Глава 7 НА ВЕНГЕРСКОЙ ЗЕМЛЕ

Глава 7

НА ВЕНГЕРСКОЙ ЗЕМЛЕ

После своего возвращения из отпуска я обнаружил, что в группе произошли некоторые изменения. Она была усилена и во главе с майором Баркхорном базировалась теперь в Центральной Венгрии. Мы гордо именовали себя «эскадрой»[122]. С нами был также Эрих Хартман, который одержал 308 побед и считался лучшим летчиком-истребителем в мире[123]. Я полагал, что обладаю одним преимуществом над этим гауптманом: большим везением. К этому времени в ходе 572 боевых вылетов я одержал 145 побед и ни разу не был ранен. Хартман же несколько раз оказывался на больничной койке. К счастью, каждый раз он отделывался довольно легко.

Как уже упоминалось, мы были довольно «крепки». Майор Баркхорн, как командир группы, Штурм, Хартман и я, как командиры эскадрилий, множество проверенных командиров звеньев и ведущих пар. Мы считали, что каждый из нас находится в своей лучшей форме. Обычно, когда кто-то верил, что он на пике, конец был недалеко, но никто не знал этого заранее.

Мы пробыли в Тисалёке[124] на реке Тиса, в Северной Венгрии, три-четыре дня. Но летать мы не могли. Шли проливные дожди, и летное поле сильно раскисло. Однако затем русские начали наступление, и мы были вынуждены перебазироваться. Кто-то должен был рискнуть взлететь первым. Я попытался вырулить на старт, но колеса настолько глубоко увязали в размякшей земле, что самолет не мог самостоятельно выбраться. Мою машину отбуксировали к началу взлетной полосы. В процессе этого радиаторы были так сильно забрызганы грязью, что их пришлось очищать прежде, чем я мог взлететь. Я начал разбег, но Me в течение первых 100 метров ускорился лишь незначительно. К середине полосы скорость возросла совсем немного. И что было еще хуже, самолет так сильно раскачивался, что мог скапотировать в любой момент. Если бы я подал ручку управления вперед, то «сто девятый» не смог бы оторваться от земли[125]. Поэтому я сначала слегка взял ее на себя, а потом начал медленно увеличивать давление. Наконец, «сто девятый» поднялся. Но в тот же самый момент его левое крыло резко опустилось вниз. Я полностью переложил руль направления в противоположную сторону и до отказа отклонил ручку управления вправо, но самолет не отреагировал. Еще больше завалившись влево, он несся к группе стоявших Bf-110.

Левое крыло почти касалось земли, и я видел, как мне навстречу буквально мчится Bf-110. «Ох!» — сказал я сам себе и передвинул назад рычаг дросселя. Тогда случилось чудо. Машина сама собой выровнялась и коснулась земли одновременно тремя колесами. В тот же самый миг я столкнулся с запаркованным «Мессершмитом». Последовало два сильнейших удара, и я оказался сидящим под открытым небом. Непроизвольно я вспомнил о своей предыдущей аварийной посадке, когда врезался в дом. Поскольку это уже случалось со мной прежде, то на сей раз я нисколько не удивился тому, что все еще был жив. Еще до того, как машина остановилась, я заметил, что она потеряла левое крыло и задняя часть фюзеляжа за кабиной отсутствует. Припаркованный венгерский Bf-110 также получил значительные повреждения. Мои колени тряслись, когда я возвращался на свою стоянку. Несколько рюмок шнапса и чувство юмора помогли мне прийти в себя. Я с интересом наблюдал за тем, как другие пытались подняться в воздух с лучших исходных позиций. Они преуспели в этом. Это было достаточно легко после того, как я показал им, где не стоит взлетать и как не надо это делать. Через четверть часа я был готов и успешно взлетел на другом самолете. К тому времени, когда мы приземлились в Тактакенеше, я уже полностью восстановил свою уверенность. Взлет с Тактакенеша, даже больше, чем посадка там, был уже сам по себе искусством. Аэродром был расположен неудачно, потому что напротив него находилось огромное сооружение, окруженное широким, заполненным водой рвом. Однако со временем мы привыкли к этому препятствию. В действительности я даже полюбил этот аэродром, поскольку русские разведывательные самолеты и бомбардировщики так никогда и не нашли его и мы проводили свободное время в мире и покое. К этому добавлялся тот факт, что пилоты 6-й эскадрильи нашли прекрасные квартиры в маленькой деревне. Доктор, владелец дома, бежал, но при этом оставил нам несколько бутылок настоящего токая.

Во время отдыха, после нескольких порций спиртного Петер Дюттман[126] имел обыкновение усаживаться за пианино и исполнять очередной номер из серии «поэт и мужлан». Однажды офицеры нашей эскадрильи предприняли поездку в Токай. Хорошо, что с нами поехали водители. Без них мы в тот день не смогли бы добраться до дома.

Сначала в воздухе ничего особенного не происходило. Я должен был прервать свой первый вылет из Тактакенеша из-за неисправности шасси. В ходе второго вылета я сбил Як, но я разрешил ведомому действовать по собственному усмотрению, и, таким образом, у меня не оказалось свидетеля моей победы. Я не был расстроен этим, так как фактически каждый последующий вылет заканчивался контактом с вражеским самолетом.

Однако лишь 17 октября мне удалось сбить вражеский самолет, на этот раз Як-11. Это была моя 146-я победа. И прежде, чем я одержал 147-ю победу, я сбил Ил-2, но снова без свидетелей. В то время я получил Bf-109, вооруженный 30-мм пушкой, и ждал следующей встречи с Ил-2. Прицельный выстрел из этой пушки мог внушить уважение даже Ил-2.

Я получил нового ведомого — молодого обер-фенриха, который зарекомендовал себя как хороший пилот. 23 октября 1944 г. мы взлетели в 14.55 и направились на юг, к линии фронта, набирая высоту. Мы вели оживленную беседу, поскольку находились в воздухе в полном одиночестве. Затем внезапно с наземного пункта управления сообщили, что приближается множество вражеских бомбардировщиков, летящих вниз по течению Тисы, в район Сольнока. Таким образом, мое предчувствие, что надо лететь на юг, оправдалось. Русские, очевидно, направлялись к мосту через Тису около Сольнока. Если бы они смогли уничтожить мост, то это стало бы серьезным ударом по нашему плацдарму на другом берегу реки.

Мы летели в направлении вражеских самолетов на максимальной скорости, из выхлопных патрубков наших машин вылетал черный дым. Показался Сольнок. Мы снизились. Когда приблизились, я заметил разрывы зенитных снарядов и почти сразу же увидел Ил-2.

Удивительно, но мы натолкнулись на Ил-2 на 1000 метров, на высоте, на которой они едва ли когда-нибудь летали. Очевидной причиной этого была наша зенитная артиллерия, которая поставила им эффективный заслон. Мы подходили с севера, русские — с востока. Таким образом, повернув лишь на 90 градусов, мы уже были позади них. Несмотря на присутствие истребителей сопровождения, я снизил обороты и открыл створки радиатора, чтобы уменьшить скорость. На сей раз наши зенитчики были начеку и прекратили огонь, когда мы зашли в хвост русским машинам.

Мы медленно приближались к ним, все еще находясь ниже Ил-2, но тем не менее они к этому моменту, должно быть, заметили нас. Я мог четко видеть ведущего русских, осматривавшегося вокруг. Обер-фенрих Штейне, державшийся немного сзади, доложил, что позади нас все чисто. Ну что же, вперед!

Я набирал высоту, находясь сзади замыкавшего Ил-2. Я не хотел стрелять снизу, потому что несколькими днями раньше в подобной ситуации у Дюттмана были проблемы. Его противник сбросил большое количество объектов размером с кулак, и Дюттман пролетел сквозь них. Оказалось, что это были авиамины, и одна из них сильно повредила «сто девятый» лейтенанта.

Поэтому я набирал высоту и одновременно стрелял. Дистанция, возможно, была от 30 до 50 метров. Я не мог промахнуться и видел, как снаряды из моей новой пушки попадали в цель. До этого я никогда не видел, чтобы подобное происшедшему случилось с Ил-2.

Этот тяжелобронированный бомбардировщик, который мы называли «бомбардировщиком из цемента», разлетелся в воздухе на части. Это произошло настолько быстро, что у меня не было времени уйти в сторону. Сначала назад ко мне полетело множество маленьких обломков, а потом четыре больших куска, вероятно, двигатель, крылья и хвост. Самая тяжелая часть — двигатель — прошла ниже меня, в то время как крылья и другие части силой взрыва унесло вверх и они пролетели прямо над моей кабиной. Какие-то горящие куски ударили в мой фюзеляж и крылья и ужасно помяли машину. Но мне повезло. Несколько секунд я летел сквозь ливень из обломков. Это могло стать концом для меня, я однажды видел, как мой ведомый погиб подобным образом. Это случилось с фельдфебелем Глейсснером около Кабардинки на Кавказе.

Штейне все еще был позади меня, а русские истребители — достаточно далеко, так что я начал вторую атаку. Так как моя скорость была почти такой же, что и у штурмовиков, я не хотел отворачивать и снова разворачиваться. Я ушел влево вверх и выполнил бочку так, чтобы завершить ее прямо позади ближайшего Ил-2. Снова выровнявшись, я начал стрелять, игнорируя интенсивный заградительный огонь противника. Сначала я увидел вспышки попаданий пулеметных пуль, а затем в цель ударили 30-мм снаряды.

Задняя треть фюзеляжа Ил-2 сразу же оторвалась. На сей раз я был готов к этому и немедленно ушел влево вверх, чтобы обломки прошли ниже меня. Тем временем атаку начал Штейне. Его самолет тоже был оснащен 30-мм пушкой, и, сев на хвост третьему Ил-2, он стрелял до тех пор, пока тот не загорелся и не начал снижаться[127]. Русский пилот, очевидно, собирался совершить вынужденную посадку. Я же в это время прикрывал хвост Штейне. Мы кружились над русским, пока тот не разбился. Затем мы поздравили друг друга и направились домой. Эти две победы были одержаны практически за минуту. На это я израсходовал лишь 10 пушечных снарядов и 35 пулеметных патронов. Однако моя машина нуждалась в ремонте, поскольку обломки первого Ил-2 причинили ей гораздо больше повреждений, чем мне показалось на первый взгляд. Во время инструктажа вечером 27 октября командир группы сообщил нам, что следующим утром мы должны будем нанести штурмовой удар по аэродрому в Дебрецене. Такие атаки русских аэродромов всегда были опасным делом, и мы, вероятно, можем понести ощутимые потери прежде, чем все закончится. Аэродром находился более чем в 150 километрах от линии фронта. Попадание в радиатор или маслобак означало верную посадку на русской территории. В этом отношении Bf-109 был более уязвим, чем любой другой самолет.

Тем вечером собрались майор Баркхорн, гауптман Штурм, гауптман Хартман, лейтенант Дюттман, лейтенант Эвальд и я, а также много хороших командиров звеньев и ведущих пар. В общей сложности мы одержали больше 900 побед. Мы начали с того, что отпраздновали нашу возможную кончину. Кто мог сказать, что он вернется назад?

Ранним утром я разбудил свою эскадрилью, а затем вместе со Штейне пошел к самолетам. Начало дня было унылым и дождливым, но это была идеальная погода для штурмовой атаки. Скоро мы взлетели и в боевом порядке направились на юго-восток. Мы пролетели по широкой дуге на юг и подошли к аэродрому с востока. Мы держались прямо под нижним краем сплошной облачности на 2500 метрах, летя то в облаках, то вне их. Никто не произносил ни слова. Когда вдали из тумана показался Дебрецен, Баркхорн скомандовал: «Сомкнуться, всем держать плотный боевой порядок, мы атакуем!» Недалеко от аэродрома прямо перед нашим носом пролетел русский связной самолет. Однако мы не могли и не хотели беспокоиться о нем и продолжали лететь к цели на высокой скорости. Я мог представить потрясенные лица русских. Они не имели никаких шансов, чтобы забраться в свои самолеты и запустить двигатели, потому что мы появились над ними прежде, чем они поняли это. Мы снизились еще больше. Я не выравнивал самолет, пока не оказался в пяти метрах над землей и поймал свою цель, Як, в прицел. Я открыл огонь с дистанции приблизительно 100 метров. Вспышки попаданий заискрились по фюзеляжу вражеского самолета, а затем я проскочил мимо него. Короткого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что Як горит. Затем я повернул к другой стороне аэродрома, где были ангары. Ко мне потянулись трассеры, но я смог попасть еще в один истребитель и в ангар. В следующий момент летное поле осталось позади меня. Я держался на малой высоте, чтобы избежать зенитного огня. Эскадрилья в течение минуты набрала высоту и развернулась. Мчась под кромкой облаков, мы вернулись к аэродрому. Зенитная артиллерия оказала нам горячий прием. Тем не менее мы во второй раз снизились и освободились от своих «поздравлений». К счастью, ни один из русских истребителей не поднялся с земли; у нас было недостаточно топлива, чтобы ввязываться в воздушный бой, поэтому мы повернули назад к своему аэродрому. С почтительного расстояния я посчитал горящие внизу машины — приблизительно двенадцать. Затем ведомый и я отправились домой. Несколько самолетов получили попадания, но чудесным образом не понесли никаких потерь.

В тот же день в 11.25 я взлетел со звеном и Штейне в качестве моего ведомого. Эвальд был ведущим второй пары. Мы барражировали около линии фронта, но русские, очевидно, не имели никакого стремления летать, несмотря на установившуюся благоприятную погоду. Наше топливо начало подходить к концу, и, разочарованные, мы развернулись домой. Я был приблизительно в 20 километрах от аэродрома, когда Эвальд начал докладывать о том, что собирается приземлиться. Но он еще не успел закончить свое сообщение, когда с наземного пункта управления прозвучало: «Gartenzaun вызывает шесть-один, один „мебельный вагон“ и два „индейца“ над аэродромом, Hanni 1000. Если можете, перехватите и сбейте этих парней, они обнаружили наш аэродром».

Если наше топливо закончится, то мы оба должны будем совершить вынужденную посадку, но ни в каком случае нельзя позволить этой троице вернуться домой, иначе наш мир и покой уйдут навсегда. Затем я услышал: «Русские все еще над аэродромом. „Шесть-один“, вы подходите?» У меня не было времени отвечать. Я быстро передвинул рычаг дросселя до отказа вперед и спикировал к самой земле, вызвав перед этим Штейне: «Шесть-два, вы со мной?» — «Viktor, Viktor! Я держусь непосредственно прямо за вами!» Появился аэродром. Время набрать высоту! «Русские только что улетели!» Я запросил направление, в котором скрылись вражеские самолеты, и в тот же самый момент заметил вдали Ил-2. Затем я увидел и два истребителя сопровождения, приблизительно в 500 метрах выше. Мы быстро приближались. Используя свое преимущество в скорости, я легко поднялся выше их. Взгляд на указатель расхода топлива показал, что у меня есть только несколько минут для атаки. Красный сигнал уже горел. «Штейне, у вас осталось топливо? Вы можете оставаться со мной?» Штейне держался позади меня, он также не собирался садиться.

«Мы должны сначала атаковать истребители, — передал я ему. — Попытайтесь сбить второй Як. Если он спикирует, летите вперед и сбейте Ил-2!» Затем я атаковал. Но русские были начеку. Они, должно быть, уже заметили нас. Они спокойно позволили мне приблизиться, а затем внезапно, как будто по команде, разошлись влево и вправо. На высокой скорости я не мог развернуться так же энергично, но и не пытался этого делать. Вместо этого я убрал газ, уменьшив скорость, и спикировал в направлении Ил-2, который пытался уйти.

Управляя створками радиатора, я потерял даже большее количество скорости. Оглянувшись назад, я увидел, что оба Яка собираются зайти мне в хвост. Но я видел выше их Штейне, и нос его самолета был направлен к двум вражеским истребителям. Таким образом, он делал свою работу, и повода для волнения у меня не было. Ил-2 все время рос в моем прицеле. Задний бортстрелок неистово стрелял, но я не обращал внимания. Створки радиатора закрыть, рычаг дросселя вперед! Но, должно быть, на Ил-2 был опытный пилот, потому что прежде, чем я успел открыть огонь, вражеский самолет начал танцевать в небе. Хорошо, что я уменьшил скорость, иначе противник наверняка бы ушел от меня. Но я держался за ним и с дистанции 60 метров начал стрелять из двух пулеметов. Это доставляло русскому явное неудобство. Ил-2 так болтался и раскачивался, что мне было трудно добиться хотя бы нескольких попаданий, но, по крайней мере, задний бортстрелок прекратил стрелять. Теперь ствол его пулемета торчал прямо вверх. Я снова попал в него, затем еще раз. Пришло время использовать пушку, поскольку я едва ли мог промахнуться. Большой самолет был прямо передо мной. Я был по-настоящему поражен тем, что меня все еще не обстреливают. Я был озадачен, но времени, чтобы смотреть вокруг, не было. В любую секунду я мог протаранить противника. Я нажал на кнопку спуска пушки. От Ил-2 полетели обломки, просвистевшие мимо меня. Мой «Мессершмит» попал в турбулентный поток от винта Ил-2, и его начало так бросать, что я подпрыгивал в кабине. Мне пришлось приложить всю свою силу, чтобы остаться позади русского, который определенно больше ничего не хотел слышать обо мне. Я опять открыл огонь. Русский продолжал свои оборонительные маневры. Я сократил дистанцию приблизительно до десяти метров, когда Ил-2 резко наклонился вперед, и я немедленно восстановил управление своего «сто девятого». Я настолько резко толкнул вперед ручку управления, что ударился головой о переплет фонаря. Пришло время отвернуть влево и посмотреть, где были Яки. Один из них пронесся мимо меня слева, вышел из пикирования и развернулся ко мне в хвост. Прежде чем он успел настичь меня, я увидел, что Ил-2 врезался в землю. Почти в тот же момент сверху снизились два самолета. Последним был «Мессершмит» Штейне. Он вцепился в хвост противника и стрелял. Русский перед ним отчаянно уворачивался, спасая свою жизнь. Однако он присоединился к своему товарищу, и оба использовали скорость, которую набрали в пикировании, чтобы приблизиться ко мне.

Штейне оставил свой Як и теперь держался выше меня и наблюдал. Не было необходимости давать ему распоряжения, он сам видел, что эти двое русских должны скоро атаковать меня, и мог действовать по собственному усмотрению. Это произошло настолько быстро, что последний русский не успел понять, что произошло, пока его машина не загорелась и не начала снижаться.

Я бросил свой самолет в сторону и едва ушел от длинной очереди из пушек Яка позади себя. Теперь началось состязание на виражах. Мы были на высоте 1000 метров. Русский позднее защищался очень отчаянно, но сначала была моя очередь. Я должен был использовать весь свой навык, чтобы оторваться от Яка. И скоро я понял, что человек позади меня равный соперник. Состязание могло сложиться совсем по-другому, если бы не было Штейне. Последний действовал так, как будто все это дело совершенно не интересовало его. Он ушел в сторону и набрал высоту, чтобы занять позицию, из которой мог сверху напасть на русского.

Теперь уже вражеский пилот был вынужден оставить меня, если не хотел сам быть сбитым, и это дало мне передышку, в которой я нуждался. Я набрал высоту, а затем быстро снизился. Русский избавился от моего ведомого и теперь пытался зайти ему в хвост. К настоящему времени мы были на высоте лишь приблизительно 100 метров.

В ходе своей следующей атаки я не повторил старой ошибки, приближаясь на большой скорости, потому что русский наверняка снова начнет виражи. Когда я вышел на дистанцию открытия огня, Як резко ушел в сторону. Но я также развернулся и уверенно держался позади него. Я не собирался позволить ему оторваться от меня. Я видел, как Як вздрагивал и трясся. Наша высота теперь была не более 40 метров. Я снова вышел на дистанцию огня. Тогда русский резко взял ручку управления на себя. Он закончил разворот, но Як потерял слишком много скорости. Самолет почти остановился. Мой противник был вынужден в течение нескольких секунд лететь горизонтально. Это предоставило мне шанс, которого я ждал. Я мог стрелять. Были вспышки, когда мои снаряды попадали в цель, и почти все правое крыло Яка оторвалось. Он врезался в канаву около дороги. Придя в себя, я начал осторожно набирать высоту. Я уже отослал Штейне домой и видел его удаляющийся самолет. Теперь я тоже летел в направлении нашего аэродрома, убрав газ, чтобы сэкономить горючее. Затем я услышал доклад Штейне: «Топливо закончилось. Собираюсь выполнить аварийную посадку!» — «Штейне, я не могу помочь вам. Постарайтесь все сделать правильно. Удачи!»

Вскоре после этого я увидел его. Когда я пролетал над местом его посадки, он стоял рядом со своим «Мессершмитом» и махал мне. Значит, он приземлился благополучно. Я был более удачлив, потому что мой винт остановился, лишь когда я был над аэродромом. Было хорошо, что я попрактиковался в посадках Bf-109 на маленькие площадки в Анапе и в Румынии, иначе бы я никогда не сел на этот крошечный аэродром.

Как только я сел, то сразу же вызвал «Фольксваген» и поехал за Штейне. Я взял с собой инженера, который установил, что самолет Штейне получил лишь 7 процентов повреждений и мог быть легко отремонтирован. На следующий день его доставили на тягаче, и спустя два дня он снова был готов летать.

Штейне, Платцер, водитель и я поехали к линии фронта, чтобы осмотреть сбитые нами самолеты. Пехотинцы неоднократно клялись нам, что еще никогда прежде не были свидетелями такого потрясающего воздушного боя, и офицеры не спешили проводить нас. Последний сбитый русский, должно быть, был асом. Он имел несколько наград, включая Звезду Героя Советского Союза[128]. Однако не только ордена, но также аккуратность его формы и холеный внешний вид убедили нас в том, что мы сбили очень важного врага. Вместе со Штейне я выполнил еще один вылет из Тактакенеша, в ходе которого вынудил Як приземлиться неповрежденным на нашей территории. Пилот выбрался наружу и помахал нам, но я позднее узнал, что он сумел ускользнуть от немецких солдат, которые спешили к месту посадки. Затем группа перебазировалась в Будаэрш[129], к юго-западу от Будапешта. Вылетая оттуда, я в течение следующих двадцати дней одержал семь побед, включая два дубля в двух вылетах 16 и 17 ноября. Из них была примечательна моя 157-я победа, поскольку она продемонстрировала, как это не надо было делать. Я снова взлетел со Штейне и после получения сообщения с наземного пункта управления вступил в контакт с русской смешанной группой непосредственной поддержки войск на поле боя. Быстро летя на север, я увидел, что самолеты сбросили свои бомбы в районе, который, казалось, был довольно далеко в немецком тылу, а затем развернулись на восток. Я появился приблизительно на 2000 метров выше их и, не позаботившись о выборе позиции, спикировал в середину группы. Замыкающие русские, должно быть, уже увидели меня, потому что они были начеку и отвернули прежде, чем я смог открыть огонь. Штейне также не стрелял, это была бы пустая трата боеприпасов — вслепую открывать огонь по группе. Так что мы ушли вверх, тем более что не могли прорваться к Ил-2, предприняли, новую попытку, надеясь на сей раз выполнить лучшую атаку на сопровождавшие их Яки. Они, естественно, использовали возникшую паузу, чтобы развернуться и занять позицию позади бомбардировщиков — все, кроме одного.

Этот русский пилот, вероятно, хотел действовать самостоятельно. В отличие от других он развернулся назад и посмотрел, где упали бомбы. Конечно, в ходе этого опрометчивого маневра он отделился от своих компаньонов. Когда он собирался вернуться обратно, я уже был на месте. Я спустился ниже его и теперь незаметно приближался сзади. Я выждал, пока не оказался на дальности прямого выстрела, а затем нажал на спуск, но мое оружие опять отказалось стрелять. Один пулемет, запинаясь, сделал несколько выстрелов, однако этого было недостаточно, чтобы достать моего противника. Но в то время как его товарищи исчезли вдали, ему не оставалось ничего другого, как выполнить разворот. По крайней мере, он был достаточно опытным, чтобы вспомнить об этом элементарном правиле пилотирования истребителя. Я приказал Штейне остаться с ним и, если возможно, сбить, в то время как сам пытался справиться со своим оружием и наблюдал за окружающим воздушным пространством. Штейне так наседал на русского, что тот едва ли был способен хоть немного продвинуться на восток, хотя он неоднократно пытался развернуть свою машину, максимально долго летя прямо и горизонтально, и отворачивая на запад, лишь когда Штейне собирался открыть огонь. Тем временем мне удалось заставить заработать оба пулемета. Я снизился позади русского, едва он снова собрался полететь на восток, и добился нескольких попаданий. Даже при том, что за ним теперь тянулся дым, русский дал мне бой, более опасный и интересный из всех, в которых я принимал участие. Все произошло на высоте приблизительно 300 метров. Русский не собирался снижаться, вероятно понимая, что я обыграю его на малой высоте. Он, должно быть, внимательно следил за мной, потому что каждый раз ждал, пока я не начну стрелять, а затем резко отворачивал и пытался заставить меня проскочить вперед, скользя на крыло и уменьшая обороты. Это продолжалось около, десяти минут, но у нас было время. Глубоко в тылу своей территории, имея относительно большой запас топлива, я не собирался рисковать и уверенно держался сзади, позволяя ему делать все, что он хотел. Время от времени, когда он был в особенно благоприятном положении, я нажимал на спуск и добивался попаданий. Штейне держался выше нас, внимательно осматриваясь по сторонам и постоянно докладывая мне. Он был безупречным ведомым. Я выполнил резкий разворот и, дав достаточное упреждение, снова попал в русского. На сей раз я повредил его. Он покорно пошел вниз, оставляя сзади шлейф черного дыма, и казалось, что собирается сесть «на живот». Я снижался немного позади, когда увидел, что он уменьшил обороты и приготовился к посадке. Но будучи уже над самой землей, он дал полные обороты и попытался дотянуть до своих позиций. Однако этот товарищ был смелым! Но это было не то, на что я рассчитывал. Я спикировал и собирался добить его, когда он направил самолет вниз. Тот коснулся земли и скользнул по высокому стогу сена, который удивительным образом остался при этом на том же самом месте. Русская машина пронеслась сквозь второй стог сена, остановилась через несколько метров и немедленно вспыхнула. Если, в конце концов, этот бедняга все еще был жив, то он мог сгореть. Мы кружились над этим местом в течение нескольких минут, но фонарь кабины так и не открылся. После 159-й оставалось немного до моей очередной «круглой» победы; я, стреляный воробей, снова начал предчувствовать недоброе. Штейне и я взлетели из Будаэрша. Мы стали хорошими товарищами, знавшими, что ожидать друг от друга, и действовавшими слаженно. Тем временем Штейне одержал несколько побед и был рад летать со мною. Я уже решил, что не буду летать 13-го, но сегодня было только 12-е. Будущие события показали, что неудача не будет ждать, чтобы проявить себя в определенный день. Мы догнали Ил-2, когда они возвращались домой, находясь достаточно далеко в своем воздушном пространстве. Я сразу же сбил один из них. В то время как Штейне «работал» над еще одним, я наблюдал за своим сбитым Ил-2, делая то, чего не должен был делать. Один из русских, должно быть, отделился от остальных, и прежде, чем я понял, что случилось, мой левый радиатор был разбит. Естественно, я сразу же начал кричать: «Штейне, быстро назад, этот парень вынудил меня возвращаться, мой левый радиатор разбит. Я могу лететь еще лишь несколько минут, пока вся моя охлаждающая жидкость не вытечет!» Русский сидел позади меня, словно пиявка, и не позволял мне преодолеть ни метра в направлении наших позиций. Я был вынужден отворачивать и отворачивать, как мой противник несколько дней назад. Он также получал много попаданий, но они не были столь опасными, как те, что сейчас получил я. Без преданного Штейне я, вероятно, был бы покойником. За свое спасение я должен благодарить только его. Русский преследовал меня уже в ходе пяти виражей и добился еще больших попаданий, поскольку я начал терять скорость. Наконец, позади него появился Штейне. Я вытер пот со лба и отвернул в сторону. Штейне стрелял, но русский не дрогнул. Он получал попадания, но сам как ни в чем не бывало продолжал хладнокровно стрелять в меня. Внезапно он взорвался. Но опасность еще не миновала. Я был в покалеченной машине на высоте 800 метров и все еще над вражеской территорией, о чем свидетельствовали разрывы зенитных снарядов противника. Снижение означало посадку «на живот» на вражеской территории. Так что мне не оставалось сделать ничего иного, как попытаться уйти в облако, которое, к счастью, висело лишь в 200 метрах выше меня. Испуганный и дрожащий, я сделал это. Затем я выключил зажигание, поскольку температура масла уже давно превысила допустимый максимум, и начал планировать. Я проплыл сквозь облака на скорости около 270 км/ч с закрылками, выпущенными на 15 градусов, а потом оказался ниже их. От увиденного у меня перехватило дыхание. На выходе из облаков я неожиданно оказался посреди роящейся массы Яков и ЛаГГов, в то время как дальше внизу гудели Ил-2. Боже мой, подумал я и потянул ручку управления на себя, одновременно включив зажигание и толкнув рычаг дросселя вперед. Все, что мне оставалось, — это снова уйти обратно в облака. Я решил не опускаться ниже облаков, пока мой двигатель почти что не выйдет из строя. Когда наступило это время, я осторожно снизился. О, какая удача! Вокруг никого не было видно. Еще раз мне повезло. Но теперь пришло время выключить двигатель и подыскать место для приземления. Самолет испускал дым, и я слишком хорошо знал, что это означает: самолет вот-вот загорится. С 800 метров я увидел два ипподрома, один позади другого. Я не хотел выпрыгивать с парашютом и потому приготовился приземлиться на ипподроме. Двигатель больше не работал. Я несся к первому ипподрому, на который собирался посадить свой самолет. По мере приближения я подумал о Либмане, но немедленно выбросил подобные мысли из головы[130]. Но затем я увидел, что ипподром слишком короткий для посадки, и когда на скорости 200 км/ч достиг его центра, то, несмотря на скольжение на крыло и выпущенные закрылки, снова включил зажигание. Когда двигатель заработал, я немного поднялся, чтобы перескочить через тополя, приближавшиеся ко мне. Потом я опять выключил зажигание и резко бросил свой «ящик» вниз. Он завис в воздухе, подобно жирной сливе. Поступательная скорость самолета упала почти до нуля, он снижался ко второму ипподрому под углом приблизительно 60 градусов. Машина ударилась о землю недалеко от центра ипподрома, после чего гондолы пушек[131] и двигатель буквально пропахали землю. В тот же момент я почувствовал мощный удар в спину, но остался в сознании и, не теряя времени, расстегнул привязные ремни и выбрался из своего «ящика». Несмотря на то что моя спина ужасно болела, я снова спасся. Я был счастливчиком! Эти два ипподрома были окружены тополями, и было маловероятно, что кто-нибудь мечтал посадить там свой «сто девятый». Тем не менее я выполнил этот трюк, и притом на расстрелянной машине. Она была не более чем грудой обломков; не осталось ничего, что можно было использовать. Каждый, кто знает, что такое приземляться на скорости 150 км/ч, может оценить, насколько резким было торможение, когда самолет зарылся в грунт.

Пока я доставал парашют, вокруг не было видно никого, хотя я все еще мог быть на русской территории. Но затем появился «Фольксваген», из которого, к моей радости, выбрался пехотный лейтенант. Я поведал всю свою историю и нашел в нем не только слушателя, но также и поклонника, который был очень впечатлен моей гладкой посадкой. Его шофер, напротив, был больше заинтересован практическими вещами и осушил мой топливный бак при помощи шланга, имевшегося у него с собой. Потом мы сели в автомобиль. Два часа спустя я снова был в своей группе в Будаэрше. Непосредственно передо мной туда с парашютом под мышкой вернулся лейтенант Дюттман, черный, перемазанный, но, как я видел, счастливый. Дюттман сбил Ил-2, но затем врезался в сноп сброшенных им маленьких бомб.

В декабре мы покинули Будаэрш, чтобы перебазироваться дальше на запад. Мы прибыли в Чор[132], где разместились на квартирах в близлежащем замке. Аэродром был расположен на возвышенности и, к сожалению, регулярно посещался Ил-2. Мы делали все, что могли, но плохая погода часто препятствовала нашим боевым действиям. Мы использовали периоды ожидания, чтобы совершенствовать свои навыки в скате[133]. Взлетая из Чора, я одержал еще две победы и еще раз сбил Ил-2. Я совершил вынужденную посадку «на живот» в непосредственной близости от аэродрома.

Я скоро узнал, что мои товарищи из 1-й танковой дивизии действуют в районе Штульвейссенбурга[134]. Я сбил русского и преподнес его им как настоящий подарок, поскольку он упал перед самым командным пунктом дивизии. На следующий день я воспользовался преимуществом плохой погоды и поехал в дивизию, где встретил теплый прием. Сначала русский летчик утверждал, что был сбит зенитной артиллерией, но, в конце концов, я смог убедить его в том, что это моя работа. Мои товарищи были немало поражены тем, что унтер-офицер, которого они знали, вернулся к ним гауптманом и кавалером Рыцарского креста. Но в Чоре произошел печальный инцидент. Мы потеряли своего хорошего друга и товарища гауптмана Штурма. Это случилось в тот день, когда я сбил Ил-2. Общее число побед эскадрильи Штурма достигло тогда 899, причем в тот день две из них были на счету гауптмана. Как командир эскадрильи, он хотел одержать и 900-ю победу. Так что, приземлившись, он немедленно пересел в другую машину и начал взлетать. Однако его колеса ударились о верхушку грузовика, который в тот момент пересекал взлетную полосу. Самолет рухнул обратно на землю и заскользил по ней, к моменту остановки он уже полностью был в огне. Я помчался, чтобы вытащить гауптмана из разбитой горящей машины, но было уже поздно. Он, вероятно, погиб мгновенно и к этому времени был в раю летчиков-истребителей, ожидая вместе с Фённекольдом моего прибытия, чтобы мы могли сыграть в наш традиционный скат. В серый, холодный день мы похоронили его останки в г. Папа. Вскоре группа вынуждена была снова перебазироваться, чтобы уйти от наступающих русских. Мы достигли Веспрема, около озера Балатон. Поначалу особых событий не происходило, и так случилось, что мы возобновили свое знакомство с жизнью пехоты. Все, включая пилотов, совершали марши, занимались строевой подготовкой и всеми другими «прекрасными» вещами, которые должен был знать пехотинец. Несколько раз мы совершали марши по окружающей сельской местности по снегу и холоду и в ходе их часто разыскивали объекты, которые были предметом нашей любви из-за своего прекрасного вина. Даже избалованные пилоты получали удовольствие от подобных маршей и с радостью принимали в них участие. Именно в это время, когда вражеские самолеты нас особо не тревожили, я одержал «крупную» победу. Вместе с ведомым, унтер-офицером Брандекером, я почти в течение часа барражировал над линией фронта, но так ничего и не увидел. Уже на обратном пути я заметил над озером Балатон приблизительно на 5000 метрах одиночный самолет. Мы поднялись по спирали и опознали в нем Пе-2, русский разведывательный самолет. Самолет неторопливо летел на запад. Но русский, должно быть; был настороже, потому что, едва я занял позицию сзади и собрался открыть огонь, Пе-2 выполнил разворот со снижением и попытался уйти на высокой скорости. При наборе высоты я потерял скорость, и русский первоначально смог увеличить дистанцию между нами. Однако скоро мы уже были позади него. Никакие развороты или маневры теперь не могли ему помочь. Усилия заднего бортстрелка также были напрасны. Несмотря на то что трассеры свистели мимо кабины, я подошел очень близко и, нажав на спуск 30-мм пушки, добился двух попаданий. Было бы достаточно и одного снаряда; второй же заставил самолет взорваться.

Именно в то время мы снова столкнулись с «Мустангами»; к сожалению, наш опыт, который мы получили при этом, был отрицательным. Лейтенант Эвальд и его звено встретились с восьмеркой этих американских истребителей к северу от Балатона. Эвальд имел свои счеты с американцами, поскольку это они над Румынией стреляли в него, когда он опускался с парашютом. Как бы там ни было, он атаковал их, не обращая внимания на свою позицию. Он повредил «Мустанг», который начал терять высоту, оставляя за собой шлейф черного дыма, но через минуту восемь самолетов превратились в двадцать или тридцать. Первая группа американских истребителей использовала свою систему связи, работавшую предельно точно, чтобы вызвать подкрепление, и скоро Эвальд и три его «Мессершмита» имели противника, численно превосходящего их в отношении 10:1. Ведущий второй пары в звене Эвальда, фельдфебель Питцель, сбил «Мустанг», но практически немедленно сам был сбит и едва успел выпрыгнуть с парашютом. Два ведомых попытались уйти, но в итоге оба были сбиты. Тогда вся свора собак набросилась на храброго Эвальда, который защищался, как мог. Непрерывно маневрируя и стреляя, он смог добраться до своего аэродрома. Там он внезапно выровнял самолет и, преследуемый тремя «Мустангами», на малой высоте промчался мимо епископского дворца в Веспреме. Около аэродрома он поднялся прямо под огонь немецких зениток. Его самолет получил несколько попаданий прежде, чем он на высоте 300 метров перевернул свой «Мессершмит» на спину и выпрыгнул с парашютом. В то время как «Мессершмит» упал на землю к западу от аэродрома, лейтенант Эвальд висел на своем парашюте, обстреливаемый солдатами СС. Пули свистели рядом, но судьба уберегла его жизнь, и он приземлился целым и невредимым. Позднее он приехал в подразделение СС и в жестких выражениях выразил этим людям свое «восхищение» их навыками стрельбы. Через несколько дней после Рождества мы перебазировались в Надьигманд[135]. Русские отбросили немецкие войска на север и теперь пытались прорваться через леса Бакони[136]. Аэродром в Надьигманде был очень маленьким, но мы быстро привыкли к тамошним условиям. В ходе своего первого вылета из Надьигманда я сбил два вражеских самолета, ЛаГГ-5 и Як.

Наступило 4 января 1945 г. В этот замечательный день я сбил по два самолета противника в каждом из двух вылетов. Первыми два были Ил-2, а остальные — истребители. Я всегда буду помнить последнюю победу над ЛаГГ-5. Мы уже возвращались обратно в Надьигманд, когда вступили в контакт с 10 Ил-2 и 10 истребителями ЛаГГ-5. Последние действовали настолько умело, что я не мог подобраться к Ил-2. Я был измотан и решил, что на сегодня достаточно. Так что мой ведомый Прокоп и я спикировали в направлении немецкой территории. За мной последовал одиночный ЛаГГ. Я не собирался становиться мишенью для него и развернул свой самолет. Скоро завязалась восхитительная «собачья схватка». Я очень быстро осознал, что русский был равным соперником во всех отношениях. Первоначально он упорно висел за моим ведомым, который должен был сражаться за свою жизнь. Неоднократно инструктируя его, чтобы он не прекращал маневрировать, я отвернул и затем сверху спикировал сзади русской машины. После нескольких попаданий вражеский самолет резко ушел в сторону, оставляя шлейф черного дыма. Теперь он хотел уйти от нас, но поскольку у меня была большая скорость, я еще раз попал в него. После этого вражеский самолет встал на дыбы и стал вертикально подниматься в небо. Через несколько секунд я снова был позади него и положил большой и указательный пальцы на кнопки спуска. Неожиданно я увидел, что правый борт фюзеляжа в районе кабины окрасился в красный цвет. В это же самое время я заметил, что фонарь сдвинут назад и пилот находится в правом углу кабины. Я задержал свои пальцы и подошел поближе и увидел, что русский, вероятно, уже мертв. Нечто красное, струившееся по фюзеляжу, было кровью; она уже достигла поверхности хвостового оперения. Я был потрясен и в тот момент мог отдать все, что угодно, чтобы «отменить» эту победу. События следующего дня продемонстрировали, как я был поглощен мыслями о гибели этого вражеского летчика. Я не мог сбить ни одного самолета противника. Лишь когда русские снова сильно напугали меня, я медленно смог преодолеть этот свой комплекс. Я снова летел с Прокопом и в ходе боя потерял его из виду. Он также не отвечал на мои запросы. Вопреки своей обычной практике и всем правилам истребителей, я остался в районе боя и попробовал снова атаковать численно превосходящего врага. Конечно, атака не получилась. Когда я понял это, то спикировал от Будапешта, где проходил бой, в направлении Надьигманда на скорости приблизительно 600 км/ч. Я полагал, что никто из русских не сможет лететь так же быстро. Оказавшись над своей территорией, я почувствовал себя в еще большей безопасности. Но потом я все же заподозрил нечто и стал время от времени осматриваться вокруг. Бросив в ходе одного такого обзора взгляд назад, я был поражен, увидев приблизительно в 500 метрах позади себя слева красный нос самолета. Ага, подумал я, 5-я эскадрилья также собирается на посадку. Коки винтов самолетов этой эскадрильи были окрашены в красный цвет. Я покачал крыльями, чтобы предотвратить любые инсинуации со стороны людей позади меня, но в тот же самый момент мой самолет получил попадания. Еще до того, как полностью ощутить боль в мизинце левой ноги, я настолько резко опустил нос самолета, что весь хлам в кабине самолета подбросило к ее верхней части. Рычаг дросселя вперед, замедленная бочка и вниз на максимальных оборотах! Я думал, что никто не сможет последовать за мной, и был прав. Я выровнялся на уровне земли и поздравил себя с хорошей реакцией. В этот момент я осмотрел все вокруг, особенно сзади, а затем уделил время осмотру повреждений, которые получил. Но смог рассмотреть лишь две пробоины в левом крыле. Однако после приземления я увидел большое количество пулевых отверстий в левом крыле и хвосте, а также одно с левой стороны капота двигателя. Именно эта пуля разорвала мой левый ботинок и ударила в мизинец. Вероятно, я столкнулся с русским асом. В то время как самолет, который я заметил в 300 метрах позади себя, оставался в той же позиции, другой русский, должно быть, скрывался непосредственно сзади меня и подходил все ближе. Он хотел действовать наверняка и сбить меня. Да, русские, несомненно, многому научились. На следующий день была низкая облачность и вообще плохая погода. На командном пункте все пришли в большое волнение, когда узнали, что над Штульвейссенбургом собираются бомбардировщики «Бостон» для крупномасштабной атаки. Все это было превосходно, но как мы найдем русских в такую погоду? Я вызвался на эту работу и взлетел вместе с Зеппом Прокопом. Тоскливая серость поглотила нас. Нижняя кромка облаков несколько повышалась в направлении линии фронта, так что мы смогли перемахнуть через леса Бакони. По другую сторону погода была намного лучше. Мы летели прямо к Штульвейссенбургу и появились там как раз вовремя, чтобы увидеть одиночный бомбардировщик, летевший в направлении аэродрома. Он на малой высоте пролетел над стоянкой русских истребителей, покачивая своими крыльями, что могло означать только одно: взлетайте, нам требуется истребительное прикрытие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.