Отступление о милой Ливадии

Отступление о милой Ливадии

Болезнь легких, которая свела Марию Александровну в могилу, обнаружилась у нее очень рано. Кое-кто из знавших ее близко, считал, что в своей болезни она отчасти виновата сама: слишком уж легкомысленно относилась к собственному здоровью. Это при ее-то серьезности. Но большинство было уверено: всему виной петербургский климат. Уехать из Петербурга навсегда она не могла, но время от времени ездила лечиться за границу. Такие поездки всегда были мучительны: приходилось расставаться с мужем и детьми. Нужно было найти место, где бы климат (сочетание горного и морского воздуха) давал возможность поддерживать здоровье, не покидая страны. И такое место в России было: полуостров Крым.

«Под державу Российскую» Крым был присоединен в 1783 году, Россия утвердилась на берегах Черного моря. Петр Великий об этом мечтал. Екатерина Великая это сделала. Турция не могла смириться с утратой безраздельного господства на Черном море и усиленно готовилась к войне в надежде вернуть Крым. И тут австрийского императора Иосифа II и послов европейских держав Екатерина приглашает сопроводить ее в путешествии на юг России. Она хочет посмотреть сама и показать своим гостям новые земли, приобретенные в последние годы. Путешествие обещает быть занимательным…

7 января 1787 года из Царского Села отправляется поезд императрицы, состоящий из 14 карет, 124 саней с кибитками и 40 запасных саней. Карету государыни везли 30 лошадей, сама карета напоминала вагон и состояла из 8 комнат. Не только императрица, но и иностранные посланники, и свита расположились с отменным комфортом. И все же… Впереди несколько тысяч верст пути. Дороги в России известно какие. Екатерине 58 лет, здоровье уже не то. Неужели только ради того, чтобы взглянуть своими глазами на то, что так подробно и красочно описывал ей Потемкин, решилась она на такое трудное путешествие, надолго покинула столицу? Имея хоть какое-то представление о характере великой государыни, стоит поискать скрытые от посторонних глаз мотивы, заставившие ее отправиться в поездку.

Итак, Россия обустраивает юг. Турция готовится к войне. Европейские страны, особенно Австрия, колеблются: на чью сторону встать. Наверняка Екатерина хочет показать иноземным гостям, как укрепилась, усилилась ее держава, и тем самым привлечь их на свою сторону. Известно: колеблющиеся обычно выбирают сильнейшего. Но этого мотива мало, чтобы пуститься в такую дальнюю дорогу, – иностранным гостям мог бы показать новые земли и сам светлейший князь Потемкин-Таврический.

Так что же еще? В секретном Рескрипте от октября 1786 года Екатерина все объясняет сама: «Предпринимаемое нами путешествие доставляет случай весьма благовидный к скрытию до времени прямых причин движения войск наших». Вот так! Турция готовится к войне. Мы – тоже. Но нам необходимо для этого продвинуть ближе к турецкой границе две армии. Сделать это скрытно невозможно. Значит, нужна «операция прикрытия». Екатерина придумала: такой операцией станет ее путешествие. А войска? Ничего удивительного: бесценную жизнь государыни нужно охранять. Так первая немецкая принцесса на русском престоле готовила последнюю в XVIII веке войну с Турцией, которая закончилась для России блистательно. Ясский мирный договор тому подтверждение. Крым, который Екатерина назовет драгоценнейшей жемчужиной в своей короне, стал русским. Казалось, навсегда…

Рискуя еще больше отвлечься от рассказа о подарке, полученном императрицей Марией Александровной от любимого супруга, не могу не напомнить, о чем обычно рассказывают, вспоминая это путешествие Екатерины. Конечно же, о потемкинских деревнях. Очередной миф, созданный историками. Да, кое-какие основания для этого есть: и путевые дворцы, и постоялые дворы, и новенькие крестьянские дома по пути следования государыни, и осчастливленный встречей народ с хлебом-солью – все это было. Но были еще и новые города, и вполне реальный черноморский флот, и прекрасный порт, который потом, уже во время царствования правнука Екатерины, назовут городом русской славы. Уж этого-то имени у Севастополя никто не отнимет.

А любителям рассказывать только о «потемкинских деревнях» напомню впечатления от поездки на русский юг людей, если и не абсолютно беспристрастных, то уж наверняка не склонных преувеличивать успехи России. Вот мнение австрийского императора, человека, обладавшего острым умом и серьезными военными знаниями: «Надобно сознаться, что это было такое зрелище, красивее которого трудно пожелать. Севастополь – красивейший порт, какой я когда-либо видел. Настроено уже много домов, магазинов, казарм, и если будут продолжать таким образом в следующие три года, то, конечно, этот город сделается очень цветущим. Все это очень не по шерсти французскому посланнику, и он смотрит страшно озадаченным…».

А упомянутый французский посланник, граф Людовик Филипп де Сегюр, правительство которого вовсе не было заинтересовано в укреплении России, писал: «Мы увидели в гавани в боевом порядке грозный флот, построенный, вооруженный и совершенно снаряженный в два года. Государыню приветствовали залпом из пушек, и грохот их, казалось, возвещал Понту Эвксинскому, что есть у него повелительница и что не более как через 30 часов корабли ея смогут стать перед Константинополем, а знамена ее армии развеваться на стенах его… Нам казалось непостижимым, каким образом в 2000 верстах от столицы, в недавно приобретенном крае, Потемкин нашел возможность построить такой город, создать флот, укрепленную гавань и поселить столько жителей: это был действительно подвиг необыкновенной деятельности».

Но главной, разумеется, была оценка самой Екатерины: «Весьма мало знают цену вещам те, кои с уничижением бесславили приобретение сего края: и Херсон, и Таврида со временем не только окупятся, но надеяться можно, что, если Петербург приносит осьмую часть дохода империи, то вышеупомянутые места превзойдут плодами болотные места… С сим приобретением исчезнет страх от татар, которых Бахмут, Украина и Елисаветград поныне еще помнят; с сими мыслями и я с немалым утешением… ложусь спать сегодня, видя своими глазами, что я не причинила вреда, но величайшую пользу своей империи». Этим приобретением Россия успешно пользовалась 200 лет, дважды за эти годы защитив его от захватчиков, щедро полив кровью своих солдат. Первый раз – в Крымскую войну, второй – в Великую Отечественную.

События, о которых я рассказываю, происходили через несколько лет после Крымской войны. Страна залечивала раны. Крым возрождался, благоустраивался. Он входил в состав Российской империи уже почти 100 лет, но царской резиденции в этом благодатном краю до сих пор не было. Первым из Романовых землю в Крыму (имение Ореанда) перед самой смертью купил дядюшка Александра Николаевича, император Александр I (об этом я писала в главе «Елисавету втайне пел»). По наследству Ореанда перешла Николаю I и Александре Федоровне, а после ее кончины – второму сыну императорской четы, Константину Николаевичу.

Александр Николаевич подарил жене Ливадию, имение на Южном берегу Крыма, чуть восточнее и выше Ореанды. Ливадией владел граф Лев Северинович Потоцкий, польский аристократ, состоявший на русской дипломатической службе. После смерти Потоцкого его дочери решили продать огромное имение, содержать которое было им не по силам. Покупателем оказался император. Лучше Южного берега Крыма для поддержания здоровья жены трудно было что-нибудь придумать.

Впервые царское семейство приехало в Ливадию в 1861 году. Это был потрясающий год. Казалось, Россия по мановению руки государя вступила в новую эру – Александр отменил крепостное право, покончил с рабством. Тогда никто и подумать не мог, как отблагодарят царя-Освободителя его подданные… И горя, которое ждет семью, никто не предвидел. Даже Мария Александровна, казалось, избавилась от своей постоянной тревоги и неуверенности. Она так гордилась своим мужем! А тут еще Ливадия! Может быть, самое благодатное место в Крыму. Правда, здесь нет скал Симеиза и Гурзуфа, горных уступов Алупки и Мисхора, таинственных бухточек Нового Света. Зато нигде нет такого покоя, как в Ливадии. Недаром греки дали ей это имя (в переводе с греческого оно означает «лужайка, луг»).

Мария Александровна была очарована. Она никогда не говорила просто «Ливадия». Всегда: «Моя милая Ливадия». Правда, постройки, оставшиеся от Потоцкого, не вполне подходили для царской резиденции. Проект полной реконструкции имения был заказан придворному архитектору Ипполиту Антоновичу Монигетти, как человеку «знающему вкус их императорских величеств». Мария Александровна тоже знала вкус зодчего, его блестящие познания в истории искусств и склонность к смелым, нетривиальным решениям, потому предоставила Монигетти полную свободу творчества. И не ошиблась. Правда, все проекты утверждала лично.

Бывавшие в те годы в Ливадии оставили восторженные отзывы о шедеврах, созданных архитектором и мастерами-садовниками. К сожалению, из построек Монигетти до наших дней сохранилось немного. Это дворцовая церковь Воздвижения Честного Креста, построенная в редком у нас стиле грузинских и византийских храмов, домик садовника, конюшня, несколько фонтанов и дивная турецкая беседка, ставшая одним из символов Ливадии. В ней Мария Александровна провела много часов, к сожалению, больше печальных, чем счастливых. Окончание всех строительных работ в новом имении совпало с трагедией в царской семье, так что императрица смогла проводить много времени в Ливадии только начиная с 1867 года.

Царская чета обычно приезжала в Крым с младшими детьми. Их приезд был бедствием для ливадийских садовников, которые искусно подбирали для парка редкие, прекрасные растения. Дело в том, что маленькие великие князья увлекались приручением горных коз, которые бесцеремонно поедали с клумб с трудом и любовью выращенные цветы. Императрице приходилось просить прощения за шалости своих мальчиков. Извинения всегда сопровождались дорогими подарками.

Газета «Московские ведомости» сохранила для нас подробное описание распорядка жизни царской семьи: «В Ливадии придворный этикет насколько возможно устранен. Утром Царь (так, с прописной буквы, в газете. – И. С.) по обыкновению встает рано, прогуливается по парку пешком, потом занимается делами; иногда садится на лошадь и спускается к морю, к купальне.

Обыкновенно он ходит в белом кителе, императорская свита тоже. Обедают, как в деревне, в 2 часа, ужинают в 9 часов. После обеда подаются экипажи и предпринимаются поездки по ближайшим живописным местам. Государь, по обыкновению, садится с Императрицею в соломенный плетеный фаэтон. Иногда они ездят со свитою экипажей, а чаще вдвоем, как простые туристы. Местные жители не тревожат их восклицаниями и не сбегаются к их пути, благоговейно осознавая, что и царям отдых нужен.

Вечер царская семья проводит большей частью в тесном кругу приближенных. Мирный день кончается рано, и день следующий повторяет предыдущий. По воскресеньям некоторые известные лица приглашаются слушать обедню в придворной церкви. Ливадия с каждым днем становится все красивее и цветистее, не только Южный берег, но и весь юг, все Черное море смотрит на нее с любовью и надеждой».

Автору этих газетных заметок только кажется, что жизнь царской семьи была так монотонна. На самом деле в Ливадии нередко решались серьезные государственные и межгосударственные вопросы. Здесь гостили и проводили весьма полезные для России переговоры и принц Уэльский, и князь Сербский, и министр иностранных дел Турции. Не зря Александр II почти всегда приглашал с собой в Ливадию канцлера Горчакова. Здесь ему были отведены постоянные апартаменты. Едва ли многие сегодня знают, а еще меньше тех, кто поверит: канцлер, второй человек в империи после государя, не имел не только собственного дворца, но даже квартиры. Визиты князя Горчакова были отрадой для Марии Александровны. Великий дипломат был ее искренним другом, высоко ценил ее ум, нетривиальные суждения и чувство юмора. Навещали ее в Ливадии Петр Андреевич Вяземский и Иван Константинович Айвазовский. Знаменитый поэт и прославленный художник были из немногих, кого можно назвать ее ближним кругом. И это тоже – штрих к ее портрету.

Радовал и часто гостивший в новом имении прославленный герой Кавказской войны генерал-фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. Старый воин относился к императрице с трогательным поклонением. Дети его обожали: он захватывающе интересно рассказывал о войне, о пленении Шамиля.

Случались в Ливадии и неожиданные встречи. Об одной из них рассказывает Марк Твен в десятой главе «Простаков за границей». Так случилось, что первыми организованными туристами, побывавшими в Ливадии, оказались американцы. Для них было полной неожиданностью, что император сам охотно взялся показать им имение, а его младший брат без всяких церемоний пригласил путешественников на обед. Марк Твен составил адрес от имени американских граждан и торжественно вручил его императору. В этом адресе были прекрасные слова: «Америка многим обязана России, она состоит должником России во многих отношениях, и в особенности за неизменную дружбу в годины ее великих испытаний. С упованием молим Бога, чтобы эта дружба продолжалась и на будущие времена… Только безумный может предположить, что Америка когда-либо нарушит верность этой дружбе предумышленно несправедливым словом или поступком». Как искренне звучали тогда эти слова. Как искренне в них тогда верили…

Для всех гостей Ливадии Мария Александровна была радушной хозяйкой. Здесь она становилась менее скованной и замкнутой. Казалось, крымский воздух целителен не только для ее легких, но и для души. Но даже в этом благодатном месте ей сумеют отравить жизнь. Александр Николаевич купит своей любовнице небольшое имение Биюк-Сарай, где будет навещать ее ежедневно, почти не скрывая своих визитов. А летом 1879 года, когда императрица будет лечиться за границей, они вместе поселятся в ее дворце. Как будто специально для того, чтобы и этот любимый, по ее вкусу обустроенный приют стал для нее чужим.

Уже после смерти и Марии Александровны, и Александра Николаевича его любовница, а к концу жизни – законная супруга будет бесцеремонно пользоваться имением той, чью жизнь бестрепетно разрушила. Что перед ней Мария Федоровна, которая не постеснялась присвоить ношеную одежду первой жены Павла Петровича!

После убийства отца новый император, Александр III, только через три года сумел выбраться в Ливадию. О том, чем его встретил любимый дворец незабвенной, обожаемой матушки, он записал в дневнике: «…были встречены в комнатах Мама княгиней Долгорукой с детьми! Просто не верится глазам, и не знаешь, где находишься, в особенности в этой дорогой по воспоминаниям Ливадии! Где на каждом шагу вспоминаешь о дорогой душке Мама! Положительно мысли путались, и находились мы с Минни (императрицей Марией Федоровной. – И. С.) совершенно во сне… Вообще все наше пребывание в Ливадии нельзя назвать веселым и приятным; были тяжелые минуты, были неприятные столкновения, недоразумения и щекотливые объяснения, но в конце концов устроились наилучшим образом и надеюсь, что теперь больше не будет никаких недоразумений и что все пойдет как следует».

Император слов на ветер не бросал. Все действительно пошло как следует: княгиня Юрьевская, которую Александр Александрович не желал называть этим именем, дарованным ей его влюбленным батюшкой, больше никогда не появлялась в Ливадии, продала даже находящееся поблизости Биюк-Сарайское имение. Зато Александр Александрович приезжал в Ливадию каждый год. Лучшего места для отдыха семьи он не мог себе представить. В Ливадии он и скончался 20 октября 1894 года. В паркетный пол спальни, где умирал император, по просьбе его вдовы был врезан большой кленовый крест.

Все дети Марии Александровны очень любили Крым. Старший, Николай, в Ливадии успел побывать лишь однажды, когда там еще шло строительство. А вот Севастополь и его предместья знал хорошо. Осенью 1864 года он путешествовал по Италии. Когда ехали из Турина в Геную, при выезде из последнего тоннеля открылось потрясающее всякого путешественника зрелище: под лазурным небом на фоне нежно-голубого Средиземного моря огромная долина и генуэзские силуэты, обрамленные солнечным амфитеатром. Не нашлось никого, кто бы остался равнодушен. Николай тоже был восхищен, но заметил, что такое же потрясение ожидает каждого, кто проходит через Байдарские ворота и видит внезапно открывающееся Черное море и побережье Крыма. Потом вспоминали, что сказал он это с такой тоской, будто предчувствовал, что никогда больше не увидит любимых мест.

Полюбила Ливадию и последняя российская императрица Александра Федоровна (урожденная Алиса Гессенская). Ее жизнь в России началась не с Петербурга, как у других немецких принцесс, а именно с Ливадии. Она приехала туда к постели умирающего Александра III, чтобы успеть получить его благословение на брак. По поводу смерти свекра особенно не страдала – была с ним слишком мало знакома, чтобы полюбить. Кроме того, отлично знала, что он недоволен выбором сына и, если бы не болезнь, вряд ли допустил бы эту свадьбу, от которой она сама долго отказывалась (якобы из-за нежелания переходить в новую веру) и о которой так же долго и страстно мечтала. Так что Ливадия не была связана для нее с тяжелыми воспоминаниями. Ну, а ее муж, на глазах которого в Ливадии мучительно и мужественно умирал отец… Наверное, вспоминал. И отца, и бабушку. Может быть, и выбрал бы другое место для летней резиденции, но любое желание супруги было для него законом. В Ливадии царская чета провела много счастливых дней, не отягощенных тенями прошлого. Были, конечно, и горести, и тревоги. В 1902 году Николай II заболел тифом, опасались за его жизнь. Алике не отходила от мужа.

Лучшие врачи не только России, но и всей Европы съехались в Ливадию. Когда стало очевидно, что больной вне опасности, доктора порекомендовали ему совершать прогулки на чистом воздухе, но только по горизонтальным дорогам. Таких дорог в гористой Ливадии не было. В спешном порядке начали строить. К первому выходу Николая проложили дорожку в полверсты. Потом каждый день удлиняли ее на столько саженей, на сколько врачи позволяли императору удлинять прогулку. Довели до Ай-Тодора, поместья дядюшки Николая Александровича, великого князя Михаила Николаевича. Так появилась знаменитая ливадийская Царская тропа. На ней до сих пор стоят гранитные скамейки, установленные, чтобы ослабевший после изнурительной болезни государь мог отдохнуть. Из-за каждого поворота тропы открывается новый вид на море, на горы. Один прекрасней другого.

Весь мир знает фотографии и кинокадры, запечатлевшие Большой дворец, построенный по заказу Николая Александровича и под бдительным контролем Александры Федоровны незадолго до крушения Российской империи. Именно там, в Ливадии проходила международная конференция, получившая название Ялтинской. В бывшем императорском дворце Сталин принимал своих союзников по антигитлеровской коалиции, Рузвельта и Черчилля. По воспоминаниям очевидцев встречи, дворец гостям очень понравился…

Напомню: Ливадию Мария Александровна получила в подарок вскоре после смерти свекра и свекрови. Уход обоих она пережила очень тяжело, может быть, даже тяжелее, чем их родные дети. А вот в стране горе по поводу смерти Николая Павловича разделяли далеко не все. Будущий учитель ее старшего сына, профессор Петербургского университета по кафедре гражданского права, историк, философ и публицист Константин Дмитриевич Кавелин писал через несколько дней после смерти императора:

Калмыцкий полубог, прошедший ураганом, и бичом, и катком, и терпугом по русскому государству в течение 30 лет, погубивший тысячи характеров и умов, это исчадие мундирного просвещения и гнуснейшей стороны русской натуры околел… Если бы настоящее не было так страшно и пасмурно, будущее так таинственно, загадочно, можно было бы сойти с ума от радости и опьянеть от счастья.

Это загадочное будущее олицетворял ее муж, новый император Александр II. Известный славянофил Алексей Степанович Хомяков, года не доживший до освободительного манифеста, обнадеживал своих единомышленников: исторический опыт России свидетельствует, что вслед за хорошим правителем у нас всегда следует дурной, за ним снова хороший и так далее. И доказывал: Петр III был плохим, Екатерина II – хорошей, Павел I – плохим, Александр I – хорошим, Николай I – плохим, значит, Александр II просто обязан быть хорошим. Хомяков, конечно, шутил. Но в каждой шутке, как известно… Нередко схему Хомякова применяют и по отношению к более давней, и совсем новой истории России.

Но что представляется в нашей истории действительно неотвратимым, так это то, что каждый новый правитель начинает с кардинальной переделки сделанного его предшественником. Александру Николаевичу предстояло действовать в этом направлении особенно решительно. И мотивы у него были весьма серьезные. Павел, к примеру, уничтожал все, сделанное Екатериной, из-за ненависти к матери, принявшей в последние годы его жизни форму явно патологическую. Александр продолжал любить отца, но понимал, что в доставшейся ему униженной, побежденной, разоренной стране все нужно менять, чтобы эту страну как минимум сохранить, а если получится, и вернуть ей былую славу и могущество. Мария Александровна, несмотря на любовь к покойному свекру, который оставил мужу такое тяжелое наследство, понимала это не хуже других.

На шестом году после вступления на трон Александр Николаевич отменил крепостное право. Причем сделал это вопреки яростным протестам большинства приближенных. 22 миллиона крестьян получили свободу (по ревизии 1858 года население России составляло 74 миллиона человек). И пусть закон от 19 февраля 1861 года упрекают в несовершенстве, и упреки эти не лишены оснований, он все равно останется «величайшим делом русской истории». Так сказал о Манифесте царя-освободителя один из лучших знатоков русского государственного права, профессор Борис Николаевич Чичерин.

Любопытно, что вскоре после этой поистине великой реформы в первом номере выходившего в Париже журнала «Правдивый» за 1862 год появился очерк уже упоминавшегося князя Петра Долгорукова, уничижительный для царя и особенно для его окружения. О Марии Александровне автор пишет в основном с сочувствием, но находит основания и для упреков:

Императрица, женщина вполне добродетельная, одарена большой силой недвижности, но не имеет никакой энергии, ни малейшей предприимчивости. Она видит, что все идет скверно, Россию грабят, дела путают, императорскую фамилию ведут к большим бедствиям; она все видит, понимает, проливает втихомолку горькие слезы и не решается вмешаться в дела. А кто же бы имел более ее права в них вмешиваться? Ее участь соединена с участью государя; ее дети – дети государя. Если бы она стала прямо, открыто, громогласно говорить истину, обличать дураков и мерзавцев, окружающих ее мужа, кто бы мог ее заставить молчать? Мать шести великих князей, мать наследника престола, что бы с ней могли сделать? Ровно ничего. Нельзя же было бы ее ни выслать из России, ни сослать в Сибирь, ни посадить в казематы… Она не умеет пользоваться своим положением.

Отчасти князь-бунтовщик был прав. Но лишь отчасти. Он, как большинство людей, требовал от другого такой же реакции, таких же поступков, какие совершал сам. Но он – человек мощного, взрывного общественного темперамента. Она этого темперамента лишена абсолютно. И все же обвинять ее в полной безучастности к общественной жизни несправедливо. Обычно среди сторонников и помощников государя называют младшего брата, великого князя Константина Николаевича, и тетушку, великую княгиню Елену Павловну. Но верной и неизменной помощницей мужа была и Мария Александровна. Мало того, что она искренне разделяла его желание дать свободу своим подданным. Зная его характер, она постоянно, изо дня в день поддерживала его решимость, убедительно опровергала доводы противников отмены рабства. А они очень старались приводить доводы серьезные и пугающие. О ее вкладе забыли не по злонамеренности, а потому, что она об этом вкладе никогда не говорила (в отличие от Константина Николаевича и Елены Павловны), а, как известно, сам себя не похвалишь – никто не похвалит… Кроме того, вскоре после проведения главных реформ ее настолько оттеснили от императора, что о ее роли на первом, решающем этапе просто забыли. Да и Александр Николаевич не любил отдавать должное жене – ревниво помнил, что именно ее называли самым умным и благородным человеком в царской семье. Как ни странно, мужа это не радовало, а больно задевало. Зная это, «доброжелатели» всегда докладывали ему о комплиментах в адрес императрицы. Особенно раздражало Александра, когда ею восхищались его враги. А таких примеров немало. Вот отзыв князя Петра Алексеевича Кропоткина, бывшего пажа, ставшего главой анархистов и непримиримым врагом царя:

Из всей императорской семьи наиболее симпатичной была Мария Александровна. Она отличалась искренностью и когда говорила что-либо приятное кому-то чувствовала так. На меня произвело глубокое впечатление, как она раз благодарила меня за маленькую любезность (после приема посланника Соединенных Штатов). Так не благодарит женщина, привыкшая к придворной лести.

Она не привыкла не только к придворной лести, но и к самой придворной жизни. Роскошь, торжественные, но пустые ритуалы, бесконечные балы и приемы были ей чужды, утомляли, вызывали протест, который приходилось скрывать. Оттого она еще больше замыкалась в себе, вызывая все новые упреки в холодности, высокомерии, инертности. Ее самые естественные поступки способны были вызвать раздражение и обиды всей «царской дворни» (как называл придворных князь Долгоруков).

В конце правления Николая Павловича и в начале царствования его сына вошли в моду спиритические сеансы. При дворе это увлечение охватило всех. Марии Александровне несколько раз тоже пришлось принять участие в «столоверчении» – не могла отказать настойчиво приглашавшей ее свекрови. Но спиритизм вызвал у нее такой решительный внутренний протест, что она в кои-то веки решилась: категорически отказалась от участия в сеансах. Была убеждена, что любого рода гадания, предсказания, магия несовместимы с православием. Как раз непонимание этого, приверженность к обрядовой, а не сущностной стороне православной веры принесет много бед будущей жене ее внука, последней российской императрице.

Мария Александровна была человеком глубоко, истинно верующим. Многие говорили, что она рождена не для трона, а для монастыря. Возможно, так оно и было. Во всяком случае, такое глубочайшее смирение и полное самоотречение если и встречается, то не в царских дворцах, а в монашеских кельях.

Она очень любила Москву. Ходила в старинные храмы, изучала их подробно – постигала душой. Приближенных поражали ее глубокие познания в истории России и православной церкви. Анна Тютчева вспоминала: «Я ей сказала, что, конечно, она первая из русских императриц родом из Германии, которая сделалась вполне православной не только по сердечному убеждению, но и по глубокому научному знакомству с православием. Императрица ответила мне на это, что ее тетка, императрица Елизавета Алексеевна… также была чрезвычайно предана православной вере и написала даже рассуждение о превосходстве православной церкви над латинским и протестантским вероисповеданием, но что, к сожалению, это сочинение потеряно».

А если уж Мария Александровна сказала «потеряно», значит, так оно и есть. Она долгие годы собирала все документы, написанные Елизаветой Алексеевной или как-то связанные с ее жизнью. Когда Елизавета умерла, ее племяннице было всего два года, так что помнить тетушку она не могла. Зато из рассказов матери, родной сестры императрицы Елизаветы, возникал образ столь притягательный, что Мария всю жизнь находилась под его обаянием. Близкое знакомство с русским двором помогло племяннице многое понять в характере и поведении своей обожаемой предшественницы. Хотя понять до конца она едва ли могла: у нее была добрая, любящая свекровь, ничем не походившая на ту, что отравляла жизнь Елизаветы.

Все документы Мария Александровна доверила своему сыну Сергею, в надежде, что он их сохранит и, может быть, опубликует. Сергей Александрович, к сожалению, не унаследовавший ни характера, ни высоких моральных устоев матери, тем не менее ее обожал и постарался выполнить ее поручение. Во-первых, собственноручно переписал более тысячи (!) писем Елизаветы Алексеевны, хранившихся у немецких родственников (что для него – настоящий подвиг). Во-вторых, передал бумаги в надежные руки – своему кузену, великому князю Николаю Михайловичу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.