ДВА ПАСПОРТА

ДВА ПАСПОРТА

Ульянов тут же засел за написание принципиального заявления «литературной группы», и, поскольку все было оговорено, очень скоро документ был готов. Обычно его публикуют под заголовком «Проект заявления редакции «Искры» и «Зари». Однако более точным является, видимо, название первой публикации в IV «Ленинском сборнике»: «Проект заявления «От редакции», — ибо об «Искре» и «Заре» в марте 1900 года открытого разговора не было. Речь шла о редакции «Рабочей газеты», центрального органа партии, которую должен был утвердить смоленский съезд, и о заграничном журнале.

Проект заявления «От редакции» как раз и формулировал позицию и задачи этих изданий. Наше движение, писал Ульянов, находится «в критической стадии». С одной стороны, несмотря на повальные аресты, оно с поразительной быстротой «проникает все глубже в рабочий класс» и «пустило в самых различных углах России так много здоровых ростков…». С другой — это движение раздроблено, носит кустарный характер, и местные кружки оторваны от аналогичных групп, действующих не только в других местах, но и в тех же самых центрах. И если в начальный период эта раздробленность была в какой-то мере неизбежна, то теперь она стала недопустимой, ибо интересы движения требуют перехода к высшей форме организации — созданию партии¹.

Положение усугубляется тем, что такая литература, как «Кредо» или нелегальная газета «Рабочая мысль», пытается создать «особое направление», которое отрицает необходимость сплочения, всецело полагаясь на «естественный процесс». А русская «легальная литература с той пародией на марксизм, которая способна только развращать общественное сознание, еще усиливает этот разброд и эту анархию…». И главная опасность состоит в том, что «узкий практицизм», проповедуемый и теми и другими, грозит разрушить связь между социал-демократией и стихийным рабочим движением².

Нисколько не отрицая значения I съезда РСДРП и разделяя основные идеи его «Манифеста», мы тем не менее полагаем, писал Ульянов, что нельзя механически восстановить прежний центр, что «объединение нельзя попросту декретировать… его необходимо выработать». А для этого важно «разобраться» в различных разнородных интеллигентских течениях, создать программу, которая развивала бы социалистические идеи «в духе Маркса и Энгельса» и отвергала оппортунистические поправки Бернштейна, разработать приемы и методы самого объединения. Именно эти задачи и призваны решить предлагаемая общероссийская нелегальная газета и журнал³.

В мемуарах, вышедших спустя много лет, Оболенский, как и положено, пишет, что по отношению к тем, кто не соглашался с «ортодоксальной» позицией, Ульянов был ужасно нетерпим: «Спорил он исключительно неприятно — высокомерно и презрительно, усыпая свою гладко льющуюся речь язвительными и часто грубыми выходками…»⁴

Но в заявлении «От редакции» этой нетерпимости нет. Скорее наоборот. Вместе с определенной демонстрацией своей «ортодоксальной» позиции заявление отразило и впечатления, вынесенные Ульяновым из встреч в Петербурге и Москве, Уфе и Нижнем Новгороде, из бесед в Пскове с Потресовым и Мартовым, Оболенским и его коллегами. И проявилось это прежде всего в том, что Владимир Ильич решительно отказывался от разрыва с колеблющимися и искренне заблуждавшимися социал-демократами, оставляя для них «возможность совместной работы».

Во-первых, «разнообразие местных условий» и «особенности во взглядах местных деятелей будут существовать всегда и… именно это разнообразие свидетельствует о жизненности движения и о здоровом росте… Объединение его отнюдь не исключает разнообразия».

Во-вторых, «мы отнюдь не намерены, — пишет Ульянов, — выдавать всех частностей своих взглядов за взгляды всех русских социал-демократов… Напротив, мы хотим сделать наши органы — органами обсуждения всех вопросов всеми русскими социал-демократами со взглядами самых различных оттенков. Полемику между товарищами на страницах наших органов мы не только не отвергаем, а, напротив, готовы уделить ей очень много места».

И наконец, третье — «было бы еще преждевременно судить о том, насколько глубока эта рознь, насколько вероятно образование особого направления (мы отнюдь не склонны решать эти вопросы уже теперь в утвердительном смысле, отнюдь не теряем еще надежды на возможность совместной работы)…»⁵.

Одобрив этот проект, Ульянов, Потресов и Мартов стали ждать «гостей». Буквально через день из Питера прибыл Степан Радченко и сообщил, что следующим поездом приедут Струве и Туган-Барановский. Красочное описание этого совещания оставил Юлий Мартов…

Проект читал Ульянов. «Во время чтения, — пишет Мартов, — я наблюдал за лицами наших гостей… На лице М. И. Туган-Барановского было заметно не то огорчение, не то недоумение, моментами он явно сдерживался, чтобы не прервать чтение. Напротив, Струве держался с олимпийским спокойствием, сквозь которое, однако, иногда можно было схватить чуть-чуть насмешливый огонек в глазах…

— Что же думаете вы, господа, обо всем этом? — спросил Ульянов.

Струве сказал что-то общее и неопределенное… Говорил он как бы неохотно, выцеживая из себя слова… Простодушному Михаилу Ивановичу, по-видимому, дипломатия была не по душе. Он заговорил горячо о том, что во всей той части декларации, которая говорит о состоянии социал-демократии и марксизма, он усматривает острие, направленное лично против него и Струве и притом крайне несправедливое… Сама характеристика критики марксизма дана такая, что он, Туган, должен поставить перед собой вопрос: могут ли они со Струве поддерживать наше начинание, если это место останется в декларации? Продолжавший молчать Струве выражением своего лица одобрял Тугана в его вылазке».

Но скандала не получилось. Ульянов и Потресов, приводя факты, отвечали, что именно легальные марксисты, «идеологически поддерживая бунт против «ортодоксии» и тем соблазняя малых сих из социал-демократической молодежи», несомненно способствовали разброду и усилению внутрипартийной борьбы. Они говорили твердо, но тактично. «В общем, беседа велась в очень мирных тонах и, когда Ульянов выразил готовность чуть-чуть смягчить пассус, говорящий о роли, сыгранной «критиками марксизма», то, к моему удивлению, дело явно пошло на соглашение…

И когда мы спросили: каково же, в конечном счете, ваше отношение к нашему начинанию, я удивленно услышал твердое заявление Струве: мы считаем его необходимым и будем посильно поддерживать, после чего попросил принять от него ежемесячный взнос, помнится, в 5 рублей. Туган-Барановский, который, по-видимому, не прочь был еще поспорить и «поторговаться», сказал с несколько хмурым лицом, что он вносит тоже, как ежемесячную лепту, 10 рублей»⁶.

После отъезда гостей договорились о ближайших практических действиях. Потресов, сразу после получения заграничного паспорта, должен был выехать в Швейцарию, встретиться с Плехановым и Аксельродом и «озаботиться об издании теоретического журнала, который, во всяком случае, будет выходить за границей. Относительно политической газеты, пишет Мартов, — мы пока что должны были считаться с желанием практиков попробовать ее издание в России… Ульянов должен был остаться в Пскове до партийного съезда и один или вместе со мной представлять на нем нашу группу…»⁷.

Однако жизнь очень скоро внесла в эти планы свои коррективы. Как они и предполагали, с созывом смоленского съезда так ничего и не вышло. В середине апреля полиция провела в Петербурге, Москве, Киеве, Харькове и других городах аресты, а в ночь на 17 апреля взяли главных организаторов — членов екатеринославского комитета во главе с Лалаянцем. И когда в конце апреля в Смоленск приехал Копельзон, то, как он пишет, «на съезд явились, кроме меня, представители Бунда Н. Портной и Давид Кац и представитель «Южного рабочего» Абрам Гинзбург». От крупнейших местных комитетов РСДРП не было никого. «Прождавши напрасно несколько дней, мы решили разъехаться, считая дальнейшую деятельность по организации съезда уже бесполезной»⁸.

Лишь после этого Копельзон поехал в Псков к Ульянову. «Я все еще питал надежду, — пишет он, — что «молодым» удастся как-нибудь сговориться с Ильичем и товарищами но вопросу об общей работе». Однако Владимир Ильич «держался крайне сдержанно, мало говорил о своих планах, обещая в ближайшем будущем побывать за границей и окончательно решить вопрос о своих отношениях к заграничным группировкам. И хотя я лично не мог жаловаться на отношение ко мне Ильича, я все же остался недоволен результатами своей поездки в Псков. Я чувствовал и сознавал, что группа Ильича не пойдет с разношерстной толпой «молодых», у которых в целом не было ни единой тактики, ни ясно определенной программы»⁹.

Незадолго до этого, 10 апреля, Ульянову исполнилось 30 лет. Уже не впервые он встречал этот день не в кругу родных, а в чужом городе, окруженный людьми, среди которых было много знакомых, но мало близких друзей. Мартов уехал в самом начале апреля. С Потресовым личностные отношения только-только начинали выстраиваться. И ни о какой вечеринке по случаю «юбилея» никто из многочисленных псковских мемуаристов не вспоминает.

30 лет — вроде бы не так уж много. Но за его плечами университет и адвокатура, тюремная одиночка и сибирская ссылка, первые революционные кружки и крупная — по тем временам — социал-демократическая организация, авторство листовок, нелегальных брошюр и солидный сборник статей, капитальная научная монография, изданные в столичных издательствах. Для 30 лет не так уж мало.

Но сам он старался поменьше думать об этом. Как скажет он вскоре Плеханову, «лучше будет, если мы больше внимания уделим тому, что будет, а не тому, что было»¹⁰.

Когда через год к нему за границу приедет Крупская, появится привычка уходить в этот день куда-нибудь в лес, на природу. «У нас в быту сложилось как-то так, — вспоминала Надежда Константиновна, — что в дни его рождения мы уходили с ним куда-нибудь подальше в лес, и на прогулке он говорил о том, что его особо занимало в данный момент. Весенний воздух, начинающий пушиться лес, разбухшие почки — все это создавало особое настроение, устремляло мысль вперед, в будущее хотелось заглянуть»¹¹.

Может быть, начало этой «традиции» и было положено именно в Пскове. 18 мая Владимир Ильич напишет матери: «Много гуляю, благо погода стоит великолепная; после 2-3-х дней дождя все позеленело, пыли нет еще, воздух прекрасный, — так и тянет ins Gr?ne [на лоно природы]»¹².

С провалом попытки созыва смоленского съезда дальнейший план действий определился окончательно. Теперь уже речь могла идти лишь о реализации первоначального замысла — издании общероссийской газеты за рубежом. Очевидно, именно тогда и определились окончательно с ее названием: «Искра». Борис Николаевский пишет, что автором его был Потресов, и это вполне возможно.

Сомнительно другое: Николаевский, якобы со слов самого Потресова, пишет, что при составлении окончательного варианта «Заявления от редакции «Искры» не Ульянов, а именно Потресов настоял на включении в него слов «о желательности и необходимости для социал-демократии возглавления общедемократического движения России»¹³. А звучит это место так: «объединить под своим знаменем все демократические элементы страны» для победы «над ненавистным режимом»¹⁴.

Спустя 30 лет, будучи уже в эмиграции, когда Потресов называл Ульянова не иначе как «сектантом с марксистской выучкой», он мог утверждать и такое. Но в 1900 году, когда Александр Николаевич в переписке с Владимиром Ильичем называл себя «братом», он никогда не решился бы на подобное утверждение. И прежде всего потому, что это неправда…

Кто вставил Ульянову в «Друзья народа» еще в 1894 году слова о необходимости для свержения абсолютизма стать «во главе всех демократических элементов»? Кто включил ему в статьи, написанные в тюрьме в 1897 году, слова о том, что задача социал-демократии — «вступить во главе русской демократии в решительную борьбу против полицейского абсолютизма»? И кто, наконец, водил его рукой, когда в 1899 году в ссылке он заявил, что рабочая партия должна «опереться на все оппозиционные элементы в России» и «превратить социал-демократию в передового борца за демократию…»?¹⁵

В том, что именно так — при всех оттенках и нюансах — понимали «гегемонию» и Потресов, и Плеханов, и Аксельрод, и Мартов, сомнений нет. Когда новые идеи витают в воздухе, их улавливает достаточное количество думающих людей, которые и объединяются сообразно общности своих взглядов.

«Оттенки» и «нюансы» тоже были. Они проявились еще в 1895 году, когда Плеханов сказал Ульянову: «Вы поворачиваетесь к либералам спиной, а мы — лицом», в формулировках различных выступлений и статей. Позднее эти разногласия углубятся еще более.

Как и было оговорено, в конце апреля Потресов уехал в Швейцарию. А 5 мая заграничный паспорт получил, наконец, Ульянов. Утром 19 мая из Полтавы прибывает Мартов, и вечером они отправляются в Петербург.

У Владимира Ильича имелось разрешение лишь на поездку к матери в Подольск. Так что посещение Питера было явно «незаконным». И если бы он знал, что все это время за ним тщательно следила полиция, Ульянов вряд ли рискнул бы на такое путешествие. Но ни Владимир Ильич, ни Мартов слежки, видимо, не заметили.

А между тем филеры сообщали: «Вечером с поездом № 18 Ульянов и Цедербаум чрезвычайно конспиративно поехали в С.-Петербург, на станции Александровская в 7 ч. 26 мин. утра сего 20 мая они вышли и путались по аллеям Царского Села, скрываясь от наблюдения, до 9 утра; когда по Царскосельской дороге приехали в С.-Петербург, здесь они оставили имевшуюся с ними небольшую ручную корзинку в здании, где помещается статистический комитет народной переписи (Козачий пер.), а сами разошлись порознь…»¹⁶

Утром 21 — го, при выходе из квартиры Малченко, где он ночевал, Ульянова взяли. Причем сразу схватили, как он рассказывал потом, «за руки, один — за правую, другой — за левую, да так взяли, что не двинешься… если бы надо было что-нибудь проглотить, не дали бы. Привезли в градоначальство, обыскали, стали допрашивать: «Зачем приехали? Ведь вам известно, что в столицы вам запрещен въезд?» Начальник петербургской охранки полковник Пирамидов иронизировал: «И выбрали путь, нечего сказать! Через Царское Село! Да разве вы не знаете, что там мы за каждым кустиком следим?»¹⁷

Так вот и бывает: годами вынашиваются планы, тщательно продумываются детали, а потом на какой-то мелочи все готово вот-вот разрушиться в прах. «Значит, не попасть ему за границу! Ну, конечно, — вспоминала Анна Ильинична, — если даже у Мани отобрали заграничный паспорт и не позволили ехать учение продолжать, то его-то уж, конечно, не пустят… Владимир Ильич беспокоился главным образом за химическое письмо Плеханову, написанное на почтовом листке с каким-то счетом… Оно выдало бы его с головой… Всего больше беспокоило его, что химические чернила иногда со временем выступают самостоятельно»¹⁸.

Сидеть пришлось в самой паршивой одиночке. «Инсекты не дают покоя ни днем ни ночью, — рассказывал Владимир Ильич, — и вообще грязь невозможная, а кроме того, ночью шум, ругань; как раз около камеры усаживаются каждую ночь в карты играть городовые, шпики и пр.»¹⁹.

Впрочем, все складывалось не так уж плохо. На бумажку с «химией» внимания не обратили. Но жандармов насторожило, что при обыске — в подкладке жилета — у него обнаружили 1300 рублей. На допросе 23 мая Ульянов объяснил: «Крупные суммы я всегда вожу с собой [зашитыми] таким образом, что может быть легко проверено осмотром прочих моих жилетов». А сами деньги — это гонорар, полученный им за перевод в издательстве Поповой, и «остатки сбережений». Жандармы проверили, и факт получения гонорара — 963 рубля 75 коп. — полностью подтвердился²⁰.

Конечно, это были совсем не эти деньги, взятые Анной Ильиничной еще в октябре 1899 года. Судя по всему, в жилет была зашита та тысяча рублей, которую в день отъезда из Пскова передал Ульянову на издание газеты Николай Федорович Лопатин²¹. Но это были уже «детали», неведомые жандармам.

В такой ситуации на его месте, казалось бы, надо сидеть тихо и «не высовываться». Но не тот был характер. Он все-таки обжаловал «условия содержания» в тюрьме, после чего в камере провели дезинсекцию. И это запомнилось надолго…

Спустя двадцать лет, когда делегаты конгресса III Интернационала пожалуются на то, что в 4-м Доме Советов их поедом едят клопы, он продиктует секретарю Совнаркома: «Владимир Ильич указывает, что даже при царизме умели выводить клопов при помощи аппарата, похожего на самовар, причем это делалось в учреждении, не предназначенном для гостей, а именно в тюрьме, чему он сам был свидетелем. И если мы в Советской России не умеем вывести клопов, то это должно вызывать не улыбку и не фельетонный доклад, а чувство стыда»²².

31 мая 1900 года «за недостатком улик» Ульянова из тюрьмы выпустили и в сопровождении «провожатого надзирателя» препроводили в Подольск, куда ему и надлежало следовать в соответствии с разрешением Департамента полиции. 1 июня надзиратель доставляет его по назначению, прямо к исправнику Подольского уезда.

«Исправник, некий Перфильев, — рассказывает Дмитрий Ульянов, — старый чинодрал, любивший при случае метнуть гром и молнию, но трус по существу, потребовал у Владимира Ильича документы. Тот предъявил свой заграничный паспорт. Перелистав и просмотрев его, исправник положил документ к себе в письменный стол и сказал: «Теперь вы можете идти, а паспорт останется у меня». Самое страшное для Владимира Ильича случилось: у него отобрали заграничный паспорт, и кто отобрал? Какой-то уездный исправник! «Документ мне нужен, — сказал Владимир Ильич, — возвратите его мне». Исправник величественно ответил: «Вы слышали: документ останется у меня, а вы можете идти»²³.

Было от чего прийти в ярость… Но Ульянов сдержался и твердо заявил: «На основании статей закона (следовало многочисленное их перечисление) вы не имеете права задерживать мой паспорт! Если вы не возвратите мне его сейчас же, я буду жаловаться, я этого так не оставлю!» Сказав это, он круто повернулся и вышел. Но он не сделал и десятка шагов, как его догнал околоточный и вручил бесценный паспорт²⁴. Юридическое образование и выдержка на сей раз помогли.

«Володя пробыл у нас с неделю, — вспоминала Анна Ильинична, — принимая участие в наших прогулках пешком и на лодке по живописным окрестностям Подольска, играл с увлечением в крокет во дворе. Приезжал туда к нему Лепешинский, приезжали Шестернин с женою Софьей Павловной… И я помню, как горячо обрушился Володя на позицию защищаемой ими заграничной группы «Рабочее дело». Приезжал и еще кто-то. Со всеми Владимир Ильич договаривался насчет шифра, убеждал в необходимости правильного корреспондирования в намечавшуюся общерусскую газету…»²⁵

7 июня вместе с матерью и старшей сестрой Ульянов отправился к жене в Уфу. До Нижнего Новгорода ехали поездом, а там пересели на пароход «Ост». «Был июнь месяц, — пишет Анна Ильинична, — река была в разливе, и ехать на пароходе по Волге, потом по Каме и, наконец, по Белой было дивно хорошо. Мы проводили все дни на палубе. Володя был в самом жизнерадостном настроении, с наслаждением вдыхая чудный воздух с реки и окрестных лесов. Помню наши с ним подолгу в ночь затягивавшиеся беседы на пустынной верхней палубе маленького парохода, двигавшегося по Каме и по Белой. Мать спускалась, утомленная, в каюту. Редкие пассажиры исчезали еще раньше. Палуба оставалась лишь для нас двоих…»²⁶

Как бы компенсируя полицейский клоповник и постоянное нервное напряжение последних месяцев, судьба на сей раз, как говорится, улыбнулась и сделала подарок. Он знал, что за границу уезжает надолго, что неизвестно, когда придется свидеться… Но ровный гул машины в трюме, мягкое шлепанье колес по воде вносили в душу умиротворение и покой. Потому и запомнилось это путешествие на долгие годы.

«Хорошо бы летом на Волгу! Как мы великолепно прокатились с тобой и Анютой весной 1900 года!» — это он пишет из Лондона матери в Самару в 1902-м. «Шлю большой привет из Неаполя. Доехал сюда пароходом из Марселя: дешево и приятно. Ехал как по Волге» — это матери в подмосковное Михнево из Италии в 1910-м. «Здесь так оторванным себя чувствуешь, что подобные рассказы о впечатлениях и наблюдениях «с Волги» (соскучился я по Волге!) — бальзам настоящий» — это из Парижа в Саратов Марку Елизарову в 1911 году…²⁷

Впрочем, когда на верхней палубе они с сестрой оставались одни, были и разговоры сугубо деловые. «Я указывала ему, — пишет Анна Ильинична, — как и Шестернин и другие практические работники, что нам нельзя порывать связи с «Рабочим делом», потому что лишь оно одно дает нам популярную литературу, печатает наши корреспонденции, исполняет заказы… От группы же «Освобождение труда» нет ни шерсти, ни молока, даже на письма ответа не дождаться. Владимир Ильич говорил, что, конечно, они люди старые, больные, чтобы выполнять практическую работу, в этом молодые должны помогать им, но не обособляясь в особую группу, а признавая целиком их вполне правильное и выдержанное теоретическое руководство»²⁸.

В Уфе сразу началась нескончаемая толчея. Все время были какие-то собрания, встречи. Кто-то приходил, уходил. На собраниях, как пишет Цюрупа, «были споры и даже горячие бои». Но буквально все разговоры Ульянов поворачивал к одному — помощь будущей газете: денежными сборами, корреспонденциями, организацией транспорта. Из Бирска приезжал Павел Савинов, сосланный по делу «Союза борьбы». Из Нижнего Новгорода — Пискуновы, из Самары — Румянцев. И с ними разговор о том же — адреса, шифры, явки, пароли. Ради этого Владимир Ильич едет и на станцию Раевка Белебеевского уезда, где в кумысолечебнице Тукаева встречается с братьями Носковыми — Владимиром и Василием из Ярославля. С ними — разговор об организации транспорта будущей газеты через Смоленск²⁹.

Была встреча и с председателем губернской земской управы князем Вячеславом Александровичем Кугушевым, сочувствовавшим социал-демократам и пригревавшим в управе ссыльных статистиков. С его родственником князем Егором Егоровичем Кугушевым, студентом-«технологом», Ульянов познакомился в Питере еще в 1894 году. Связь поддерживалась и в последующие годы, когда Егора Егоровича сослали в Вятскую губернию³⁰. Так что встреча с Вячеславом Александровичем была, видимо, не случайной.

«Визит Владимира Ильича в губернскую земскую управу, — записал Вячеслав Александрович, — и беседа в моем кабинете… Темы беседы: положение крестьянства в губернии; настроения среди городской интеллигенции и рабочих; крохоборческий характер земской работы… От т.т. ссыльных, обильно представленных в земской управе, узнал, что Владимир Ильич вел с ними деловые беседы, подготовляя связи и устанавливая способы сношения и конспиративные приемы переписки и пересылки литературы»³¹.

Беседа с князем Кугушевым была, безусловно, интересной и полезной. Но истинное удовольствие Ульянов получил от знакомства с рабочим железнодорожных мастерских Иваном Якутовым. Своим стремлением самому «дойти до всего» он напоминал лучших питерских рабочих-передовиков и вызывал чисто человеческую симпатию своей открытостью, общительностью и добротой. На революционную работу он смотрел не как на тяжкий крест, а как на доброе и нужное людям дело.

«Он был большой конспиратор, — вспоминала Крупская, — пуще всего ненавидел крик, хвастовство, большие слова. Надо делать все основательно, без шума, но прочно». Даже к неизбежным репрессиям он относился спокойно, без надрыва. «Он рассказывал, — пишет Надежда Константиновна, — что его жена Наташа тоже ему сочувствует, и им никакая ссылка не страшна, он нигде не пропадет, руки везде его прокормят»³².

В Уфе, как пишет Крупская, стояла в эти дни «отвратительная духотища», и через три дня Мария Александровна и Анна Ильинична уехали. Надежда Константиновна писала потом, что «все думала, как поговорю с Анютой и о том и о другом. Хотелось поговорить о многом. Но когда они приехали, я чего-то совсем растерялась и растеряла все мысли, а тут еще эти посторонние гости. На поверку вышло, что я ни разу как следует не поговорила…»³³

А поговорить было о чем, ибо в этих двух неделях пребывания Ульянова в Уфе была не только деловая толкотня, но и много сугубо личного. После свадьбы и почти двухлетнего ежедневного общения они впервые не виделись четыре с лишним месяца. Шестинедельный курс лечения у доктора Федотова закончился. Но, видимо, скоро стало очевидно, что результатов он не дал…

Как раз в это время у рабочего-екатеринославца Ивана Мазанова родилась дочь Зина. И Владимир Ильич с удовольствием таскал ее на руках. А однажды Надежда Константиновна наблюдала его в момент серьезного разговора со своей ученицей: «Я давала уроки дочке одного машиниста — десятилетней девчурке. Она приходила ко мне на дом. Раз я застала девчурку с котенком на руках, беседующую с Владимиром Ильичем. Она рассказала ему, что, когда мы занимаемся, котенок просится в комнаты, просовывает лапу в щелку под дверью. Ей тогда делается ужасно смешно, и она не может заниматься. Владимир Ильич смеялся, качал головой, гладил котенка и говорил: «Как нехорошо! Как нехорошо!»…Дети очень чутки. И они сразу чувствовали в Ильиче близкого, интересного для них человека»³⁴.

Саму Надежду Константиновну, когда она встречалась с детьми, буквально захлестывали самые нежные чувства. «Я даю уроки тут у одного купца-миллионера, — писала она Марии Александровне, — обучаю его многочисленное потомство (5 штук)… Так вот младшая девчурка (7 лет) ужасно милая, с прелестным характером, умненькая, хорошенькая и такая усердная и внимательная ученица, что страх. Ей каждый день «ужасная охота» и читать, и писать, и считать. А чуть что поинтереснее, глазенки так и блестят. Она теперь постоянно поджидает меня на лестнице и докладывает все события их детской жизни. Одним словом, эта маленькая девчурка совсем полонила меня»³⁵.

В начале июля Владимир Ильич из Уфы уехал. Остановился он ненадолго в Самаре. Потом в Сызрани, где повидался с Алексеем Ерамасовым, обещавшим дать деньги на газету. 10 июля Ульянов был уже в Подольске, попрощался с родными и 13-го прибыл в Смоленск. Здесь он встречается с Владимиром Николаевичем Розановым, участвовавшим в подготовке смоленского съезда. Почти целый день проводит со старым своим знакомым Иваном Бабушкиным, работавшим в городе на строительстве трамвая. Ему Ульянов рассказывает о плане и цели издания за границей газеты и журнала, договаривается о связях. С помощью щавелевой кислоты, принесенной из аптеки Прасковьей Рыбас, женой Ивана Васильевича, учит его писать «химические письма». И если судить по нашей литературе, этим его смоленские встречи исчерпываются.

Был, однако, у Ульянова и третий собеседник, о котором официальная биохроника упорно умалчивала. Собеседником этим был Петр Струве.

О времени пребывания Ульянова в Смоленске известно из информации местной газеты «Смоленский вестник», которую издавала Ю. П. Азанчевская, знакомая Крупской. В ежедневной хронике этой газеты было указано, что «г-н Ульянов» прибыл 14-го, поселился в «Европейской гостинице» и 15-го убыл. И в эти же самые числа прибыл и убыл «г-н Струве», остановившийся, правда, в более дорогом «Гранд-Отеле». Судя по всему, он привез те две тысячи рублей, которые из-за ареста Владимир Ильич не смог получить у Калмыковой. И вряд ли, живя по соседству два дня, Струве и Ульянов не переговорили о дальнейших планах.

Теперь можно было и уезжать. Деньги собраны… С друзьями и коллегами все договорено… Паспорт в кармане…

Впрочем, судя по всему, паспортов было два.

Вопрос о том, как и откуда весной 1901 года у Владимира Ульянова появился псевдоним Николай Ленин, вызвал множество версий. Тут были и топонимические — по реке Лене (аналогия: Волгин — Плеханов), по деревушке Ленин под Берлином. Лепешинский намекал, что псевдоним этот стал производным от имени его дочери — Леночки. Во времена становления «лениноедства» как профессии искали «амурные» источники. Так появилось утверждение, что во всем якобы повинна казанская красавица Елена Ленина, в другом варианте — хористка Мариинского театра Елена Зарецкая и т. д. Но ни одна из указанных версий не выдерживала мало-мальски серьезной проверки.

Обо всем этом подробно написал в уже упоминавшейся книге «Ульяновы и Ленины. Тайны родословной и псевдонима» Михаил Штейн. Он же впервые разгадал и происхождение ульяновского псевдонима³⁶.

Впрочем, автор этих строк может засвидетельствовать, что еще в 50-60-е годы в Центральный партийный архив поступали письма родственников некоего Николая Егоровича Ленина, в которых излагалась достаточно убедительная житейская история. Заместитель заведующего архивом Р. А. Лавров пересылал эти письма в ЦК КПСС, и, естественно, они не стали достоянием широкого круга исследователей. Так что Михаил Гиршевич Штейн был действительно первым, кто поведал об этом в своих статьях и книге.

Род Лениных вел свое начало от казака Посника, которому в XVII веке за заслуги, связанные с завоеванием Сибири и созданием зимовий по реке Лене, пожаловали дворянство, фамилию Ленин и поместье в Вологодской губернии. Многочисленные потомки его не раз отличались и на военной, и на чиновной службе. Один из них — Николай Егорович Ленин, дослужившись до чина статского советника, приболел, вышел в отставку и в 80-х годах XIX столетия поселился в Ярославской губернии.

Дочь его — Ольга Николаевна, окончив в 1883 году историко-филологический факультет Бестужевских курсов, пошла работать в Смоленскую вечернюю рабочую школу в Петербурге, где познакомилась с Крупской. И когда возникло опасение, что власти могут отказать Владимиру Ильичу в выдаче заграничного паспорта, и Калмыкова стала подыскивать контрабандные варианты перехода границы, Надежда Константиновна обратилась к Лениной за помощью. Ольга Николаевна передала эту просьбу брату — видному чиновнику министерства земледелия, агроному Сергею Николаевичу Ленину. С аналогичной просьбой к нему, видимо, обратился и его друг — статистик Александр Дмитриевич Цюрупа, познакомившийся с Ульяновыми в Уфе.

Сам Сергей Николаевич знал Владимира Ильича по встречам в Вольном экономическом обществе в 1895 году и по его трудам. В свою очередь и Ульянов знал Ленина, он трижды ссылался на его статьи в «Развитии капитализма в России». Посоветовавшись, брат и сестра решили передать Ульянову паспорт отца — Николая Егоровича, который к тому времени был уже совсем плох (он умер 6 апреля 1902 года).

Согласно семейному преданию, Сергей Николаевич по служебным делам отправился в Псков. «Там, по поручению Министерства земледелия, он принимал прибывавшие в Россию из Германии сакковские плуги и другие сельскохозяйственные машины. В одной из псковских гостиниц С. Н. Ленин и передал паспорт своего отца с переделанной датой рождения Владимиру Ильичу, проживавшему тогда в Пскове»³⁷

Версия, по тем временам, вполне достоверная, и, видимо, именно так и объясняется происхождение главного псевдонима Ульянова — Н. Ленин.

16 июля 1900 года Владимир Ильич выехал за границу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.