5. Оптимизм в условиях карантина

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5. Оптимизм в условиях карантина

Рапортуя Сталину о победе над оппозицией, Ягода умышленно замалчивал, что основная масса оппозиционеров, находившихся в ссылке, все еще оставалась под политическим влиянием Троцкого. Ссыльные продолжали вырабатывать и уточнять платформы и позиции. Сам же Троцкий в первых циркулярных письмах из Алма-Аты уделял большое внимание изменениям в международной ситуации, считая, как когда-то в 1917 г., что именно из-за границы — в форме мировой революции — придет спасение не только для падшего Пятакова, но и для остальных оппозиционеров.

При этом Троцкий, признавая стабилизацию капитализма в Европе, провал установки иностранных компартий на организацию в своих странах коммунистических революций, считал, что революционный спад недолговечен, ибо все упирается в основные противоречия, породившие в свое время мировую войну. Если в предыдущие годы наблюдалось волнообразное обострение положения, сменяемое спадом, то теперь, считал Троцкий, неизбежно «систематическое и планомерное обострение международных отношений». Главным грядущим мировым конфликтом он считал англо-американский. По мнению Троцкого, Великобритания должна была либо сдаться Америке, либо начать против нее войну. Остальная же Европа «будет плясать под музыку англоамериканского антагонизма — подобно тому, как карась пляшет на сковородке»[803]. Естественно, из этого делался стандартный вывод, что в результате такой войны вспыхнет наконец мировая революция.

Впрочем, Троцкий не исключал, что Великобритания и США сумеют избежать войны. Советские газеты «упрощают», когда пишут, что этот антагонизм, непрерывно обостряясь, приведет непосредственно к войне. «Слишком грозной штукой явилась бы война для обоих партнеров. Они еще сделают не одно усилие для соглашения и умиротворения»[804]. На фоне поднимающегося национал-социализма в Германии эти размышления конечно же могли вызвать только недоумение: ослепленные догматикой коммунизма, оппозиционеры, с Троцким во главе, не могли разобраться в проблемах мировой политики, не сумели предугадать грядущих блоков, союзов, взрывов; не определили вероятную расстановку сил на международной арене. Основным надежным источником информации ссыльный Троцкий продолжал считать коммунистические издания европейских стран и советскую «Правду», редактируемую не любимым им то ли левым, то ли правым Бухариным.

Наибольшее внимание Троцкий уделял китайским событиям. Он посвятил им три письма, адресованные Преображенскому. Первое было написано 2 марта, остальные — в конце апреля[805]. В печати как раз появилась информация о вооруженном восстании, вспыхнувшем 11–13 декабря 1927 г. в Кантоне (Гуанчжоу). Ответственность за вооруженное выступление взяла на себя китайская компартия в лице члена ее Политбюро Чжан Тайлэя. В городе был образован Совет народных комиссаров, предусматривалась организация других органов советской власти. Направленное непосредственно против правительства Гоминьдана восстание было легко подавлено вооруженными силами Гоминьдана и завершилось массовым кровопролитием (погибло свыше шести тысяч человек).

Троцкий полагал, что после такого поражения в Китае будет наблюдаться спад революционного движения, а влияние компартии ослабнет. При этом он высказывал убеждение, что левый Гоминьдан, руководивший правительством в Ухане, не является рабоче-крестьянской и даже революционно-крестьянской партией. Он возлагал некоторые надежды на повстанческие отряды Хэ Луна и Е Тина, несмотря на то что компетентный в китайских делах оппозиционер Альский, в 1926 г. работавший советником гоминьдановского правительства в Кантоне, считал иначе[806]. «Я нисколько не переоценивал восстание Хэ Луна, но тем не менее считал, что оно является последним сигналом в пользу необходимости пересмотра ориентировки в делах китайской революции»[807], — писал Троцкий.

Верный себе, Троцкий возлагал надежды на новый революционный подъем в Китае, который будет развиваться быстрыми темпами и в конце концов приведет пролетариат к революции. Но он был далек от того, чтобы призывать китайскую компартию к восстанию и захвату власти немедленно: «Задача состоит в том, чтобы компартия насквозь прониклась тем убеждением, что третья китайская революция может победоносно завершиться только диктатурой пролетариата под руководством компартии. Причем это руководство надлежит понимать не «вообще», а в смысле обладания полной революционной властью. А каким темпом придется строить в Китае социализм — это «будем посмотреть»[808].

В одном из «циркулярных писем» Троцкий с иронией, рассчитанной еще и на цензоров, читающих и копирующих его письма, указал на усиление репрессий правительства против оппозиции: «Дорогие друзья, благодаря левому курсу колонии большевиков-ленинцев так разрастаются, что создается все бо?льшая возможность перехода от индивидуальной переписки к коллективной. И здесь, стало быть, перевес социалистического начала полностью обеспечен»[809]. Может оказаться, что ирония Троцкого не была понята большинством ссыльных оппозиционеров, прежде всего их средним и низшим звеньями, воспринимавшими каждое слово, произнесенное Троцким, как догму и руководство к действию.

В циркулярных и личных письмах Троцкий разрабатывал комплекс внутренних вопросов, но подчеркивал, что «внутренние вопросы нужно поставить под международным углом зрения»[810]. Он пытался проанализировать «убийственные ошибки», допущенные в Германии — во время кризиса и Гамбургского восстания 1923 г.; в Болгарии — в связи с правым государственным переворотом 9 июня 1923 г. и сентябрьским восстанием того же года; в Эстонии, где катастрофой завершилось так называемое Перводекабрьское восстание в Таллине в 1924 г.; в Великобритании, где потерпела поражение массовая (называемая в то время всеобщей) забастовка 1926 г.; наконец, в Китае в связи со сложнейшей революционной ситуацией, политикой Гоминьдана и компартии, колебаниями советского руководства в китайском вопросе. Причину всех этих катастрофических для советского правительства и международного коммунистического движения неудач Троцкий видел в «оппортунистическом вмешательстве» органов Коминтерна (то есть советского руководства) в ход событий, осуществленном вразрез с логикой происходившего. «Под могущественными толчками империалистической эпохи массы снова левеют и приливают к нам. А когда ситуация достигает решающего обострения, мы оппортунистически срываем ее, а затем пытаемся авантюристически исправить неисправимое»[811].

Троцкий выражался очень сумбурно, неясно, с претензией на высокий стиль. Наверное, он хотел сказать, что ошибки и провалы в руководстве международным коммунистическим движением были результатом бюрократического стиля советского руководства, формально, а не творчески подходящего к делу революции. Можно было бы даже расшифровать, что под бюрократическим стилем понимается жесткий централизованный контроль международного коммунистического движения со стороны Коминтерна, советской компартии, Сталина. Наверное, были еще какие-то земные, естественные и в этом смысле более глубокие и понятные причины поражений европейских и азиатских коммунистических революций. Но лидер оппозиции оставался до мозга костей коммунистом и органически не способен был признать, что в основе неудач, заканчивавшихся, как и свершившиеся революции, кровавыми расправами, лежала оторванность компартий от большинства населения своих стран, неспособность коммунистических руководителей сплотить вокруг себя хотя бы «рабочий класс», не говоря уже о крестьянстве. Троцкий не желал принимать во внимание тот очевидный факт, что после 1917 г. компартии в Европе существовали и действовали в огромной степени благодаря финансовым вливаниям Москвы, а не революционному энтузиазму масс и оказывались в состоянии привлечь на свою сторону, да и то временно, только низы городского населения, маргинальные группы и небольшую часть левонастроенной интеллигенции, которая воспринимала коммунистические идеи умозрительно, абстрактно, как средство самовыражения и даже карьерного продвижения, как моду, как возможность сближения с загадочными советскими лидерами, а в некоторых случаях — по откровенно меркантильным соображениям.

В руководстве международным коммунистическим движением постоянно происходила неразбериха, наполненная интригами и склоками. После отстранения Зиновьева должность председателя ИККИ упразднили. Был создан Политсекретариат, задуманный как коллективный орган, но сразу же превратившийся в еще один инструмент управления иностранными компартиями из Москвы. Фактическим главой Коминтерна вплоть до октября 1928 г. был бывший левый коммунист (времен Брестского мира) и нынешний «правый» (если иметь в виду советскую политику в деревне) Бухарин. Именно под руководством Бухарина провалилась очередная коммунистическая революция — в Австрии. Все началось со столкновений восставших рабочих с полицией в Вене 15 июля 1927 г. Бухарин заявлял, что рабочие поднялись на восстание не только против буржуазии, но и против австрийских социал-демократов. Пока еще неофициально в коминтерновских кругах все шире фигурировал термин «социал-фашизм», которым советские и коминтерновские лидеры удостаивали социал-демократов (не обращая внимания на действительных национал-социалистов). Термин был изобретен в свое время Зиновьевым, подхвачен Сталиным и стал непреодолимым препятствием к единству действий коммунистических и социал-демократических партий.

На этом фоне в Германии все-таки произошел окончательный раскол компартии. От нее откололась левая группа во главе с Аркадием Масловым и Рут Фишер. Она была изгнана из партии за частичную поддержку платформы объединенной оппозиции и в апреле 1928 г. образовала собственную партию Ленин-бунд (Ленинский союз). Открытое письмо Маслова «Ко всем членам германской компартии» было переведено оппозиционерами в Москве на русский, и Троцкий имел возможность с ним ознакомиться[812], взяв группу под свою сдержанную защиту. Осторожное, а порой и неодобрительное отношение к Ленинбунду, обвинения Союза в «верхоглядстве» и колебаниях были связаны в первую очередь с самим фактом создания второй партии, на что ссыльный Троцкий так и не решился.

В то же время Троцкий отмечал с оттенком сожаления, даже досады, возросшее число голосов, поданных за полуанархистскую, как он считал, Коммунистическую рабочую партию Германии[813] во главе с Карлом Коршем[814], бывшим коммунистом, который в 1925 г. порвал с компартией и создал свою политическую организацию. Советская пресса называла группу Корша «троцкистской», что Троцким решительно (и с полным основанием) отвергалось, ибо эта партия никакого отношения к установкам левой оппозиции в СССР не имела и не поддерживала связей с ее деятелями.

Было самое время обратить внимание на то, что раскол в немецком коммунистическом движении вместе с одновременным объявлением германских социал-демократов (за которых, как указывал сам Троцкий, голосовало до 30 % избирателей) социал-фашистами и врагами международного коммунизма создают условия для прихода к власти в Германии новой поднимающейся си лы, еще одной партии, конкурирующей с коммунистами и социал-демократами за право считаться рабочей: Национал-социалистической рабочей партии Германии, во главе которой уже стоял Гитлер. Однако этой опасности не увидели ни Троцкий, ни руководивший Коминтерном Бухарин.

Постепенный поворот к новому стратегическому курсу нашел свое выражение в формуле «класс против класса», которую придумал кандидат в члены Политсекретариата ИККИ швейцарец Жюль Эмбер-Дро[815]. Разъясняя мысль своего единомышленника, Бухарин в письме компартиям, одобренном Политсекретариатом ИККИ 28 октября 1927 г., выступил против «примирительного отношения к реформизму». Он ориентировал компартии на «решительное изживание парламентского кретинизма и левоблокистских традиций», то есть объединения левых сил. Стратегия «класс против класса», в свою очередь, означала открытое противостояние коммунистов социал-демократам, ставшим по терминологии советского руководства «главной опорой буржуазии» в условиях нового революционного подъема. На IX пленуме ИККИ решение о «левом повороте» Коминтерна было одобрено единогласно.

В специальной резолюции «Троцкистская оппозиция»[816] IX пленум ИККИ поддержал решение XV съезда ВКП(б) об исключении Троцкого и его сторонников из партии и одновременно направил свои стрелы против оппозиционных групп в других иностранных коммунистических партиях. Эти оппозиционные заграничные группы объявлялись «правыми» (хотя были они конечно же левыми). К ним были отнесены группы Суварина — Мориса Паза[817] и Альбера Трэна[818] — Сюзанны Жиро во Франции; Маслова — Фишер в Германии; Генриетты Роланд-Гольст в Голландии; а также «правые элементы» в компартии США, Великобритании, Бельгии и Чехословакии.

Пленум повторил нападки на оппозиционные течения, заявив, что «все худшие элементы рабочего движения, откровенные оппортунистические элементы коммунистического движения, все ренегатские группки, выброшенные из рядов коммунистического Интернационала, объединяются сейчас на троцкистской платформе борьбы против» СССР, «ВКП(б) и Коммунистического Интернационала, играя роль одного из гнуснейших орудий международной социал-демократии против коммунистов в борьбе последних за влияние на широкие массы рабочего класса». Троцкий, однако, считал, что наметившийся на пленуме некий поворот представлял собой «непоследовательный, противоречивый, но все же несомненный шаг в нашу сторону»[819]. В то же время он не относил этот поворот к заслугам Сталина, а называл его вынужденным результатом происходивших гигантских сдвигов в соотношении мировых сил за последние годы и в то же время давления оппозиции как «единственного сознательного выражения бессознательного процесса». Троцкий даже позволил себе фигурально выразиться: хвост ударил по голове и вызвал перегруппировку сил[820].

Находясь в ссылке, Троцкий понес первую семейную утрату. 9 июня 1928 г. в Москве от скоротечного туберкулеза скончалась его 25-летняя дочь Нина, муж которой Марк (Ман) Невельсон, являвшийся участником оппозиции, был арестован незадолго до высылки Троцкого и затем сослан в село Самарово Тобольского округа. Изначально Невельсон оказался в очень тяжелых условиях: в селе не было продуктов, которые он мог бы купить на свое нищенское пособие, тем более что он нуждался в диете в связи с перенесенным брюшным тифом. Тогда Ман подал заявление о переводе в другое место и был переведен в город Чебоксары Чувашской АССР[821]. В момент ареста Невельсона Нина находилась в больнице, куда попала с гриппом, осложнившимся тяжелым воспалением легких, а затем и туберкулезным их поражением. Неблагополучным было и ее моральное состояние в связи с арестом мужа, ее собственным исключением из партии и снятием с работы как родственницы лидера оппозиции. Дома фактически без присмотра оставались маленькие дети — семилетний Лева и двухлетняя Волина.

Вначале болезнь Нины, протекавшая нелегко, не считалась опасной. Первой о болезни сестры 20 февраля отцу сообщила Зина: «Врачи подозревают, что имеется туберкулезный процесс»[822]. 20 марта 1928 г. Нина писала отцу вполне оптимистично, что пятую неделю находится в постели, вторую — в больнице, но готова «броситься в погоню» за книгами, нужными отцу. Хотя температура держалась высокая — около 38°, — она надеялась скоро «выйти на свободу»[823]. Состояние ее здоровья с каждым днем ухудшалось. Тем не менее она сбежала из больницы, чтобы ухаживать за детьми. Тяжелейшая болезнь легких вступила в критическую стадию, и, несмотря на помощь хороших медиков, в том числе кремлевского доктора Гетье, не забывавшего о Троцких и в ссылке[824], в течение нескольких недель последовал фатальный исход. До открытия пенициллина оставались еще годы, и во многих случаях медицина оказывалась бессильной перед туберкулезом.

16 июня в Алма-Ату пришла телеграмма от Раковского из Астрахани: «Вчера получил твое письмо о тяжелой болезни Нины… Сегодня из газет узнал, что Нина окончила свой короткий революционный жизненный путь. Целиком с тобой, дорогой друг, и очень тяжело, что непреодолимое расстояние разделяет нас. Обнимаю много раз и крепко. Христиан»[825]. А через две недели Троцкий получил письмо Раковского, отправленное тогда же. «Мне страшно больно за Ниночку, за тебя, за всех нас, — говорилось в нем. — Ты давно несешь тяжелый крест революционера-марксиста, но теперь впервые испытываешь беспредельное горе отца. От всей души с тобой, скорблю, что так далеко от тебя»[826]. Коммунистическая догматика настолько глубоко проникла в сознание Раковского, что даже частное соболезнование по поводу смерти близкого человека не обходилось без революционной терминологии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.