Отступление о любви и смерти

Отступление о любви и смерти

На Лазаревском кладбище, старейшем кладбище Александро-Невской лавры, среди могил прославленных наших соотечественников – Ломоносова, Старова, Захарова, Воронихина, Кваренги, Росси, Шубина, Антропова, Боровиковского – есть памятник: на скале перед урной плачущая женщина, рядом – разбитое молнией дерево. На урне надпись: «Здесь погребено тело Кавалергардского полку Штаб-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося генваря 30 дня 1807 года на 26 году от своего рождения». Невольно вспоминается Александр Дмитриевич Ланской, возлюбленный Екатерины Великой, ушедший из жизни столь же безвременно. (Может быть, 26 лет – роковой рубеж для тех, кого любили русские императрицы?)

Вскоре после замужества Елизавета написала об Александре: «Счастье жизни моей в его руках. Если он перестанет меня любить, я буду навсегда несчастна. Перенесу все, все, только не это». Разлюбил. Несчастной стала. Но – перенесла. И полюбила другого. Полюбила с той нежностью и страстью, в которых отказывала ей Мария Федоровна, называя холодной, как лед.

Ее любовь к красавцу-кавалергарду Алексею Охотникову у одних вызывает осуждение: не подобает российской императрице изменять венценосному супругу, да еще с кем – с человеком вовсе не родовитым и никакими особыми талантами и заслугами не отмеченным! Другие безоговорочно оправдывают молодую женщину, обманутую и униженную мужем, нуждающуюся в любви и утешении. Как бы ни оценивать сам факт внебрачной связи, нужно признать, что это одна из самых трогательных историй любви, какие дошли до нас через два столетия. Романтическая влюбленность совсем не в духе того времени, а нынешнего уж и подавно.

Два года – только взгляды. Наконец – первое объяснение. И близость. И беременность. И признание мужу. И решение уйти от него. И просьбы Александра остаться. И рождение дочери (назвала, по настоянию Охотникова, Елизаветой). Александр отнесся к девочке с удивительной нежностью. Малышка прожила всего два года. Когда после ее смерти император признался Марии Федоровне, что он не отец ребенка, она недоумевала: «Мой сын неправдоподобно великодушен!»

Похоронили девочку рядом с первой дочкой Елизаветы, Машенькой, в алтаре Благовещенской церкви Александро-Невской лавры. В той самой церкви, куда, по велению Петра I, 30 августа 1724 года были перенесены останки Александра Невского; где надпись на одной из надгробных плит гласит: «Здесь лежит Суворов».

А за год до смерти Лизаньки умер Алексей Охотников. Она похоронила его в нескольких шагах от церкви. Поставила памятник, о котором я уже рассказывала. На могилах детей Елизавета бывала очень часто. Потом, как вспоминала графиня Головина, подходила к какой-то могиле, срывала растущие на ней анютины глазки и брала их с собой на память. Головина, без сомнения, знала, кто лежит в этой «какой-то» могиле. Но не проговорилась. Вообще слухов о романе императрицы практически не было. Знали только близкие друзья, а они умели молчать. Даже вездесущая Мария Федоровна узнала обо всем от сына уже после смерти Охотникова. Правда, через несколько лет узнает еще одна женщина и напишет об этом в своем дневнике. А поскольку женщина будет императрицей (очередной), дневник после ее смерти будет прочитан и вызовет смятение в семье последнего российского императора. Об этом я обязательно расскажу, когда придет время.

А совсем недавно историки Е. Лямина и О. Эдельман, изучая в Государственном архиве РФ фонд Елизаветы Алексеевны, обнаружили два документа, не попадавшиеся на глаза ни одному исследователю. Это два фрагмента дневника императрицы, один – с февраля по август 1803 года, другой – с декабря 1803 по февраль 1804 года. Каким чудом уцелели эти пожелтевшие от времени листочки бумаги, плотно исписанные мелким изящным почерком? Писала Елизавета в основном по-французски, с вкраплениями русских и немецких слов. Расшифровать записи было нелегко, но результат того стоил.

Если раньше об истории этой любви можно было судить только по сведениям интерпретаторов, далеко не всегда не то что доброжелательных, но и просто объективных, то теперь о чувствах и событиях рассказывает сама героиня романа. Трудно поверить, что пишет женщина, которая уже почти 10 лет замужем, которая успела испытать и измены, и отчаяние, и боль непонимания. Кажется, пишет юная, робкая, чистая девочка, которая с трогательной наивностью повествует о развитии чувства, в котором с трепетом признается даже себе самой.

Вот несколько коротеньких отрывков, по которым можно судить и о характере, и о душевном целомудрии Елизаветы (имя Охотникова она зашифровывает, называет его Vosdi): «Вечер в Собрании… входит Vosdi… обвел в высшей степени равнодушным взглядом весь ряд дам, в котором сидела и я, но, кажется, меня не заметил, а если и заметил, это для меня вовсе не лестно, раз я произвела на него так мало впечатления, и все-таки я чувствовала некоторую радость оттого, что видела его, а он при этом не догадывается, что я его вижу. К тому времени, когда я во второй раз на него поглядела, он уже заметил меня, ибо наши глаза встретились… Император пожелал, чтобы танцевали экосезы. Я танцевала с господином Уваровым, Vosdi занял место напротив нас и оставался там от начала до конца в продолжение всего тура экосеза; я была ни жива ни мертва, я так смутилась от счастья… мне было очень неловко танцевать на глазах у Vosdi, это было впервые и столь открыто… Я вернулась к себе в странном состоянии… была счастлива, что видела его, и в то же время недовольна… В карауле (кавалергарды несли караульную службу в Зимнем дворце. – И. С) милый взгляд, проходя, я смешалась, его голос взволновал меня до глубины души… думала только о нем; весь день провела в мечтаниях о любви, утром не выходила вовсе, чтобы не встречать тех, кого невозможно выносить… Не выходила, грусть, мучительные раздумья, отнюдь не о Vosdi… Несколько отвлеклась от Vosdi за моими домашними огорчениями… По дороге в церковь очаровательный взгляд, говорящий как никогда, глаза сияли, в них выражалось беспокойство остаться незамеченным… взгляд, внесший бурю, смятение в мое сердце. Этот язык глаз был столь ясен, что он не мог не думать того, о чем глаза говорили… Несмотря на яркий свет, проходя перед ним, бросила беглый взгляд… Из окна моего кабинета видела, как проехала его коляска, он глянул вверх, я отпрянула… В четверг утром жестокий удар: я узнала, что он страдает грудью (так в то время было принято говорить о больных туберкулезом. – И. С.)… Мои слезы, мое отчаяние… До последнего моего часа я буду хранить тебя в сердце».

Уже после смерти Елизаветы Алексеевны, когда ее бумаги были прочитаны теми, для кого вовсе не предназначались, прошел слух, будто Охотников, вступая в связь с императрицей, имел преступное намерение, следуя примеру Григория Орлова, свергнуть законного государя и возвести на трон свою возлюбленную. И при этом ни в коем случае не повторить ошибку Орлова, допустившего, чтобы посаженная им на престол Екатерина отказалась узаконить их отношения и сделать его императором.

Но характер Алексея Охотникова, его положение в обществе (он не Орлов и не Пален) делают, на мой взгляд, слух о его намерении произвести дворцовый переворот абсолютно недостоверным. Другое дело, что для рождения слуха нужен какой-то, не обязательно событийный, а может быть, и чисто психологический повод. Таким поводом вполне могла быть убежденность определенного круга людей в том, что Елизавета Алексеевна способна была править государством. Уж никак не хуже, чем ее супруг, «властитель слабый и лукавый».

Первое достоверно известное предложение передать власть в стране императрице Елизавете имело место незадолго до Отечественной войны. Тогда наблюдательный взгляд пользующегося безоговорочным доверием Александра известного ученого-физика, ректора Дерптского университета Георга Паррота, разглядел в Елизавете не просто супругу императора, но женщину, способную стать правящей императрицей.

В 1810 году Парр от направил Александру «секретную записку, очень секретную». Это было время крайне напряженных отношений с Францией. Война становилась неизбежной. Она могла угрожать целостности России, крайне усложнить положение правительства. Паррот, искренний и восторженный почитатель Александра, не сомневался, что с началом боевых действий император немедленно отбудет на передовую, и предлагал на время отсутствия его в столице провозгласить Елизавету Алексеевну регентшей: «У нее высокий дух, верное видение вещей… Она может быстро и правильно ориентироваться. Она женщина безгранично уважаемая и пользующаяся большим авторитетом… Все это сделало бы успешным ее руководство гражданскими делами». Возможно, в дни войны императрица и согласилась бы временно возглавить страну, если бы такое предложение последовало от супруга. Но он тогда относился к ней крайне холодно и недоверчиво…

Второй раз (но уже не временно) ее хотели возвести на престол члены «Общества друзей Елизаветы». Его организовали гвардейские офицеры, вернувшиеся из европейского похода, одушевленные мечтой, что государь вот-вот дарует русскому народу-победителю давно желанную свободу.

Но со свободой государь не спешил. Более того, в своем «Победном манифесте» Александр провозгласил: «Крестьяне, верный наш народ, да получат мзду от Бога». А от государя? А от Отечества? Царь «щедро» простил крестьянам недоимки, которые накопились, пока они «отлынивали» от работы, проливая кровь за Родину. У молодых офицеров (в большинстве – будущих декабристов) поведение еще недавно обожаемого монарха вызывало недоумение, отчаяние, возмущение.

Декабрист Иван Якушкин вспоминал, как в 1814 году, когда гвардия вернулась в Петербург из европейского похода, он наблюдал торжественный въезд Александра в столицу:

Наконец показался император, предводительствующий гвардейской дивизией, на славном рыжем кош, с обнаженной шпагой, которую уже он готов был опустить перед императрицей… Мы им любовались. Но в самую эту минуту почти перед его лошадью перебежал через дорогу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого царя. Это было мое первое разочарование на его счет.

Можно понять разочарование молодого офицера, прошедшего под водительством Александра с боями пол-Европы. Ему не могло быть не стыдно за «вождя побед». А каково было Елизавете Алексеевне? Ведь эту позорную выходку Александр позволил себе на ее глазах…

Возникновение тайных обществ: «Зеленой лампы», «соревнователей», истинных и верных сынов Отечества (Союза спасения), Ланкастерского, масонской ложи «Избранный Михаил» – нормальная реакция боевых офицеров на поведение своего вчерашнего кумира. «Общество Елизаветы» – одно из многих. Но у него конкретный идеал – императрица. Не случайно Петр Вяземский, близкий к членам общества, писал: «Она заживо сделалась поэтическим и таинственным преданием».

Они знали ее, восхищались ею, верили, она – не Александр – не изменила и не изменит юношеским мечтам о свободе. Они собирались у нее, говорили о высоком, прекрасном и справедливом, разрабатывали принципы будущей российской конституции. Она была чрезвычайно популярна в гвардии. «Видеть ее было счастьем, служить ей – высшим блаженством», – говорили гвардейские офицеры. В конце концов, уверившись, что Александр не намерен давать народу свободу, они решили произвести переворот в пользу Елизаветы.

Русская гвардия не раз доказывала: она это умеет. Еще живы были в памяти дворцовые перевороты, приведшие на трон Елизавету Петровну и Екатерину Алексеевну, да и самого Александра Павловича.

Сообщить Елизавете о своем решении члены общества поручили Федору Николаевичу Глинке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.