Послесловие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Послесловие

Историческое исследование «Царица Прасковья» принадлежит перу выдающегося русского историка прошлого века Михаила Ивановича Семевского (1837–1892). Предварив рассмотрение этого, безусловно, интересного повествования, расскажем вкратце о создателе его; это поможет отчасти уяснить образы и идеи публикуемого ныне сочинения.

Михаил Иванович Семевский родился 4 января 1837 г. в сельце Федорцове Великолукского уезда Псковской губернии. Собственно, колыбелью дворянского рода, к которому он принадлежал, считался город Торопец — в исторических материалах о нем фамилия эта встречается много раз. Мы не случайно упомянули эти места — Семевский почитал обители своих предков — впоследствии он составил их описания и в меру своих сил заботился о просвещении жителей северо-западного края Российской Империи. Именно там прошло его детство.

Нельзя полагать, что будущий историк получил традиционное для высшего круга того времени образование — с боннами и гувернерами. Первым учителем его и домашним наставником стал Иосиф Игнатьевич Малевич, давший впоследствии образование С. В. Ковалевской, первой русской женщине — профессору высшей математики. Занятия шли успешно, М. И. Семевский уже в то время проявлял способности деятельного организатора, в полной мере развернувшиеся позже, при учреждении им журнала «Русская старина». «Он не может ни минуты быть без занятий, — писал Малевич старшему брату, Миши Владимиру (также избравшему стезю истории), — или затевает общие игры, или работы, в которых каждый, по его требованию, должен принимать деятельное участие, или проводит время в чтении»[206] — чтении сочинений о русской старине, которое умело поощрял и направлял внимательный наставник.

Но домашнее обучение было недолгим. В 1847 г. Семевский поступает в Полоцкий кадетский корпус — в одно из военно-учебных заведений русской армии. Вряд ли пребывание в нем было приятным во всех отношениях. Громадное большинство «Псевдовоспитателей корпуса», — вспоминал впоследствии Семевский, «было из глубокой армии, люди без малейшего образования, и из них выделялись лишь те, которых Господь наделил от природы добрым сердцем»[207]. Но, с другой стороны, суровая кадетская школа закаляла молодых людей, воспитывала в них исполнительность, дисциплину, содружество и товарищество, сохранявшееся в течение многих лет. В корпусе, впрочем, обнаруживались хорошие преподаватели русской истории, из которых Семевский с признательностью выделял А. В. Скворцова, питомца, одной из духовных академий.

В 1852 г. наметился поворот в судьбе кадета — благодаря содействию Я. И. Ростовцева (впоследствии одного из деятелей Крестьянской реформы 1861 г.), инспектировавшего корпус, он был переведен в Дворянский полк, позже преобразованный в Константиновское военное училище. Яков Иванович Ростовцев, отвечавший за инженерную часть русской армии, вплоть до конца своих дней проявлял заботу о Семевском, поощрял его первые попытки проявить себя как историка и способствовал публикации его ранних сочинений.

В 1855 г. курс военного образования был завершен — М. И. Семевский был произведен в прапорщики. Первые радости, связанные с производством в офицерский чин, однако, скоро улетучились; жизнь в столице требовала немало затрат. Но денег у прапорщика не было, а беспокоить отца просьбами о пособии он не стал. Приходилось экономить на всем, тем более, что значительную часть своего скудного жалованья Семевский тратил на покупку книг по истории, которые, впрочем, по дешевой цене продавались на петербургской толкучке, в книжных развалах.

…И еще один поворот судьбы… В 1855 г. лейб-гвардии Павловский полк, где служил Михаил Иванович, выступил в Москву. Перед отъездом он обратился к Ростовцеву с просьбой снабдить его рекомендательными письмами к известному историку литературы А. Д. Галахову — ибо через него Семевский надеялся получить доступ в дома московского образованного общества. А. Д. Галахов «с распростертыми объятиями» принял офицера и, приглашая заходить почаще, пообещал, в свою очередь, отрекомендовать его литераторам. Правда, маститый ученый не одобрил намерения Семевского посетить драматурга А. Н. Островского. «Не втягивайтесь в его кружок, — советовал он офицеру, — право, он добра вам не принесет, члены его трактуют о народности, об исключительном посвящении себя всему русскому, и все это давно перешло через край»[208]. Однако этот благоразумный совет произвел совершенно обратное действие, лишь укрепив намерения будущего ученого.

…И вот Семевский в гостях у Александра Николаевича Островского. Тот не сразу проникся доверием к прапорщику. «Мальчуган в гвардейском мундире (так восстанавливал потом Семевский ход мыслей драматурга), вывеска пустоты; и хотя тот из вежливости пригласил М.И. бывать почаще, но не подал ему руки при прощании. Однако это не обескуражило юношу, который решился еще раз побывать у драматурга. Сердце его оттаяло, и он дарит офицеру черновой автограф своей пьесы «Свои люди — сочтемся», который был впоследствии опубликован Михаилом Ивановичем в «Русской старине». Такая осмотрительность Островского свидетельствовала о независимости его характера, ибо он стоял в стороне от литературных партий того времени и творил не по указкам их вожаков, а так, как подсказывала ему совесть и его собственный гений. Александр Николаевич знакомит Семевского с выдающимся критиком Аполлоном Александровичем Григорьевым, который относился с уважением и сочувствием ко всякому дарованию, ко всему, что было самобытно. Не удивительно, что он предложил Семевскому попытать свои силы на литературном поприще. Семевский последовал совету — в 1857 г. появляется его небольшое исследование о предках А. С. Грибоедова — автора «Горе от ума», напечатанное в журнале «Москвитянин».

Год, проведенный Семевским в Москве, существенным образом повлиял на развитие его как историка и на всю его дальнейшую карьеру. Он понял, что военная служба не соответствует его природным наклонностям, и покидает полк, становится преподавателем-«репетитором» одного из кадетских корпусов, а потом оставляет и корпус, выйдя в 1861 г. в отставку и поступив на службу в ведомство Государственной канцелярии. Именно в этот, так сказать, переходный период Семевский пишет и публикует в периодических изданиях Санкт-Петербурга подготовленные им исследования «Царевна Софья Алексеевна и князь В. В. Голицын», «Царевич Алексей Петрович», ««Слово и дело» — рассказ из истории Тайной канцелярии», «Семейство Монсов», «Царица Прасковья». Вспоминая о своих первых литературно-исторических трудах, Семевский говорил: «Оживление, с которым я трудился, роясь в архивах, засиживаясь в библиотеках… — это оживление было не во мне одном, оно было во всем русском обществе, жившем не физическою, но духовною жизнью»[209].

Постепенно в сознании историка, отнюдь не стоявшего в стороне от веяний времени, вырабатывалась идея о необходимости издания журнала, в котором бы публиковались материалы по русской истории «новейшего времени», т. е. начиная с царствования Петра I. Название этого журнала — «Русская старина» — было заимствовано ученым у Н. М. Карамзина, которым в свое время была написана под этим заглавием статья, предназначенная для «Вестника Европы».

…Первая книга «Русской старины», — а Михаил Иванович стал ее редактором и, так сказать, вел журнал до самой своей кончины, — вышла в свет 9 января 1870 г. Семевский испытывал затруднения при подготовке издания — оно подвергалось вначале предварительной цензуре, которая основательно замедляла дело, предпринятое историком. Для того, чтобы освободиться от нее, говорил ученый, «надо было броситься к высокопоставленным чиновникам, которые были сопричастны к литературе отечественной истории — к графу М. А. Корфу и П. А. Муханову». Дело об освобождении от цензуры благодаря поддержке этих деятелей решилось в течение нескольких минут. Нет никакого сомнения и в том, что великий князь Константин Николаевич, отец известного русского поэта, писавшего под псевдонимом К.Р., также помог историку — он хорошо знал его по службе в Государственной канцелярии.

Такое внимание верхов к изданию объяснялось тем, что русская история, начиная с царствования Петра I, была историей тайной, секретной; работать над нею дозволялось лишь тем ученым, в благонадежности которых правительство не сомневалось. Поэтому неоценим в этом отношении подвиг историка, который с горячностью отстаивал при переговорах с чиновным миром свое издание, и в особенности — те его части, в которых публиковались разного рода документы, воспоминания, дневники, записки. Михаилу Ивановичу постоянно возражал председатель цензурного комитета: «Вы произвольно надвинулись на времена, до крайности к нам близкие, говорите о лицах, нередко еще в настоящее время живых, хотя и черпаете их из времен прошедших». Семевский деликатно разъяснял ему: «Чем более проходит времени от деятельности какого-либо лица, тем более представляется затруднений для восстановления ее в истинном виде». В царствование Александра II, в сущности, этими пререканиями дело, как правило, и заканчивалось, тем более, что августейшая фамилия состояла в числе непременных подписчиков «Русской старины». Но после убийства царя народниками в 1881 г., уже при новом царе — Александре III снова стала проявлять свою силу цензура, несмотря на вроде бы благожелательное отношение самодержца к историку, представленному к ордену Анны I степени.

Неоценим, несмотря на все препоны, не всегда успешно преодолеваемые, вклад историка и возглавляемого им издания в изучение отечественной истории. На страницах его из номера в номер публиковались записки A. Т. Болотова, А. М. Тургенева о Павле I, деятеля Отечественной войны адмирала П. В. Чичагова, записки и дневники декабристов М. А. Бестужева, B. К. Кюхельбекера, цензора и литератора А. В. Никитенко, архитектора А. Л. Витберга (строителя храма Христа Спасителя на Воробьевых горах), живописцев И. Е. Репина, И. К. Айвазовского, биография полководцев Отечественной войны, деятелей реформ, осуществлявшихся в царствование Александра II, — разумеется, это далеко не полный перечень. Журнал объединял тех представителей русской интеллигенции, которые проводили эти реформы, несмотря на противодействие им как справа, так и слева. Они, вслед за К. Д. Ушинским, выдающимся педагогом, близким другом историка, полагали, что «Политическая свобода не есть еще венец счастья человеческого». Она вполне может породить собой власть денег — «позвените только кошельком, и вы имеете перед собой самых безответных рабов»[210]. Только через познание прошлого, считали они, через усвоение его нравственного запаса возможно построение прочного здания обновленной России.

…Михаил Семевский начал свой путь ученого историка с исследования времени Петра Великого. Лекцией о Петре I, прочитанной им в Кронштадте 6 марта 1892 г., он, в сущности, завершил свой жизненный путь — через три дня он скончался от воспаления легких.

Публикуемая ныне монография М. И. Семевского впервые была издана в 1861 г. в журнале М.М. и Ф. М. Достоевских «Время». Второй раз — уже в виде отдельной книги — она вышла в 1883 г., когда Михаил Иванович уже вовсю развернул свою деятельность как редактор «Русской старины», и, по мысли автора, она, книга эта, стала как бы первым томом написанной им трилогии «Очерки и рассказы из русской истории XVIII в.», куда, помимо книги «Царица Прасковья», вошли его исследования о политических процессах и следствии в царствование Петра I, биографические очерки о царице Екатерине Алексеевне и ее приближенных. Не случаен выбор Семевским темы исследования. В годы, когда он создавал его — в годы подготовки Великой реформы 1861 г., давшей свободу крестьянам и направившей страну на путь стремительных преобразований, — происходило переосмысление эпохи царствования Петра I и соответственно роли и значения этой личности. Казалось бы, в таком переосмыслении не было особой надобности — уже были написаны и вышли в свет многотомные штудии И. Голикова (конец XVIII в.) и официальная «История царствования Петра Великого» Николая Герасимовича Устрялова, которому покровительствовал Николай I.

Однако последний труд вызвал Обширную рецензию, точнее, небольшое исследование критического плана, принадлежавшую перу выдающегося русского историка П. И. Пекарского и опубликованную в «Современнике» за 1858 г. В ней он усомнился в методе Устрялова, который, в сущности, ограничился «собиранием материалов и не попытался сколько-нибудь осмыслить собранные им исторические факты, не выйдя из колеи прежних панегиристов», восхваляющих Петра чуть ли не как полубога или святого. Поэтому Пекарский поставил своей целью и задачей последующей историографии низведение, так сказать, полубога на Землю. Ведь Петр I, полагал он, имел дело с «живым материалом» — русским народом, да и сам царь-преобразователь находился под влиянием нравов и понятий своего времени, был сыном своего века. Поэтому, полагал историк, всегда при составлении биографии той или иной личности необходимо иметь в виду ту среду, которая оказывала влияние на духовный рост личности, — в данном случае на формирование Петра как преобразователя, тем более, что и преобразования не всегда носили отпечаток гениальности. «Не все части управления были обняты вдруг, не все преобразования задуманы разом в стройной системе, с ясным распределением» того, что нужно совершить в первую очередь, а что во вторую.

Нет никакого сомнения в том, что Семевский, создавая свой труд, не остался в стороне от веяний современной ему историографии. Он, как и Пекарский, поставил своей целью раскрыть взаимоотношения среды народной и личности преобразователя. Но как понять народ? Как выразить его дух, выразить ярко, образно, не-прибегая к статистическим штудиям, понятным лишь избранному десятку ученых, но недоступных обществу в целом?

Выход из такого положения заключался в том, чтобы из обширного перечня лиц русской истории начала XVIII в. отобрать таких деятелей, которые бы явились выразителями и, так сказать, типичными представителями народной среды, о которых было бы достаточно сведений в документах того времени. Поэтому не случайно выбор пал на царицу Прасковью. В ней, с одной стороны, было много хорошего, доброго — того, что присуще для простого русского человека. Достаточно обратить внимание на ее безыскусные письма к дочерям и внучке, помещенные в приложениях. «Печалью себя не убей, не погуби души, — обращается она к дочери Екатерине Ивановне, выданной замуж за одного из немецких князьков, — храни свой закон аки зеницу ока, чтобы тебе стати в будущем со Христом во единой вере, хотя неведомо что постражди; не наведи на себя клятвы церковной и нашей». А какой затаенной грустью преисполнено письмо царицы к внучке… «Да хочется, хочется, хочется тебя, друг мой внучка, мне, бабушке старенькой, видеть тебя, маленькую, и подружиться с тобою, старый с малым очень живут дружно». И это душевность не образованного человека, но человека полуграмотного, ибо Прасковья (как, впрочем, и сам Петр) не научилась как следует писать.

Но, с другой стороны, в царице много дурного. Жестоко расправляется она с не угодившим ей слугой — лишь случай предотвратил его убийство… Покровительствует, как любящая сестра, своему братцу, В. Ф. Салтыкову, издевавшемуся над супругой, и уберегает его от справедливой расправы… Но не есть ли эта жестокость, как бы вопрошает историк, лишь слабый отблеск того, что совершал сам Петр, с еще большей жестокостью расправляющийся с не угодившими ему людьми и чередующий пытки с попойками в кругу своих «птенцов» (пила с ними и Прасковья)? Вспомним, что не случайно этой «стороне деятельности» царя Семевский посвятил специальное исследование в своей трилогии, куда, как мы знаем, вошла и публикуемая ныне монография. Новое трагично, оно ломает судьбу человеческую, порождает двойственность, присущую, как полагал историк, большинству людей той эпохи, которые не склонялись явно ни на сторону Петра, ни на сторону приверженцев старины, стараясь угодить обоим, — и к этому большинству примыкала Прасковья.

Исследование М. И. Семевского, написанное живо и образно, вслед за рецензией П. И. Пекарского, оказало большое влияние на развитие исторической науки, занимающейся изучением Петровской эпохи. Оно внесло большой вклад в критическое рассмотрение русской истории конца XVII — начала XVIII в., которое наблюдается, в частности, в трудах В. О. Ключевского, П. Н. Милюкова, М. М. Богословского — выдающихся представителей отечественной историографии, которые смогли трезво оценить оборотную сторону исторического прогресса, сумели дать — не умаляя, но и не восхваляя — справедливую оценку деятельности Петра Великого и совершенных им преобразований.