Приложения
Приложения
«Домашний старый спор»
Александр Пушкин
КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою.
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас…
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?
Вы грозны на словах – попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
БОРОДИНСКАЯ ГОДОВЩИНА
Великий день Бородина
Мы братской тризной поминая,
Твердили: «Шли же племена,
Бедой России угрожая;
Не вся ль Европа тут была?
А чья звезда ее вела!..
Но стали ж мы пятою твердой
И грудью приняли напор
Племен, послушных воле гордой,
И равен был неравный спор.
И что ж? свой бедственный побег,
Кичась, они забыли ныне;
Забыли русский штык и снег,
Погребший славу их в пустыне.
Знакомый пир их манит вновь —
Хмельна для них славянов кровь:
Но тяжко будет им похмелье;
Но долог будет сон гостей
На тесном, хладном новоселье,
Под злаком северных полей!
Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!
Но знайте, прошеные гости!
Уж Польша вас не поведет:
Через ее шагнете кости!..»
Сбылось – и в день Бородина
Вновь наши вторглись знамена
В проломы падшей вновь Варшавы;
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый —
И бунт раздавленный умолк.
В боренье падший невредим;
Врагов мы в прахе не топтали;
Мы не напомним ныне им
Того, что старые скрижали
Хранят в преданиях немых;
Мы не сожжем Варшавы их;
Они народной Немезиды
Не узрят гневного лица
И не услышат песнь обиды
От лиры русского певца.
Но вы, мутители палат,
Легкоязычные витии,
Вы, черни бедственный набат,
Клеветники, враги России!
Что взяли вы?.. Еще ли росс
Больной, расслабленный колосс?..
Еще ли северная слава
Пустая притча, лживый сон?
Скажите: скоро ль нам Варшава
Предпишет гордый свой закон?
Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?
Ваш бурный шум и хриплый крик
Смутили ль русского владыку?
Скажите, кто главой поник?
Кому венец: мечу иль крику?
Сильна ли Русь? Война, и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали —
Смотрите ж: все стоит она!
А вкруг ее волненья пали —
И Польши участь решена…
Победа! сердцу сладкий час!
Россия! встань и возвышайся!
Греми, восторгов общий глас!..
Но тише, тише раздавайся
Вокруг одра, где он лежит,
Могучий мститель злых обид,
Кто покорил вершины Тавра,
Пред кем смирилась Эривань,
Кому суворовского лавра
Венок сплела тройная брань.
Восстав из гроба своего,
Суворов видит плен Варшавы:
Вострепетала тень его
От блеска им начатой славы!
Благословляет он, герой,
Твое страданье, твой покой,
Твоих сподвижников отвагу,
И весть триумфа твоего,
И с ней летящего за Прагу
Младого внука своего.
Федор Тютчев
Как дочь родную на закланье
Агамемнон богам принес,
Прося попутных бурь дыханья
У негодующих небес, —
Так мы над горестной Варшавой
Удар свершили роковой,
Да купим сей ценой кровавой
России целость и покой!
Но прочь от нас венец бесславья,
Сплетенный рабскою рукой!
Не за коран самодержавья
Кровь русская лилась рекой!
Нет! нас одушевляло в бое
Не чревобесие меча,
Не зверство янычар ручное
И не покорность палача!
Другая мысль, другая вера
У русских билася в груди!
Грозой спасительной примера
Державы целость соблюсти,
Славян родные поколенья
Под знамя русское собрать
И весть на подвиг просвещенья
Единомысленных, как рать.
Сие-то высшее сознанье
Вело наш доблестный народ —
Путей небесных оправданье
Он смело на себя берет.
Он чует над своей главою
Звезду в незримой высоте
И неуклонно за звездою
Спешит к таинственной мете!
Ты ж, братскою стрелой пронзенный,
Судеб свершая приговор,
Ты пал, орел одноплеменный,
На очистительный костер!
Верь слову русского народа:
Твой пепл мы свято сбережем,
И наша общая свобода,
Как феникс, зародится в нем.
1831
Михаил Лермонтов
1
Опять, народные витии,
За дело падшее Литвы
На славу гордую России
Опять шумя восстали вы.
Уж вас казнил могучим словом
Поэт, восставший в блеске новом
От продолжительного сна,
И порицания покровом
Одел он ваши имена.
2
Что это: вызов ли надменный,
На битву ль бешеный призыв?
Иль голос зависти смущенной,
Бессилья злобного порыв?..
Да, хитрой зависти ехидна
Вас пожирает; вам обидна
Величья нашего заря;
Вам солнца Божьего не видно
За солнцем русского царя.
3
Давно привыкшие венцами
И уважением играть,
Вы мнили грязными руками
Венец блестящий запятнать.
Вам непонятно, вам несродно
Все, что высоко, благородно;
Не знали вы, что грозный щит
Любви и гордости народной
От вас венец тот сохранит.
4
Безумцы мелкие, вы правы,
Мы чужды ложного стыда!
. . . . . . . .
5
Но честь России невредима.
И вам смеясь внимает свет…
Так в дни воинственные Рима,
Во дни торжественных побед,
Когда триумфом шел Фабриций
И раздавался по столице
Восторга благодарный клик,
Бежал за светлой колесницей
Один наемный клеветник.
1835
Александр Блок
ИЗ ПОЭМЫ «ВОЗМЕЗДИЕ»
Отец лежит в «Аллее роз»[13],
Уже с усталостью не споря,
А сына поезд мчит в мороз
От берегов родного моря…
Жандармы, рельсы, фонари,
Жаргон и пейсы вековые,
И вот – в лучах больной зари
Задворки польские России…
Здесь все, что было, все, что есть,
Надуто мстительной химерой;
Коперник сам лелеет месть,
Склоняясь над пустою сферой…
«Месть! Месть!» – в холодном чугуне
Звенит, как эхо, над Варшавой:
То Пан-Мороз на злом коне
Бряцает шпорою кровавой…
Вот оттепель: блеснет живей
Край неба желтизной ленивой,
И очи панн чертят смелей
Свой круг ласкательный и льстивый…
Но все, что в небе, на земле,
По-прежнему полно печалью…
Лишь рельс в Европу в мокрой мгле
Поблескивает честной сталью.
Вокзал заплеванный; дома,
Коварно преданные вьюгам;
Мост через Вислу – как тюрьма;
Отец, сраженный злым недугом,—
Все внове баловню судеб;
Ему и в этом мире скудном
Мечтается о чем-то чудном;
Он хочет в камне видеть хлеб,
Бессмертья знак – на смертном ложе,
За тусклым светом фонаря
Ему мерещится заря
Твоя, забывший Польшу, Боже!
Что здесь он с юностью своей?
О чем у ветра жадно просит? —
Забытый лист осенних дней,
Да пыль сухую ветер носит!
А ночь идет, ведя мороз,
Усталость, сонные желанья…
Как улиц гадостны названья!
Вот, наконец, «Аллея роз»!..
…………………………………..
Страна – под бременем обид,
Под игом наглого насилья —
Как ангел, опускает крылья,
Как женщина, теряет стыд.
Безмолвствует народный гений,
И голоса не подает,
Не в силах сбросить ига лени,
В полях затерянный народ.
И лишь о сыне, ренегате,
Всю ночь безумно плачет мать,
Да шлет отец врагу проклятье
(Ведь старым нечего терять!..)
А сын – он изменил отчизне!
Он жадно пьет с врагом вино,
И ветер ломится в окно,
Взывая к совести и к жизни…
Не так же ль и тебя, Варшава,
Столица гордых поляков,
Дремать принудила орава
Военных русских пошляков?
Жизнь глухо кроется в подпольи;
Молчат магнатские дворцы,
Лишь Пан-Мороз во все концы
Свирепо рыщет на раздольи!
Неистово взлетит над вами
Его седая голова,
Иль откидные рукава
Взметутся бурей над домами,
Иль конь заржет – и звоном струн
Ответит телеграфный провод,
Иль вздернет Пан взбешенный повод,
И четко повторит чугун
Удары мерзлого копыта
По опустелой мостовой…
И вновь, поникнув головой,
Безмолвен Пан, тоской убитый…
И, странствуя на злом коне,
Бряцает шпорою кровавой…
Месть! Месть! – Так эхо над Варшавой
Звенит в холодном чугуне!
Еще светлы кафэ и бары,
Торгует телом «Новый свет»,
Кишат бесстыдные троттуары,
Но в переулках – жизни нет,
Там тьма и вьюги завыванье…
Вот небо сжалилось – и снег
Глушит трескучей жизни бег,
Несет свое очарованье…
Он вьется, стелется, шуршит,
Он – тихий, вечный и старинный…
Герой мой милый и невинный,
Он и тебя запорошит…
1911
Адам Мицкевич
ИЗ ПОЭМЫ «ДЗЯДЫ»
ДОРОГА В РОССИЮ
По диким пространствам, по снежной равнине
Летит мой возок, точно ветер в пустыне.
И взор мой вперился в метельный туман, —
Так сокол, в пустынную даль залетевший,
Застигнутый бурей, к земле не поспевший,
Глядит, как бушует под ним океан,
Не знает, где крылья на отдых он сложит,
И чует, что смерть отвратить он не может.
Ни города нет на пути, ни села.
От стужи природа сама умерла.
И зов твой в пустыне звучит без ответа,
Как будто вчера лишь возникла планета.
Но мамонт, из этой земли извлечен,
Скиталец, погибший в потопе великом,
Порой, непонятные новым языкам,
Приносит нам были минувших времен —
Тех дней, когда был этот край обитаем
И с Индией он торговал и с Китаем. —
Но краденый томик из дальних сторон,
Быть может, добытый на Западе силой,
Расскажет, что много могучих племен
Сменилось на этой равнине унылой.
Все – в прошлом. Стремнины потопа ушли,
Их русла теперь не найдешь на равнине.
Грозою народы по ней протекли —
И где же следы их владычества ныне?
Лишь в Альпах утесов холодный гранит
Минувших веков отпечатки хранит,
Лишь в Риме развалин замшелая груда
Расскажет о варварах, шедших отсюда.
Чужая, глухая, нагая страна —
Бела, как пустая страница, она.
И Божий ли перст начертает на ней
Рассказ о деяниях добрых людей,
Поведает правду о вере священной,
О жертвах для общего блага, о том,
Что свет и любовь управляют вселенной?
Иль Бога завистник и враг дерзновенный
На этой странице напишет клинком,
Что люди умнеют в цепях да в остроге,
Что плети ведут их по верной дороге?
Беснуется вихрь, и свистит в вышине,
И воет поземкой, безлюдье тревожа.
И не на чем взор задержать в белизне.
Вот снежное море подъемлется с ложа,
Взметнулось – и рушится вновь тяжело, —
Огромно, безжизненно, пусто, бело.
Вот, с полюса вырвавшись вдруг, по равнине
Стремит ураган свой безудержный бег
И, злобный, бушует уже на Эвксине,
Столбами крутя развороченный снег.
И путников губит, – так ветер песчаный
Заносит в пустынных степях караваны.
И снова равнина пуста и мертва,
И только местами снега почернели.
То в белой пучине видны острова —
Из снега торчащие сосны да ели.
А вот – что-то странное: кучи стволов,
Свезли их сюда, топором обтесали,
Сложили, как стены, приладили кров,
И стали в них жить, и домами назвали.
Домов этих тысячи в поле пустом,
И все – как по мерке. А ветер свистящий
Над трубами дым завивает винтом,
Подобно султану на каске блестящей.
Рядами иль кругом – то реже, то чаще —
Стоят эти срубы, и в каждом живут,
И все это городом важно зовут.
Но вот наконец повстречались мне люди.
Их шеи крепки, и могучи их груди.
Как зверь, как природа полночных краев,
Тут каждый и свеж, и силен, и здоров.
И только их лица подобны доныне
Земле их – пустынной и дикой равнине.
И пламя до глаз их еще не дошло
Из темных сердец, из подземных вулканов,
Чтоб, вольности факелом ярким воспрянув,
Той дивной печатью отметить чело,
Которой отмечены люди Восхода
И люди Заката, вкусившие яд
Падений и взлетов, надежд и утрат,
Чьи лица – как летопись жизни народа.
Здесь очи людей – точно их города,
Огромны и чисты. И, чуждый смятенью,
Их взор не покроется влажною тенью,
В нем грусть состраданья мелькнет без следа.
Глядишь на них издали – ярки и чудны,
А вглубь их заглянешь – пусты и безлюдны.
И тело людей этих – грубый кокон,
Хранит несозревшую бабочку он,
Чьи крылья еще не покрылись узором,
Не могут взлететь над цветущим простором.
Когда же свободы заря заблестит, —
Дневная ли бабочка к солнцу взлетит,
В бескрайную даль свой полет устремляя,
Иль мрака создание – совка ночная?
Дороги по голым полям пролегли.
Но кто протоптал их? Возов вереницы?
Купцы ль, караваны ли этой земли?
Царь – пальцем по карте – провел их в столице,
И в Польше, куда бы тот перст ни попал,
Встречался ли замок, иль дом, или хата —
Их лом разбивал, их сносила лопата,
И царь по развалинам путь пролагал.
В полях не увидишь дорог под снегами,
Но тотчас приметишь их в чаще лесной.
На север уводят они по прямой,
Светлы в полутьме, как река меж скалами.
Кто ездит по ним? Вот выходят полки.
То конница скачет, за нею пехота
Змеей растянулась, за ротою рота,
А там артиллерия – пушки, возки.
И все они посланы царским указом —
Тех гонят с восточных окраин сюда,
Те с Запада вышли, на битву с Кавказом, —
Не знают, зачем, почему и куда,
Не спросят о том. Ты увидишь монгола —
Скуласт, косоглаз, отбивает он шаг,
А далее бледный, больной, невеселый,
Плетется литовский крестьянин-бедняк.
Там ружья английские блещут, там луки,
И дышит калмык на озябшие руки.
Кто их офицеры? Немецкий барон.
В карете ездой наслаждается он.
Чувствительно Шиллера песнь напевает
И плеткою встречных солдат наставляет.
Француз либеральную песню свистит —
Бродячий философ, чиновный бандит
С начальником занят беседой невинной:
Где можно достать по дешевке фураж?
Пускай перемрет солдатни половина —
Деньгам не ущерб. Если маху не дашь,
Рассудят, что это – казны сбереженье,
Царь орден пришлет и в чинах повышенье.
Но мчится кибитка – и все перед ней
Шарахнулось в сторону: пушки, лафеты,
Пехота и полк кирасир-усачей,
Начальство свои повернуло кареты.
Кибитка несется. Жандарм кулаком
Дубасит возницу. Возница кнутом
Стегает наотмашь солдат, свирепея.
Беги, или кони сшибут ротозея!
Кто едет в кибитке? – Не смеют спросить.
Жандармы сидят в ней, и путь их – в столицу.
То царь приказал им кого-то схватить.
«Наверное, взят кто-нибудь за границей?
Кто б мог это быть? – говорит генерал. —
Французский король то, саксонский иль прусский?
Кого самодержец не милует русский,
Кого он в тюрьму заточить приказал?
А может быть, в жертву и свой предназначен?
Быть может, Ермолов жандармами схвачен?
Кто знает! Бесстрашен и горд его взгляд,
Хоть он на соломе сидит, как в темнице,
Из крупных, как видно! За ним вереницей
Возки, точно свита в них едет, летят.
Но кто ж эти люди? Как держатся смело!
Сверкают их очи, отвагой горя.
Вельможи ль они? Камергеры царя?
Нет, мальчики, дети! Так в чем же тут дело?
Иль принцы они и король, их отец,
Дерзнул покуситься на русский венец?» —
Так, строя догадки, начальство дивилось;
Кибитка меж тем в Петербург уносилась.
ПРИГОРОДЫ СТОЛИЦЫ
…………………………………….
Но где же свое, самобытное, в них,
Где нации гений, где сердце народа?
А зданья чудесны! Искусной рукой
Взнесен на болоте их каменный строй.
Для цезарей цирк воздвигали когда-то,
И золото в Риме струилось рекой,
А в этих снегах, чтоб дворцы и палаты
Воздвиглись на радость холопам царя,
Лились наших слез, нашей крови моря.
И сколько измыслить пришлось преступлений,
Чтоб камня набрать для огромных строений,
И сколько невинных убить иль сослать,
И сколько подвластных земель обобрать!
Слезами Украйны они оплатили
И кровью литовской и польской земли
Все то, что сюда из Парижа ввезли,
Чем в Лондоне их магазины прельстили,
И моют в их замках шампанским паркет,
И модный его залоснил менуэт.
Но зданья пусты. Двор в столице зимой.
И мухи придворные радостным роем
Вослед ему ринулись, к царским помоям.
В домах только ветер танцует шальной:
В столице вельможи, и царь их в столице.
В столицу стремит и кибитка свой бег.
Бьет полдень. Морозно, и падает снег.
А солнце уж к западу стало клониться.
Безжизненно светел и чист небосклон,
Ни тучки, ни облачка в бездне пустынной.
Все бледно и тускло, ни краски единой, —
Так взор замерзающих жизни лишен.
Но вот уже город. И в высь небосклона
Над ним воздымается город другой,
Подобье висячих садов Вавилона,
Порталов и башен сверкающий строй:
То дым из бесчисленных труб. Он летит,
Он пляшет и вьется, пронизанный светом.
Подобен каррарскому мрамору цветом,
Узором из темных рубинов покрыт.
Верхушки столбов изгибаются в своды,
Рисуются кровли, зубцы, переходы,
Как в городе том, что, из марева свит,
Громадою призрачной к небу воспрянув,
В лазурь Средиземного моря глядит
Иль зыблется в зное ливийских туманов
И взор пилигримов усталых влечет,
Всегда недвижим и всегда убегает…
Но цепь загремела. Жандарм у ворот.
Трясет, обыскал, допросил – пропускает.
. . . . . . . . .
А кто столицу русскую воздвиг,
И славянин, в воинственном напоре,
Зачем в пределы чуждые проник,
Где жил чухонец, где царило море?
Не зреет хлеб нa той земле сырой,
Здесь ветер, мгла и слякоть постоянно,
И небо шлет лишь холод или зной,
Неверное, как дикий нрав тирана.
Не люди, нет, то царь среди болот
Стал и сказал: «Тут строиться мы будем!»
И заложил империи оплот,
Себе столицу, но не город людям.
Вогнать велел он в недра плывунов
Сто тысяч бревен – целый лес дубовый,
Втоптал тела ста тысяч мужиков,
И стала кровь столицы той основой.
Затем в воза, в подводы, в корабли
Он впряг другие тысячи и сотни,
Чтоб в этот край со всех концов земли
Свозили лес и камень подобротней.
В Париже был – парижских площадей
Подобья сделал. Пожил в Амстердаме —
Велел плотины строить. От людей
Он услыхал, что славен Рим дворцами, —
Дворцы воздвиг. Венеция пред ним
Сиреной Адриатики предстала —
И царь велит строителям своим
Прорыть в столице Севера каналы,
Пустить гондолы и взметнуть мосты, —
И вот встают Париж и Лондон новый,
Лишенные, увы! лишь красоты
И славы той и мудрости торговой.
У зодчих поговорка есть одна:
Рим создан человеческой рукою,
Венеция богами создана;
Но каждый согласился бы со мною,
Что Петербург построил сатана.
Этот отрывок русским друзьям посвящает автор
РУССКИМ ДРУЗЬЯМ
Вы помните ль меня? Среди моих друзей,
Казненных, сосланных в снега пустынь угрюмых,
Сыны чужой земли! Вы также с давних дней
Гражданство обрели в моих заветных думах.
О где вы? Светлый дух Рылеева погас, —
Царь петлю затянул вкруг шеи благородной,
Что, братских полон чувств, я обнимал не раз.
Проклятье палачам твоим, пророк народный!
Нет больше ни пера, ни сабли в той руке,
Что, воин и поэт, мне протянул Бестужев.
С поляком за руку он скован в руднике,
И в тачку их тиран запряг, обезоружив.
Быть может, золотом иль чином ослеплен,
Иной из нас, друзья, наказан небом строже:
Быть может, разум, честь и совесть продал он
За ласку щедрую царя или вельможи.
Иль, деспота воспев подкупленным пером,
Позорно предает былых друзей злословью,
Иль в Польше тешится награбленным добром,
Кичась насильями, и казнями, и кровью.
Пусть эта песнь моя из дальней стороны
К вам долетит во льды полуночного края.
Как радостный призыв свободы и весны,
Как журавлиный клич, веселый вестник мая.
И голос мой вы все узнаете тогда:
В оковах ползал я змеей у ног тирана,
Но сердце, полное печали и стыда,
Как чистый голубь, вам вверял я без обмана.
Теперь всю боль и желчь, всю горечь дум моих
Спешу я вылить в мир из этой скорбной чаши,
Слезами родины пускай язвит мой стих,
Пусть, разъедая, жжет – не вас, но цепи ваши.
А если кто из вас ответит мне хулой,
Я лишь одно скажу: так лает пес дворовый
И рвется искусать, любя ошейник свой,
Те руки, что ярмо сорвать с него готовы[14].
Перевел В. Левик
Ярослав Ивашкевич
ИЗ ЦИКЛА «АЗИАТЫ»
Травы Толстого
Хлеб Достоевского
Плакучие ивы Чайковского
Меня оплели по шею
Не вырубит их сабля Володыевского
Не истребит смешок Даниэля
Кони стучат копытами день и ночь
Скачут несут маленьких наполеонов
И громадных нагих актеров
Из невероятных фильмов
На западе густые лозы над Луарой
Не то ивы не то виноград
Над головой курлычут журавли
Кричат павлины смерти в парках Петергофа
Хорошо что Ярославна
Тихой иволгой плачет на сырых палисадах
На обветшалых безмраморных стенах
По берегам белых озер
На морях острова полные звуков музыки
Все оркестры мира передают в эфире
Увертюры марши и солдатские песни
Не хочу слушать скрежет режущих инструментов
Только одну песнь запойте: одну
Песнь Чингисхана и его армады
Песнь наступающей конницы песнь клинков
рассекающих
Чернобыльские дубы и энгадинские кедры
Перевел Андрей Базилевский
Адам Загаевский
СТИХИ О ПОЛЬШЕ
Читаю стихи чужеземных поэтов
о Польше. Ведь есть у немцев и русских
кроме винтовок также чернила,
перья, немного сердца и много
воображенья. В их стихах Польша
похожа на дерзкого единорога,
кормящегося шерстью гобеленов,
она прекрасна, слаба, безрассудна.
Не знаю, каков механизм иллюзий,
но и меня, читателя трезвого, восхищает
сказочная беззащитная страна, которую
растерзывают черные орлы, голодные
монархи, Третий рейх и Третий Рим.
Перевел Владимир Британишский
РОССИЯ ВХОДИТ В ПОЛЬШУ
Иосифу Бродскому
По лугам и межам, городам и лесам
идут конные, пешие армии, кони,
орудия, мальчишки и старики-солдаты, дети,
бегут поджарые борзые, сыплются перья,
едут сани, кибитки, фиакры, «москвичи»,
плывут корабли, плоты, понтоны,
тонут лодки, пароходы, лодочки из коры,
летят аэростаты, бомбардировщики, ракеты,
мины и снаряды насвистывают модные арии,
слышны стоны бичуемых и резкие команды,
песни несутся в воздухе, их стальные ноты,
тащат юрты, палатки, натягивают канаты,
трепещут над головами льняные полотнища
флагов.
Бегут бездыханные, неживые курьеры,
мчатся депеши, темно-лиловым светом оплывают
свечи,
пьяные командиры спят в незримых каретах,
шепчут молитвы верноподданные попы,
и плывет луна в едином железном потоке,
идут, идут танки, кортики и мечи,
свищут «катюши», быстрые, как кометы,
играют дудки, гудят бока барабанов,
держат речь кнуты, тяжко вздыхают борта
паромов, вторжений, идут сыновья степей,
мусульмане, каторжники, почитатели Байрона,
игроки, потомки Азии, хромает Суворов,
следом пританцовывают услужливые царедворцы,
течет желтая Волга, поют реки Сибири,
задумчиво и неспешно ступают верблюды,
несут песок пустыни и размокшие миражи,
маршируют киргизы, раскосые, движутся
черные зрачки уральских богов,
за ними школы, учителя, языки, поэты,
деревянные усадьбы сползают, как ледник,
бредут немецкие лекари, пластыри, припарки,
раненые, чьи лица белее алебастра;
шагают полки, дивизии, армии конные, пешие,
Россия входит в Польшу, срывая
паутину и листья, переговоры
и веревки с бельем,
разрывая узы и нити
дружбы, союзы, бинты, артерии,
взрывая мосты и ворота, будущее и надежду;
Россия входит в деревню на Пилице
и в глухие леса Мазовии,
срывает афиши и сеймы, разбивает дороги,
топчет мостки, договоры, ручейки и тропинки.
Россия входит в восемнадцатый век,
в октябрь и сентябрь, в смех,
в плач, в совесть, в напряженное внимание студента
и в блаженную истому прогретых каменных стен,
в разнотравье лугов и в лесные заросшие просеки,
топчет анютины глазки и резеду,
оттискивает на влажном
мху следы копыт, гусениц и покрышек,
корчует печные трубы, деревья и дворцы,
гасит свет, жжет большие костры
в английских садах, мутит родники,
рушит библиотеки, ратуши и костелы,
развешивает на небе пурпурные знамена.
Россия входит в мою жизнь,
Россия входит в мои мысли,
Россия входит в мои стихи.
Перевел Андрей Базилевский
ЕСЛИ Б РОССИЯ
Если б Россия была основана
Анной Ахматовой, если бы
Мандельштам был законодателем,
а Сталин – третьестепенным
персонажем забытого грузинского
эпоса, если б Россия сбросила свою
ощетинившуюся медвежью шкуру,
если б она могла жить словом, а не
кулаком, если б Россия, если б Россию…
Перевел Андрей Базилевский
Отзывы из прессы и письма читателей в ответ на публикацию в журнале «Наш современник» главы «Шляхта и мы»
КЛЕВЕТНИК ОТ РОССИИ
Польша бурлит от статьи главного редактора «Нашего современника»
Польские газеты и журналы начали дискуссию о самом, наверное, антипольском памфлете со времен Достоевского. Воображение впечатлительных варшавян потряс главный редактор «Нашего современника» Станислав Куняев, выступивший на страницах собственного издания со статьей «Шляхта и мы». Куняева ругают на страницах всех крупных газет, но при этом признают – это самая основательная попытка освещения польско-русской темы.
Откуда такие эмоции? Дело в том, что в Польше вот уже лет пятнадцать ждали от России ответа – какой мы видим новую Польшу и наши отношения с ней? Советская формула дружбы «в семье вольной, новой» явно отжила свой век. Возврат к царским временам, когда, по выражению Сталина, Львов не был русским городом, но Варшава была, тоже невозможен. Жить вовсе друг без друга? Увы, и это оказалось нереально. Все эти годы польские публицисты как будто провоцировали русских коллег на ответ – ну хоть обидьтесь на нас. Но в России, казалось, Польшу забыли куда крепче, чем в Польше – Россию.
И вот Куняев ответил, свалив в одну кучу все русские обиды. Помянуты и походы Лжедмитрия на Москву, и участие поляков в наполеоновских армиях, и лагеря для советских военнопленных после похода Тухачевского на Варшаву, и даже то, как офицеры армии Андерса во время Второй мировой войны не хотели сражаться против гитлеровцев вместе с советскими войсками. Упоминания о Катыни и разделах Польши у автора явно вызывают одно раздражение. Оказывается, во время разделов мы всего лишь вернули себе свои старые земли. А в Катыни погибли польские колонисты, переселенные в двадцатые годы на отторгнутые у СССР западноукраинские земли.
В среде польских «русофобов» при чтении этих строк Куняева явно раздастся вздох облегчения: говорили мы вам, что русские – варвары, а вы нам не верили. Вот полюбуйтесь, что они пишут об убитых Сталиным офицерах. Характерная деталь – горячее всех на куняевскую публикацию откликнулась правая «Жечпосполита», а не возглавляемая русофилом Михником «Газета выборча». Вполне ожидаемый парадокс: именно «полонофобы» Куняев, Тулеев и Рогозин – самые цитируемые авторы польских «русофобов». Потому что объективно на них работают.
Так что зря в своем опусе Куняев клеймит российских журналистов, рассказавших россиянам о Катыни: «Да в нынешней Польше редакцию подобной антипольской газеты на другой же день после перечисления преступлений Польши против России сожгли бы вместе с сотрудниками, как евреев в Едвабне», – пишет он раздраженно. Вывод: нужно, чтобы у нас все было так же «демократично»?
Кстати, у польской прессы (и добавим – у власти) хватило смелости недавно извиниться за вековые обиды перед украинцами. Придет время, разберутся и в польско-русской истории.
Дмитрий Бабич, Валерий Мастеров,
собкор «МН», Варшава,
июль 2002 г.
КАК МСТЯТ ИСТОРИИ ПО-РУССКИ
В последнем номере московского культурно-литературного журнала «Наш современник» опубликована подписанная его главным редактором Станиславом Куняевым статья «Шляхта и мы». После 1991 года это, пожалуй, наиболее обширное (54 печатных страницы) публицистическое выступление в русской прессе на тему польско-российских отношений. Содержание статьи – каталог польских преступлений против русского народа (и других народов) и ложных обвинений, которые в адрес России все еще выдвигают поляки и (немногочисленные, к счастью) российские полонофилы. Автор «разоблачает» эти «ложные обвинения».
* * *
История не окончилась. Она возвращается. Возвращаются крайние политические злоупотребления историей. За последние десять лет по Польше прокатилась волна публикаций, цель которых – изменить наше героически-жертвенное историческое самосознание, по крайней мере в том, что касается двадцатого века. Я уже не раз писал о роковых последствиях этого «ревизионизма», фальсифицирующего историю в политических целях. Не буду к этому возвращаться. Однако нелегко удержаться от замечания, что вся куняевская интерпретация истории Польши отлично вписывается в схемы отечественных пересмешников и критиков собственной истории: от всерьез предъявляемых обвинений в том, что поляки разделяют ответственность за историю европейского колониального империализма, через попытки развенчать «историю польской глупости», выразившейся в восстаниях, через моду на оплевывание политического наследия II Речи Посполитой как «протофашистского государства», вплоть до новых трактовок всей польской истории через призму Едвабне.
Хочу обратить внимание на контекст, который для нарастающего у нас пессимизма в оценке своей истории создает переоценка подобных самооценок у наших соседей. Трудно не заметить, что такая тенденция уже проявилась в Германии. Лучше всего ее парировал Стефан Братковский (статья «Я предупреждал», «Плюс-минус» от 29–30 июня 2002 года): «Когда немцы начинают чувствовать себя обиженными, пора будить Европу». Неужели мы позволим внушить себе, будто в историческом балансе XX века потерпевшая сторона в польско-немецких отношениях – Германия? Не знаю. Знаю только, что такое утверждение есть грубая ложь.
Столь же лживы и утверждения, содержащиеся в новых «обобщающих трудах» по истории польско-российских отношений, которые пишутся ныне в Москве. Это уже не просто маргинально присутствующие в российском общественном мнении тенденции к отрицанию катынского преступления, свидетельством которых в середине 90-х годов был «Катынский детектив» Юрия Мухина или «Славянский саркофаг» Владимира Филатова. Это проявления открытого поворота к советскому имперскому сознанию, подкрепленному вновь обретенным Россией ощущением силы.
В отличие от Германии, в постсоветской России так и не произошло серьезного расчета с историей. Так что здесь трудно говорить о коренном повороте. Просто после периода кризиса и распада советской империи, когда была официально признана по крайней мере часть преступлений той системы, значительная часть российской интеллектуальной элиты проявляет признаки возвращения к хорошему самочувствию. Это самочувствие укрепляют не только прием России в «большую восьмерку» и – после 11 сентября 2001 года – сыплющиеся на Владимира Путина заверения в почтении со стороны как США, так и Европы. Его укрепляет также рецидив крайне имперского, шовинистического видения собственной истории и отношений с соседями. На этом ли Россия будет строить общественный консенсус вокруг попыток удержать уже фактически обретенный контроль над Украиной? Использует ли эти представления в дипломатических маневрах, предпринимаемых в связи с вопросом о калининградском «коридоре»?
Не знаю. Как историк, я лишь отмечаю: с историей что-то неладно – об этом говорят как «пессимистические» злоупотребления ею в Польше, так и «оптимистические» ее реконструкции в Германии и России. История, как справедливо заметил немецкий историк, это не суд и не алиби. И все же историческая правда к чему-то обязывает. Хотя бы к тому, о чем напомнил недавно на этих страницах профессор Здислав Краснодембский («Плюс-минус» от 22–23 июня 2002 года): необходимо прервать польское молчание. Борьба за память имеет политическую цену. Отказ от борьбы – тоже. Мы обязаны помнить об этом. Ложь об истории должна наталкиваться на отповедь. Правду об истории следует защищать – и от сограждан, и от соседей.
Анджей Новак, историк.
Газета «Жечпосполита»,
№ 168, 2002 г.
* * *
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Считаю себя счастливым человеком, ибо купил два тома Вашей книги «Поэзия. Судьба. Россия». Слежу за ее продолжением по публикациям «Нашего современника». В пятом номере журнала – размышления о российско-польских отношениях. И в историческом плане, и о нынешних.
Это очень нужный материал, написанный на строго документальной основе. И потому лишенный и полонофильства, и полонофобии. Но дающий могучий отпор и отповедь русофобии. Которая, к сожалению, и до сих пор в Польше процветает.
Убедился в этом, прочитав четыре номера журнала «Новая Польша» – декабрьский за прошлый год и три за нынешний. Это издание поступает в нашу районную библиотеку бесплатно. Значит, его редакция и авторы считают нужным и полезным пропагандировать свои идеи среди русских читателей. Под «бархатной перчаткой» общих любезностей – острые «когти» многовековой ненависти.
Почитаешь «Новую Польшу» и подумаешь: ведь поляки всегда были правы, а Россия, СССР и даже нынешнее наше ельцинско-путинское государство – их исконные враги.
Примеров много. Как известно, советско-польская война 1920 года началась с того, как войска Юзефа Пилсудского захватили Киев. Естественный отпор со стороны РСФСР этой агрессии осуждается. Ни слова в журнале о том, что около 60 тысяч советских военнопленных (точная цифра и сейчас не совсем ясна) погибли от голода, холода, издевательств в польских лагерях.
Пользуясь своей силой, Польша аннексирует по Рижскому договору Западную Украину и Западную Белоруссию. Но возврат этих территорий в состав СССР в 1939 году «Новая Польша» называет оккупацией.
Журнал требует, чтобы нынешняя Россия компенсировала гибель, депортацию и всевозможные репрессии примерно 566 тысячам человек. А «Союз сибиряков» требует возмещения еще для 50 тысяч поляков – бывших ссыльных и зэков, ныне проживающих в Польше. Вот такая информация опубликована в журнале № 3 на стр. 16.
…Эти требования были приурочены к визиту Путина в Польшу. И тот ответил, что компенсация «за сталинские репрессии» в принципе возможна – при обращении к российским властям в соответствии с существующим в РФ законодательством.
«Новая Польша» захлебывается от радости, сообщая о том (во 2-м номере журнала), что Путин возложил цветы к памятнику Польскому подпольному государству и Армии Крайовой. Печатает отклики на это событие ветеранов антисоветского воинского объединения. Которое, как известно, отправило на тот свет множество советских солдат – освободителей Польши от гитлеровской оккупации. Господа из Армии Крайовой явно ликуют: еще бы, возложением цветов президент Путин признал «вину» своей страны перед нею!
Кстати, президент Польши Квасьневский явно подыграл этим настроениям, когда в своей речи при посещении совместно с Путиным кладбища советских воинов, освободивших Варшаву 17 января 1944 года, двусмысленно выразился так: «по мнению одних – освободивших, по мнению других – оккупировавших Польшу»…
«Новая Польша» усиленно пугает свой народ поставками российского газа. Очень, оказывается, страшно для поляков, что ныне они составляют до 70 процентов всего получаемого из-за границы голубого топлива. Какая угроза суверенитету Польши! Опубликовано письмо к ее руководству за подписью двух бывших министров иностранных дел и других крупных деятелей с требованием: довести долю иностранных закупок газа до 30 процентов от каждого партнера. И пусть придется платить на 40–60 процентов дороже датчанам и норвежцам – лишь бы не зависеть от России.
Журнал живо обсуждает ситуацию, которая складывается вокруг Калининграда и области после вступления Польши и Литвы в Европейский союз. Никакого учета интересов России – требует «Новая Польша». Составляет длинный список из 25 пунктов на предмет своих явно хищнических аппетитов. Вот выполните их – тогда и посмотрим, как дальше с вами обращаться. Перечень – в журнале № 4 за нынешний год.
Откуда этот амбициозный тон, бесконечные претензии, откуда злобная, поистине зоологическая русофобия?
От нашей слабости и гонора Польши (впрочем, опирающегося больше на ее вступление в НАТО и шаткость российской власти). Журнал информирует, что на польской территории шли маневры войск НАТО, в которых приняли участие 20 тысяч военнослужащих из 11 стран этого блока. «Новая Польша» не скрывает: эти маневры вызвали тревогу главнокомандующего ВВС России генерала Владимира Михайлова. А вот как смотрит на этот сюжет правительство РФ, что-то, признаться, ничего не известно.
Журнал постоянно намекает, что в Москве у польского руководства есть друзья. И похоже, что это сущая правда. Во всяком случае, дипломат из российского посольства в Варшаве Андрей Шугуров заявил: мы заинтересованы в сотрудничестве с северо-восточным корпусом НАТО, расположенным в Щецине. Особенно когда Калининград и область окажутся окруженными территорией стран – участниц Евросоюза. Кто уполномочил этого Шугурова высказывать такое мнение, «Новая Польша» не пишет.
Впрочем, чему же удивляться? «Московский комсомолец» в № 120 от 4 июня с. г. напечатал статью «Кроты» бегут с корабля». А там говорится, что начальник канцелярии российского Министерства иностранных дел долгие годы был шпионом США, что хорошо знал министр Козырев, продвигавший его по службе. Недавно Потапов (и еще два шпиона-дипломата) сбежали к своим хозяевам в США.
Хорошо, что в очередном фрагменте книги «Поэзия. Судьба. Россия» Вы, Станислав Юрьевич, так убедительно показали подлинное отношение к нам в стране, которая считает себя частью Европы, а нас, грешных, татаро-монголами.
Надо изживать посеянные Горбачевым, Ельциным, Шеварднадзе, Козыревым и нынешним руководством иллюзии об «общеевропейском доме», о «вхождении в мировую цивилизацию».
Хватить пресмыкаться, лебезить, бесконечно извиняться и каяться! Чем больше низкопоклонства, тем больше у Запада желания кобениться и издеваться над Россией и русскими.
Уже такой решимости быть твердыми и гордиться своей историей, давать отпор русобофии – достаточно, чтобы с нами начали считаться.
Л. Шолохов,
редактор многотиражной газеты «Огнеупор»
ОАО «Семилукский огнеупорный завод».
* * *
Дорогой Станислав Юрьевич!
Всякий раз, когда я читаю вашу «Поэзию. Судьбу. Россию», у меня, как и у многих читателей, появляется желание как-то выразить свои чувства, непременно возникающие во время чтения. Вот и «Шляхта и мы» – не оставила безучастной, ибо дала ответ на многое, что волновало всю жизнь и… казалось несовместимым с «братством народов».
Меня заинтересовали воспоминания Н. Вальдена (Я. Подольского) о его жизни в плену у поляков («НС», № 5 за 2002 год) и приведенные Вами кусочки сцен из лагерной жизни, где автор удачно (чтобы выжить) использует «органические особенности, роднящие мусульман с евреями» – на вопрос о национальности отвечает, что он – «татарин». Мне, как казанскому татарину, кажется, что он имел в виду татарина крымского, ибо в истории они больше имели дело с Крымом, чем с Казанью, да и у последних все-таки больше «русскости», что ли… Но это так, к слову пришлось.
В 1941 году я окончил 7 классов, и больше учиться в школе не пришлось целых 10 лет: работа на тракторах и комбайнах, затем фронт, а после войны «повезло» в «кадровой» отслужить до 1951 года.
…Помню, когда меня главный инженер зерносовхоза «Ударник», что в Самаркандской области Узбекистана, послал вместе с другими пятнадцатилетними в Нарынский учкомбинат по ускоренной подготовке комбайнеров-трактористов, находившийся в Наманганской области. Это – так называемый «ферганский оазис», ныне привлекающий таджикских экстремистов, как лакомый кусок. Там-то я впервые воочию встретил польское воинство, да еще и в знаменитых по литературе «конфедератках», уже своим видом «отдаляющих» их от нас. Если наши солдаты в наших краях были в непрезентабельных шинелях и обмотках, то польская шляхта была одета с иголочки в английское сукно и ботинки на толстенных подошвах, а офицеры в сверкающие сапоги.
Во всем их облике, во взглядах сквозило презрение к нам, как к «быдлу». И это я, пятнадцатилетний, запомнил на всю жизнь. И еще мы удивлялись: почему их разместили в «райском крае» – Ферганской долине, а не в голодной степи, где жили мы, работали под знойным солнцем, выращивали хлеб?
Встречал поляков и непосредственно в Польше, где в 1944 году пришлось воевать на Карпатах и 3 месяца находиться в госпитале после ранения в г. Ярославе-на-Сане. Когда уже в выздоравливающей команде я стоял на вахте с «трехлинейкой» возле ворот госпиталя, меня всегда раздражал вид солдат-жолнежев, такой же, какими я их видел в декабре 1941 года в Ферганской долине – такой же надменный и выхоленный, и особое раздражение вызывал у солдата, курившего махру, запах, умопомрачительный запах турецкого табака, который оставляли за собой проходившие мимо госпитальных ворот польские офицеры с сигаретами в руках.
После выздоровления нас, более образованных, имевших семилетнее образование, направили на курсы санинструкторов, находившиеся здесь же, в городе Ярославе-на-Сане, и располагавшиеся в одном крыле женского монастыря.
И вот в конце февраля 1945 г. нас, курсантов, по тревоге подняли и по трое с автоматами направили по селам и хуторам спасать славян – украинцев и белорусов от творимых над ними бесчинств поляков.
То, что мы видели и слышали от них, было ужасно. Бандиты (по-другому их назвать не поворачивается язык) ночью врывались в хаты селян-православных и, избивая мужчин, насиловали девушек, уводили скотину, лошадей и всю нехитрую крестьянскую сельхозтехнику, отбирали силой все драгоценности, а чтобы они не сопротивлялись и не поднимались с места, пока они бесчинствовали, привязывали к их головам гранаты.
Мы помогали несчастным на оставшихся еще кое у кого лошадях выехать подобру-поздорову из хуторов и деревень и сопровождали их до железнодорожной станции города и там в течение более полумесяца охраняли «табор» на открытой площади под дождем и снегом. Не верилось глазам и ушам, что такое могут делать «просвещенные» славяне-католики со своими братьями-славянами, с которыми они жили бок о бок в течение всей жизни, с периода, когда Польша в 1920 году «оттяпала» Западную Украину и Белоруссию у ослабевшей России.
Всю жизнь о рассказанном выше я не распространялся, под давлением чувства братства с поляками, негодуя втайне за то, что наше правительство эшелонами отправляло масло в Польшу, когда Запад не спешил им на помощь в трудные для поляков голодные годы.
В памяти боровчан до сих пор живы события 1613 года, когда они грабили Боровско-Пафнутьевский монастырь и убили князя Михаила Волконского.
И теперь как относиться к ним, когда, ссылаясь на исторические примеры с «коридорами», обнимаясь с Путиным, президент Польши все-таки выдавил из себя, что-де «коридора в Калининградскую область» они не создадут.
Ракиб Узяков,
инвалид войны,
г. Балабаново
* * *
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Выражаю Вам от себя и своих единомышленников сердечную благодарность за статью «Шляхта и мы» в № 5 «НС».
Из Вас, дорогой поэт, мог бы получиться замечательный историк! Да что «мог бы» – он получился! Хотя и поздновато. Только вот «Катынь» Вы не осилили. А уже пора одолеть и этот рубеж. Этих самых «офицеров» надо было обязательно ликвидировать и именно советским органам. Зачем? Да хотя бы как возмездие за прошлые грехи Польши перед Россией. Разве этого не достаточно?
Не думал, не гадал уже прочитать Ваши воспоминания. Купить не могу: дай бог на хлеб сэкономить. И вдруг, не знаю откуда, в нашу библиотеку пришел ваш двухтомник.
Ура! О сильных сторонах говорить не буду – о них все уже сказано. Критика же Вам будет полезнее.
Вы пишете, что евреям, собственно, ничего не нужно «земного», им нужна ВЛАСТЬ. Думаю, это не совсем так. Власть (монархическая, советская или какая другая) подразумевает – да, да, подавление! – но все-таки, в основном, управление, заботы о гражданах, защиту государства… Евреи же к этому неспособны органически. Им нужно ГОСПОДСТВО. Поедет в расход миллион-другой под их руководством – слава Богу! Вымрет 30 миллионов (по Чубайсу) – и это ничего. «Подохнут» все «россияне» – не беда: приедут «турки», «чурки», «урки». Властвовать они не умеют, их «цимес» – господствовать, торжествовать, упиваться превосходством. Хотя в Торе и написано: «дам вам власть над…» Но эту «власть» следует понимать как господство.
Вы сетуете, что мало кто из русских деятелей оставил объективные и столь нужные потомкам мемуары. И это справедливо. Но вот В. В. Розанов, которого Вы цитируете. Да, у него воспоминаний нет. Ему не представилось такой возможности. Он умер на 63-м году жизни, пораженный падением России. Но все его сочинения – суть документ эпохи. В своих статьях, которые появлялись в печати чуть ли не каждую неделю на протяжении 30 лет, в тысячах неопубликованных заметок, «мгновениях», «мимолетном», – дал потрясающую картину русской действительности конца XIX– начала XX веков. Но самое поразительное, что философ «разработал» русско-еврейскую тему, причем в том же самом ключе, что и Вы. Он – на своем материале, Вы – на своем. Вы, Станислав Юрьевич, сделали свое дело. Вы честно отслужили России свою «службу». Поздравляю. Не изменяйте ей даже ввиду ее катастрофического падения и окончательного разложения. Кроме нас – кто же станет на защиту попранной Родины?!
С уважением к Вашему таланту и с наилучшими пожеланиями
Н. Богданов,
п. Детчино Калужской обл.
* * *
Глубокоуважаемый Станислав Юрьевич!
На одном дыхании прочел Ваши размышления «Шляхта и мы» в № 5 «НС» за 2002 год.
Меня, как всякого русского (или советского) патриота, всегда волновала трагедия Катыни в трактовке последнего десятилетия и покаяния наших правителей в сомнительных грехах нашего народа. Я все эти годы ждал, когда же наши официальные лица вспомнят о трагической судьбе десятков тысяч пленных красноармейцев, погибших в польских концлагерях в 20-е годы. Никто из них ни в советское (по понятным тогда причинам), ни постсоветское время не касались этого вопроса, щадя польские национальные чувства. Никогда он не освещался и в наших СМИ.
Впервые я смог прочитать об этом из Ваших размышлений. Сердечное Вам спасибо за память о них – наших соотечественниках.
Надежды на Путина, что он «созреет» до этого вопроса и обозначит его в качестве встречного шага в российско-польском диалоге, нет никакой.
Г-на Путина беспокоит больше проблема увековечения прохвоста Собчака в истории России, чем сама российская история.
Пока Россия не обретет национального правительства, не стоит ожидать, что когда-то «славянские ручьи сольются в русском море». «Оно ль иссякнет?» – остается, к сожалению, вопросом, как и в пушкинские времена.
Работая долгие годы в системе министерства морского флота, мне приходилось иметь дело с польскими кораблестроителями, судоремонтниками, моряками и чиновниками внешней торговли. У большинства из них буквально сквозил шляхетский гонор, о котором Вы так блестяще написали.
М. С. Левяков,
ветеран войны и труда,
заслуженный работник транспорта России,
Москва
* * *
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.