СЕМЕЙНЫЙ ПРАЗДНИК

СЕМЕЙНЫЙ ПРАЗДНИК

Мы отчалили от пристани в Булаке. Дворец мамлюкского бея, превращенный теперь в политехническую школу, с примыкающей к нему белой мечетью, стоящие прямо на берегу лотки горшечников с изготовленными в Фивах кувшинами из пористой глины, которые доставляют сюда с верховьев Нила, строительные площадки, возвышающиеся на правом берегу реки, — все это через несколько минут скрылось из виду. Мы взяли курс к острову, образованному речными наносами между Булаком и Имбабой, и скоро нос нашей лодки врезался в песчаный берег; два латинских паруса фелюги бились на ветру, но не поднимались.

— Батталь! Батталь! — кричал рейс (капитан).

Это означало: «Плохо! Плохо!» Наверное, речь шла о ветре. И в самом деле, красноватая волна, принесенная встречным ветром, бросала нам в лицо брызги пены, а след, который тянулся за фелюгой, становился алым, словно отражал всполохи неба.

Люди спрыгнули на берег, чтобы вытащить лодку и развернуть ее. Тотчас же зазвучала одна из песен, которыми сопровождаются любые действия египетских матросов, а вместо припева раздается неизменное «Элейсон!». Пока пятеро или шестеро парней, в мгновение ока скинувших свои синие рубахи и сразу же ставших похожими на статуи из флорентийской бронзы, пытались освободить лодку, стоя по колено в иле, рейс, усевшись на корме, как паша, с невозмутимым видом курил кальян. Четверть часа спустя мы возвращались обратно в Булак, фелюга сильно кренилась на волнах, а реи касались воды.

Не прошли мы и двухсот метров по течению реки, как снова пришлось разворачивать лодку, которая на сей раз запуталась в тростнике, а затем причалить к песчаному острову.

— Батталь! Батталь! — по-прежнему повторял рейс время от времени.

На правом берегу я узнавал сады с яркими домиками, примыкающие к аллее Шубры; оттуда, из гигантских смоковниц, порою доносились хриплое карканье ворон и зловещие крики коршунов.

В остальном же ни единого лотоса, ни одного ибиса, ничего примечательного, отмеченного, как в былые времена, печатью местного колорита, разве что стоящие в воде буйволы да петухи фараона — разновидность небольших фазанов с золотым оперением, — порхающие среди апельсиновых и банановых деревьев в садах.

Я забыл упомянуть об обелиске Гелиополя, указывающем своим каменным перстом на близость Сирийской пустыни. Его, к сожалению, мне довелось увидеть лишь издали. Этот монумент весь день оставался в поле нашего зрения, ибо фелюга продвигалась вперед своеобразными зигзагами.

Наступил вечер, солнечный диск опускался за извилистую линию Ливийских гор, и внезапно фиолетовые сумерки сменились синеватой ночной мглой. Я увидел светящиеся вдали огни кофейни, до нас донеслись скрипучие звуки нея и ребаба, выводивших известную египетскую мелодию «Йа ляйали!» («О ночи!»).

Хор на эти строки отвечал: «О ночи радости!» Пели о счастье собравшихся вместе друзей, о любви и о страсти, о божественном огне, о лучезарности истинного сияния, которое бывает лишь на небе; вспоминали Ахмада, избранника Аллаха, главу небесных посланников, и детские голоса выводили антистрофу этого восхитительного чувственного излияния, молящего о том, чтобы Аллах благословил все ночные радости на земле.

Я понял, что это был какой-то семейный праздник. Детские голоса сменились пронзительными криками крестьянок, чьи песни с одинаковым успехом могли славить как смерть, так и узы брака, ибо во всех египетских церемониях веселье, способное исторгнуть слезы жалости, всегда соседствует с сетованиями, прерываемыми взрывами веселья, которые еще с глубокой древности присутствовали во всех торжествах этого народа.

Рейс отдал команду привязать фелюгу к торчащему из песка столбику и собирался спуститься на берег. Я поинтересовался, долго ли мы пробудем в находящейся поблизости деревне, и он ответил, что нам придется в ней заночевать и остаться до трех часов пополудни, пока не поднимется юго-западный ветер (мы попали в период муссонов).

— Я-то полагал, — сказал я капитану, — что в безветрие фелюгу будут тянуть бечевой.

— Этого нет в нашем договоре, — ответил он.

В самом деле, перед тем как тронуться в путь, мы заключили письменный договор в присутствии кади; разумеется, эти люди внесли в него все, что хотели. К тому же я вовсе не торопился добраться до места назначения, и эта отсрочка, которая заставила бы негодовать путешествующего англичанина, для меня была только дополнительной возможностью изучить древний рукав Нила, почти неиспользуемый для судоходства, который идет от Каира к Дамьетте.

Рейс, ожидавший проявления бурного негодования, отдал должное моей сдержанности.

Тяга бечевой — весьма дорогое удовольствие, поскольку кроме большего числа матросов на фелюге требуются люди, которые, сменяя друг друга, тянули бы ее от деревни к деревне.

^{Египетская деревня}

В фелюге были две разукрашенные и позолоченные изнутри каюты, их зарешеченные окна выходили прямо на реку и, таким образом, как бы обрамляли этот живописный пейзаж; корзины цветов, прихотливые арабески украшали стены; вдоль стен в каждой каюте стояло по два деревянных сундука, днем на них можно было сидеть скрестив ноги, а ночью — устроить себе ложе, предварительно постелив циновку или подушки. Обычно первая каюта служит диванной, а вторая — гаремом. Все помещения герметически закрываются и запираются на висячие замки, что, правда, не является преградой для нильских крыс, и, хочешь не хочешь, а приходится мириться с их обществом. Комары и прочие насекомые — еще более неприятные попутчики; избежать их коварных поцелуев по ночам можно лишь с помощью просторных рубах, куда нужно влезать, как в мешок, а затем затягивать горловину, голову обматывают двойным слоем марли, которая совсем не мешает дышать.

Было похоже, что нам придется провести ночь на фелюге, и я уже к этому приготовился, когда рейс, сошедший на берег, снова поднялся на борт и торжественно пригласил меня следовать за ним. Мне не хотелось оставлять рабыню в каюте, но капитан сам сказал, что лучше будет взять ее с собой.