VII. Конд-остров

VII. Конд-остров

Назначение и население. Смертность. Самоубийства. Истязания. Духоборы. Голодание.

Назначение и население острова. За зиму на всех командировках Северных лагерей набираются тысячи искалеченных: у одного отрублены пальцы, у другого вся кисть руки, а то и обе кисти, — третий отрубил себе ступню, четвертый поражен цынгой, пятый до того доработался, что от него остался буквально скелет обтянутый кожей, у шестого лекпом отрезал обмороженные ноги и он, чудом, остался жив. Весной, когда открывается навигация, все такие заключенные — мужчины направляются на Конд — остров и на другие «инвалидные командировки», которых в СЛОНе двенацать; на Конд — остров направляются совершенно потерявшие трудоспособность, а на другие те, от которых СЛОН еще надеется что — нибудь взять.

Конд — остров находится в Онежской губе Белого моря, в тридцати километрах от деревни Унежма, Архангельской губ. В до — революционное время на Конд — острове находился монашеский скит Соловецкого монастыря, а теперь там пункт 1-го отделения Северных Лагерей Особого Назначения.

Работая в ИСО, я многое уже знал о Конд — острове: в делах видел цифры о массовой и чуть не поголовной смертности на нем. Бесчисленное количество раз слышалось чекистское выражение: «отправить на загиб, на Конд—остров», при чем и «загиб» и «Конд — остров» их устах звучали однозначуще; знал, что на Конд-остров отправляют не только инвалидов, но и совершенно здоровых (поскольку в СЛОНе люди могут быть здоровыми) — специально на скорый и бесшумный «загиб». Конд — остров представлялся мне могилою живых. Летом 1929 года по служебной командировке мне пришлось почти пять месяцев (с июня по октябрь) прожить на Конд — острове и самому.

Смертность. Летом 1929 года, когда я жил на Конд — острове, там было 620 человек, а зимовало на нем с 1929 на 1929 год — 4850 человек; 4.230 человек за зиму погибло. Еще страшней была зима с 1926 на 1927 г., когда там был начальником чекист РЕВА: тогда на Конд—Острове умерли почти все заключенные. Сам Рева с открытием навигации приехал с Конд — острова на о. Соловки и доложил в управлении СЛОНа, что «все шакалы подохли», в живых остались только он сам, 15 человек надзирателей и 3 красивые девушки, состоявшие в сожительстве с надзирателями.

Заключенные Конд — острова живут в трех местах: в пяти бараках при штабе пункта и на командировках «Абакумиха» и «Маковица»; на последней находится и неприменное приложение при всех отделениях и пунктах СЛОНа-штрафной изолятор. Кроме того имеется 40-50 заключенных с трудоспособностью 4-ой категории: они живут при маленьком смолокуренном заводике, которым заведывал инженер Крыжановский. Василий Васильевич (умер от тифа в зиму с 1929 на 1930 год). Работают только эти 40-50 человек, все остальные сидят безвыходно в бараках, получают 300 грамм черного сырого хлеба, два раза в день воду, в которой варилось пшено и ничего не делают. Последнее для СЛОНа, как будто, странно, но они действительно не работают: они стоят одной ногой уже в могиле.

Все полумертвые калеки живут на Конд — острове в таких же бараках, как и на лесных командировках; на «Абакумихе» и «Маковице» они еще хуже, потому что там не бараки, а землянки. В помещениях грязь, сырость, смрад, вши... 90 проц. заключенных не имеют одежды и на них наодеты мешки с дырами для головы и рук. Обуви и головных уборов на них совершенно нет. По виду это не люди, а ходячие трупы: они до невероятности бледны и худы; неимоверно грязны: все в струпьях или в цинготных ранах. Кондовские чекисты — надзиратели называют их уже не «шакалами», а «индейцами»... За 5 месяцев моего пребывания на Конд — острове, от 620 «индейцев» осталось в живых всего на всего 47 человек; выжили по преимуществу те, которые работали на смолокуренном заводе: они имели «четвертую категорию трудоспособности», а главное, они получали по 500 грамм хлеба. Сплошным ужасом была, однако, и их жизнь.

Однажды я шел утром по берегу моря. Вдруг, откуда ни возьмись, подлетает ко мне 18-ти летний подросток Семенов — «Гражданин начальник», — каким то диким, раздирающим душу голосом, весь облитый слезами и кровью, обратился он ко мне а сам держал перед моими глазами дрожащую, всю окрававленную левую руку с только что отрубленной кистью — «Гражданин начальник!.. Ну, ей — Богу, сто раз в день бьют десятники... ну, ни за что, гражданин начальник, бьют... Сами подумайте, гражданин начальник, дают только пятьсот грамм хлеба... Ну, разве можно выкорчевать 25 пней? А не выкорчуешь, — бьют, становят на пеньки, заставляют кричать: «я филон»... Наверно сто тысяч раз уже я прокричал «я филон»... Гражданин начальник, что мне делать?...»

Я свел его в «лазарет» к доктору Агаеву, Дженгиру. «Не знаю, что и делать», сказал Агаев: «места в лазарете нет, лекарств и перевязочных материалов тоже нет, а они каждый Божий день идут с отрубленными пальцами»... Не прошло и недели, как Семенов умер от заражения крови. — «Заключенного Семенова, умершего от смерти, полагать умершим и списать со списочного состава заключенных вверенного мне Управлением СЛОН пункта», как сейчас помню текст приказа подписанного начальником пункта Новиковым, Александром Михайловичем.

Доктор Агаев тоже умер: от тифа, в зиму с 29-го на 30-й год. Отзывчивый и добрый Агаев был на Конд — острове единственным человеком, с которым я отводил душу. На Конд —остров его прислали «на загиб», так как он учавствовал на Соловецком острове в голодовке «муссаватистов» (см. о них дальше). Вместе с ним было прислано еще 11 человек муссаватистов. Остались ли они живы в зиму с 29 на 30 год, — не знаю. Во всяком случае, они с Конд — острова уже никогда не возвратятся: ведь их ИСО послало туда специально на «загиб». Ждать этого ИСО долго не будет: голодный паек и ежегодно свирепствующий там тиф быстро и верно удовлетворят желание чекистов.

Характерное письмо было прислано доктору Агаеву летом 1929 года. «Дорогой папа, писал ему маленький сын, « я в школу не хожу, потому, что ты контрреволюционер. Папочка, напиши мне, пожалуйста, письмо, что я не твой сын. А на самом деле, папочка, я всегда люблю тебя и ты — мой папа: только письмо это мне надо, чтобы меня приняли в школу»... Если бы я в это время не был на Конд — острове, то Агаев письма бы не получил: оно было бы отослано обратно в Ганджу, но только не любящему сыну; а в ОГПУ, которое бы внесло адресата в списки «социально опасных»...

Прихожу с этим письмом к доктору Агаеву и говорю «Вам, дорогой Джавгир, письмо от сына, но только вы его, — прибавляю шепотом, — прочтите и сейчас же порвите». Агаев вынул из вскрытого конверта письмо и начал читать. У него нервно задергались губы, брызнули слезы, задрожали руки и с письмом и с громким истерическим плачем, закрыв лицо руками, он упал на свой грязный топчан. Я побежал в «аптеку», взял большую дозу валериановых капель и принес их Агаеву. — «Успокойте доктора», сказал я «муссаватисту» Ризе, а сам поскорее ушел... Вечная память тебе, памятный и дорогой Джангир.

Самоубийства. Помню другой случай из жизни работавших на Конд — острове. В августе 1929 года командир 3-ей роты, Маслов Александр, донес начальнику пункта: «Заключенный Сандул с работы по корчевке пней для смолокуренного завода в роту не возвратился». «Этот индеец, сказал Новиков, наверное заблудился в лесу: он раньше всех окончил урок и десятник дал ему пропуск в роту; но у Сандула куринная слепота, — значит, он заблудился в лесу. Подождем с полчаса; если не придет, будем искать». Сандул не являлся и Новиков отдал распоряжение: выгнать всех «индейцев» и итти цепью по всему острову пока Сандул не будет найден. Через десять минут все кондовские «индейцы» шли по лесу цепью, а еще через полчаса к дежурному по пункту надзирателю (Попкову Григорию) прибежал запыхавшись «индеец» Янушевский Николай и сообщил: «Сандула, гражданин дежурный, нашли: он в лесу повесился на сосне».

Самоубийство на Конд — острове — явление обычное. За мое пятимесячное пребывание на Конд — острове, там повесилось 105 человек. Но несчастному кондовцу — инвалиду и покончить жизнь самоубийством не так то легко: он должен где — то найти веревку, выпроситься у дневального в уборную, а потом забежать в лес и там уже совершить свое последнее и страшное дело в жизни. Жизнь на трехстах граммах хлеба, в холодном и сумрачном бараке, спанье на сырых нарах в одном мешке, вместо всякой одежды, и твердое убеждение в том, что в перспективе неминуемая смерть, — вот что заставляет кондовских «индейцев» кончать жизнь самоубийством. Иногда они обрывают нить жизни коллективно.

— Лучше сразу умереть, чем ожидать смерти в долгих страданиях — решили восемь человек кондовских заключенных, содержавшихся в штрафном изоляторе «Маковица» за кражу 2-х килограммов хлеба. И они решили умереть вместе. Убили топором «стукача» — дневального и утром, на виду у всех, в одном белье и без куска хлеба, начали убегать по льду замерзшей Онежской губы, делая вид, что они бегут на материк (до него 30 километров). Это не был побег, производилась лишь демонстрация побега в расчете на то, что по ним будут стрелять и их убьют. Рассчет оказался верный начальник охраны острова за ними не погнался, а только скомандовал надзирателям: «По убегающим индейцам, ПЛИ!» — Раздался дружный залп чекистских винтовок, и страдания восьми Конд — островцев окончились. Убитых «индейцев» даже не взяли с места, где они попадали: «Весною лед растает, и тюлени похоронят их в своих животах», сказал Новиков, начальник Конд — острова. Это было под весну 1929 года.

Истязания. Сохраняющие силу духа и еще способные бороться за жизнь иногда пытаются бежать всерьез. Это не удается им и за свою попытку они платятся такими муками, от которых волосы шевелятся на голове. Такую попытку сделали и за нее страшно расплатились в 1929 году Юхневич и Иван Криштоп. Оба они имели четвертую категорию трудоспособности и корчевали пни для смолокуренного завода. Работая в лесу, они ухитрились сколотить себе из нескольких бревен плот и спрятали его. Хлеба на дорогу не было и они запасли несколько килограмм черники. Они рассуждали так: на плоту мы будем продвигаться от острова до острова (от Конд — острова к Летнему берегу ведет цепь мелких островов). На островах будем собирать чернику, ею будем питаться и на материке. Не прошло и полчаса после их отплытия на Плоту от острова, как начальник охраны Гойкан получил от командира 3-ей роты Маслова Александра рапорт, в котором тот сообщал, что Криштоп и Юхневич с работы не возвратились и «видимо совершили побег». Спустя еще полчаса Криштоп и Юхневич были настигнуты лодкой с надзирателями. Подплыв к ним на близкое расстояние чекисты скомандовали: «Руки вверх»!. а когда те подняли руки, открыли по ним огонь из трех винтовок, целясь в руки, В результате этого Криштоп был ранен в руку двумя пулями а Юхневич тремя.

Трудно передать, что чекисты делали с этими двумя несчастными людьми, когда доставили их на берег. Раненых Криштопа и Юхневича они заставили нести на себе плот до штаба отделения, т. е. не менее четверти километра. Обливаясь кровью, беглецы кое — как взвалили себе на плечи плот и понесли его. Не прошли и десяти шагов, как тяжелый плот придавил их к земле. Тогда чекисты, ругаясь все время наипохабнейшей большевицкой матерщиной, оставили плот и погнали беглецов дальше, все время избивая их прикладами винтовок. В штабе избиение продолжалось, но уже восемь чекистов били их поочередно прикладами, кулаками, ногами, палками. Один из бивших, Соловьев Александр, дошел до того, что когда устал бить кулаками, ногами, палкой и плетью, — упал на одного из несчастных и грыз его зубами. Все устали, вспотели и, чтобы «освежиться» пили воду, вытирали пот и принимались избивать дальше. Избиение продолжалось часа два — три. Наконец, начальник охраны Пойкан приказал камандирам взводов отнести бесчувственных «паразитов» в крикушник и тут же распорядился вылить в крикушник несколько ведер воды. «Пусть эти паразиты поплавают в крикушнике, а не в Белом море».

Кошмарная экзекуция так подействовала на меня, что я не мог уснуть ночью. Два раза ходил к доктору Агаеву, брал у него снотворное, но ни одно из Агаевских средств мне не помогло. Рано утром я сказал дежурному по отделению и одному из участников экзекуции (Попкову Григорию) чтобы он шел спать, а я за него подежурю. Когда Попков уснул, я пошел в крикушник. «Боже, за что ты караешь?» — подумал я, увидя этих двух мучеников в крикушнике... Криштоп и Юхневич от побоев опухли до неузнаваемости. Оба они лежали в разных углах крикушника, в грязи и тяжело дышали. — «Как вы чувствуете себя, ребята?» — спросил я их... Читатель, не осудите меня: не скажите, что мой вопрос — подлейшее издевательство над человеком; с какими другими словами мог я обратиться к этим двум мученикам? — «Я и рад бы, но что я могу поделать»... эти слова, в условиях СЛОНовской действительности, относились и ко мне. — Я, гражданин начальник, не могу дышать, — чуть слышно ответил мне Криштоф, а Юхневич, стоная, хотел что — то сказать, но, видимо, от боли, не мог. Он с трудом перевернулся на другой бок, закрыл лицо руками и я видел, как его, покрытое грязью мокрого крикушника, тело стало судорожно вздрагивать. Он плакал. У меня тоже подступили к горлу слезы, но я взял себя в руки. Вынув из портсигара все свои папиросы, я предложил Криштопу взять их и курить. Криштоп, очевидно, не ожидавший такого отношения к себе чекиста, взял папиросы и заплакал, как малый ребенок. Слезы из его глаз текли, как ручей. Вытирая их грязней рукой, он оставлял на лицо полосы жидкой грязи. Закрыв крикушник я пошел к себе и принес этим мученикам хлеба и сахару и тут же распорядился, чтобы им дали кипятку. — «Гражданин начальник. — сказал мне со слезами на глазах Криштоп, — я... я... (а сам, бедняк, задыхается) у меня дома маленький сынок... я, гражданин начальник, умру... Если можно, сообщите»... Он не договорил... В тот же день, к вечеру, Криштопа и Юхневича не стало: оба умерли. Живые «индейцы» снесли их в большую яму и бросили поверх накопившихся раньше.

Новиков, начальник отделения (тогда Конд— остров был еще отделением), в это время находился в отпуске в Петрограде. Он приехал на Конд — остров на другой день после экзекуции и подписал приказ, составленный его делопроизводителем Нарушевичем (его родственники живут в Риге): «Умерших заключенных, Криштопа Ивана и Юхневича считать умершими»... В ноябре 1929 года Новиков сдал Конд — Островский пункт чекисту Сошникову и выехал в распоряжение управления лагерей в Кемь. Я тоже в это время уехал в Кемь.

— Два индейца, - говорил в Кеми в ИСО Новиков, вздумали у меня бежать, ну, я их, конечно, «к ногтю».

— Мы хорошо, Шурка, знаем, что ты не промажешь, — ответил ему на это помощник начальника ИСО, Рощупкин, Николай Иванович. Ну, а как там твои индейцы поживают, —спросил он.

— Потихоньку загинаются, — ответил «Шурка».

— Что то, брат, мало, кажется, загнулось? — спросил Рощупкин.

— Подожди, Коля, зима покажет свое, — обнадежил Новиков.

— Ну, а как поживают «христосики»? — продолжал интервьюировать Рощупкин.

— Пока что загнулось пятнадцать человек.

А зимой, не беспокойся, загнутся все, — опять обнадежил Новиков.

Духоборы. «Христосики» — это члены секты духоборов. В количестве 65 они были присланы на Конд — остров для «загиба» летом 1929 года. Несчастные духоборы испили в СЛОНе полную чашу страданий...

Они отказывались называть чекистам свои имена и фамилии, именуя себя «сынами божьими». За это их немилосердно избивали. Духоборы умоляли чекистов застрелить их, но фамилий и имен своих всетаки не называли. В конце концов, ИСО решило отправить их «на загиб» к «Шурке» Новикову, на Конд — остров. Новиков отвел им в лесу место и велел строить себе землянки. Получив пилы и топоры, они приступили к постройке, а пока землянки строились, спали под открытым небом у костров. Заставить их назвать себя не смогли и на Конд — острове. Самоуверенный Новиков сначало решил, что он заставит их и назвать свои фамилии, и работать. Но ошибся: избиваемые им плетью, они по старому, называли себя рабами божьими и умоляли застрелить их. Эта просьба духоборов бесила полунормального Новикова и после нея он бил их с новыми силами, которые ему давало бешенство... Родственники духоборов ежемесячно высылали им черные сухари, но ни одному духобору ни разу Новиков посылки не выдал. Жили они на трехстах граммах хлеба и на «горячей пище» ввиде воды, в которой варилось пшено. Тем временем потихоньку загибались.

К «загибу» на Конд — острове ведет уже одно недостаточное питание: ни с 300 граммами скверного хлеба без работы, ни с 500 при работе — выжить невозможно. Кондовцы находятся поэтому в состоянии постоянного и острого голода — настолько острого, что с жадностью поедают сырой гнилой картофель, а сало разлагающегося тюленя им кажется лакомством...

Голодание. Около 2-й роты Конд — островских заключенных был небольшой огород, на котором трудом «индейцев» выращивался картофель, который бесплатно раздавался надзирателям. Пока картофель не был собран, огород сторожился, когда же его собрали и раздали чекистам — сторожа сняли. Голодные «индейцы» из второй роты, выпросившись у дневального в уборную, незаметно забегали на огород, хватали оставшиеся мелкие и гнилые клубни и тут же жадно поедали. За это приходила расплата, но не та, о которой вы, читатель, думаете, — не болями в желудке.

Раз, проходя около дверей «Ленинского уголка» для надзирателей, я услыхал ругань, вопли, плач. Зашел в «уголок» и вижу: чекист Королев Павел что есть сил порет розгами четырех «индейцев», а в углу «Ленуголка» лежит еще целая пачка розог.

— В чем дело?

— В рот иодом мазаные индейцы обманули дневального: попросились в уборную, а сами стали с нашего огорода красть картофель, — посмотрите, Николай Игнаьевич». Королев указал мне на десяток картофелин, отобранных им у «индейцев» и лежащих на полу... На рапорте Королева о преступлении «индейцев» Новиков положил резолюцию: «Подвергнуть содержанию в крикушнике на 30 суток». Все четверо «преступников» тридцати суток в карцере не отсидели: они умерли до истечения срока наказания.

... Однажды я на лодке решил объехать Конд—остров. На южном его берегу заключенные корчевали пни для смолокуренного заводика и я подъехал к ним. Заметив меня, все они бросили работу и подошли к костру. Некоторые из них стали кричать: «Здравствуйте, гражданин Карпов.» — когда я оказывался среди заключенных, они переставали бояться своих десятников. — Откуда это у вас, ребята, тюлень? — спросил я, увидев около костра раздувшегося тюленя.

— А это, гражданин Карпов, мы нашли на берегу моря: он издох и волны прибили его к берегу.

— А для чего вам надо было тащить его сюда от берега, целых четверть километра?

— Мы, гражданин Карпов, вырезываем из него куски сала, поджариваем на костре и едим. Сами знаете, гражданин Карпов, разве можно работать в лесу целый день на 500 граммах хлеба. А суп у нас, сами знаете - одна вода.

Действительно на моих глазах заключенные отрезали от тюленя куски жира, чуть - чуть поджаривали его и ели с таким аппетитом, как будто это было редкостное лакомство. Между тем, тюлень был сильно разложившийся и от него шел отвратительный запах.