такой же, что и цели союзных правительств».

На фоне успехов армии Колчака американские власти заявили, что «готовы рассматривать его кабинет как правительство де-факто на подконтрольной ему территории». Условие — сразу после окончания боевых действий передать власть гражданским лицам и провести выборы в Учредительное собрание.

А вот британский премьер-министр Ллойд Джордж, как объяснили представителям Колчака, «не окончательно уверен в падении большевиков и не уверен в намерении русских национальных вождей установить в России демократический режим».

Генеральный консул США в Сибири Эрнест Ллойд Харрис говорил Колчаку:

— Я могу только приветствовать, что вы взяли власть в свои руки. При условии, конечно, что вы смотрите на свою власть как на временную, переходную. Основной вашей задачей является довести народ до того момента, когда он мог бы взять управление в свои руки, то есть выбрать правительство по своему вкусу.

Философ Николай Васильевич Устрялов, руководивший пресс-бюро адмирала, записывал в дневнике: «Внутри усиливающееся злое чувство к союзникам за их равнодушие, за их невмешательство. В сущности они, быть может, по-своему и правы — за чужой щекой зуб не болит, но, с другой стороны, когда болит зуб, нервы, как известно, сугубо расстроены. И естественно, ищешь врага».

Британский генерал Нокс, возражая против таких обвинений, говорил журналистам:

— Мы доставили в Сибирь сотни тысяч винтовок, сотни миллионов патронов, сотни орудий и тысячи пулеметов, несколько сот тысяч комплектов обмундирования и снаряжения. Каждый патрон, выстреленный русским солдатом в течение этого года в большевиков, сделан в Англии английскими рабочими из английского материала и доставлен во Владивосток английскими пароходами… Кто винит Великобританию в непосылке войск, тот забывает, что Великобритания — свободная демократия, и правительство не может отправлять войска в другие страны без согласия народа.

В реальности, когда Первая мировая закончилась, Антанта в принципе потеряла интерес к антибольшевистским силам как союзникам в войне с Германией. Помогала белым, но скорее по инерции.

В конце июля 1919 года американские представители посетили Колчака. Они пришли к выводу, что его армия деморализована, адмирала никто не поддерживает, его правительство некомпетентно и коррумпировано. Побывавший в Омске американский посол в Токио Роланд Моррис пришел к выводу, что в окружении Колчака ведущую роль играют военные, а его правительство доверием не пользуется. Тем не менее посол предложил все-таки признать правительство Колчака, оказать ему помощь деньгами, а японские войска на Дальнем Востоке заменить американскими. В любом случае этот совет пришел слишком поздно. Большевики наносили Колчаку одно поражение за другим.

Конечно же все зависело от военных успехов его армии. Пока счастье ему сопутствовало и он наступал, подчиненные называли его спасителем России, за границей именовали русским Вашингтоном, да и сам Колчак ощущал себя героем! А когда ситуация на фронте ухудшилась и армия стала отступать, желание других стран признавать его правительство сильно поуменьшилось.

— Мы все еще ищем настоящее русское правительство, — осторожно заметил президент Вудро Вильсон. — То правительство, на которое мы делали ставку, бежит на восток.

Вопрос о признании правительства Колчака утратил свою актуальность.

У адмирала под ружьем находилось около ста тысяч человек. Теперь его солдаты не только отступали под давлением красных, но и просто разбегались. Стало ясно, что война идет к концу, и большинство предусмотрительно спешило занять место в лагере победителя. Солдаты сдавались в плен, а то и убивали перед этим своих командиров.

Но война была проиграна не только на фронте.

Николай Устрялов стал у Колчака руководителем пресс-бюро, но службу не любил: «Не будучи по характеру своему ни организатором, ни политиком-практиком, способным к этому «грязному ремеслу», я и инстинктивно, и сознательно сторонился шумливой, неприглядно-честолюбивой толчеи вокруг государственного аппарата».

Он вспоминал, как проходили заседания Совета министров. Здание с белыми колоннами, зеркала в бронзе, стол, покрытый красным сукном. Давали чай с сахаром, а кому-то и с бутербродами. Но правительству нечего было предложить сибирякам!

«На каждом шагу, — писал Устрялов, — или бывшие люди царских времен, или падучие знаменитости революционной эпохи. И грустно становится, когда смотришь на них — нет, увы, это не новая Россия, это не будущее. Это — отживший старый мир, и ему не торжествовать победу. Это уходящее в вечность прошлое».

Примерно то же самое говорил генерал-лейтенант Константин Вячеславович Сахаров, который командовал у Колчака Восточным фронтом: «Большой город кипел толпой здоровых, молодых чиновников, барахтался в кучах бумажного перепроизводства и совершенно не понимал того опасного и критического положения, к которому мы подошли…»

Совершив военный переворот, адмирал отказался от демократических принципов, которые были альтернативой диктатуре большевиков. Верховный правитель заявил:

— Гражданская война должна быть беспощадной. Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас.

У диктатора Колчака не осталось никаких преимуществ перед большевистской диктатурой. И многие отшатнулись от белых. А чем одна тирания лучше другой? Белые генералы устраивали жестокие расправы. Обирали крестьян. Реквизиция продовольствия и насильственная мобилизация в армию, аресты, порки, расстрелы настроили крестьян против Белого движения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.