Глава шестая Внутренняя политика Алексея

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава шестая

Внутренняя политика Алексея

I. Победа самодержавного принципа

Во внутренней, как и во внешней политике второй Романов преследовал среди всех этих испытаний двойную цель, возложенную на него как традициями, с которыми был связан его авторитет, так и теми новыми проблемами, с которыми он столкнулся. Представитель династии, созданной народным голосованием, он унаследовал совершенно противоположные этому принципу учреждения, идеи и обычаи. И отцу Петра Великого суждено было осуществить окончательную победу во внутреннем управлении страны того принципа личной и абсолютной власти, которой сын его дал наиболее яркое выражение.

Титул самодержца, представляющий собой перевод греческого «автократ», который присваивали себе еще в предыдущем веке московские великие князья, не имел в то время смысла, который придавали ему потом.

Вначале он служил лишь выражением внешней независимости от древних владетелей московской Руси – татар. С течением времени, если бы внутреннее развитие страны пошло в другом направлении, этот титул разделил бы без сомнения общую участь символов подобного рода, утративших свое первоначальное значение под влиянием изменившихся обстоятельств, но сохраняющихся в памяти истории. Цари продолжали бы величать себя самодержцами, как в настоящее время они продолжают еще считать себя наследниками норвежского трона, не предъявляя к этой протокольной формуле никаких особых претензий, которые могли бы обеспокоить короля Хакона. Но слова всегда существуют для того, чтобы приспособляться последовательно или даже одновременно к обозначению совершенно различных вещей. Должен был настать в России такой день, когда самодержавие данников, освободившихся от Золотой Орды, отойдет в прошлое и это звучное, оставшееся без употребления, слово наполнится другим содержанием. И эта замена совершалась постепенно, незаметно, как всегда в подобных случаях: обычай дал этому слову, заимствованному у Платона или Полибия, совершенно новое толкование, которое оно сохраняет и теперь в Готском альманахе, несмотря на то, что греки, давшие начало этому слову, не думали о таком его толковании.

Правда, слово это иностранное, но то, что оно обозначало собою, было настолько русское, что ему нельзя найти ничего равнозначащего ни в какой другой стране. К этому надо однако прибавить, что, в первое время по крайней мере, самодержавие московских государей соответствовало чистому и простому деспотизму, который нам известен в других местах, но он отличался от последнего существенно: то была власть личная, хотя и раздельная, абсолютная, но подчиненная некоторой законности, парадоксальная смесь противоположных принципов и благодаря этому осужденная безусловно перейти в простое самовластие.

Самодержец Алексей управлял наполовину с помощью совета бояр, решения которых были тоже суверенны, и он узаконил периодический созыв народного собрания, допуская вмешательство последнего даже в чисто административные дела. Его темперамент кроме того наложил особый отпечаток на такой режим. Царь был наилучшим примером патриархального государя. В 1654 году, принимая в аудиенции воевод, посылаемых на польскую границу и давая им целовать свою руку, он делает исключение для князя А. Трубецкого, «ради его седых волос», по словам официального документа; он не хочет, чтобы старый вояка оказал ему подобное свидетельство своего уважения и притянув к себе, горячо прижал его к своей груди. Но, исправляя собственноручно протокол церемоний, Алексей при этом замечает, что отличенный таким образом старик тотчас же понял, как велика была милость, ему оказанная и «тридцать раз поклонился ему до земли».

Царю было в то время двадцать пять лет. Глубоко религиозный, он понимает личность государя неразрывною с государством и отдает себя вместе с последним во власть божественного промысла. Могущество империи, по его мнению, и ее благосостояние зависят не от силы или искусства людей, но от божественной воли. Царь является лишь ею назначенным выразителем ее воли. Поэтому его подданные и особенно бояре, его главные слуги, должны быть привязаны к нему всем сердцем и всего ожидать от его милости. Насколько Алексей умеет оценивать верность, настолько же он презирает ложь, двуличие и гордость и, отсылая виновных на суд верховного судьи и отсрочивая тем самым наказанье, он иногда налагает на них ловкою и твердою рукою довольно серьезную кару как бы вроде задатка.

В сущности, Алексей только идеализирует по-своему, отказываясь однако под ней подписаться, формулу интегрального абсолютизма по доктрин божественного права, развитой Боссюэ. И Людовик XIV не очень далеко ушел от этой концепции, когда писал следующее: «Правосудие есть тот драгоценный дар, который Богом передан в руки царей, как часть его мудрости и могущества». Но образ мыслей Алексея совершенно другой: натура мечтательная и склонная к мистицизму, он был искренен в своем идеализме и не хотел бы один нести всю огромную тяжесть божественной ипостаси своей веры. Но как поступить? Лукавые, испорченные, привыкшие ко всем злоупотреблениям властью, которую они должны были разделять с ним, его бояре оказываются недостойны своего назначения, против воли он вынужден был поступать иногда, не считаясь с их темными наветами, часто уклоняться от их вредной деятельности и быть единственным главою за отсутствием хороших исполнителей.

И вот он борется с этой, беспокоящей его совесть, дилеммой. Он недоволен тем, что Ордын-Нащокин открыл ему в выражениях слишком сильных непрекращающиеся злоупотребления чиновников всех рангов, неспособность или лихоимство которых заставляет его вмешиваться лично во все дела и действовать всегда своим собственным авторитетом. Он должен подчиняться очевидному и, защищая себя, принять на себя всю ответственность.

Пришлось остановиться на этом, раз он не мог придумать другого средства уменьшить зло. Реформа этого порочного состава, или самой административной службы, неопределенность которой облегчает и даже поощряет преступления по службе, предполагала бы наличность совсем другого склада ума. Алексей раздражается, обзывает преступников бранными словами; он дает им пощечины, приказывает их «драть нещадно», наконец, выведенный из себя тщетными попытками привести их к лучшему сознанию своих обязанностей, он прибегает к паллиативам или к средствам, которые ведут лишь к осуществлению личной и абсолютной власти.

Одним из таких средств, первым по времени, является прогрессивное ограничение Боярской Думы, этого совета, связанного конституцией страны с верховным авторитетом. Алексей стремится заменить ее сотрудничеством более тесной группы лиц, привязанных к нему лично и эта «ближняя дума» или «комнатные бояре» незаметно вступает в исполнение своих обязанностей, не встретив ни малейшего волнения или борьбы. Часто путешествуя, царь берет с собою лишь нескольких из этих советников, которые, самою силою вещей, вынуждены заниматься большинством дел и кончают тем, что удерживают их в своей власти навсегда, приняв, таким образом, вид определенного института. В то же время между малым и большим советом появляется посреднический орган, служащий вначале агентом передачи, потом сорганизовывающийся и обращающийся в свою очередь в юридическую секцию Думы.

Вторая решительная мера, к которой прибегнул молодой царь, имела еще большее значение, более непосредственно храня отпечаток его личности, достоинств и недостатков его ума и характера.

II. Приказ тайных дел

Подобно сыну своему Алексей касался всего. Всегда живое любопытство и неутомимая активность заставляли его осведомляться обо всех делах как больших, так и малых, не интересуясь степенью их важности, и требовать своего участия во всех отправлениях государственной жизни. Но, в противоположность Петру Великому, отличаясь большею чувствительностью и по природе робкий, он боялся действовать прямо так, как тот. Ему стоило больших усилий переносить трения, отвратить какое-либо затруднение при исполнении власти. Мы видели его уже таким в истории с Никоном. Ему было необходимо, каким-либо образом, замаскировать и скрыть в себе то сияние всего его существа, которое боялось всякого хвастливого обнаружения. После долгих поисков он нашел то (точную дату определить трудно), чего искал: это было нечто вроде тайной канцелярии Людовика XV, от которой отличалась лишь тем, что сфера деятельности ее не была ограничена одною областью внешних сношений.

В качестве своих советников государь возил с собою во время своих путешествий и походов целый штат секретарей и писцов, дьяков и поддьяков.

Мало-помалу это передвижное бюро приняло в свою очередь характер постоянной организации, управляемой царем, на этот раз без всякого постороннего вмешательства. В то же время компетенция нового «приказа» постепенно расширялась, прилагаясь все к большему количеству объектов, благодаря скорее обстоятельствам, чем воле государя. То было какое-то странное и протееобразное создание, на которое Татищев смотрел как на инквизиционный стол, а Леклерк, а за ним Левек, Коно и Шеннешо как на «кровавый трибунал». Современные же историки открыли в нем, подобно Костомарову, зародыш будущей тайной полиции или, подобно Медовикову и др., орудие централизации.

Но «приказ тайных дел» не был всем этим. Началом его происхождения можно считать приблизительно 1646 год. Он, конечно, существовал до 1658 года. Однако не видно и намека на его деятельность в полицейских и репрессивных мерах во время мятежей 1662 года или бунта Разина. Эти ошибки в определении его задач объясняются как крайне широкими, подвижными и неопределенными границами, в которых он функционировал, так и окружавшею его всегда тайною. Алексей заключил в нем свой «царский секрет». Он составил даже собственною рукою условный алфавит для надобностей приказа, но, кажется, сам имел вначале не очень точное понятие о сущности этого учреждения и не знал, какой смысл ему однажды придется в него вложить.

Мало-помалу царь передал туда много дел, но к этому его привела скорее сложная цепь решающих моментов, чем сознанное стремление, а среди них рядом с его темпераментом и его фантазией, на первом плане стояла общая тенденция всех москвитян обращаться предпочтительно «к доброму Богу, чем к его святым» и скорее к государю, чем к его представителям, как бы они ни были авторитетны.

Вот почему пресловутый «кровавый трибунал» занимался в разное время и выпискою из заграницы плодовых деревьев, и возражениями в газетах по поводу их описаний польских побед, и увещанием подданных царя, в том, что совращение в раскол является великим преступлением, и организацией сигнальщиков на случай пожаров, и удовлетворением любознательности государя по части истории, и покупкою попугаев и чижей для царских птичников, и подробностями управления его любимым монастырем.

В то же время приказ вмешивался также во внутреннюю и внешнюю политику, причем царь подписывал ему собственноручно самые широкие дипломатические поручения; но теми же чернилами он пользовался, чтобы составить подробный регламент соколиной охоты.

Разнообразясь таким образом, компетенция приказа являлась двойною: с одной стороны он действовал в качестве независимого органа для дел, известных ему одному, с другой стороны он вмешивался в качестве руководящего органа в функционирование всех канцелярий. Прежде всего он вел личную корреспонденцию царя. Это была довольно значительная обязанность. У Алексея была до такой степени развита страсть к писательству, что он не пропускал ни одной бумаги без того, чтобы не сделать на ней массу пометок и исправлений. И ему случалось переписывать аккуратно работу своих секретарей! Страсть государя к промышленным и земледельческим предприятиям, его любовь к постройкам и его личные удобства доставили Приказу массу дел, взятых у «департамента двора» или у других канцелярий; управление поместьями, фармацевтическую канцелярию (от нее зависела дававшая большие доходы фабрика ликеров), управление развлечениями (с двумя секциями; псовой и соколиной охоты), коммерческое агентство для личных дел царя и т. д.

В один прекрасный день эта груда дел еще увеличилась управлением артиллерией, как и специальною обязанностью раздавать исправленные церковные книги и отделом благотворительности, где Алексей лично занимался отчетом по милостыни, распределяемой по его приказанию. Но это было еще не все. Приказ заведовал личною шкатулкою государя, занимался массою подробностей, относящихся к личным нуждам царя или жизни двора; распределением стражи, путешествиями, религиозными службами. Он управлял и Записным Приказом, генеалогическим и историческим бюро, созданным Алексеем для составления хроники и подготовления истории его династии. Он исполнял также должность интендантства для определенного числа полков, входил в область дипломатическую, военную, полицейскую, финансовую и отправлял множество еще других функций, не поддающихся никакой классификации. Наконец, вне «бюро петиций», игравшего такую значительную роль в функционировании самодержавного режима, служившего для него коррективом и элементом самого строгого контроля, он поглощал большую часть соответствующих текущих дел. Передать жалобу в личные руки царя не являлось теперь, как когда-то, лучшим шансом для ее удовлетворения. Сделать это было относительно легко, но ненадежная бумага из августейших рук государя рисковала попасть под сукно в «бюро прошений», учреждение, пользовавшееся довольно дурною славою. Передать его в таинственный «приказ тайных дел» было мечтою наибольшего числа заинтересованных лиц, убежденных, что там уже ничто не ускользнет от государя и что там его справедливость сияет таким блеском, что ничто не может ни омрачить ее, ни уничтожить.

Таким образом устроенный приказ тайных дел не мог, очевидно, упустить из своей компетенции, почти полновластной, ведение государственных преступлений и кару за них; но это не было ни его специальным предметом, ни даже главным пунктом его деятельности.

Образ мысли и манера действовать, свойственные Алексею, однако повлияли до такой степени на создание этого органа и на его развитие, что это учреждение не должно было пережить государя. Но расширение личной и абсолютной власти сказалось более прочно в судьбе народных соборов.

III. Русский парламентаризм

Для того чтобы перестать созывать соборы, которые на самом деле явились колыбелью новой династии, отец Петра Великого не был в состоянии вдохновиться ни одним из доводов, побудивших в эту же эпоху французских королей прекратить собрания Генеральных Штатов. По отношению к государю и его правительству московские парламентарии XVII в. подавали всегда пример полной лояльности. С другой стороны, благодаря тому, что примирение противоречий скрывалось в самой основе режима, частью которого являлись эти собрания, принцип божественной власти, воплощенной в личности царя, сам по себе не представлял никакого решительного препятствия такому вмешательству. Одною логикою вещей было сделано это дело. Соборы пережили царствование Алексея, но от первого, в 1548 году, до последнего, в 1693 году, число их созывов является неопределенным, и одно это доказывает, какое небольшое место они занимали в политической жизни страны. Документы как будто указывают на два собора во время Иоанна Грозного, один во время Василия Шуйского, десять во время Михаила и четыре во все долгое царствование его сына. Но эти цифры оспариваются.

Начиная с 1653 года, Алексей стал всячески воздерживаться от этого совещания с общественным мнением, просто потому, что не чувствовал в нем надобности. И отодвинутое таким образом на задний план, национальное представительство стушевалось без сопротивления или видимого сожаления, так как оно со своей стороны не чувствовало ровно никакого желания вернуть права, которыми всегда затруднялось воспользоваться, так как их природа, как и их применение, были лишены точного определения и даже юридического основания.

Обращаясь к народу при тяжелых обстоятельствах, московские цари признавали за ним безусловно частичную суверенность, но они боялись ее определить, и туманность идей, презрение к юридическим формам, являющаяся одною из характерных черт русского ума, позволяли им ограничиться на этот счет областью видимости, демонстраций и фикций, из которых не могло произойти никакое органическое и жизнеспособное учреждение.

Обычная в соборах процедура сама по себе свидетельствует об этом. Мы не видим там и следа разделения голосов, определяющих принятия решения. Они всегда считались единодушными, и это допускает возможность фиктивного вотирования. Согласие собрания считалось необходимым в известных случаях; как на западе, так и здесь в то время еще не существовало представления о «совещательном голосе». На деле от государя вполне зависело получить это согласие, когда и как ему захочется. А так как совещание теряло таким образом всякий интерес, представители такой призрачной власти, конечно, не интересовались ею.

Созывы обыкновенно производились в случае войны, когда нужны были люди и субсидии. Постепенно, то уменьшая, то уничтожая совершенно необходимость обращения к этой инстанции, – постоянная армия и установление правильного фиска повели к тому, что помощь ее оказалась совершенно бесполезной. А что касается массы народной, то она довольно легко утешилась в этой утрате своего представительства в советах государя, так как этот принцип, как это ни покажется странным, не был здесь никогда популярным.

Одна из народных песен, собранных Рыбниковым, указывает на это. Поляки просят у царя отдать им Смоленск и обещают дать в обмен Китай. Алексей советуется с собором. Говоря от имени бояр, «Астраханский царь» одобряет этот обмен, так как, по его словам, Смоленск польский город. «Эмир Бухарский» – говорит от имени купцов то же самое. Одни солдаты, в лице Даниила Милославского, протестуют. В ответ на это царь велит повесить одного из подавших особое мнение и обезглавить другого, после чего отдает храброму воину главное командование над своим войском.

Такова была идея, которую вкладывали избиратели этой страны в обязанность ими избранных представителей и в их способность принимать на себя бремя общих дел. Но можно ли вообще говорить здесь о каком-либо избирательном режиме? В 1651 году осудили одного воеводу за посылку на Собор двух представителей одного уезда, избранных им же самим. Но всегда ли так соблюдалось уважение к избирательным правам? На деле не существовало никакого закона о созыве и способе выборов, о функциях этих собраний и их компетенции. Правительство их созывало, когда это ему казалось нужным, и составляло их так, как ему нравилось. На Соборе 1648 года фигурировали представители знати и буржуазии, набранные в ста семнадцати уездах, но на Соборе 1642 года мы находим избранников лишь одной знати и притом только от сорока двух уездов. Иногда также представители того или другого класса, присутствовавшие в Москве в момент созыва, занимали исключительно место в собрании.

В шестнадцатом веке в Соборах заседали только избранные или представители слуг государственных. В 1613 году, под давлением момента, в соборе, призывавшем к власти новую династию и старавшемся сделаться с самого начала постоянным, были представлены все классы. Но вскоре потом, устранив от общественной жизни от 85 до 90 % сельского населения, закрепощение крестьян подорвало эту народную базу нарождающегося парламентаризма. Раздавленные в свою очередь все увеличивающимся деспотизмом государства, высшие классы не пытались ни развить в этой сфере какой-либо политический дух, ни добиться в ней какого-либо авторитета. Они были в состоянии лишь швырять шапками в ответ на предложения правительства, критикуя однако при этом часто и в довольно живой форме его мероприятия. Роль их представителей никогда не была, впрочем, точно обозначена, ни подчинена постоянной регламентации, переходя от голоса решающего к голосу чисто совещательному, смотря по тому, действовал ли Собор вместе с Думой или отдельно, а это зависело от обстоятельств, и еще чаще от доброй воли государя. Наконец даже монополизированный этими классами в их интересах избирательный принцип все же противоречил и беспокоил их инстинкт иерархического подчинения и этот институт не нашел таким образом нигде твердой точки опоры. Основанный на песке, он был осужден на исчезновение.

В самое же последнее время это учреждение получило более благоприятную оценку. После нового изучения этой проблемы я склонен остаться при мнении, первоначально мною высказанном, признавая однако некоторое участие одного, по крайней мере, из созванных Алексеем соборов в законодательной работе страны.

IV. Законодательство

Кодекс 1648 года носит несомненные следы довольно значительной парламентской работы. Но, как я уже указывал, Уложение далеко не исчерпало в эту эпоху законодательной деятельности, которая в интенсивном и непрерывном развитии своем, предвосхищая и подготовляя реформаторскую работу Петра Великого, заимствовала много из других органов. В еще неполной компиляции Corpus juria russici, опубликованной в 1833 году, Сперанский собрал за 1649–1675 г. шестьсот дополнительных законов (указные статьи), триста других за царствование Феодора Алексеевича и еще 625 за 1682–1690 гг. до того момента, когда Петр положил конец регентству Софьи.

Все эти постановления носят по большей части специальный характер. Они являются лишь случайно возникшими законами. Некоторые однако составляют исключение: таков указ 1653 года, устанавливающий единство торговых налогов (Полный Свод Законов, т. I, № 107); Ново-торговый Устав, опубликованный 7 мая 1667 г. (Там же, том I, № 408, ср. Собрание Государственных документов, т. IV, № 55); дополнение 1669 г. к Уголовному Законодательству, изменяющее совершенно XXI и XXII главы Уложения (Полный Свод Законов, т. I, № 431).

Редакция Ново-торгового Устава была вызвана просьбою промышленного и купеческого класса Москвы, жаловавшегося на конкуренцию иностранных купцов и на чрезмерную высоту налогов, но ни эта социальная группа, ни какая другая на этот раз не участвовали в выполнении этой задачи. Главным его творцом был Ордын-Нащокин. Он постарался вложить туда принципы, которые он проводил уже во Пскове в качестве первого воеводы: мелкая торговля была оставлена за местными жителями, крупная запрещена иностранцам между собою, – отсюда принудительное обязательство прибегать в обоих случаях к русским купцам.

Конец семнадцатого века был эпохой ярой борьбы европейских держав, оспаривавших друг у друга монополию торговли на северо-востоке и наследие умирающей Ганзы. За отсутствием портов, где было бы возможно поддерживать борьбу, Москва участвовала в ней запретительными мерами, предназначенными главным образом для прекращения развития шведской торговли и для перенесения европейского торга с балтийских портов в Архангельск. Петру Великому предстояло бросить на весы всю тяжесть армии и победоносного флота.

В ожидании этого, законодатель 1667 года не ограничился лишь одним снисхождением к торгово-промышленным интересам местных жителей в этой специальной области. Законодательство обнимало собою всю массу соответствующих интересов и посредством учреждения особого приказа обеспечило им самую существенную помощь.

Реформа уголовного законодательства была вызвана двумя годами позже гуманитарными соображениями. Главным ее предметом являлось смягчение наказаний. Между тем сообразно с общим его духом и с законом его развития самодержавный режим дал там и возможность превалировать противоположной тенденции, посредством ощутительного умаления юридической власти избранных магистратур, совершенно уничтоженных в 1702 году.

Следует отметить также очень многочисленные в ту эпоху издания, – Кормчей Книги или Номоканона, собрания памятников греческого церковного права, важная роль которого в образовании русского законодательства уже указана выше. Первое издание 1650 года нашло уже в 1653 году себе прилежного исправителя в лице Никона, которому однако не удалось добиться желаемого. Оказывая полное уважение этому почтенному источнику обычного права, Алексей со своей стороны не поколебался освятить своим авторитетом, по примеру своих предшественников, секуляризацию церковных имуществ. Постепенно высшему клиру и монастырям было воспрещено покупать, брать в аренду или принимать в дар вотчинные поместья, как и заводить промышленный учреждения; крестьяне на монастырских поместьях были обложены налогом; члены клира, занимающееся торговлею, были принуждены платить общую подать; наконец, в 1672 году полное уничтожение всех привилегий (тарханов), ограничило очень существенно увеличение их состояния, которое до того непрерывно и несоразмерно увеличивалось.

Эти меры входили в ту органическую работу, в которой хранились зародыши большой административной реформы, завещанной близкому будущему.

V. Административная организация

Алексею не удалось в этом деле достигнуть каких-либо определенных результатов: оно продолжало пребывать в зачаточном состоянии. В центре удивительно сложного аппарата, в котором он не пытался даже изменить архаическую форму, приспособляемую им хорошо или худо, скорее худо, к постоянно изменявшимся и нараставшим нуждам, находился «приказ двора», плеторический орган, состоящий из шести определенных управлений или «дворов». Самое важное из них, казначейство или Казенный двор, соединяло в себе крайне разнообразные и странные обязанности, как например обязанность одевать массу лиц, которым государь оказывал подобную милость, и его самого. Но эта обязанность исполнялась им не целиком, так как, например, доставка чулок и перчаток для государя и его семьи было делом приказа иностранных дел! Между тем, казна выдавала отрезки сукна и шелка не только боярам при дворе, дворцовым слугам и стрельцам, но еще донским казакам и более чем восемнадцати тысячам членов клира!

От «двора припасов» (Кормчего двора) стол государя требовал три тысячи блюд в день и сто ведер водки от «двора напитков» (Сытейного двора). Деньги для них доставлялись «Приказом большего двора», одним из многочисленных административных бюро. Сорок городов, восемь слобод в Москве, заключавших в себе промышленное население столицы, таможни, имения, арендные монополии питали эту кассу, давая ей около 120 000 рублей в год. От поместьев двора стол государя получал кроме того провизию натурой и более чем на 100 000 рублей напитков в год. Для молока у него было стойло в соседней деревне с 200 коровами, стоившими от 2 до 6 рублей штука. Фрукты двор получал из огромных садов, а виноград или вино из виноградников, устроенных в окрестностях Астрахани одним французом из Пуату.

Администрация страны была распределена между другими приказами, число которых все увеличивалось от одного конца царства до другого. Департамент иностранных дел очень долго пользовался лишь весьма умеренным значением, был отделением Думы, для которой служил канцелярией. Только с 1669 года после Андруссовского мира, подписанного с Польшею, Ордын-Нащокин, став во главе этого приказа, играл там роль автономного министра, явившись с этих пор настоящим первым русским канцлером. Но, увлеченный общим хаосом, этот приказ также вышел из рамок назначенной ему сферы деятельности и присоединил к себе сначала администрацию «области Новгородской» (Новгородской четверти), т. е. обширных областей Новгорода, Пскова, Нижнего Новгорода, Архангельска, Вологды, потом Малороссии, и в конце концов областей Владимира и Галича.

В этой огромной области управления он отнял, таким образом, без веского к тому повода, компетенцию у тех учреждений, которые должны были бы там правильно функционировать, и в частности: у Приказа поместного, ведавшего поместьями; у разрядного, управлявшего военным и гражданским составом; у бюро ила департамента главной казны (Приказ большой казны), – рода временного министерства торговли; у большего бюро (Большой приказ), – фискального агентства для взимания определенных налогов; у счетного приказа, – рода казенной палаты; у разбойного приказа, – общего департамента уголовного судопроизводства и у целой массы других.

Увеличение количества этих бюро, среди которых фигурировало еще одно, специально приспособленное для торжественных похорон (Панафидный), поддерживалось и облегчалось общим правилом, регулировавшим их функции, и состоявшим в том, что администраторы, кто бы они ни были, ничего не стоили государству, получая средства существования из тех учреждений, которыми они управляли. Вне двора государство несло только один большой расход на армию, а она, все более и более европеизируясь, становилась все более и более дорогой.

Налагая во время войны чрезвычайные налоги, – до десятой части всего дохода, – эта ненасытная гидра требовала еще и разных других доставок натурою: хлеба, сухарей, конопли и т. п. В мирное время тяглые люди должны были еще содержать стрельцов, воевод, военачальников, с их главными штабами, писарей, сторожей, тюремщиков, палачей, строить дома для того же персонала, судебные избы (так как воеводы исполняли и обязанности судей), тюрьмы и т. д. Они вносили также различные суммы для нужд бюро. Они платили за все и даже за право брать зимою воду из прорубей в реках или прудах.

Они были угнетены налогами и, сверх этого тяжелого бремени, отрывались еще от их профессиональных занятий для обязанностей, которые, поглощая все их время, требовали также большой ответственности: для контроля продажи крепких напитков, монополизированной и реформированной в 1652 году после уничтожения кабаков, по принципам, подобным теперешним, применяемым в этой же стране, для полицейской службы и т. д.

И однако в бюджете был постоянный дефицит. Во многих городах, напр. Новгороде, содержание стрельцов и казаков поглощало собою все доходы. Административный беспорядок отражался на финансовом, и наоборот. Чтобы порешить с тем и с другим, Алексей прибег к мере, достойной похвалы; он взял на себя задачу установить на прочном основании организации всеобщей повинности, которую Петр Великий довел до возможного ее совершенства. Один из указов царя от 1652 года (Полный Свод Законов, т. I, № 86) имел своим предметом подчинить подданных, т. е. за исключением крестьян, купцов и духовенства, – всех, правильному набору, откуда должны были выйти чиновники и солдаты, причем подданные должны были исполнять безразлично ту или другую роль.

Это был неизбежный конец конституционного милитаризма, царившего при образовании московского государства и, даже в области фиска, определявшего всю политику Алексея.

VI. Фискальный режим

Несмотря на ряд более или менее остроумных комбинаций, вопреки искреннему желанию достигнуть более справедливого и правильного порядка распределения обязанностей, обременяющих плательщиков всякого рода, самою существенною задачею этой политики являлось накормить ненасытное чудовище войны и так или иначе увеличить доходы, получаемые от прямых и косвенных налогов. Такова впрочем во все времена и во всех странах история большей части финансовых реформ.

С 1646 года в мирное время приступили к этой задаче.

Была сделана перепись обложенных домов, ревизия обложений. В результате явилось общее поднятие намеченных расценок, сопровождавшееся в том же году недавно установленным налогом на соль. Это была предупредительная мера ввиду ожидаемого конфликта с Польшею. Страна находилась накануне военных действий. Через шесть лет после того, когда разгорался конфликт, началась целая серия чрезвычайных обложений, идущая от 1654 г. до 1680 г., два раза в виде двадцатой части дохода (пятая деньга), пять раз в виде десятой, один раз в виде пятнадцатой и один раз еще для купцов, в виде рубля с дома.

В то же время предпринятая, ради упрощения, замена большего числа налогов единоличным налогом в 10 % за продажу товаров всякого рода привела к чувствительному увеличению оброка. В 1679 году эта система была распространена и на прямые налоги. Получился аналогичный процесс и с тем же самым результатом. Обобщен был и налог на жилище, и вместе с тем из временного обращен в постоянный, причем с каждого дома или двора приходилось платить 1 руб. 30 коп.

Замена двором сохи, в виде базиса обложения, представляла собой разумную реформу. Имея первоначально реальное содержание, обозначая хозяйство одного крестьянина с тремя рабочими и тремя лошадьми, соха в конце концов получила значение абсолютно фиктивной фискальной единицы. Это был термин, соответствовавший крайне разнообразному количеству земли, смотря по качеству почвы, причем еще другие обложения тяготили собственника и т. д.

В различное время и в различных местах он менялся от 12 до 1 200 четвертей (от 6 до 600 десятин), а одно из обложений, налог на почту, между 1616 и 1640 гг. утроился.

Эта система имела свои хорошие стороны: стремясь уничтожить неправильные привилегии, заменить случайные обложения более или менее правильным обложением продуктов национального труда, она представляла собою несомненный прогресс. Но помимо того, что она, благодаря единству и простоте, непомерно отягощала на деле и так уже невыносимые тягости обложенных ею лиц, в результате ей не удалось устранить все огромные неудобства реформированного режима: беспорядок царил там по-прежнему, и увеличение налогов не приводило к соответствующему увеличению доходов. Фискальному единству противостоял административный разброд, поддерживаемый и даже усиленный в автономных организациях известных областей или групп областей, которые не имели притом того преимущества, что отвечали идее децентрализации, так как управление ими было централизовано в Москве. Рост народного богатства встретил другое, еще более трудно устранимое препятствие в экономическом и социальном состоянии страны, в этом продукте целого ряда политических, географических и климатологических условий, которые и теперь еще тормозят ее развитие, а тогда особенно угнетали ввиду последствий Смутного времени. В 1680 году нормальный итог налогов и доходов всякого рода не превышал полутора миллиона рублей, около половины которых было обращено на военные нужды.

VII. Экономическая и социальная эволюция

До 1616 года шайки казаков и поляков не переставали грабить даже в центре страны. Их можно было встретить в окрестностях Вологды и Суздаля, Ярославля и Кашина.

В эту эпоху паровые поля значительно превосходили количество обработанной земли. За Москвою, в двадцати уездах, на 196 000 десятин, составлявших поместье Троице-Сергия, весь процент обработанной земли упал между 1614 и 1616 гг. с 37,3 % до 1,8 %, а между 1624 и 1640 гг. увеличился лишь до 22,7 %. Движение земледельческого населения представлено в те же промежутки следующими цифрами, указывающими жилые дома: 3 988–623—1 535. Куда же девались земледельцы, не ответившие на призыв? Они исчезли, убитые или в плену у поляков, но особенно много бежало, ища себе верного убежища в южных степях. И можно себе представить положение собственников больших поместий, обращенных таким образом в пустыри. В 1643 году владелец поместья около Суздаля подает жалобу царю, говоря, что, за недостатком других средств к пропитанию, он просил дозволения поступить на службу в один из монастырей Сергия Троицы, но келарь хотел его взять к себе только в качестве крепостного и после отказа посадил его в тюрьму.

Эта мелочь указана, чтобы дать представление о вопиющей нужде того времени.

Разрушение светской собственности благоприятствовало в некоторой степени процветанию церковной, наоборот, установленному с таким трудом в шестнадцатом веке режиму вотчин и поместий, подчиненных закону о службе, угрожала полная дезорганизация. Под влиянием конфискаций и произвольных назначений различные правительства, следовавшие в Москве одно за другим, ввели хаос в эту даже область, и кроме того сама система потеряла свое равновесие благодаря тому же явленно, которое и в наши дни подрывает все труды реформаторов 1861 года и подтачивает крестьянство, т. е. с увеличением семей участки, которыми наделялись служилые люди, становились недостаточными.

В этой области оба первых Романова стояли перед задачею, которая превосходила меру всякой человеческой силы.

Возвращение населения к оставленным землям было относительно довольно быстрое и сопровождалось даже очень деятельным движением колонизации на еще необработанные земли. Стали производиться распашки, основываться новые деревни, само правительство подавало этому пример громадным предприятием подобного рода, обнимавшим уезды Углича, Ярославля, Бежецка и Новоторжка; оно искало земледельцев даже в шведской Карелии. В Переяславском уезде инвентари указывают в 20 лет (от 1626 до 1646) появление двадцати новых светских поместий или вотчин, тридцати девяти монастырских владений, ста тридцати трех дворов поместных крестьян и трехсот домов бобылей, крестьян без земли или с очень маленьким наделом. Немного позднее, между 1684 и 1686 годами, в Шуйском уезде исчезли совершенно необработанные земли, а в соседних уездах их количество уменьшилось до 6 и 7 %. Напротив, в ростовском уезде оно еще составляло 63 %.

В то же время, меры, принятые для закрепления перелетного населения деревень, клонили к полному исчезновение бобылей, увеличившихся числом во время смуты и даже превосходивших, местами вдвое, число других крестьян.

Всеобщее увеличение податного населения, с 1620 г. до переписи 1678 года, может считаться даже чрезвычайно быстрым, если принять во внимание обстоятельства того времени. Так, в Московской области, для которой была произведена весьма точная статистическая работа, можно принять увеличение населения в пять или шесть раз. Прогресс этот представляет собою тем более значительное явление, что приток эмиграции к юго-востоку, ускоренный смутою, не только не остановился, но получил новый импульс со стороны политики, принятой обоими первыми Романовыми по отношение к окраинам империи.

В 1646 году была начата систематическая постройка укрепленных городов в областях Белгорода и Симбирска. По ту сторону линии Казань-Путивль, представлявшей в конце века крайний предел ее границ, Москва конца следующего века, раздвигая свои границы, охватила на юге теперешние губернии: Симбирскую, Пензенскую, Тамбовскую, Воронежскую, Курскую, Харьковскую, простираясь на восток за Каму. И население присоединенных областей не отставало, как это показывает таблица, относящаяся к Белгородскому уезду.

Владений

Владельцев

1626

23

?

1646

35

279

1678

63

1312

В четырнадцати городах уезда число домов с 7 970 в 1677 г. дошло до 14 386 в 1686 г.

Правительственная колонизация, наряду со свободной в виде авангарда, не менее сильно подвинулась на всем протяжении Волги. И, хотя и менее быстро, она развивается также в Сибири, вбирая и там и здесь значительный контингент иностранных элементов, военнопленных или добровольных иммигрантов. В их числе указывают двух немцев и одного француза.

Увеличиваясь численно, население, предназначенное для заселения этой громадной территории, подвергалось с социальной точки зрения глубоким изменениям. Захваченный более всех других классов общим разложением, класс «служилых людей» расшатывался, пропуская в свои разрозненные ряды прилив новых и совершенно чуждых ему элементов. В одном уезде (Сурожский стан) московской области из тридцати семей вотчинных собственников, упомянутых в инвентарях 1624 и 1625 гг. перепись 1684 и 1685 гг. нашла лишь не более дести. Другие вотчинники люди пришлые, некоторые из них иностранцы, набранные среди наемников новых военных единиц. Общее количество также возросло. Можно даже утверждать, что оно утроилось в течение семнадцатого века, так как в 1681 году число способных носить оружие доходило до 260 000 вместо 80 000, указанных Флетчером в царствование Бориса. Необходимо было однако сделать эту наличность действующей. Качество ее не соответствовало количеству, и в разных уездах в тот же год, из 555 призванных более половины, 231 человек, не появились. Находятся и такие, даже среди родственников царя, которые, желая избежать государственной службы, продают себя или обращаются в крепостных.

Но и класс оброчных страдал одинаково, и красною нитью в его истории семнадцатого века проходит постоянное распадение его членов, переходящих из разряда крестьян в разряд крепостных. Если на западе в ту же самую эпоху, прогрессивное исчезновение рабства допускало еще существование нескольких лиц, подчиненных этому режиму; здесь, где происходил противоположный процесс, в виде исключения, уцелели крестьяне, сохранившее свою свободу. Крестьяне не все сделались холопами. Но случаи продажи крестьян без земли все увеличиваются; не одни дворяне владеют крепостными; несколько купцов пользуются тою же привилегией, и наблюдались случаи, когда одни крепостные принадлежат другим крепостным, пользующимся лучшим положением. Из 888 000 оброчных дворов, список 1678 года насчитывает:

Дворов, принадлежащих крестьянам

или свободным мещанам……………….. 92 000 10,4%

Церкви…………………………………………. 118 000 13,3%

Двору…………………………………………… 83 000 9,3%

Боярам…………………………………………. 88 000 10,0%

Дворянам………………………………………. 507 000 57,0%

– –

888 000 100,0 %

Постоянно уменьшаясь в течение всего предыдущего века, в отношении как общего размера пространства обработанных земель, так и размера отдельных участков, – косвенная эксплуатация земель посредством крестьян отличается вначале, после восшествия на престол Романовых, тенденцией обратной в обоих этих направлениях. В первой половине XVII века число приведенных в порядок участков увеличивается и с 6 до 6,1 десятины в среднем они доходят до 7 и 9,3 на двор. Позже, благодаря по-видимому беспечности земледельцев и недостатку среди них общего образования, движение останавливается. Под двойною формою оброка и барщины, не являющейся еще крепостничеством, эта система становится негодною. Она не удовлетворяет больше ни одну из заинтересованных сторон: собственники не считают удовлетворительными полученные таким образом результаты, а земледельцы жалуются, – как и надельные крестьяне, при существующем строе – и на качество, и на размер владеемых ими участков.

Аграрная проблема в России, правда в несколько иной форме, чем та, которую она приняла теперь, существовала в России в самые отдаленные времена.

Как и в настоящее время, трудность, чтобы не сказать, невозможность, найти ей удовлетворительное решение, вытекала по большей части из самого состояния сельской промышленности. Как и теперь, основной ее задачей было взращение злаков. Разведение домашнего скота тогда еще не существовало, а о лесоводстве не могло быть и речи. Как и теперь, всюду царила трехпольная система, при очень незначительном и мало возросшем с тех пор унавоживании. По поводу огородничества в то время мы не имеем никаких сведений, но знаем между тем, что происхождение тех фруктовых садов во Владимире, которые и теперь еще составляют гордость губернии, относится к тому времени, но право эксплуатации принадлежало исключительно короне.

В таком же положении находился и сельскохозяйственный инвентарь. Нигде не было быков, за исключением некоторых больших поместий. Лошади были плохие, маленькие, худые и слабосильные. Едва существовало нисколько конских заводов, из которых в главном, в Александровской Слободе, насчитывалось лишь 217 жеребцов или кобылок, двухлеток и трехлеток. Прогресс техники был в общем ничтожен, несмотря на то, что, не превосходя 16 1/2 % в некоторых областях, прямая эксплуатация полей собственниками доходила в других местах до 90 %, особенно во владениях церкви.

Вообще с землею обходились неумело. А между тем, как и в предшествующем веке, она являлась почти единственным источником дохода в стране, ее единственным продуктивным капиталом. Она должна была удовлетворять всему. Государство удерживало большую часть земли, под видом запасного фонда, вроде того, создания которого ныне требуют некоторые аграрные реформаторы. Этот недвижимый фонд менее пострадал от кризиса начала века, чем монетный запас царя; но вскоре после этого в нем была пробита огромная брешь, благодаря ленам, число которых все увеличивается соответственно количеству одаряемых ими «служилых людей». А государству более чем когда бы то ни было нужны были слуги, кроме того вошло в привычку прибавлять еще наградные к жалованью, которое получал его личный персонал. К концу века, благодаря придворным интригам, целая стая родственников и любимцев набрасывается на добычу, и хищение приняло фантастические размеры.

Вопреки принципу секуляризации, поддерживаемому и развитому благочестивым Алексеем, монастыри также приняли участие в дележе и благодаря щедрости частных лиц и несмотря на всяческие запрещения церковные имущества не подверглись на деле никаким урезкам, а местами даже увеличивались. Особенно в первой половине века им благоприятствовала общая склонность умов видеть Божью кару в испытаниях страны и даже после 1648 года сила привычки восторжествовала над запрещениями со стороны закона. Дарители изобретают всякие уловки и, под видом обмена, иногда благочестивая княгиня получала «десять четвертей» хорошей земли взамен 200 или 250, уступленных ею.

Само государство возмещало свои чрезмерные расходы отчасти результатами конфискаций, впрочем довольно редких в эту эпоху, и гораздо более частыми возвратами земли, благодаря вымиранию большего числа фамилий, имевших большие поместья и вотчины: Шуйских, Мстиславских, Воротынских, Поярских, Морозовых. При вступлении на престол Петра Великого, за вычетом от полутора до двух миллионов десятин, выданных во время двух особенно расточительных периодов от 1612 г. до 1625 г. и от 1680 г. до 1700 г., наследство дома Рюрика было доведено до жалких остатков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.