Глава 9 ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ

Глава 9

ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ

Все сокращения искажают смысл. Конспект, даже очень хорошо составленный, немного искажает оригинал; лозунг всегда искажает конспект. Религиозный лозунг типа «Бог – это Любовь» может успокоить душевное волнение миллионов, но не удовлетворяет мозг. Можно также сказать, как это сделал Сэмюель Батлер[159] в одной из своих «Записных книжек», – «Любовь – это Бог». Оба лозунга имеют одинаково прекрасное звучание, и все же, кто может описать Бога и кто может дать определение Любви так, чтобы Бог и Любовь были точно уравновешены на качелях философского уравнения?

Все лозунги привлекательны, если они, как кажется, отражают правду, которой по некоторым причинам – нехватке стабильности, ощущения недостаточной безопасности – мы должны верить, и эффект от воздействия часто повторяющихся лозунгов на человеческое сознание огромен, придуманы ли они как формула для самопомощи (например, слова Эмиля Коена «Каждый день любым способом я становлюсь все лучше и лучше») или как формула стимулирования продаж (например, «Гиннес» – лучшее для тебя»). К сожалению, мы столь впечатлены лозунгами, что едва ли когда-либо заботимся о том, чтобы исследовать мотивы тех, кто выдвигает эти лозунги.

Политические агитаторы хорошо знают, как уменьшить сложную проблему до простого эмоционального лозунга и затем использовать этот лозунг в качестве оружия для своей пользы. Лозунг «Остановить американский фашизм во Вьетнаме»[160] является несколько противоречивым, но все же успешным лозунгом, который пытается показать и решить проблему, которую не передашь в пяти словах.

Я столкнулся с этой проблемой, потому при подведении итогов предыдущих глав мне на ум приходили поверхностные лозунги, и я едва не был обманут их кажущейся пригодностью для того, чтобы члены экипажа могли быть представлены как семь типажей. Они, казалось, так точно подпадали под категории. Диг, например, был отцом-командиром. Пол – азартным игроком. Гарри был цивилизованным цветным человеком, оказавшимся в ловушке встречных расовых и классовых течений. Лес наверняка был человеком, о котором можно сказать, что в тихом омуте черти водятся. Джордж был надежным человеком для работы в команде. Рей был самым молодым членом экипажа в своем первом большом приключении. А я был разнорабочим, который наблюдал за всеми другими. И эти удобные ярлыки были не верными, но при этом и не ложными. Они были ложной правдой, и если этот оксюморон[161] и походит на лозунг, то, по крайней мере, за ним нет ни политических, ни религиозных мотивов, ни самовнушения. Они должны ясно дать понять, что честность, которую я пытался пронести через эту книгу, не отвечает идеальной честности и правда, которую я пытался представить, также не отвечает идеальной правде. И если я где-то перенес ударения, то это лишь потому, что шесть человек, описанных мной в этой книге, не просили меня писать о них или анализировать их, и я не хотел бы, чтобы они носили на своих шеях мои поверхностные ярлыки, повешенные в этой главе в качестве окончательного вердикта.

Из интервью и переписки было ясно, что стресс, пережитый в ходе сорока боевых вылетов, действительно оказал некое вредное влияние на здоровье в будущем. В 1940-е годы практически ничего не было известно о болезнях, вызываемых стрессом, а в 1960-е годы о них уже знали так много, что почти каждое заболевание можно было свободно связать с ним, но из семи человек четверо страдали от проблем с желудком, один стал глухим, а у одного был негнущийся позвоночник, что, вероятно, стало следствием перегрузок. Эти цифры доказывают лишь то, что признаки нанесенного стрессом вреда организму могут проявиться значительно позже того, как сам этот стресс закончился. Для некоторых из нас потребовалось два или три года, чтобы успокоиться умственно, но нашим физическим телам потребовалось намного дольше. Эта физическая болезнь может возникнуть как запоздалая реакция на умственное напряжение порой спустя многие годы после того, как причина этого напряжения исчезла, и, как я понимаю, современная медицинская наука кое в чем продвинулась в этом направлении.

Во время войны медицинские исследования в пользу экипажей самолетов были почти исключительно направлены на уменьшение только одного специфического типа стресса – усталости, которая включала мышечную усталость, умственную усталость и снижение профессиональных навыков. Долгосрочные последствия физического и психологического напряжения экипажей самолетов не рассматривались. Усталость была прямым и очевидным жупелом. Если членов экипажей и учили, как распознать признаки усталости и бороться с ними, то это было все, что имело значение. Были проведены многочисленные тесты, чтобы увидеть, какие лекарственные средства могут предотвратить или снять усталость, которая неизбежно наступала, если экипажи были обязаны летать день и ночь. Кофеин помогал преодолеть сонливость, но предпочтительным препаратом был бензедрин в малых дозах, по 5 – 10 миллиграмм. В теории таблетки фенамина должны были выдаваться нечасто и только под тщательным медицинским наблюдением; практически же после каждого инструктажа можно было просто попросить одну или две «пилюли бодрствования». Так в свое время я создал небольшой запас бензедрина как страховку от того, чтобы не заснуть во время вылетов или любовных свиданий.

С тех пор как «пилюли бодрствования» стали ответом на проблемы каждого летчика, был достигнут огромный прогресс. Теперь существует медицинское направление, известное как авиационная медицина, по которой в Великобритании с 1967 г. можно получить диплом. Исследования в этой области имеют дело с такими предметами, как изучение работы легких во время ускорения и насыщение их кислородом, взаимодействие между центробежным и линейным ускорением, соотношение физиологических и психологических перегрузок во время нахождения в самолете, воздействие на обмен веществ рабочей нагрузки и усталости. Важность этих исследований не может быть переоценена, если принять во внимание, что половина всех авиационных катастроф обязана человеческим ошибкам и что такие ошибки могут быть следствием крайнего стресса любого вида. Но для меня и для многих других эти исследования запоздали на четверть века.

Почти весь экипаж оглядывался назад в прошлое, в дни боевых вылетов, без какой-либо оценки; и когда такая оценка появилась, она был выражена в следующей форме – «Это был жизненный опыт, который не прошел даром». И неудивительно, что большинство придерживалось мнения, что усилия, затраченные в войне, имели смысл, хотя Пол заметил: «Кто фактически выиграл войну, я не хотел бы говорить», Рей сказал: «Я не уверен. Не уверен», а Диг в ответе на следующее письмо, которое я послал ему, написал: «Больше всего меня огорчают существующие конфликты в мире, и мой тайный страх состоит в том, что мои мальчики, когда достигнут нужного возраста, должны будут сражаться в какой-нибудь «горячей точке».

Что касается целей, то, по нашему почти единодушному мнению, в памяти наиболее ярко запечатлелся дневной налет на Виттен. Я написал в исторический отдел (RAF) Министерства обороны и спросил, есть ли какие-нибудь официальные документы об этом налете и какие были потери среди «Ланкастеров». Пришедший через четыре месяца ответ был кратким и сухим: «При налете на Виттен 12 декабря 1944 г. были потеряны восемь бомбардировщиков. Нет никаких отчетов о налете, доступных для исследования».

Пол, который видел опустошение, которое сеяли немецкие истребители в потоке бомбардировщиков, полагал, что над целью было сбито много больше, чем восемь «Ланкастеров», но он не мог провести альтернативный расчет. Так или иначе, но вопрос, который когда-то был столь актуальным, теперь имел только академический интерес.

Неожиданным, побочным результатом поисков стало то, что все, за исключением Гарри, остались поблизости от своей родины. Диг тогда и теперь жил в Аделаиде; Лес тогда и теперь жил в Шеффилде; Рей тогда и теперь жил около Нориджа; Джордж тогда и теперь жил в Йедоне, в Йоркшире; я тогда и теперь живу в Хартфордшире; а Пол, хотя теперь и живет в Давлише, в течение восьми лет после войны жил в своем родном Ливерпуле.

Из этого маленького примера нельзя сделать никакого общего вывода о глубоко укоренившихся в обычных людях привычках к оседлому образу жизни и о том, что, даже если их жизни были разрушены войной, они все равно стремятся вернуться на родину и оставаться там. Это возвращение могло происходить по социальным или экономическим причинам, и оно также могло быть частью территориального императива (если позаимствовать термин, придуманный этологом[162] Робертом Ардреем), но остается удивительным совпадением, если не чем-то большим, что шесть белых членов экипажа вернулись в свои дома, а седьмой, цветной человек с Ямайки, свой новый дом построил в Англии. Из этого крошечного практического примера можно заключить, что средний белый человек доволен своим домом или территорией, а средний цветной человек – нет.

Если это заключение хотя бы приближенно соответствует истине, то многочисленные страхи по поводу того, что будущий конфликт будет не между нацией и нацией, а между расой и расой, кажутся оправданными. Войны могут быть замаскированы как религиозные Крестовые походы или как столкновение политических идеологий, но в корне каждой войны лежит стремление заполучить контроль над новой территорией или защитить собственную территорию от чужаков.

Хотя Диг и имел в последующем некоторые замечания, единственными двумя людьми, осуждавшими рейд на Дрезден, были Пол и я, и мы единственные из экипажа не могли забыть прозвучавшую на инструктаже информацию о том, что Дрезден переполнен беженцами. И это достаточно странно, потому что, как проницательно заметил Пол, он и я были «безусловно, самыми безответственными в экипаже».

В ходе поисков стало очевидно, что идея отыскать следы пропавших людей привлекает почти каждого, и, возможно, в этом причина, почему подобные темы настолько популярны в детективах и приключенческих повестях. Кроме того, стало ясно, что бесконечное ощущение братства, как невидимая сеть доброжелательности, охватывает всех тех, кто когда-то служил в Бомбардировочном командовании. Статья в «Истерн дейли пресс» самым неожиданным образом всколыхнула эту доброжелательность.

Вскоре после того, как статья была опубликована, я получил письмо от мистера Стэнли Харда из Брэдфорда. Он прочитал о ведущихся поисках и написал мне, что он был членом наземного персонала в 218-й эскадрилье и работал главным образом на «Си-Чарли» и «Ди-Доге». Из дальнейшей переписки я узнал, что он хорошо знал Джока Хендерсона с «Эй-Эйбла». В конечном счете благодаря его помощи и с помощью еще одного бывшего сержанта из наземного персонала, Фредди Уилсона, удалось отыскать след Джока.

Я написал на его адрес в Шотландии. В ответ он сообщил мне, что начал свою карьеру в 218-й эскадрилье еще в 1940 г. и оставался с нею в течение всей войны и он видел, как она сначала перешла с Фейри «Баттлов»[163] на «Бленхеймы»[164], затем на «Веллингтоны», потом на «Стирлинги» и, наконец, на «Ланкастеры». Война закончилась, и эскадрилья была расформирована. Но Джок продолжал служить в RAF и в 1959 г. был направлен в Калифорнию, чтобы пройти переподготовку на ракеты «Тор»[165]. Когда в свое время он вернулся в Англию, то, к своему изумлению, обнаружил, что 218-я эскадрилья была возрождена и что он снова должен служить в ней. Таким образом, он имеет уникальные документы о том, что он с этой эскадрильей прошел путь от Фейри «Баттла» до ракеты «Тор».

Мимоходом он упомянул, что новое местоположение 218-й эскадрильи было в Норт-Лаффенхэме[166], в Ратлендшире, и это было своего рода еще одним совпадением, потому что Одри и я некоторое время жили в деревне рядом с аэродромом Норт-Лаффенхэм, где нас в 1952 г. посетил Пол. Жизнь полна историй о том, как «тесен мир», которые приводят к разнообразным, не имеющим ответа предположениям об участии в них Судьбы или Бога, или же о том, что просто совпадения или же счастливый случай. Я был очень рад снова получить известия о Джоке; в конце концов, экипаж Кленнера был в немалой степени обязан своим выживанием его работе и работе небольшого наземного экипажа.

Несколько дней спустя он позвонил мне и сказал, что был в Лондоне. Он прочитал первую часть книги и хотел встретиться со мной. Следующим вечером Джок приехал в наш дом на обед.

Его лицо было закалено жизненным опытом и годами, и я, возможно, не узнал бы его, если бы он не улыбнулся. Я помнил его улыбку, и остальные черты лица, одна за другой, постепенно всплывали в моей несовершенной памяти, пока в сознании не повернулся ключ, и я снова был с сержантом наземного экипажа «Эй-Эйбла». «Боже мой, Майк, ты стал седым», – сказал он.

Мы разговаривали о полетах до, во время и после обеда, и я был удивлен его памятью; книга спровоцировала богатые, подробные воспоминания. Он вручил мне некоторые заметки, которые сделал во время поездки на поезде из Шотландии. В одной из них говорилось:

«День, когда вас направили на посадку в Сент-Эвал, стал пыткой для меня. Я не забуду, как наблюдал за взлетом в направлении Бери и как клуб белого дыма из левого внешнего двигателя заставил меня крикнуть наземному экипажу: «Похоже, что у нас началась утечка охладителя». Поскольку вы не вернулись досрочно с перегревшимся двигателем, я подумал, что это, должно быть, мне показалось, но когда вы так никогда и не вернулись, а связь была такой, что мы в течение нескольких часов ждали подтверждения о направлении на посадку на другой аэродром, я действительно измучился».

Использование слов «у нас» лучше всего показывает степень его идентификации самого себя с экипажем Кленнера.

Возможно, в этой книге сделан слишком большой акцент на страхе, трудно провести границу между страхом и крайней нервозностью, но искренность ответов на вопрос «Ты боялся?» дает ясное подтверждение того, что экипаж часто испытывал страх и что в то же время этот вопрос никогда не обсуждался. В переговорах по внутренней связи нельзя было услышать никакого намека на то, что восьмым пассажиром на борту самолета был страх.

Я не знаю, насколько прав Диг, говоря, что человек, который утверждает, что в тех или иных обстоятельствах он не испытывал страха, должен был быть глупцом или лгуном. Так Рей не припомнил, чтобы он испытывал особый страх, и он не был ни глупцом, ни лгуном. Но весьма вероятно, что тогда его время от времени мучили ночные кошмары. К счастью, в настоящее время в Великобритании человек может открыто заявить о том, что он чего-то боится, и лишь немногие будут над ним насмехаться. Во время войны 1939 – 1945 гг. это было не так.

Лишь спустя три или четыре года после окончания войны в газетах и периодических изданиях начали появляться статьи о психологическом напряжении, возникавшем в ходе тура боевых вылетов. Чапмэн Линкер начал свою газетную статью так: «Вера в то, что боевые экипажи RAF были бесстрашными сорвиголовами, жаждавшими боев, разрушается после медицинского отчета, опубликованного вчера вечером. Психолог военно-воздушных сил, который наблюдал экипажи самолетов на и вне службы, рассказывает, что даже самые надежные пилоты боялись всегда». Отчет, на который ссылался мистер Линкер, был напечатан в «Джорнал медикал сайенс», а психологом был доктор Дэвид Стаффорд-Кларк, который обнаружил, что во время тура из тридцати вылетов боевой дух людей сначала из-за волнения немного улучшался, а затем начинал устойчиво падать и приблизительно к двенадцатому вылету опускался до уровня очень близкого к «упадку духа». После тринадцатого вылета боевой дух крайне незначительно улучшался вплоть до двадцать второго вылета, после которого падал и продолжал опускаться до уровня «упадка духа». Доктор Стаффорд-Кларк в своем отчете указал, что суеверие играло полезную роль в поддержании боевого духа летчиков. Человек, который летал с шелковым чулком своей подруги, действительно полагал, что это защитит его от зенитной артиллерии и истребителей противника. Люди, которые вступали в RAF, просто поддавшись внешней привлекательности существования экипажей самолетов, обычно быстро разбивались; остальные же, кто выживал, снова и снова переживали чувство страха.

Если и можно сделать какой-то вывод, так он состоит в том, что люди, которые должны были стать солдатами из национальных интересов, в большинстве случаев успешно играют роль бесстрашных воинов. Многосторонность человеческой природы никогда не перестает поражать меня; от рождения и до смерти мы играем своеобразные роли, то одну, то другую, и могут пострадать только те, кто не в состоянии следовать сценарию или не понимает ремарки, и они обычно кончают тем, что их объявляют новаторами или же лечат в психиатрической больнице. Пока человек может играть убедительную роль, он расценивается как нормальный человек, и обязательно, чтобы в то время, пока на сцене разыгрывается действие, все мы притворялись, что это реальность, а не фантазия. Члены экипажа Кленнера сыграли свою роль хорошо; теперь они могут почивать на лаврах и сравнивать воспоминания о том, что они действительно чувствовали.

Я думаю, что среди экипажей Бомбардировочного командования было в порядке вещей считать, что шансов выжить у них имелось не очень много. И это подтвердилось после войны, когда сэр Артур Харрис написал в «Ивнинг стандарт»[167] от 11 декабря 1946 г.: «Успехи Бомбардировочного командования, имевшие далеко идущие последствия, были достигнуты ценой тяжелых потерь. За весь военный период в подразделения Бомбардировочного командования влились приблизительно 125 000 членов экипажей самолетов. В течение только периода моего командования предполагается, что почти 44 000 человек были убиты, еще приблизительно половина от этого числа получили ранения и более чем 11 000 человек попали в плен». Период командования сэра Артура Харриса начался в феврале 1942 г.

Но из бесед с членами моего экипажа и другими летчиками снова и снова приходит на ум одна фраза: «Вы не думаете, что это может случиться с вами». Джордж подвел итог чувств тысяч членов экипажей, когда сказал: «Это был своего рода восторженный страх... Вы стоите в астрокуполе и ощущаете возбуждение. И думаете, что будет сбит кто-то рядом, но не вы».

Иной вид отношения к проблеме выживания был показан в книге, изданной в 1957 г.[168] В ней авторы писали:

«Каким бы слабым ни было напряжение и независимо от того, как долго оно нарастало, это было вполне естественное сопротивление человеческого организма против того, чтобы подвергаться повторному риску, реальному ли или же просто предполагаемому. Оно было в каждом из нас, тайный противник внутри. Это было так, как будто каждый из нас начинал с определенным стартовым капиталом, некоей суммой, – была ли это сила духа? – которую мы тратили, иногда за короткий период, иногда за гораздо более длинный промежуток времени. Но когда это происходило, жизнь становилась мучением, с надломленным духом в разбитом теле. Именно это мы называли «дерганьем»... Большинство из нас, признавая такое состояние, предпочитали много не говорить об этом. Мы прошли по нашей жизни достаточно успешно, поддерживая настороженный нейтралитет с нашим тайным противником, забрасывая его шутками о «дерганье» всякий раз, когда его голос начинал звучать слишком настойчиво».

Еще одно отношение к выживанию, но, вероятно, менее распространенное, имело место, когда человек, оказавшийся перед перспективой смерти, думал о ней, свыкался с ней и принимал ее до такой степени, что расценивал сам себя уже как мертвеца. Самопроизвольное принятие мысли о том, что каждый уже мертв, в то время как физически он все еще живой, – это нечто очень близкое к философии. В своей «Исповеди» Руссо[169] писал: «Я могу уверенно сказать, что я не начинал жить до тех пор, пока я не увидел самого себя мертвым».

Артур Кестлер написал почти то же, применительно к учению «дзэн»[170], по которому человек, завершивший свое обучение, «продолжает жить энергичной и внешне не изменившейся жизнью, но будет «жить как один из уже умерших», – то есть невозмутимый и безразличный к успехам или неудачам».

Я никогда полностью не достигал состояния «Это никогда не случится со мной» или «Это может случиться со мной», но все более удлинявшиеся периоды времени колебался между ними в промежуточном состоянии «Это очень легко может случиться со мной». Но затем в ходе боевых вылетов я начал жить как один из уже мертвых. Это было ощущение чудесного освобождения.

Вопрос, который начали задавать после войны, звучал так: «Как порядочные люди могли сбрасывать бомбы во время бомбежек со сплошным поражением, зная, что будут убиты невинные женщины и дети?» Одной из причин этого можно было бы назвать чувство «зуб за зуб» или «мотивы отмщения» вместе с ощущением «или мы, или они». Лес кратко сказал об этом: «Война есть война. Они бьют вас, вы наносите ответный удар». Для нашего поколения Ковентри был мощным символом. Этот город бомбили люфтваффе, и в нем погибли мирные жители, в масштабах до настоящего времени неизвестных. И мало того что бомбили Ковентри, но также бомбили и другие города, где, как было очевидно, основными жертвами должны были стать «невинные женщины и дети». Понятие «ковентрейтинг»[171] было изобретено нацистами как стандарт уничтожения гражданских объектов и бомбардировок населения, которые продолжались в течение войны и достигли своего апогея при использовании «Фау-2» и летающих бомб[172], которые наносили удары наугад. Я и не думаю приравнивать бомбардировки со сплошным поражением Гамбурга к бомбежке населения Ковентри; я уверен, что профессиональные историки могут привести много тонких различий между немецкими бомбежками английских городов и британскими бомбардировками немецких городов; все, что я имею в виду, так это то, что, выполняя боевые вылеты, с зенитками, накачивавшими снарядами все небо вокруг, и с подсознательным знанием о британских гражданских жителях, убитых немецкими бомбами, никто совсем не тревожился о жертвах бомбовых ударов со сплошным поражением. Это может показаться черствостью любому, кто физически и эмоционально не был вовлечен в то время, и я первым соглашусь с тем, что из двух заблуждений истина не получится, но я не уверен, что нравственность и мораль – это подходящая среда для споров об ужасах неограниченной войны.

Вместо того чтобы говорить «Это было правильно или неправильно?», что является вопросом, возникшим лишь в современной человеческой цивилизации, я задался бы вопросом, не является ли все это, скрытое под плотным слоем аргументов о военной необходимости, политической целесообразности и религиозной морали, просто «цепью разрушений, выстроенной в соответствии с желанием выжить любой ценой»? Единственный способ выжить, если вы подвергаетесь нападению с чрезвычайной жестокостью, состоит в том, чтобы сопротивляться также с чрезвычайной жестокостью, это просто натура человека, и это было частью его инстинктов с тех времен, когда миллионы лет назад он стал на равных с другими млекопитающими.

Другое объяснение того, как совершенно легко убивать невинных женщин и детей, предлагается Конрадом Лоренцом[173]. В своей книге «Об агрессии» он комментирует тот факт, что человек единственный из всего животного мира изобрел искусственное оружие, тем самым опрокинув врожденное равновесие между разрушительными потенциалами и социальными запретами, которое в других видах предотвращает самоуничтожение этого вида. Он пишет:

«Дальность действия всего стрелкового оружия создает эффект некоего защитного экрана, который подавляет все стимулы, которые могли бы дать толчок к подавлению желания убивать. Глубокие эмоциональные слои нашей личности просто не регистрируют тот факт, что сгибание указательного пальца, производящего тем самым выстрел, разрывает внутренности другого человека. Ни один нормальный человек никогда не ходит на охоту на кроликов ради удовольствия, если необходимость убийства добычи своим природным оружием дает ему полное эмоциональное осознание того, что он фактически сделал.

Тот же самый принцип в еще большей степени относится к современному дистанционно управляемому оружию. Человек, который нажимает кнопку пуска, полностью изолирован от того, чтобы видеть, слышать или как-то по-иному эмоционально осознавать последствия своих действий, так что он может совершать их безнаказанно – даже если он обременен мощным воображением. Только таким образом можно объяснить, что вполне добрые люди, которые даже не пороли своих непослушных детей, были в состоянии выпускать ракеты или обрушивать ковер из зажигательных бомб на спящие города, предавая таким образом сотни и тысячи детей ужасной смерти в огне. Факт, что это делали хорошие, нормальные люди, является столь же жутким, как и любое жестокое злодеяние войны!»

И все же... Несмотря на мотивы отмщения, преобладавший дух того времени, инстинктивное желание выжить любой ценой и объяснения Конрада Лоренца, я воспользовался молчанием в радиоэфире над Дрезденом, чтобы попытаться сбросить свои бомбы в стороне от горящего города, а Рей сказал относительно Мидделбурга: «Я знал, что дым должен был быть следствием взрыва бомбы. Я подумал: «Кто мог сбросить бомбу на город как раз в то время, когда люди выходили из церкви?» – и я ощутил очень сильный стыд».

Мы были готовы опустошать такие города, как Эссен и Кельн, в которых помимо гражданских жителей, как было известно, имелись военные и полувоенные цели, но наша душа восставала при мысли об уничтожении жизни там, где непосредственно не было никаких военных целей, и, возможно, это отвращение и ощущение стыда – единственная мера прогресса человечества от темных незапамятных времен до сегодняшнего дня.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.