ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Нам остается теперь показать Екатерину в той среде, где она царствовала и жила с блестящей свитой ее сподвижников и товарищей, и в ослепительной рамке, созданной ею для своей славы. Мы надеемся исполнить когда-нибудь этот дополнительный труд. Пока же, заканчивая временно этот очерк, мы считаем своей обязанностью подвести ему краткий итог.

Екатерина была существом привилегированным. Среди прочих преимуществ они имела за собой то, что вокруг ее имени были исчерпаны всевозможные похвалы и всяческие поношения. В устах своих поклонников или хулителей она являлась поочередно то славой, то позором своего пола. Мы постарались примирить эти крайние мнения, сглаживая неточности, противоречия и заблуждения истории и предания; мы стремились начертать возможно ближе к истине нравственный и физический облик государыни и женщины, которую Вольтер называл «Catherine le Grand», а бесчисленные памфлетисты клеймили именем «Мессалины». И вот приблизительно к чему мы пришли.

Екатерина была принцессой ничтожного германского двора, и родители предназначали ее в жены какому-нибудь мелкому владетельному князю; ее француженка-гувернантка, m-lle Кардель, и дала ей соответствующее воспитание и образование. Но случай привел Екатерину в Россию, и здесь, в силу непредвиденных обстоятельств и своих выдающихся дарований, она заняла положение, на которое по рождению не могла рассчитывать. Поставленные между наследником престола, странности и пороки которого делали его решительно неспособным к царствованию, и императрицей, управлявшей Россией с грехом пополам, Екатерина почувствовала, что призвана сыграть на своей новой родине не только декоративную или династическую роль. Честолюбие влекло ее дальше. К осуществлению этих мечтаний о власти она сумела приложить редкую энергию и настойчивость, совершенно исключительные для ее возраста и пола. Стремясь привлечь на свою сторону как можно больше людей, она хотела показать себя достойной их преданности и доверия. Она занялась своим перевоспитанием. Упорной работой она усвоила себе и гений этого народа, которым надеялась в будущем управлять, и западную культуру, внесенную в Россию стараниями Петра I. Она изучила русский язык на уроках Ададурова и в беседах со старыми придворными дамами, приставленными к ней, и знакомилась с историей и политикой, читая Вольтера и Монтескье. Она читала, кроме того, и Брантома и Бейля и извлекла из них сведения, послужившие большой опорой ее честолюбивым планам, хотя, может быть, и в ущерб морали. Таким образом, она еще при жизни Елизаветы стала головой выше всех окружающих, возбуждая в них тревогу, надежды, ревность и опасения. Муж называл ее то «Madame la Ressource», то «ехидной», которую хотел раздавить. Елизавета смотрела на нее с завистью и ужасом. Но государственные люди, министры и иностранные послы стояли за нее, и, наконец, армия – эта сила, не имевшая себе равной в громадной и варварской России, свергавшая и низводившая на престол императоров и императриц, – обратила на нее свои взоры. Екатерина стала политической союзницей Бестужева и Вильямса и подругой нескольких прекрасных собой гвардейских офицеров. Ее молодость и пылкий темперамент восставали против ненавистного мужа, не очень, впрочем, настаивавшего на своих правах на нее, и против придворного этикета, тоже не слишком строгого, и Екатерина смело отдалась любви и не вполне законным наслаждениям. Сладострастная атмосфера двора, который по свободе нравов не уступал Западу, захватывала ее все сильнее. Но, по небывалому в истории счастью, она сумела согласовать свои интересы со страстями и любовь с политикой и среди избранников своего сердца или чувственности нашла себе могущественных помощников для достижения грядущего величия. Так, она сблизилась с прекрасным Сергеем Салтыковым, с изящным Понятовским и с удалым Григорием Орловым. Ко времени смерти Елизаветы все было уже готово, чтобы привести вопрос о престолонаследии в надлежащий порядок и поставить молодую женщину на место, по закону доставшееся ее мужу. Несколько смельчаков рискнули произвести один из тех придворных переворотов, к которым Россия почти привыкла за последнее время: на сцене появились Орловы, и Петр III «позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отсылают спать».

Екатерина прибыла в Россию пятнадцати лет, а когда это событие совершилось, ей было тридцать три года. Слухи о красоте ее, так красноречиво воспетой в сложившихся о ней легендах, историей почти опровергаются. Но у нее было то, что ценнее красоты, – очарование. «Я нравилась, и в этом была моя сила», говорила она про себя. Правда, с годами ей пришлось прибегать к иным средствам, чтобы нравиться, и, конечно, не обаянием своего лица она пленила в 1789 году Зубова, когда ей было почти шестьдесят лет.

О духовном облике Екатерины можно было бы судить по характеристике ее, составленной ею самой, но многие черты этого самоописания далеко не точны. Екатерина отдает в нем дань истине, отказывая себе в «творческом уме», но говорит слишком снисходительно о кротости своего нрава и добродетельной стойкости своих принципов. Нам кажется, что она принадлежала к избранной породе великих честолюбцев, которых отличает их холодная, обдуманная, но готовая идти на всякий риск смелость, их властный ум, самоуверенность и способность не останавливаться ни перед чем для достижения своих целей. Фаталистическая вера, вдохновлявшая впоследствии Наполеона, жила и в великой русской императрице.

У нее тоже была своя звезда. Но ей эта звезда не изменяла, как Бонапарту, а только тускнела по временам. Поэтому Екатерина и могла остаться до конца жизни «непоколебимой». Она была оптимисткой до мозга костей. Она была также очень тщеславна. Она считала, что ее власть и могущество совершенно безграничны, – любила, чтобы другие были в этом так же твердо убеждены, как и она, и высказывали бы ей это открыто. Сами преувеличенные похвалы и лесть казались ей естественными и законными, когда были обращены к ней. А между тем она охотно подчеркивала в себе отсутствие самолюбия и кокетства. Она признавала, что может казаться вполне заурядной вне своего императорского сана. Она не обиделась на Лафатера, когда он пришел к такому заключению. Если они требовала себе почестей, то только как самодержице Всероссийской. Об этом августейшем титуле она составила себе чрезмерное представление, далеко превосходившее действительность, и ловкой политикой сумела в течение тридцати лет внушать эту иллюзию и Европе. В этом и заключалась тайна ее обаяния, как императрицы. Впрочем, разве не принадлежит мир, согласно новейшей теории, именно людям сильной веры и даже галлюцинатам? А лучезарная галлюцинация, которую видела перед собой Екатерина и на которую зачарованными глазами смотрел вслед за ней и весь Запад, создалась не только обманом чувств: наряду с фантастическими грезами в ней было также и много реального, и среди этого реального громадное место принадлежало личным качествам самой императрицы и прежде всего ее исключительной силе воли, которую, однако, ослабляла женственная непоследовательность ее ума, низводившая в Екатерине «великого человека» до обычного уровня ее пола. Екатерина всегда желала сильно, но слишком часто меняла свои желания. По ее собственному выражению, она «умела только начинать, ничего не доводя до конца». Но, по-видимому, России того времени и не требовалось ничего иного. Даже после Петра I в этой необъятной стране еще многое оставалось нетронутым. И Екатерина сыграла для своего народа роль побудительной силы, с необыкновенной настойчивостью и энергией неустанно двигавшей его вперед. Она не знала, что значит физическое и нравственное утомление, упадок духа или уныние, и большим самообладанием возмещала в себе природный недостаток хладнокровия и крайнюю живость характера. Трудоспособность ее была очень велика. По выражению одного поэта, она была «часовым, который вечно на часах». Неисчерпаемая веселость, вошедшая у нее в привычку и ставшая для нее как бы нравственным законом, помогала ей переносить всю тяжесть ее разнообразных трудов. В шестьдесят пять лет она охотно играла с детьми, и жмурки сохранили для нее свою прелесть. Ее моральное здоровье было превосходно. В общении с людьми у нее было столько терпимости и снисхождения, столько простоты, любезности и привета, что самые строгие судьи находили ее обворожительной. Она говорила, что сердце у нее от природы доброе и чувствительное, но жаловалась на то, что в силу политической необходимости не всегда может давать волю своим влечениям. Возможно, что она судила о себе справедливо. Но политика слишком рьяно завладела всеми ее чувствами и даже привязанностью к семье и в конце концов совершенно поглотила и ум и сердце Екатерины. В ее истории есть страницы, где мы не видим даже и тени доброты или отзывчивости. Щедрость ее вошла в поговорку: она и тут не знала меры. Она дарила много, но не умела толком дарить. Все, впрочем, служили ей охотно. Свою прислугу она баловала. Вопреки излишествам, которым она предавалась, в ее живом, сангвиническом, пылком темпераменте не замечалось никакого органического недостатка. Она не была истерична. Любовь была для нее естественным отправлением. Все же другие ее склонности и вкусы указывали на полную и физическую, и моральную уравновешенность ее натуры. В ней не было ничего чудовищного, но было зато многое, – если не все то, что составляет женскую прелесть.

Главная сила Екатерины заключалась в ее характере. Ум же ее был относительно невысок. Самобытность, которою она так любила хвалиться, проявлялась скорее в ее способе действовать, нежели в мышлении. Вы тщетно стали бы искать в ее сочинениях хотя бы одну оригинальную идею. Много здравого смысла и богатое воображение составляли, дополняя одно другое, сущность ее ума. Тот же громадный престиж, которым она, между тем, пользовалась именно благодаря этому уму, образовался искусственно под обаянием ее повелительной воли, ее тонкого умения вести взятую на себя роль и ее блестящего, разнообразного, живого разговора. Однако на остроумие она никогда не претендовала. В ее остротах сказывалось ее германское происхождение, и шутки ее были тяжеловесны. Ум Екатерины был по преимуществу ум практический, с большим запасом юмора и молодой жизнерадостности. Она сознавала, что полученное ей образование и не основательно и не разносторонне, и любила, напротив, выставлять на вид свое невежество. Она читала много: слишком много и неправильно, чтобы усвоить прочитанное. Знания ее, как отчасти и вся ее правительственная деятельность, представляли, по ее собственному выражению, «смесь чего-то отрывочного». Ее же научные опыты могут вызвать только улыбку. Она говорила и писала довольно нескладно на тех трех языках, которые употребляла обыкновенно. Но если она не изучила в совершенстве русский язык, то сумела зато понять самую душу русского народа и сделать эту душу своей.

Воззрения и понятия Екатерины отмечены тем же недостатком, что и ее поступки, – непоследовательностью. У нее было очень мало твердых и постоянных принципов и идей. Хотя и немка, она относилась с пренебрежением к доктринерам и доктринерству. Склад, ума ее был чисто эмпирический. Единственная идея, которой она осталась неизменно верна, – это представление о собственном величии, неразрывно сливавшееся у нее с представлением о величии той страны, которою она была призвана управлять.

Кроме того, у нее была политическая мечта, которую она тоже лелеяла всю свою жизнь: это была великая идея ее царствования, греческий проект, т. е., другими словами, завоевание Константинополя. Все же остальные ее воззрения и планы представляли полный хаос и противоречили одни другим. В политике она не раз говорила о своей республиканской душе и признавала в то же время, что лучшая из форм правления – самодержавие. В философии она называла себя всегда другом Вольтера, а иногда иезуитов. Ее идеи или, вернее, симпатии, сложившиеся у нее под влиянием воспитания и общения с философскими и освободительными тенденциями века, значительно изменились к концу ее царствования. Первый порыв ее либеральных стремлений сейчас же столкнулся с практикой власти, и она с удивлением увидела, в какую форму выливаются иногда гуманитарные идеи при осуществлении их в жизни. Это сперва поразило ее, а потом она испугалась. И кончилось тем, что ей пришлось огнем и мечом душить народное движение, поднятое Пугачевым во имя воли, а французская революция нашла в ней непреклонного врага.

В искусстве царствовать Екатерина была виртуозна. Ей немало помогало, конечно, и счастье: самые рискованные ее предприятия почти всегда кончались успешно, но многим она была обязана и лично себе. Ее выдержка, решительность, самообладание и власть над собой и над другими, ее высокомерная ясность духа в минуты самых жестоких испытаний положительно не знают себе равных в современной истории. Ее умение управлять людьми было исключительно, так как она ввела в него те приемы и средства, к которым прибегают женщины, чтобы покорять мужчин. Это была странная обольстительница, императрица – Цирцея. Но выбирала она людей не всегда удачно. Впрочем, она брала от них зато всю ту долю труда, энергии и талантливости, на которую они были только способны. Она сама служила им примером. В минуты кризисов она проявляла изобретательность, неутомимость и находчивость, граничившие почти с чудом. Кроме того, она ввела в политику несколько невиданных прежде и новых приемов: с первых шагов царствования она стала приводить в смятение всех дипломатов смелостью своих решений и намеренной резкостью и откровенностью речей, подобно сошедшему в могилу великому государственному деятелю современной Германии; как и он, она охотно прибегала к силе, которая в наши дни почти вершит судьбы мира, – к общественному мнению: она заставила служить себе печать, пользовалась рекламой, положила в некотором роде почин политическому журнализму. Она не брезговала, впрочем, и старинными приемами власти: у нее была своя тайная канцелярия. Но, несмотря на это высокое искусство управлять страной, и ей случалось иногда делать ошибки. Виной тому был ее оптимизм: она не только жила химерами, не замечая действительности, но часто намеренно закрывала на нее глаза, когда эта действительность не совпадала с ее мечтами. Во время ее знаменитого путешествия в Крым, походившего на прекрасную сказку, она не видела, сколько горя и нищеты пряталось за роскошными декорациями блестящей феерии, созданной на миг, чтоб пленить ее воображение. Но, благодаря ее большой личной энергии и умению вдохновлять других, правление ее достигло в общем больших результатов и в области внутренней и внешней политики.

Внутри империи ей пришлось прежде всего защищать престол от покушения, более или менее сходных с тем переворотом, с помощью которого она сама достигла когда-то власти. Из этой борьбы она вышла победительницей. Иван Антонович был убит в своей тюрьме, а Лже-Петр III привезен в клетке в Москву и предан казни. В своих законодательных начинаниях Екатерина была менее счастлива. Великая комиссия, призванная ею, чтобы выработать для России новое уложение, которое должно было превзойти все европейские своды законов, потерпела полную неудачу. Императрица, умевшая «только начинать», на этот раз долго не замечала, что для того, чтобы ее реформа увенчалась успехом, ей надо было «начать сначала», т. е. с уничтожения крепостного права. Но когда она поняла это, то сейчас же отступила назад. Ей не было дано разрубить этот Гордиев узел.

Она несколько усовершенствовала судебное ведомство, понизила степени наказания, бывшие до нее непомерно жестокими, но не уничтожила плети. Ее деятельность оказалась более плодотворной в области чисто административной. Здесь Россия обязана ей первыми попытками ввести правильное, систематическое внутреннее управление. Финансовая политика Екатерины заслуживает меньше похвалы. По сути говоря, это была политика изворотливости: Екатерина постоянно нуждалась в деньгах и для войн, и для роскоши, которой любила окружать себя, и для удовлетворения своих прихотей; и она не задумываясь доставала их, делая займы за границей и фабрикуя ассигнации у себя дома. Она положила этим начало режиму, который со времени ее смерти все дальше и больше развивался в России. Но России всегда приходилось платить дорого за свою славу.

Результаты внешней политики Екатерины у всех на глазах: она навсегда разбила могущество Оттоманской империи, завоевала Крым и несколько важных гаваней на Черном море и произвела раздел Польши. Но во всех своих предприятиях, приведших к этим результатам, она, несомненно, руководилась скорей своим безудержным и безграничным честолюбием, нежели соображениями справедливости, чести или хотя бы истинным пониманием интересов своего государства. Она прежде всего стремилась утолить свою беспокойную и почти болезненную потребность удивлять мир, заставлять говорить о себе, находиться в постоянном движении и шуме. К счастью для нее, первая турецкая война превратилась в ряд блестящих побед, а не поражений, которые, между тем, легко могли быть следствием беспечности и непредусмотрительности императрицы. Это была «война кривых со слепыми». При первом разделе Польши Екатерина сыграла роль орудия в руках Фридриха. Ко второму же и третьему разделу она была уже вынуждена, потому что захотела слишком многое предпринять сразу. Но при этом она потеряла, – и потеряла, пожалуй, безвозвратно, – возможность создать мирно и постепенно верховенство России над большой семьей славянских народов, отданных ею на растерзание честолюбивым соседям, – а приобрела только печальную славу участницы и чуть ли не зачинщицы бесчестного дела, которое опозорило ее век. Ее происки в сторону Польши и Турции естественно отдалили ее от Франции. Но зато, разорвав вековые связи, соединявшие Россию с Великобританией, она поставила этим первые вехи на пути сближения, создавшего франко-русский союз. И, как бы предчувствуя будущее, час которого еще, впрочем, не пробил, она мечтала сломить мощь своей соперницы Англии, напав на нее в Индостане. В общем она оставила своему преемнику наследство, увеличенное почти наполовину. Население империи возросло за время ее царствовании с 20 до 37 миллионов, – и соответственно этому раздвинулись и границы России к западу и югу.

Екатерина была другом Вольтера и всех философов вообще. Ей нравилось – или она делала вид, что ей нравится, – общество писателей, ученых, художников. Она любила – или думала, что любит, – книги, произведения живописи, ваяния и архитектуры. Она купила библиотеку Дидро, библиотеку фернейского патриарха, и поставщики ее музеев, Гримм и Рейфенштейн, выбивались из сил, чтобы удовлетворить всем ее требованиям. А между тем русская литература, наука и искусство мало чем обязаны ей. По отношению к Западу она играла роль мецената, главным образом потому что это служило ей рекламой. На зарождающуюся же духовную жизнь России, на первые робкие попытки развить самобытный русский гений, она смотрела или как равнодушный зритель, или как подозрительный жандарм. И в то же время она находила в писательстве искреннее удовольствие, до страсти любила строить и с большим увлечением отдавалась изучению русской истории. В этой области она тоже была инициатором, побуждающим к движению вперед дремлющие вокруг нее силы.

Екатерина писала и исторические сочинения, и комедии, и драмы, и повести, и сказки, и комические оперы; но больше всего она написала писем. Ее переписка с Гриммом – любопытный памятник, оставленный ею потомству. Она была, кроме того, и публицистом, и поэтом, и педагогом. Учрежденные ею школы стоят выше ее стихов: некоторые из них сохранились до сих пор. Но слава основателя народного образования в России принадлежат, однако, не ей, а ее современнику Новикову, которого она жестоко преследовала как врага.

Частная жизнь Екатерины, как ни скандальна она была с некоторой точки зрения, не отвечала тем картинам сладострастных оргий, которые связывались с ее именем в воображении ее современников и потомков и давали легендам и людскому злоречию богатую пищу. Большую часть этой жизни она посвящала труду и тихим радостям домашнего очага: она добросовестно выполняла свои сложные обязанности императрицы – чувство долга всегда было в ней неизменно и твердо – и находила удовольствие в невинных развлечениях. Она рано вставала и ложилась спать и отдыхала от работы или за чтением, или просматривая свои коллекции в Эрмитаже, или играя с детьми, которыми всегда любила окружать себя. Она увлекалась садоводством и украшением своей любимой летней резиденции – Царского Села, созданного всецело ею. Ее приемы в Эрмитаже, на которые допускалось только ограниченное число лиц, показывают, сколько в ней было простоты, непосредственности, веселья и приветливости в обращении с людьми.

Семейная жизнь Екатерины омрачилась в самом начале несчастным браком, ставшим ей вскоре ненавистным и приведшим к кровавой драме. Сын был отнят у нее с колыбели, и чувство материнства не успело развиться в ней, а впоследствии совершенно исчезло. Честолюбие и политика, толкнувшие ее посягнуть на права мужа и сына, убили в ней любовь к ним, вопреки голосу природы и нравственности. Но не доказано, чтобы она принимала участие в смерти мужа; и также не доказано, чтобы она хотела лишить своего сына престола. Зато вполне достоверно, что она была лучшей из бабушек.

Приехав в Россию, Екатерина застала здесь на ступенях трона форму царственного разврата, подобного тому, что господствовал и при других европейских дворах. Деля власть с рядом императриц, чередовавшихся одна за другой после Петра I и по странной случайности свободных от брачных уз и высокомерно презирающих требования морали, – на русском престоле царил мужской фаворитизм.

Достигнув этого престола при помощи нескольких влюбленных в нее смельчаков, Екатерина стала вести на высоте его ту же жизнь, что и ее предшественницы, – но только в более крупных и широких размерах. Она продолжала поддерживать своеобразный союз, доставивший ей власть, соединять политику с любовью. Отчасти это удалось ей: завоеватель Крыма был ее фаворитом и первым министром. Она искренно любила его. Она так же любила и Ланского, может быть, также Мамонова, и еще многих других. Любили ли они ее? Ответить на это утвердительно трудно. Но и отрицать этого тоже нельзя. Но если она и не внушала им любви, то всегда, до конца жизни, умела внушать уважение.

Это была необыкновенная женщина и великая императрица. Как первая, она доказала, что женщина может стоять на высоте самых трудных, самых ответственных обязанностей и долга; как императрица, она сделала для величия России столько же, сколько и Петр Великий. Не тем, – как утверждали некоторые, – что ввела Россию в лоно европейской культуры: в России и теперь так же мало европейского, как и двести лет назад. Это не Европа и не Азия, а шестая часть света, – сказал кто-то справедливо. Но этой самобытной России, которая, вероятно, останется таковой и впредь и, входя в круг европейских интересов, идет в то же время своим путем, подчиняясь своим, особенным законам развитая, и вдохновляясь западной культурой, не дает ей поглотить себя, – этой России, созданной Петром I, Екатерина II дала сознание ее силы, ее гения и ее исторического предназначения.

2 августа 1892 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.