«Кому-то нужно через это пройти»

«Кому-то нужно через это пройти»

Калашникова Елизавета Степановна, 1926 год, дер. Аничкино, крестьянка

В те годы я уже заканчивала школу. Школа была далековато от деревни, километров двенадцать — четырнадцать будет. Все, когда узнали, что война началась, страшно испугались. Мужики стали на фронт собираться. Ушел и мой отец Степан Егорович и брат Николай. Остались мы: другой брат, три сестры, мать и я. Семья, конечно, была большая. Я осталась самая старшая. Сестры, считай, погодки были, да брату Сане девять лет. Мать работала в колхозе, утром уходила и вечером приходила. Вся работа по дому была на мне, и Саня помогал. Конечно, к матери прибежим когда на поле, поможем.

Были, правда, и лошади, но маловато. Да еще трактора были, две штуки, да плохонькие — все ломались. Мужи-ков-то в колхозе осталось три человека: председатель наш, конюх Гаврила и еще один, он на тракторе работал. На войну его не взяли — у него в организме что-то со здоровьем было неладно. А на другом тракторе Наталья Лихая работала. Это так ее прозвали, уж больно шибко на тракторе каталась. Ну и трудиться была мастерица. Пока все не сделает — все работает. А ежели трактор сломается, так чуть не бегом в район за мастером. А потом даже сама научилась исправлять какие неполадки.

Работали сильно, ведь нужно было и на фронт отправлять, и самим чем-то кормиться. Да корову держали, сена много надо было. Вот летом все на сенокосе. Косили вручную литовками. Лени тогда не знали, трудились хорошо. Сорок-то первый год выдался урожайным, много и картошки, и зерна было; и в своем огороде все уродилось. Первый год мы еще голода не испытывали, да и старые запасы были, ведь раньше в деревнях закрома держали. А вот в следующие годы голод стал прижимать.

Сильно плохо стало где-то в 1943-м, там еще и неурожай был. Считали каждое зернышко, картошечку. Летом-то еще полегче: кисленки в огороде подерем, черемуха, да и лес рядом — ягод да грибов. Рыбу удить, правда, плохо умели, это у нас мужики мастера были, а мужиков-то теперя и не было. Так я Саньку утром рано будила и на реку посылала. Пока по дому хлопочу, корову выгоняю — он чего, глядишь, и принесет. Сварим, похлебаем.

Все одно ж без хлеба не еда. А хлеб пекли — сейчас и в рот не возьмут: и траву, и мякину, и мелкий опил ложили — все в ход Шло. Много, конечно, и на фронт шло: картошку, зерно — все слали. Под осень в поле колхозном картошки накопаем, что в земле осталась (вся почти гнилая), и ту варили, а более годную перетирали на крахмал и делали половинчатые лепешки.

Да корова наша, конечно, была основной кормилицей. Доилась хорошо, а вот молока оставляли только для сестер, а остальное молоко сдавали в район.

Зимой поменьше работы было. Собирались в избе у какой-нибудь бабки: вязали, ткали половики, пели песни и разговаривали о том о сем — вот и был это для нас отдых. А летом, весной, осенью — все в работе, не передохнуть. До войны жили очень уж хорошо. Мужиков было много, парней. Когда мужик в доме, тогда и хозяйство на ладу. Вечеринки были. А уж как весело парни на гармони играют — девки, значит, пляшут, песни поют, хороводы водят. И в доме и на дворе все было. Никто и не думал, что вот так может случиться.

Брат мой Николай не вернулся домой, в 1944-м на него пришла похоронка. Когда получили бумагу, мать стала вообще молчаливой, а ведь раньше была весела и песенница была, в округе такой не найдешь. От отца письма-треугольнички приходили редко, писал мало. Жив, здоров, бьем врага, береги моих деток, веди хозяйство, не волнуйся, мол, все будет хорошо. Приду, говорит, жизнью хорошей заживем, все по-новому будет. В 1945-м в начале пришел отец домой. Комиссовали его по ранению. Помню, мы в огороде стояли. С лужков прямо в огород дрова завезли. Лес с той стороны был, с огорода, значит, дрова-то и пилили. Соседка бежит вся в слезах. Мать-то моя закричала, и что, говорит, случилось. А она — да я от счастья плачу, хоть первый мужик пришел. Только проговорила — и отец со двора заходит. Конечно, радости было — не высказать.

Отец работящий был и сразу за хозяйство взялся. И все вроде хорошо, вот только старшего Николая не случилось. Хоть я тогда и не велика была, а все понимала, что война. Горевали много, причины были всякие. То коровушка прихворнет, то зерно побьет дождем. Похоронки, конечно. Радости уж больно большой не было. Помню, радовались все в нашей деревне, когда впервые привезли кино. Пришли все, кто смог, уселись, значит, и смотрим. А дядька, что кино привез, — сейчас, говорит, начнется. Показывали города, машины, людей, корабли, самолеты — много чего, ведь мы тогда еще никогда такого не видели. Сидели с открытыми ртами. Долго потом мы его вспоминали. Больше кино не привозили, опять радостей не стало.

Страшно было за отца, как бы не убили, а до похоронки за брата переживали, как бы Николая не убили. За корову было боязно, ведь, считай, одна кормилица была у нас. Думали, а вот немец победит, что тогда делать будем. Слава богу, что не победил. Хотелось посмотреть, какой из себя немец. Мы думали, что он очень страшный и злой, верили этому и маленьким рассказывали.

Детям жилось так же трудно, как и большим, приходилось им, бедным, работать с раннего детства. Болели очень часто, умирали от хвори да от голода. Игрушек не было, от матери ласки почти не видели, ее самою бы кто приласкал.

Некогда всегда было. Приходила она с работы, еле на ногах держалась. Зимой из-за одежды и обуток сидели дома, не ходили в школу. Конечно, жилось очень трудно. Хотелось идти куда-то учиться. Мечтала трактористкой стать, сестрой милосердия на фронт уйти, но я ведь старшая, маме надо было помогать с детьми. Хотелось в город съездить, посмотреть, что это такое. Это сейчас с малого детства все видели. Хотелось поиграть, побегать, а приходилось работать.

Прожитые годы жалеть нельзя, что уж, как говорится, Бог дал, то и возьми. Ведь все равно кому-то же нужно было через это пройти. Пусть наши дети живут счастливее.