Глава 11 И буря началась

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 11

И буря началась

Начало войны с Польшей ранним утром 1 сентября 1939 г. означало для Канариса крушение всяких надежд на благополучный исход конфликта, которые, вопреки очевидным фактам, не оставляли его до самого последнего момента. Он нисколько не сомневался, что боевые действия против Польши непременно выйдут за рамки противоборства двух государств и превратятся в войну всеевропейскую или, быть может, даже в мировую, которая, по его мнению, закончится для Германии плачевно. Но антивоенная позиция Канариса обуславливалась не только пониманием неизбежного краха, начальник немецкой военной разведки отвергал войну и в силу своих религиозных и нравственных убеждений, которые с годами становились все тверже.

Как мы помним, в связи с отказом Муссолини и английскими гарантиями Польше запланированное Гитлером на 26 августа начало военных действий было накануне отложено. Благодаря воспоминаниям Гизевиуса и других участников тех давних событий, нам теперь достоверно известно, что, по мнению членов кружка Остера, отмена уже отданного приказа о нападении полностью дискредитировала Гитлера в глазах военного руководства, и это сделало войну в ближайшем будущем совершенно невозможной. Поначалу и Канарис придерживался такого же взгляда. Подтверждала подобную точку зрения и поступающая со всех сторон информация о предпринимаемых усилиях по достижению в польском вопросе – вне рамок официальной внешней политики Риббентропа – приемлемого для обеих сторон компромисса. Канарис знал о странной миссии шведа Далеруса, и, кроме того, статс-секретарь Гельмут Вольтат, с которым он давно обменивался разведывательными данными и который за неделю до начала войны не без успеха вел переговоры в Лондоне о немецко-английском сближении, передал содержание разговора с Герингом, сообщившим по секрету о весьма перспективных контактах в Лондоне. А потому Канарис вплоть до 31 августа, когда вновь был отдан роковой приказ о наступлении на Польшу, продолжал верить в возможность уладить все мирным путем. Он опасался лишь повторения прошлогоднего мюнхенского сговора, создающего у немецкого народа ложное представление, будто Гитлер проводит миролюбивую политику.

Первые же заявления немецкой пропагандистской машины содержали ответы на вопросы, не дававшие покоя Канарису и сотрудникам абвера. Примерно в середине августа Кейтель передал Канарису приказ Гитлера подготовить польскую военную форму, вооружение, польские солдатские книжки и кое-какие другие вещи, необходимые для операции под кодовым названием «Гиммлер». Как явствует из приведенной в предшествующей главе выдержки из дневника Канариса, касающейся беседы, имевшей место 17 августа, лично Кейтель был якобы не в восторге от задуманной операции, но приказ исходил от самого Гитлера, и фельдмаршал не счел возможным возражать.

Выполнявшие приказ начальники отделов абвера Пикенброк и Лахоузен не на шутку встревожились. Само название операции было красноречивым свидетельством того, что задумана какая-то подлость. В военной хронике 2-го отдела абвера есть запись, согласно которой Лахоузен задался вопросом: почему Гиммлер решил заказывать польскую форму именно у абвера? Однако приказ есть приказ, требуемая военная форма и предметы вооружения были собраны. Их забрал под расписку представитель СД; о цели мероприятия официально абверу так и не сообщили. Когда появились первые сводки вермахта о проникновении польских вооруженных солдат на германскую территорию, Пикенброк в кругу друзей заявил: «Теперь мы, по крайней мере, знаем, для чего понадобилась военная форма». Помимо прочего, это яркий пример степени недоверия собственной пропаганде. Как вскоре стало известно Канарису – а нынче и всей широкой общественности, – одетые в польскую форму заключенные концентрационных лагерей СС инсценировали нападение на радиостанцию в Глейвице, в чем потом обвинили Польшу.

Уже этот бандитский прием достаточно характеризовал нравственный облик нацистов, стоявших во главе партии и государства, однако Канарису было суждено познакомиться и с кое-чем похуже. Присутствуя на совещаниях, имевших место в Ильнау (Силезия) в поезде фюрера после 12 сентября, то есть менее чем через две недели после начала Польской кампании, Канарис получил ясное представление о поистине дьявольских замыслах Гитлера и его окружения, касающихся будущего Польши. В нашем распоряжении один из немногих документов того времени, содержащий выписку из дневника Канариса. А сохранился текст потому, что Лахоузен, сопровождавший своего шефа на эти совещания, сам его составил специально для дневника Канариса и с согласия последнего изготовил копию для своей личной коллекции. Потому-то данный документ дошел до нас, в то время как дневник Канариса, как уже говорилось, после 20 июля 1944 г., к сожалению, был уничтожен.

Выписка, которую мы здесь предлагаем читателю, датирована 12 сентября 1939 г. Она интересна потому, что знакомит нас с целым рядом высказываний фюрера, как их Лахоузен зафиксировал по памяти сразу же после совещания, и дает представление о менталитете не только людей из окружения Гитлера, но и самого Канариса. Мы воспроизводим текст без сокращений. Он составлен от первого лица, в качестве которого фигурирует, разумеется, не Лахоузен, а сам Канарис.

Запись в дневнике о совещании в поезде фюрера в Ильнау 12 сентября 1939 г.

I. УКРАИНСКАЯ ПРОБЛЕМА

После обмена приветствиями рейхсминистр фон Риббентроп изложил мне свое мнение относительно возможностей прекратить германо-польскую войну политическими средствами. В последующем разговоре в служебном вагоне генерала Кейтеля начальник ОКВ следующим образом в сжатой форме пояснил эти возможности:

1. Произойдет четвертый раздел Польши. При этом Германия откажется в пользу Советского Союза от всяких притязаний на территории восточнее линии НаревВайксель – Сан.

2. На остальной части будет образовано независимое польское государство. Такое решение больше всего устраивает фюрера, ибо тогда он сможет вести мирные переговоры с польским правительством.

3. Остаток польских земель будет поделен: а) Литве предложат Виленскую область; б) Галиция и польская Украина обретут независимость (при условии, что Советский Союз согласится с подобным политическим устройством).

Для пункта 3б я должен позаботиться о соответствующих приготовлениях, чтобы, если возникнет необходимость, с помощью организации Мельника (ОУН) поднять восстание с целью полного уничтожения евреев и поляков. Расширению этого движения на Советскую Украину – в русле идеи Великой Украины – необходимо обязательно воспрепятствовать. (Карандашная приписка: «Предпосылок для этого больше не существует».)

II. ПРОПАГАНДА

Затем я обсудил с Кейтелем порядок ведения пропагандистской работы. Согласно договоренности, достигнутой по этому вопросу между рейхсминистром иностранных дел и доктором Геббельсом, министерство иностранных дел направит своих представителей в пропагандистские роты для изучения соответствующего материала и изложения собственных пожеланий. (Посредник – в министерстве иностранных дел.)

Ответственными за пропаганду являются исключительно командиры пропагандистских рот.

III. СМЕРТНЫЕ КАЗНИ

Я сказал Кейтелю, что мне известно о запланированных массовых казнях в Польше, где в первую очередь должны быть уничтожены представители аристократии и священнослужители. В конце концов мировая общественность, на глазах которой будут происходить подобные вещи, возложит всю вину за эти деяния на вермахт.

Кейтель заявил, что фюрер уже решил этот вопрос. Как он сказал главнокомандующему сухопутными войсками, если вермахт не желает иметь ничего общего с подобными вещами, вооруженным силам придется примириться с присутствием в их рядах формирований СС и гестапо. А потому в каждый военный округ, помимо военного коменданта, будет назначено в качестве главного распорядителя гражданское лицо. Ему будет поручена реализация планов по истреблению поляков. (Карандашная приписка: «Политическая чистка передней».)

IV. БОМБАРДИРОВКА ВАРШАВЫ

Я указал Кейтелю на неблагоприятные внешнеполитические последствия подобной меры. На это он ответил, что так решили совершенно определенно сам фюрер и генерал-фельдмаршал Геринг. Фюрер часто по телефону совещался с Герингом. Иногда его (Кейтеля) ставили в известность, о чем шла речь, но не всегда.

V. ЗАЯВЛЕНИЯ ФЮРЕРА

Во время нашего разговора вошел фюрер и тотчас же спросил меня, какой я располагаю информацией с Запада. Я ответил, что, согласно поступившим сведениям, французы сосредотачивают прежде всего в районе Саарбрюккена воинские части и артиллерию, чтобы подготовить крупное, широкомасштабное наступление, и что через короткое время мы сможем информировать его (фюрера) о месте и направлении предполагаемого главного удара.

На это фюрер заметил: «Я не могу себе представить, чтобы французы перешли в наступление именно в районе Саарбрюккена, где наши позиции особенно сильны. Там расположены наши авиационные заводы, и, кроме того, они (французы) столкнутся с еще более мощными второй и третьей линиями обороны. Я по-прежнему считаю нашими слабейшими местами Бинвальд и Пфальцервальд, несмотря на мнение другой стороны, что наступление в лесистой местности – дело бесперспективное.

Наступление через Рейн возможно, хотя мы здесь уже готовы, а наступление через Бельгию и Голландию считаю маловероятным: оно будет означать нарушение нейтралитета этих государств. Кроме того, подготовка прорыва Западного вала требует много времени».

Кейтель и Йодль полностью согласились с рассуждениями фюрера, а последний добавил, что организация артиллерийского обеспечения крупного наступления требует не менее трех-четырех недель, следовательно, оно может состояться не ранее середины октября.

Затем фюрер продолжал: «В октябре уже довольно холодно, и наши люди будут сидеть в теплых убежищах, а французам придется находиться и наступать на открытой местности. Если даже французы и смогут на каком-то отрезке вклиниться в нашу оборону, мы всегда успеем перебросить с востока подкрепления и ударить по врагу.

А потому остается лишь дорога через Бельгию и Голландию. Я в это не верю, но чем черт не шутит. Поэтому мы должны быть начеку».

Здесь фюрер повернулся ко мне и потребовал зорко следить за всем происходящим в этих нейтральных странах.

Украинская проблема. Обращение по радио к украинскому народу в форме, предложенной «вермахт-пропагандой», было изменено в соответствии с пунктом 3-м и одобрено министерством иностранных дел со следующей формулировкой: «У германских вооруженных сил нет никаких враждебных намерений по отношению к украинскому населению в Польше».

Процитированный документ заслуживает того, чтобы немного задержаться на нем. Из него следует, что мысль о «ликвидации» целых народов возникла в мозгу Гитлера вовсе не в результате растущего ожесточения в ходе войны; эта бесчеловечная в циничном пренебрежении к любым проявлениям гуманности программа была разработана уже в первые дни военных действий[12]. Помимо уничтожения польских аристократов и служителей церкви, планировалось использовать польских украинцев для выполнения вместо СС и гестапо грязной работы по «ликвидации» всех поляков и евреев. Для инсценировки «народных возмущений» абверу надлежало установить контакты с отдельными группами украинского меньшинства.

Как мы видим далее, главнокомандующий сухопутными силами фон Браухич был поначалу против «политической чистки передней»[13], однако потом согласился с тем, чтобы в армейских тылах эти мероприятия осуществляли конкурирующие с вермахтом «черные». Жалкое положение Кейтеля особенно наглядно проявляется в том, что его, носящего громкий титул начальника Верховного главнокомандования вермахта, Гитлер, в зависимости от настроения, может проинформировать о важных решениях, а может и нет. И он, не стесняясь, открыто признается в этом своему подчиненному Канарису и даже подполковнику Лахоузену, офицеру, значительно ниже его по званию, также присутствовавшему при разговоре.

Дневниковые записи, кроме того, приводят примеры общения Канариса с представителями верхних эшелонов власти. С Риббентропом он держится почтительно, это, однако, не означает, что он со всем сказанным согласен. Канарис, во всяком случае, не вступает в дискуссию с рейхсминистром, который ему слишком неприятен. А вот со своим непосредственным начальником Кейтелем он уже ведет себя иначе: без излишней сдержанности, не скрывая собственной тревоги по поводу запланированных злодеяний и взывая, хотя и напрасно, к чувству ответственности Кейтеля за добрую репутацию вооруженных сил. С подобными призывами и даже мольбами ему во время войны придется обращаться к Кейтелю бесчисленное количество раз, в большинстве случаев со сходным негативным результатом.

Особый интерес представляет разговор Канариса с Гитлером. При этом шеф абвера проигрывает по всей линии. Он преднамеренно раздул опасность предполагаемых французских приготовлений к наступлению в надежде, что Гитлер под впечатлением этой угрозы воздержится от чересчур крутых мер в Польше и пересмотрит свои планы по разделению ее территории и ликвидации значительной части населения. Но Канарис явно недооценил Гитлера, который демонстрирует свое бесспорное превосходство. Фюрер, несомненно, прекрасно осведомлен о положении на Западе, его аргументы, хотя и изложенные в хвастливом тоне, хорошо обоснованы. И в данном случае Кейтель и Йодль ведут себя крайне пассивно, лишь в нужных местах подпевая главному солисту – Гитлеру.

Необходимо, кстати, еще кое-что отметить в связи с этой дневниковой записью. Упомянутый Кейтелем некий Мельник был одним из руководителей организации украинских националистов или сокращенно – ОУН. В годы большевистской революции это движение создал Петлюра, мечтавший о независимом украинском государстве. Признанный вождь движения Коновалец, которого лично знал Канарис, погиб незадолго до начала войны в Голландии от рук агентов ОГПУ. Мельник, называвший себя полковником (это воинское звание ему якобы было присвоено в национально-украинской армии Петлюры), служил управляющим имения в Галиции. Тогда в рядах ОУН обосновались многочисленные политики различных оттенков – от умеренных социалистов до откровенных национал-большевиков, – которые бежали из Польши и Закарпатской Украины, отошедшей в 1939 г. к Венгрии. Однако вскоре украинское освободительное движение сменило фронты, и его отряды стали нарушать тыловые инфраструктуры немецких войск в Польше и на оккупированных территориях Советской Украины. Этим объясняется тот неожиданный факт, что после 1943 г. в немецких концлагерях оказалось много украинских национал-революционеров. Среди них было немало настоящих борцов за свободу, которые вовсе не собирались освобождать свою родину от советского ига только для того, чтобы потом испытать на себе все прелести «колониальных» методов нацистской восточной политики.

Если мы еще раз внимательно прочтем дневниковую запись Канариса от 12 сентября 1939 г., то поймем, что произошедшая на Украине смена фронтов, по-видимому, не очень удивила адмирала. Согласно концепции Риббентропа, кратко изложенной Кейтелем, украинцев хотя и предполагалось использовать для уничтожения поляков и евреев, однако никто не собирался содействовать им в достижении главной цели: создании Великой Украины. Но тогда, в сентябре 1939 г., и Гитлер, и Риббентроп всеми силами старались не раздражать своих новых «друзей» в Москве, распространяя мятеж с оккупированной немцами территории на Советскую Украину. Для них украинцы были не больше чем простой фигурой на шахматной доске, которой можно сделать какой-то ход и потом о ней забыть. Позднее, после того как Гитлер принял решение о нападении на Советский Союз, отношение к украинцам до известной степени изменилось, но к тому времени они уже сообразили, что Гитлеру они нужны всего лишь как инструмент для реализации собственной программы по увеличению «жизненного пространства» и что ожидать от нацистов помощи в осуществлении национальной мечты не приходится.

Как мы помним, Канарис в беседе с Риббентропом не возражал против поставленной ему и абверу задачи. Он ведь понимал, что протестовать бесполезно. В лучшем случае руководить операцией поручат уже не абверу, а службе безопасности (СД), что означало бы исполнение директив Риббентропа в самой грубой и жестокой форме и существенно усилило бы позиции СД, постоянно стремящейся расширить рамки своих полномочий за счет абвера. Поэтому Канарис предпочел план Риббентропа просто проигнорировать. В конце концов, тот не был его непосредственным начальником, а Кейтель же, который должен был бы Канарису приказать, ограничился лишь кратким изложением замыслов рейхсминистра иностранных дел, не давая никаких прямых указаний или распоряжений. И поэтому Канарис довольствовался лишь занесением и чудовищных, и дилетантских проектов Риббентропа в свой дневник. А в высшей степени дилетантской эта взятая с потолка мысль об украинском восстании была хотя бы потому, что совершенно не учитывала реального положения вещей на Украине. С помощью украинских националистов абвер все-таки сумел создать боевые группы в несколько сот человек, обученных диверсионной и подрывной работе в тылу противника, в районах сосредоточения вражеских воинских частей, в местах боевых действий, на транспортных путях и линиях связи, но не готовых к террористической деятельности, тем более такого размаха, как задумывал Риббентроп.

На обратном пути из Ильнау в Вену Канарис с глубоким возмущением и едким сарказмом говорил о суждениях и воззрениях Риббентропа. На состоявшихся позднее в Вене и Берлине совещаниях сотрудников абвера он ни словом не обмолвился о концепции восстания и рассказал о ней только Остеру, приобщившему запись к своей коллекции документов, и другим особо доверенным лицам. Зато он немедленно связался с Генеральным штабом сухопутных войск, чтобы информировать об отмене существовавшего по внешнеполитическим соображениям запрета на диверсионную деятельность украинских боевых групп и выслушать пожелания и просьбы военачальников на этот счет. Целью было вовсе не истребление еврейского и польского гражданского населения, а помощь сражающимся немецким войскам путем разрушения железнодорожных магистралей и подрыва важных военных объектов в тылу противника; предполагалась и защита объектов от уничтожения противоположной стороной. Для успешного выполнения этих задач абвер не жалел сил и средств.

Заключенный 29 сентября 1939 г. германо-советский Договор о дружбе опять же сделал проект Риббентропа несостоятельным, ибо согласованные условия касались уже 1-го пункта. Рейхсминистра иностранных дел временно перестали интересовать украинцы и их давние мечты о Великой Украине. Но Канарис был дальновиднее. По его указанию ряду видных руководителей украинского национального движения, оставшихся из-за быстрого продвижения Красной армии на территории, отошедшей к Советскому Союзу, была оказана посильная помощь. Ради спокойствия, возможно, еще живых свидетелей, чьи родственники находятся в сфере влияния восточных режимов, мы не станем касаться конкретных случаев.

Хотя последние изменения политической ситуации избавили Канариса от необходимости выбирать между категорическим отказом от участия в запланированных злодеяниях в Польше и покорным исполнением гитлеровских приказов о физическом уничтожении гражданских лиц, он не почувствовал облегчения. Его глубоко тревожили события, происходившие в последующие недели и месяцы на занятой немцами польской территории. Он регулярно получал абсолютно достоверные сведения о зверствах, чинимых отрядами СС. В беседе с руководителем отдела «Аусланд» Бюркнером он в то время сказал: «Войну, ведущуюся без соблюдения элементарных правил, нельзя выиграть. На земле все-таки есть божественная справедливость».

В то время, когда руководящая верхушка Третьего рейха вынашивала планы массовых убийств поляков и евреев, Канарис, несмотря на огромную занятость своими служебными делами, продолжал помогать людям, попавшим в беду, невзирая на их статус в обществе и национальность. Некоторые из них и сейчас проживают в странах Восточной Европы, а потому, чтобы им не навредить, мы не станем называть имена и описывать в деталях гуманитарную деятельность Канариса. Среди тех, кому он помог нелегально выехать из оккупированной Польши за рубеж, была и семья одного из высших польских военных чинов, с которым Канарис ранее поддерживал деловые контакты.

Необходимо, хотя бы кратко, упомянуть случай, когда, наряду с гуманными, побуждали к действию и серьезные политические соображения. Перед завершением Польской военной кампании осенью 1939 г. американский генеральный консул Гайст встретился в Берлине с уже известным читателю статс-секретарем Гельмутом Вольтатом, с которым был знаком длительное время, по весьма деликатному, как он выразился, делу и, ссылаясь на личную заинтересованность кое-кого из политической элиты Соединенных Штатов, попросил совета и помощи.

Речь шла о некоем раввине, духовном лидере иудаизма в странах Восточной Европы, которого нужно было найти в занятой немецкими войсками Варшаве и перевезти с подвластной нацистам территории в какую-нибудь нейтральную страну. Гайст, зная позицию Риббентропа, прекрасно сознавал, что обращаться с подобной просьбой в министерство иностранных дел бесполезно. Он заверил Вольтата в строжайшем соблюдении тайны американской стороной, ибо сознавал, с каким риском связано участие кого-либо из немцев в подобном предприятии.

Все хорошенько обдумав, Вольтат отказался от мысли обратиться к Герингу или к какому-нибудь знакомому ему армейскому генералу и отправился сначала на Тирпицуфер к Канарису и прямо спросил его, готов ли он и захочет ли помочь. Канарис сразу же понял все значение этого дела, учитывая интерес, проявляемый в верхах тогда еще нейтральных Соединенных Штатов, и без колебаний согласился через своих сотрудников отыскать священнослужителя в полыхающей Варшаве. В конце концов работникам абвера удалось, правда не без трудностей, обнаружить раввина и переправить его через границу в одно из восточноевропейских нейтральных государств, откуда он позднее без приключений добрался до Соединенных Штатов. В Нью-Йорке его встретили ликующие толпы единоверцев из различных еврейских организаций. О роли немецких посредников в его спасении, в соответствии с обещанием генерального консула Гайста, никто не проронил ни слова.

Вскоре на Канариса обрушились новые заботы, которым пришлось уделять много внимания. Благодаря дневнику фон Хасселя, воспоминаниям Пехеля, Гизевиуса и других мы теперь знаем, что в последние три месяца 1939 г., когда Гитлер, не допуская после Польской кампании длительной передышки, уже намеревался в нарушение нейтралитета Бельгии и Голландии двинуть войска в западном направлении, различные группы Сопротивления проявили повышенную активность. Готовились различные планы государственного переворота и покушения на фюрера и его сатрапов, составлялись списки будущих министров, через нейтральные страны осторожно прощупывались возможности прекращения войны. Наиболее решительно настроенные группы заговорщиков существовали в лоне самого ОКВ. Их движущей силой был полковник Остер с помощниками, из которых наиболее известны Донаньи, Гизевиус и подполковник Гроскурт, поддерживавший связь с главным командованием сухопутных войск. От него нити тянулись к Беку, Гёрделеру, Шахту, начальнику Генерального штаба Гальдеру, а также к Вицлебену и другим генералам, посвященным в замыслы заговорщиков. Представитель министерства иностранных дел при ОКВ Ханс фон Эцдорфф держал постоянную связь с Вайцзеккером, с некоторыми генералами из враждебных лагерей «коричневых» и «черных», в том числе с начальником берлинской полиции графом Хельдорфом и руководителем германской криминальной полиции генералом СС Нёбе.

В эти богатые событиями недели становятся особенно заметными различия в складах характеров Канариса и Остера и в используемых ими методах. Остер постоянно демонстрировал высочайшую активность в бесконечных попытках уговорить генералов не медлить со свержением нацистского режима, в стремлении подготовить основы новой политической системы в виде временного правительства и добиться его признания за рубежом. Канарис же неизменно держался в тени, всегда находился сбоку или позади конкретных практических шагов Остера, но был в курсе всех дел и старался при необходимости всеми силами помочь; проявлять же инициативу он предоставлял другим.

Такое поведение Канариса объясняется, по крайней мере отчасти, постоянной внутренней борьбой между желанием лично сделать что-то значимое для предотвращения новых авантюр Гитлера и освобождения Германии и всего мира от нацизма и интуитивным пониманием тщетности этих усилий. В эти недели он пришел к фатальному заключению, что изменить судьбу Германии уже невозможно, что вина немецкого народа, хотя бы из-за обыкновенного попустительства, уже слишком велика, что Гитлера, как своего рода наказание Божье, придется терпеть до горького финала. Своей убежденности в том, что Германия легкомысленно начатую Гитлером войну непременно проиграет, Канарис не менял и тогда, когда немецкие войска одерживали победу за победой. Это мы сможем подтвердить многочисленными примерами по ходу повествования. Его убежденность во многом базировалась на твердой вере в божественное предопределение существующего миропорядка и на трезвой оценке международной обстановки и соотношения сил сторон.

Почти мистические сомнения Канариса в благополучном исходе подготавливаемого государственного переворота имели под собой вполне реальную основу. Хорошо знакомый с особенностями характера и личными качествами генералов, избранных для участия в восстании, Канарис не верил, что они действительно решатся на такой шаг. Прежде всего недоверие у него вызвал фон Браухич, главнокомандующий сухопутными войсками, которому отводилась главная роль. «Браухич старается копировать Мольтке», – с ироничной усмешкой говаривал он в те дни в кругу друзей. С большей симпатией Канарис относился к Гальдеру, но подозревал, что у того не хватит мужества на решительные действия.

Кроме того, он постоянно помнил одно важное обстоятельство, которому не придавали значения заговорщики. Ведь в личном распоряжении начальника Генерального штаба не было ни одной воинской части, и в момент восстания ему пришлось бы полагаться на главнокомандующего сухопутными войсками или на командиров армейских подразделений.

Канарис лучше Остера и его нетерпеливых друзей понимал генералов, у которых были веские причины не верить, что более молодые офицеры, лейтенанты и капитаны, беспрекословно выполнят приказ выступить против Гитлера и нацистского режима. Не следовало упускать из виду, что быстрая победа над Польшей значительно повысила авторитет фюрера у молодых офицеров, которых в течение ряда лет усиленно обрабатывала нацистская пропаганда. Трудности, связанные с военными действиями в зимних условиях, которые для некоторых генералов значили больше любых политических и этических соображений и которые неизбежно возникли бы при продвижении в западном направлении, были незнакомы молодым фронтовикам, участникам похода на Польшу. Фюрер по всем признакам всегда оказывался прав, даже действуя вопреки предостережениям специалистов. С какой, мол, стати на этот раз все должно быть иначе? Считалось, что среди офицеров, прошедших школу созданного Сеектом рейхсвера, были широко распространены антивоенные настроения. Однако эту школу прошла лишь ничтожная часть офицеров многократно разросшегося вермахта Третьего рейха, а выпускники военных училищ более позднего периода, ротные и батарейные командиры, были насквозь пропитаны нацистскими идеями. Канарис, когда-то командовавший крейсером «Силезия» и участвовавший в сражениях, располагал большим опытом, чем Остер. Он полагал, что Фрич, будь он еще жив, мог бы собрать вокруг себя достаточно сторонников и организовать восстание против существующего режима, а вот в отношении Браухича у него такой уверенности не было.

Несмотря на все сомнения, Канарис не был лишь пассивным зрителем. В октябре он в сопровождении Лахоузена посетил нескольких командующих армейскими группами на Западе, в том числе и генерала фон Рейхенау, в его штаб-квартире в Дюссельдорфе. На встрече присутствовали также начальник штаба генерал Паулюс и штабной офицер капитан Пальцо. Рейхенау был широко известен своей приверженностью идеям национал-социализма. Поэтому Канариса приятно удивило отсутствие у него и членов его штаба триумфально-ликующего настроения. Все они чрезвычайно скептически оценивали задуманное Гитлером зимнее наступление. Это в известной мере облегчило Канарису его задачу, ибо нечего было и думать о том, чтобы открыто предложить главнокомандующему воспротивиться этим планам фюрера.

Поэтому он лишь поделился собственными опасениями и сомнениями, обусловленными сложившейся стратегической ситуацией. Канарис, в частности, в сгущенных красках изложил содержание поступивших в абвер сведе166 ний о военном потенциале противника, особо подчеркнув вероятность крупных потерь с немецкой стороны в живой силе и технике. Канарису удалось добиться от Рейхенау согласия составить и послать Гитлеру меморандум под названием «Как обеспечить победу Германии», который, однако, по сути, должен был в ультимативной форме сказать фюреру: «До сих пор и не дальше». Это был двойной успех, ибо не кто иной, а именно «нацистский генерал» был единственным участником совещания Гитлера с командующими армиями и армейскими группами, который, согласно записи в дневнике фон Хасселя от 30 октября 1939 г. (с ссылкой на Гёрделера), выступил против разработанного Гитлером плана наступления.

В узком кругу доверенных лиц Канарис рассказал Рейхенау о злодеяниях, творимых эсэсовцами по приказу Гитлера в Польше. В подтверждение своих слов он продемонстрировал собравшимся многочисленные документы, которые в то время имел обыкновение возить с собой в особом портфеле. Сообщение Канариса произвело на командующего чрезвычайно сильное впечатление, и он согласился с мнением адмирала, что подобные эксцессы дискредитируют в глазах мировой общественности немецкие вооруженные силы, безучастно взирающие на происходящее. Генерал Паулюс, однако, в беседе с Канарисом с глазу на глаз, когда речь вновь зашла о безобразиях в Польше, стал оправдывать проводимую Гитлером политику на занятых территориях, называя ее вполне правомерной. Об этой позиции Паулюса шеф абвера говорил с глубоким возмущением. Паулюс как человек перестал для него существовать. Когда разразилась сталинградская катастрофа, Канарис, никогда не забывавший высказываний Паулюса по поводу преступлений СС в Польше, заявил, что ему нисколько не жаль попавшего в западню генерал-фельдмаршала.

Менее успешным был разговор Канариса с командующим группой армий генерал-полковником Рундштедтом, который вечером за столом, будучи в подпитии, хотя и бранил на все корки Гитлера и его режим, но упорно избегал обсуждать конкретные вопросы. Покидал его Канарис с твердым убеждением, что ожидать от генерала активного сопротивления Гитлеру не приходится. По167 зднее его оценка Рундштедта полностью подтвердилась. В общем, возвращался Канарис в Берлин не очень довольным результатами своей поездки. Хотя Гитлер и переносил несколько раз сроки наступления, но приготовления к войне с Бельгией и Голландией в нарушение их нейтрального статуса шли полным ходом.

Канарис яснее Остера и его сообщников видел трудности, связанные с подготовкой мятежа генералов, которые вели себя на редкость пассивно и демонстрировали постоянную готовность уступать Гитлеру. Канарис прекрасно понимал, что восстание против фюрера нельзя поднимать когда заблагорассудится, так сказать с кондачка, но, с другой стороны, был уверен, что подходящий случай остановить или свергнуть Гитлера может внезапно представиться в любой момент. При необходимости, полагал Канарис, подходящие условия для обуздания Гитлера и смены режима следует создавать специально. Хороший шанс на успех, как мы знаем, появился в сентябре 1938 г., но приезд Чемберлена в Берхтесгаден и Мюнхенское соглашение поставили на нем крест. При этом была не только упущена чрезвычайно благоприятная возможность, поскольку год спустя стало заметнее влияние настроений в стране на генералитет: даже генерал-полковник Вицлебен, настроенный в 1938 г. весьма решительно, через год сделался более осторожным и сдержанным. Предпринятая 8 ноября попытка покушения в мюнхенском пивном зале, независимо от того, действовал ли Эльзер в одиночку или же все подстроило гестапо наподобие пожара в рейхстаге, давала удобный повод, чтобы обезвредить СС, арестовать Гиммлера и Гейдриха как соучастников и взять фюрера под охрану. Соответствующий план, выработанный группой Остера с согласия Канариса, был представлен начальнику Генерального штаба Гальдеру, который сначала проявил к нему интерес, но потом все-таки отклонил.

Как сообщил Гизевиус, при этом Гальдер дал понять, что Канарису следовало бы заняться подготовкой физического уничтожения Гитлера. Дескать, если фюрера не станет, то он, Гальдер, будет готов действовать. Неудивительно, что Канарис с негодованием отверг подобное предложение. Ведь, в конце концов, есть большая разница между восстанием военных против тирана и коварным убийством исподтишка. Пока еще чувства горечи и безнадежности не были так сильны в народе, как два-три года спустя, когда даже очень набожные люди после многих месяцев внутренней борьбы и душевных переживаний, преодолевая собственные угрызения совести, приходили к выводу о необходимости убийства деспота. У Канариса, наряду с соображениями религиозного характера, давало себя знать присущее его натуре отвращение ко всякого рода насильственным действиям. Он, который недавно не позволил превратить абвер в организацию убийств, предназначенную для истребления поляков и евреев, не мог через несколько дней или недель хладнокровно и преднамеренно подготовить убийство человека, пусть даже Гитлера.

Мы уже ранее разъясняли, почему Канарис, упрекая генералов в бездействии, сам не возглавил государственный переворот, однако давайте-ка снова вернемся к этому вопросу, поскольку и нынче не умолкают голоса, характеризующие адмирала как человека с гипертрофированным честолюбием. Все, кто многие годы работал с Канарисом, в один голос утверждают, что факты противоречат подобным оценкам. Разумеется, Канарис был не чужд известной доли человеческого тщеславия. Ему, безусловно, нравилось, когда его работа находила признание. Но окружающие никогда не замечали в нем желания во что бы то ни стало протиснуться в первые ряды или пролезть на первое место. Уже его отношение к Остеру, как мы попытались коротко обрисовать, является достаточным свидетельством того, что Канарису было больше по душе держаться на заднем плане. И в юные годы он никогда не стремился быть вожаком. В следственной комиссии рейхстага он оказался в 1926 г. вовсе не потому, что жаждал увидеть свое имя на страницах немецкой и зарубежной печати. Канарис обычно предпочитал действовать из-за кулис, без излишней огласки, не привлекая внимания широкой публики. Честолюбие Канариса неизменно выражалось в горячей преданности своему делу. Он любил военно-морской флот и никогда не давал его в обиду и приходил в ярость, когда нападали на «его» абвер.

Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что те, кто считает Канариса вероломным заговорщиком, патологическим интриганом – подобное мнение содержится во многих публикациях, – так и не разглядели подлинной сути этого человека. Конечно, он всегда, где только можно, охотно пользовался обходными путями, уже начиная с его участия в «нелегальном» воссоздании военно-морских сил Германии. А в военной разведке, в силу специфики решаемых задач, подобные методы не только были вполне уместны, но и постоянно совершенствовались. Удавшаяся хитрость, ловкая маскировка приводили его порой прямо-таки в детский восторг. Однако в тот период, о котором сейчас идет речь, Канариса терзали мучительные внутренние противоречия. С одной стороны, на него, как на одного из лиц высшего начальствующего состава вермахта, давило чувство долга, но с другой – совесть заставляла его сопротивляться установившемуся в стране порядку, в преступном характере которого он уже нисколько не сомневался. И поэтому обстоятельства вынуждали Канариса вести двойную жизнь. Ведь он считал своим моральным долгом оставаться на посту шефа абвера и, используя свое влиятельное положение, попробовать изнутри уменьшить размеры надвигающейся на Германию катастрофы. Свои «легальные» обязанности, если они не были связаны с преступными в его понимании деяниями, Канарис всегда выполнял очень добросовестно. Более того, он стремился использовать любую возможность, чтобы, идя «нормальным» путем официального представления своему непосредственному начальнику Кейтелю, воспрепятствовать отдельным преступным замыслам нацистов. Поступал Канарис таким образом прежде всего в тех случаях, когда дело касалось приказов и распоряжений Гитлера, затрагивающих так или иначе вооруженные силы, и когда у него была хоть малейшая надежда, что вмешательство начальника ОКВ поможет их отменить или на худой конец скорректировать. При всех обстоятельствах Канарис старался не смешивать собственную деятельность, направленную на устранение существующей в стране тирании, со своими служебными обязанностями шефа военной разведки, чтобы не подвергать опасности подчиненных ему сотрудников и абвер, как организацию, в целом.

У нас имеются показания вице-адмирала Бюркнера, начальника отдела (впоследствии управленческой группы) «Аусланд», регулярно сопровождавшего Канариса на совещания у Кейтеля, утверждающего, что руководитель абвера никогда не скрывал своих подлинных мыслей. Обычно на этих совещаниях присутствовали, кроме Канариса, начальники управлений генералы Томас и Рейнеке, руководитель оперативного управления ОКВ генерал Варлимонт и министириаль-директор Леман. По свидетельству Брюкнера, Канарис не упускал случая прямо и откровенно высказать свои опасения и тревоги, делился своими впечатлениями от поездок на фронт и за границу, часто, по словам Брюкнера, возвращался к сложившейся в Польше вопиющей ситуации, говорил о трудных взаимоотношениях с СС и обо всем, что накопилось у него на сердце.

Помимо этих совещаний в расширенном составе, Канарис использовал любую возможность, чтобы наедине с Кейтелем воззвать к его совести, придать ему мужества и решимости выступить против замыслов Гитлера, несовместимых с давними традициями вермахта и представлениями о морали большинства военнослужащих. Довольно часто Канарис жаловался в кругу своих сотрудников на «чурбана» Кейтеля, которого, мол, ничем не проймешь, но тем не менее не прекращал попыток склонить фельдмаршала к борьбе с несправедливым и абсурдным нацистским режимом.

В первые годы своего пребывания на посту руководителя военной разведки Канарис пробовал воздействовать на самого Гитлера, который поначалу благоволил Канарису, признавая его выдающийся ум. Адмирал пускал в ход все свое обаяние, и ему не раз удавалось удивительно быстро успокаивать фюрера, когда с тем случался очередной припадок необузданной ярости. Но уже в 1938 г., во время судетского кризиса, Канарис с горечью заметил, что никак не может подступиться к Гитлеру. Тогда абвер активно поддерживал Генлейна, политика умеренного направления, противопоставляя его Карлу Герману Франку, на которого делал ставку Гейдрих. «Если бы только Кейтель позволил мне встретиться с Гитлером! – воскликнул он однажды в присутствии своих начальников отделов. – Я бы сумел его убедить». Позднее, после начала войны, Канарис, по словам одного из его сотрудников, уже не очень-то стремился лично поговорить с фюрером. Вероятно, он понял, что бесполезно пытаться раскрыть глаза на истинное положение дел человеку, страдающему манией величия. Кроме того, он уже не мог рассчитывать на разговор с глазу на глаз. Постоянно возле находился Кейтель. Канарис не имел бы ничего против и беседы втроем, если бы был уверен, что Кейтель поможет ему довести до сведения Гитлера мнение большинства руководителей вермахта и требования мировой общественности. Но Кейтель безоговорочно повиновался приказам фюрера. Его неизменно соглашательская позиция только усиливала веру Гитлера в правильность принимаемых им решений. Поэтому, с точки зрения Канариса, подобные совещания втроем имели мало смысла. Этим объясняется кажущееся противоречие между жалобами шефа абвера по поводу невозможности встретиться с Гитлером и утверждением Кейтеля на процессе в Нюрнберге, что Канарис мог обращаться не только к нему, но и непосредственно к Гитлеру.

Раболепие Кейтеля перед Гитлером определяло его негативное отношение к любым доводам и возражениям Канариса. Возможно, он вообще не передавал их фюреру, особенно если чувствовал, что выслушивать их будет Гитлеру неприятно. В большинстве случаев так оно и было, ибо затрагиваемые Канарисом темы обычно содержали мало лестного или радостного. Порой Канарис, информируя Кейтеля, преднамеренно сгущал краски, драматизировал события в надежде подтолкнуть его к активным действиям, однако и это не помогало.

Наладить деловые контакты с приближенными к Гитлеру военными мешало Канарису то обстоятельство, что ему никак не удавалось установить личные дружеские отношения с начальником штаба оперативного управления генерал-полковником Альфредом Йодлем, ближайшим советником Гитлера по стратегическим вопросам. Слишком мало общего было между солдафоном Йодлем, жестоким милитаристом чистейшей воды, атеистом, чуждым всякой сентиментальности, и впечатлительным, гуманным, глубоко религиозным Канарисом, во многом интуитивно формирующим свои оценки ситуации. Йодль невольно пугал Канариса, а тому шеф военной разведки казался странным фантазером, даже, быть может, шарлатаном. Больше взаимопонимания было у Канариса с Варлимонтом. Совместная работа во время гражданской войны в Испании сблизила обоих мужчин. Варлимонт, валлонец по происхождению, нравился Канарису. Другие могли считать его чересчур прилизанным, «напомаженным», однако Канариса это нисколько не смущало и не вызывало неприязни. Ему было даже приятно ради разнообразия видеть перед собой человека, который отличается от расхожего образа бравого и молодцеватого прусского офицера. «Варлимонт ловкий малый, он вовсе не похож на обычного офицера Генерального штаба», – заметил как-то Канарис. Мирясь с несколько преувеличенной мягкостью и пластичностью движений генерала, он признавал высокий интеллект Варлимонта и охотно беседовал с ним, высказывая ему кое-какие свои соображения в надежде, что они достигнут ушей Кейтеля и, быть может, Гитлера. Кроме того, Канарис ценил откровенность Варлимонта, который никогда не пытался в разговоре с ним приукрасить ситуацию, даже когда положение на фронтах стало ухудшаться. Лишь к концу пребывания Канариса в должности начальника абвера прекратился их открытый взаимный обмен мнениями. Примерно в конце 1943 г. Канарис, находясь в кругу друзей, с горечью заметил: «Теперь уж и Варлимонт не говорит мне всей правды».

Канарису необходимо было иметь точные сведения о событиях на фронтах и хотя бы в общих чертах знать планы немецкого военного руководства. И вовсе не из обыкновенного человеческого любопытства и не из потребности души ориентироваться в обстановке, а только потому, что правильно задействовать разведывательные возможности можно лишь тогда, когда известна конечная цель совместных усилий. Однако абвер ничего или очень мало знал о германских стратегических замыслах, хотя неплохо был осведомлен о противнике и его намерениях. И влияние абвера на ход военных операций было сравнительно невелико, в лучшем случае носило косвенный характер. Все публикации, в которых Канарис рисуется чуть ли не единственной направляющей силой германского вермахта, являются такими же выдумками, как и сообщения о предательской роли абвера, якобы выдавшего противнику планы военных кампаний. С этими планами абвер знакомили в довольно обобщенном виде. О крошечных зернышках правды в этих фантастических историях мы еще поговорим.

Как мы видим, Канарис вполне сознавал слабость заговорщиков, обусловленную тем, что ни один из генералов, серьезно, как, например, Гальдер, планировавших свержение Гитлера, не имел под своим командованием вооруженных воинских частей. В таком же положении находился бы и Канарис, если бы в один прекрасный день, вопреки собственным наклонностям, все же решился возглавить выступление против Гитлера. «Санта-Клаусы» абвера, как иногда насмешники называли в большинстве своем пожилых R-офицеров, составляющих ядро организации, при всей их личной храбрости не могли считаться сплоченной боевой командой, способной успешно сразиться с Гиммлером, за которым стояли многочисленные и хорошо вооруженные формирования СС.

Во время войны какое-то время казалось, что положение должно измениться.

Когда разрабатывался план Польской военной кампании, Генеральный штаб сухопутных войск первоначально поставил перед 2-м отделом абвера, в обязанности которого входило поддерживать наступательные операции активными действиями в тылу неприятельских войск, две главные задачи: не допустить взрыва крупного моста через Вислу у Диршау и разрушения важных промышленных предприятий и рудников Верхнесилезского бассейна. Потом защиту моста поручили армейским частям, а 2-му отделу следовало лишь обеспечить сохранность индустриального потенциала в Верхней Силезии. Выполнил эту задачу филиал абвера в Бреслау.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.